Ветер, дуй сильнее

Никифор натянул верёвки для сушки белья, разной длины и толщины, и слушал, как играл на них ветер. Звуки казались цветными – красными, жёлтыми, голубыми, но синих было больше. А может быть, это небо просвечивало сквозь листву, напоминая о своём существовании?
Ноги от долгого сиденья затекли, но покидать скамейку не хотелось. Когда слушаешь музыку, время течёт незаметнее. А его был избыток, и оно стягивало тело ремнём, посылало в голову мысли, терзало и беспокоило.
Никифор перевесил рубашку с одной верёвки на другую, и ветер заиграл задушевнее. Что-то про русскую тоску, вечное ожидание и далёкий город Москву, куда уезжали на заработки местные жители. Было хорошо, потому что вспоминалось. А ещё потому, что покусывали комары. Наполняли кровью своё полосатое брюшко и улетали в кусты, где совершали семейное таинство.
Время иногда всё же приходило. И тогда цвели васильковые глаза, летали жуки и стрекозы. Никифор начинал дрожать, волосья на его груди шевелились, и запах нагретой солнцем соломы бил ему в нос. И Никифор начинал просить ветер дуть сильнее. И вновь забывался в музыке.
Под ногами загоготали гуси, возвращаясь с пруда. И время, уже готовое уснуть, передумало. Упало в траву, заблестело осколками стекла. ?Приманка для кур, – подумал Никифор и усмехнулся. Но тут же тревожно задышал: ?Порежутся ещё!? Куры клевали всё, что блестело.
Негромко залаяла собака – должно быть, прошёл по улице чужой. С кладбища, расположенного на краю села, потянуло молодой крапивой. И чем-то ещё, о чём сказать было трудно, да и не нужно. Стояли весенние дни, не так давно отпраздновали радуницу. И муравьи, как и ветер, наполняли траву шевеленьем.
Время снова вернулось, на этот раз бабьим каблуком. Просыпало семечки на траву и вдавило их во влажную ещё землю. Никифор завертел головой, но тут же схватил её руками. Зажал цепкими пальцами, как чугунок, заставил слушать ветер.
– А почему я не слышу поле, его птиц? И как ползёт за рекой змея и пищит суслик? – думал Никифор. – Должно быть, нужны другие уши. Большие, как облака, плывущие по небу. Тогда бы и слышал, и прозревал, и знал бы все новости в округе! Вон солнце греет спину, и ей хорошо. А греет потому, что большое. Со всех концов его видно!
Никифор взбрыкнул ногою, словно конь. И положил на другую ногу, давая возможность ослабнуть мышцам живота. И время скользило, как мыло в руках, смоченное водой ожидания.
– А вдруг я всю жизнь так просижу? – забеспокоился Никифор. – И осени будут скакать, как белки, одна за другой. Ты хотел обмануть время? Ан, и оно – обманщица. И понесут тебя на кладбище в домовине, на трёх полотенцах, твои друзья!
Стало легче дышать, когда проехала телега. И голос соседа словно упал с потолка: ?Но-о! Чаго плятёшься, как Бонапарт в отступлении!?
– И что такое ожидание? – продолжал рассуждать Никифор. – Наверное, корзина. И в ней, как грибы, хранятся деньки. И если их много – тяжёлый груз, и трудно поднять в одиночку!
Тут скрипнула калитка в саду, и мысли рассыпались, перемешались. Стали травой, первыми одуванчиками. Никифор вскочил, обернулся, пытаясь разглядеть сквозь листву, кто же к нему идёт?
На цыпочках приближалось его счастье. Которое нужно долго ждать, которое всегда с тобою!
– Настюня, это ты? – заволновался Никифор.
– А кто же ещё? Или ждёшь другую?
Нежные руки скользнули по горячим плечам, обвили шею Никифора. Солнце пятнисто и масляно светило в девичьих волосах. Время было побеждено и перестало существовать вовсе.