Интеллектуальная концентрация на Видении Времени

Я помню, как ты читала строчки из какого-то романа, критически относившись к его содержанию, и это походило на изящный монолог, ты пыталась вкрутить слово, как лампочку, в окружающее пространство, которое населялось всяческими существами, символами и запахами, твоя речь была образной, витиевато-сладкой, крупной, но при этом спотыкающейся, она кружила мне голову, приводила в восторг, наводила на дремоту и пробуждала, как ведро ледяной воды, мне вспоминался многоструктурный ?Улисс?, а потом пришел Пинчон, правда, только в биографически-энциклопедической форме, как сжиженная материя, я невольно возвращался головной паутиной к пророчески-исповедальным стихотворениям Иосифа Бродского, в моей памяти возникал его несколько монотонный голос, а потом скрипела дверца, открывая теоретически-зоологический мир Набокова – эти его изыскания, касавшиеся бабочек, мое нутро плыло, и вот твой голос опять водил пером по моему сердцу, по его артериям, забирался в слуховые, в зрительные коридоры, я пытался философски отнестись к предмету, вытащить из своего бессознательного фразы Канта, Спинозы, Лейбница и так далее, так далее…
Всюду разрасталась великая музыка, как гигантское насекомое с ютубообразным брюшком, проецируя на космоэкран свои мыслительные цепи, и мне оставалось записать их код, который крутился, пенился, врываясь в сознательный суп своей ложкой, абдоминально, хрупко и спонтанно. В воображении проскользнули столицы России, Англии, Франции, Италии… Где я только не был, боже мой! Правда, только в своих фантазиях, которые напоминают мне цветочную вязь, вспыхнувшую, как солнечные блики на узорчатом зимнем окне… Всюду грохотала эта симфония – маэстро, пожалуйста, сделайте громче звук, - она шишковидной головой трясла, как грушей, и падал туман в недра галактики, и виделась родинка на щеке у Праматери, и небо плакало, высунув язык-скрипку, вспоминая сражения на пустых полях, вспоминая априорную емкость, из которой вылилась звездная жидкость на тихий холст, как на землю, и эта симфония словно принадлежала Супертворцу, множеству творцов, множеству прапрасозданий, которые мыслили продуктивно, индивидуально, социально, величественно и тонко, словно открывали новый научный закон или новую мультивселенную с ее кометами, скоплениями, метеороидами, с ее туманным очарованием, с ее звездно-метафизической рептилией.
Твоя речь вывела меня из чопорности, скульптурности, внесистемности. Я даже не заметил, как приехал твой двоюродный брат, как ты отложила книгу в сторону—на исторически-скроенный столик, - села на диван, положила ногу на ногу, так изящно, и завязала с ним разговор. А за окном начал идти дождь. Он капал на крышу, стекал, наводнял улицу, кусал асфальт, дребезжа, леденея. Тень от соседнего фонаря вплелась в комнатный дух, мне стало не по себе. Боже мой! Я вспомнил Гофмана, кафкианские мотивы, но тут же меня осенило, нынче – постмодернистская волна, или метамодернистская… даже поток сознания себя уже исчерпал, как старый барабан, про который умудрился забыть цветной барабанщик, бросив его на чердаке или на улице в луже. Ты струила словесную материю наружу, как из лабиринта, которым явились небо, язык и зубы, ты струила символы, иероглифы, каллиграфические импровизации, мне хотелось приклеить свою буквы к твоей, оставить поцелуй на твоих губках, мне хотелось разгадать твой шифр, твой тайный пароль, но я не был разведчиком, я приходился тебе обычным приятелем, слугой, извозчиком, ты не уважала меня, ты творила из меня своего преданного раба, да, я просто был твоим слугой, твоей соковыжималкой, ты хотела бросить меня, слишком властная, слишком суровая, метафизически продуманная в первоначальном облике, как интеграл, как звучная каденция, мощно обрисованная великим солистом.
Твой брат молчал, как статуя, врос в пол и втягивал шумно воздух носом. Он походил на первобытного человека или на слона, вырезанного из дерева, или на ящерицу в пиджачной обложке.
Ваш разговор шуршал словесно и живописно. Он вызвал во мне интуитивное ощущение абстрактного полотна, которое будто бы застыло между вами, полотна, продолжившего традиции лирической абстракции и абстрактного экспрессионизма, выполненного априорографическим методом, с мегадетализацией, с ячейками, в которые встряли существа и знаки. Разговор взывал к пониманию, его хотелось осмыслить, он, как всемирная паутина, обволакивал наши умы, наши головные механизмы. Я пытался уловить его производственно-умелый смысл…
- Где ты был? – спросила ты с волнением. – Ваня, где?
Иван заработал бровями, руками, мимически осмысливая вопрос сестры.
- Я бродяжничал, - последовал короткий ответ. – Отправился в путешествие, послал тебе письмо в социальной сети, но походу оно не дошло.
- Врешь, - твои глаза загорелись, словно ты уличала в чем-то своего любовника. – Электронное письмо легко бы дошло. Нынче не девятнадцатый век. Мог бы отправить по почте.
- Я не знаком с яндекс-почтой, - выпалил брат.
- С лестью ты знаком, - оборвала его ты на полуслове.
Твои глазки засверкали. Маняще так. Когда ты приходишь в гнев, ты становишься нелепо привлекательной…
- Я вся издергалась.
- Ну, ты знаешь моих тараканов… Я могу покинуть в любое время родной дом и отправиться искать новых приключений.
- На свою головушку, да? Идиот ты…
Тут я встрял в эту перебранку:
- Таня, не обзывай его. Он всё тебе объяснил. Чего еще нужно? Разве тебе не ясно, мой ангелок, что Ваня любит побродить по земному шару… Он под защитой твоих молитв, ты ведь знаешь. Ничего с ним не случится.
Ты наградила меня упрямым взглядом. Боже мой, как ты прелестна!..
Удивительно было наблюдать, какую привязанность ты питаешь к своему двоюродному брату. Необыкновенную привязанность, ослепительную, магическую даже. Какой я был лишен… Мне точно не суждено было стать твоим фаворитом…