20. Забирайте, коли имеете право
Родные люди... Что называем мы родством, голосом крови?
И эту историю я услышала я тети Анны, историю, которая потрясла меня, лишила покоя на долгие месяцы...
Были у Анны сестры двоюродные: Наталья и Афимья. Бедно жили, приходилось милостыню просить, ходить по деревням. Вплоть до Конецгорья и Ростовского, что за 20 км от нас. На девочек тогда земли-то не давали, потому и жилось таким семьям не сладко. Вышла Афимья замуж в соседнее село – Заостровье, за Серкова Степана Андреевича. Занимались с мужем чапанием шерсти на чапальной машине, а Степан ещё красил подбои домов (низ, обшитый досками).
В разгаре была коллективизация, и в 1931г началось выселение кулаков и членов их семей из района. В 1933 г из области в район требование поступило: усилить работу по выявлению кулацких хозяйств (выявлено было всего 5). На каждое село спустили план.
И вот семью Серковых зимой, с маленькими детьми, вместе с другими раскулаченными, пригнали в Чёрный Яр (посёлок между Архангельском и Бобровым). Измученных, голодных людей загнали в большой сарай и сказали: живите. Мужики нарубили лапника, разожгли костёр... Спали на ледяном полу, согревая своими телами замерзающих детишек. Дети, конечно же, сразу простудились и умерли.
В деревню Чёрный Яр в 1929 г собирали всех раскулаченных Архангельской области, отсюда по лявлинскому тракту (по зимнику) их отправляли на Печору... Серковых оставили в Лявле.
Места в окрестностях Лявли глухие, из лагеря даже без колючей проволоки сбежать было невозможно. Кругом речки да болота. Заключённые занимались заготовкой леса. Нормы были большими, пил и топоров не хватало. Работали без рукавиц, раздирая ладони в кровь. Если норма не выполнялась, пайки хлеба не полагалось, осуждённые оставались ночевать на делянках, где, голодные и обессиленные, замерзали. Степан тоже заболел воспалением лёгких и прожил недолго.
Чёрный Яр, Лявля, Кулой – вся область была тогда одним большим лагерем. В соседних Топсе и Рочегде тоже были спецпереселенцы. ?Не знаю, как я и выжила?, – говорила потом Афимья родным. Но не успела она оплакать детей и мужа, как судьба послала ей новые испытания. Возвращаться на родину было некуда: дом их был вывезен и поставлен на угор между Тулгасом и Заостровьем, в нём жили смолокуры.
Тетушка уехала в Архангельск, вновь вышла замуж. Но в здание, где она работала уборщицей, попала бомба. Муж вскоре умер, как и два последующих (они по возрасту были намного старше её). Умерла в родной деревне, на руках у сестры; тут же, в бору, и похоронена?.
Каждое изречённое слово в то время могло обернуться против тебя. Кургомень нашу тоже не обошли репрессии, столь же жестокие, как и в соседнем селе Чамово (там инструктор леспромхоза был приговорён к 10 годам лишения свободы, а кузнец – к высшей мере).
Была у нас за деревней на Ундыше мельница, у Семёновча (так прозывали мельника). Шуршали жернова, сыпалась в мешки свежая мука, – шёл помол хлеба. Хозяина мельницы – Чуракова Андрея Семёновича – дважды приходили раскулачивать. Его внук Владимир Викторович Чураков рассказывает: ?Первый раз он представителей власти в дом не пустил, вышел на крыльцо и сказал: ?Не вами построено, не вам и пользовать!?
Через две недели они пришли повторно, уже с вооружённым милиционером, зачитали постановление сельсовета об изъятии в пользу государства мельниц. На что он ответил: ?Забирайте всё, коли на то имеете право!? Зашёл домой, лёг на лавку и умер. Ему было 73 года. Таким образом ему удалось избежать раскулачивания и высылки. По этапу позднее пошли его дети?.
А сколько ещё судеб оказалось перемолото жерновами истории! В Лидиньшине был скотный двор у Варуши (так ласково звали трудолюбивую и улыбчивую хозяйку дома), их с мужем раскулачили тоже. Но дальнейшая судьба этой семьи мне не известна. По слухам, сослали на Печору – то ли в Шойну, то ли в Пёшу. Мало кто оттуда вернулся.
Живёшь ли в родной деревне, или вдали от неё, – всё, что связано с ней, болью отдаётся в сердце. Время уходит безвозвратно, и хочется вспомнить и сохранить то, что ещё возможно, расспросить стариков, записать для потомков...
На фото: жёрнов на могиле мельника.
с.Кургомень.
И эту историю я услышала я тети Анны, историю, которая потрясла меня, лишила покоя на долгие месяцы...
Были у Анны сестры двоюродные: Наталья и Афимья. Бедно жили, приходилось милостыню просить, ходить по деревням. Вплоть до Конецгорья и Ростовского, что за 20 км от нас. На девочек тогда земли-то не давали, потому и жилось таким семьям не сладко. Вышла Афимья замуж в соседнее село – Заостровье, за Серкова Степана Андреевича. Занимались с мужем чапанием шерсти на чапальной машине, а Степан ещё красил подбои домов (низ, обшитый досками).
В разгаре была коллективизация, и в 1931г началось выселение кулаков и членов их семей из района. В 1933 г из области в район требование поступило: усилить работу по выявлению кулацких хозяйств (выявлено было всего 5). На каждое село спустили план.
И вот семью Серковых зимой, с маленькими детьми, вместе с другими раскулаченными, пригнали в Чёрный Яр (посёлок между Архангельском и Бобровым). Измученных, голодных людей загнали в большой сарай и сказали: живите. Мужики нарубили лапника, разожгли костёр... Спали на ледяном полу, согревая своими телами замерзающих детишек. Дети, конечно же, сразу простудились и умерли.
В деревню Чёрный Яр в 1929 г собирали всех раскулаченных Архангельской области, отсюда по лявлинскому тракту (по зимнику) их отправляли на Печору... Серковых оставили в Лявле.
Места в окрестностях Лявли глухие, из лагеря даже без колючей проволоки сбежать было невозможно. Кругом речки да болота. Заключённые занимались заготовкой леса. Нормы были большими, пил и топоров не хватало. Работали без рукавиц, раздирая ладони в кровь. Если норма не выполнялась, пайки хлеба не полагалось, осуждённые оставались ночевать на делянках, где, голодные и обессиленные, замерзали. Степан тоже заболел воспалением лёгких и прожил недолго.
Чёрный Яр, Лявля, Кулой – вся область была тогда одним большим лагерем. В соседних Топсе и Рочегде тоже были спецпереселенцы. ?Не знаю, как я и выжила?, – говорила потом Афимья родным. Но не успела она оплакать детей и мужа, как судьба послала ей новые испытания. Возвращаться на родину было некуда: дом их был вывезен и поставлен на угор между Тулгасом и Заостровьем, в нём жили смолокуры.
Тетушка уехала в Архангельск, вновь вышла замуж. Но в здание, где она работала уборщицей, попала бомба. Муж вскоре умер, как и два последующих (они по возрасту были намного старше её). Умерла в родной деревне, на руках у сестры; тут же, в бору, и похоронена?.
Каждое изречённое слово в то время могло обернуться против тебя. Кургомень нашу тоже не обошли репрессии, столь же жестокие, как и в соседнем селе Чамово (там инструктор леспромхоза был приговорён к 10 годам лишения свободы, а кузнец – к высшей мере).
Была у нас за деревней на Ундыше мельница, у Семёновча (так прозывали мельника). Шуршали жернова, сыпалась в мешки свежая мука, – шёл помол хлеба. Хозяина мельницы – Чуракова Андрея Семёновича – дважды приходили раскулачивать. Его внук Владимир Викторович Чураков рассказывает: ?Первый раз он представителей власти в дом не пустил, вышел на крыльцо и сказал: ?Не вами построено, не вам и пользовать!?
Через две недели они пришли повторно, уже с вооружённым милиционером, зачитали постановление сельсовета об изъятии в пользу государства мельниц. На что он ответил: ?Забирайте всё, коли на то имеете право!? Зашёл домой, лёг на лавку и умер. Ему было 73 года. Таким образом ему удалось избежать раскулачивания и высылки. По этапу позднее пошли его дети?.
А сколько ещё судеб оказалось перемолото жерновами истории! В Лидиньшине был скотный двор у Варуши (так ласково звали трудолюбивую и улыбчивую хозяйку дома), их с мужем раскулачили тоже. Но дальнейшая судьба этой семьи мне не известна. По слухам, сослали на Печору – то ли в Шойну, то ли в Пёшу. Мало кто оттуда вернулся.
Живёшь ли в родной деревне, или вдали от неё, – всё, что связано с ней, болью отдаётся в сердце. Время уходит безвозвратно, и хочется вспомнить и сохранить то, что ещё возможно, расспросить стариков, записать для потомков...
На фото: жёрнов на могиле мельника.
с.Кургомень.
Метки:
