Взор-2
Дела, действительно, закрутились некуда хуже. Пришлось срочно ехать домой, разбираться, мирить мать с сестрой, а когда выяснилось, что никакого замирения не случилось – перевозить мать к себе, на Урал. Впрочем, и на этот раз спаситель я оказался никудышный. У матери разболелись ноги; обследо-вания и лечения ничего не дали; и она стала проситься в родные места.
– Уж помру, так ближе к своим...
Надо сказать, что частная наша трагедия разворачивалась на фоне трагедии общероссийской. Когда жив был отец, мы, понятно, говорили с ним не об одном Вселенском Разуме; руга-ли и ельцинскую власть; однако всегда с верой и надеждой, что она, в конце концов, поборет остатки советских злодейств, повернётся лицом к народу и дела свои направит на улучшение его абсурдного, никчёмного и совершенно не нужного ныне-шним управленцам существования. Слава Богу, что отцу не довелось видеть резкого и мало тогда предсказуемого отхода и Ельцина, и его кремлёвской дружины от возрастающих из месяца в месяц тягот людских и забот. Всё хуже да хуже стано-вилось вокруг. Ради плохо скрытых целей своих – Кремль развязал войну в Чечне. Ради шкурных выгод президентская ?се-мья? и преданные ей олигархи, а точнее – покрываемые законами безнравственно-алчные ворюги, растащили между собой общенародную, общегосударственную, а поскольку так, то и ничью собственность, набили карманы и счета долларами и рублями (дело до того дошло, что нечем стало россиянам зарп-латы платить!).
Чтобы совсем не пропасть, ужесточило государство сбо-ры всевозможных – и старых, и заново придуманных – налогов. Чтобы совсем не развалилась экономика, сдерживало обвальное падение рубля ежедневными многомиллионными вливаниями и без того не хватающих на хозяйственные дела денег. – И на этом все реформы заканчивались. И на этом все помы-слы о жизни народной заглыхали. Давалась, правда, возможность ото всей разгневанной русской души материть власть (заново ввести цензуру по тому времени еще никто не дога-дался, а может быть, не осмеливался), да ведь от того, что вы-пускал паровоз лишний пар, никуда он с места не сдвигался, – так и стоял, вросши в рельсы заржавевшими колёсами.
И оттого-то она, жизнь наша, и становилась с каждым про-мелькнувшим днём всё более нищей, всё более униженной и всё более гнусной. Росли и росли цены. На всё. На хлеб, на мясо, на одежду, на бензин, на проездные билеты. Когда я ездил за матерью, мы с женой еще умудрились набрать денег без особой натяжки. Сейчас же, когда мать попросила отвезти её домой, влезли в крупные долги, и меня сразу же опустошила мысль: наверно, еду в родные места в последний раз; случисчто с матерью – в Минусинск не вырваться.
Правда, позднее, мне еще удалось сколотить деньги, чтобы съездить к угасавшей матери и проститься с нею. Но уже хоронила ее Татьяна одна, без меня. А я... я, грешным делом, запил. Запил, сорвался, и то, что десять лет почти капли в рот не брал, – ничуточки не помогло. После ухода отца срыв мой длился где-то с пол-года, и помаленьку-потихоньку стал я возвра-щаться к заброшенной работе. Но теперешняя тоска, теперешнее моё, уже полное, до скончания лет, сиротство вычеркнули из моей жизни ровно два года. Падение было настолько глубо-ким, что я дошел до самого края – до унылой уверенности, что никому моё вселенское открытие не нужно, а значит и маяться нечего; взять когда-нибудь развести во дворе у мусорных контейнеров костерок да и сжечь весь этот ?ВЗОР?-вздор. Ведь и спрашивать-то больше некому о Вселенском Разуме... Чего уж...
Но вот штука какая – чем дальше забрасывал я теоретиче-ские свои причуды, тем отвратительнее спал по ночам. Кру-тился с боку на бок, метался по кровати, аж простыни рвались. И жена, просыпаясь, спрашивала: ?Ты чего? Болит что-ни-будь?? Значит, снова стонал в сумрачном забытьи...
Тогда-то и понавадился ко мне один и тот же надоедливый сон. Как будто хмурым, мглистым днём еду я на поезде или плыву на пароходе. И вот остановка. Бегу я купить себе чего-то на перрон либо на пристань, тут же возвращаюсь, а поезд мой, пароход ли – уж гудит из тревожной затемнённой дали. И такая беспомощность накатывает, хоть реви.
Однажды, когда я с упавшим сердцем смотрел вслед постукивающему составу и почем зря ругал себя и весь белый свет, остановился на небольшом расстоянии от меня худой старик в клетчатой рубашке, простецком светлом костюме и яркой, допотопной соломенной шляпе. Остановился и говорит:
– Бери такси, Бориска. В Новосибирске нагонишь.
Это был отец. Уже несколько лет мы не виделись с ним, но почему-то я даже не поздоровался, не обнял его, не спросил ни о чем, а суматошно помчался в какой-то печальный людный переулок и стал договариваться о цене со странно молчащим толстым таксистом. Кажется, я уже садился в машину, когда видение рассеялось, и, проснувшись, я подумал, что навязчивый сон с опозданиями то на поезд, то на пароход вовсе не дурь никакая, не причуда болезненного сознания, а упрямое, всё чаще повторяющееся напоминание о каких-то моих уходящих возможностях. Жизнь уходит? Так ведь её ни на каком такси не нагонишь. Неправильный какой-то поступок совершил, и это отдаляет меня от выбранной когда-то цели? Но какая цель и какой поступок имеются в виду? И что это за цель такая, которую, по подсказке отца, могу я в какое-то время догнать, настичь, если начну двигаться к ней более энергично?
И тут проблеснула догадка. Когда я ехал поездом или плыл пароходом, то как бы выходило, что всё это время я работал над ?ВЗОРом? и ехал да ехал помаленьку вперед – к заветному рубежу. Но забрасывал рукопись, забывал об открытии – и тут же получал чью-то настойчивую и добрую подсказку: в виде поезда или парохода, отправившегося к дальней моей оста-новке без меня.
Сны повторялись и повторялись, я нимало не задумывался над ними, и тогда пошло в ход более сильное средство. Приснился отец (кроме него и присниться было некому, ведь это он при наших встречах с интересом выведывал, как продвинулся за минувшие годы ?ВЗОР?); приснился и подсказал, что упущенное надо нагонять – ?брать такси?, то есть, другими словами, ?браться? за книгу и вести, вести, вести ее от главы к главе. Уж кому, кому, а отцу-то там, в его нынешней вечности, вероятно известно, сколько времени отпущено мне на ?ВЗОР? и уложусь я или нет в отведенные сроки. Так, стало быть, всё-таки смогу уложиться, если переберусь через накопившиеся завалы, мешающие писать, и хотя бы по нескольку часов в день буду браться за перо и бумагу?
(Продолжение следует).
В тот день, после долгого перерыва, сходил я в церковь, поставил свечку, попросил у Всевышнего прощения за все мои тяжкие и многочисленные грехи, купил в церковной лавочке крохотную иконку ?Неупиваемая чаша?, ту, что помогает наше-му брату избавиться от необоримой страсти к зелью. Неболь-шая была иконка, с мезинец высотой, а ведь отвела меня от пьяной беды! – и пить, и курить бросил в три дня. И помаленьку, помаленьку стал входить в оставленную, заброшенную тему. И пришёл к нынешнему убеждению, что в книге должна быть изложена только суть открытого мною Закона, без отклонения в более подробную детализацию, в более глубинное разъ-яснение практически неохватной живительной деятельности ВЗОРа.
Можно было браться за работу. Но как говорят: можно-то можно, да только осторожно. Двухлетняя разруха в творческом хозяйстве почти разучила писать. Моя творческая энергетика и до этого-то была не великого масштаба, а тут вообще скуко-жилась из-за духовного кризиса, совпавшего с нашим, обще-российским. Дальше набросков плана дело не пошло. К рукописи я себя тянул, точно к эшафоту – всё во мне сопротивлялось и трепыхало; с великими мучениями написал я за неделю несколько начальных фраз и те зачеркнул, так как совершенно никакими оказались.
Надо было обманывать как-то очередное упадническое состояние. Когда лет двадцать назад я дал себе зарок не знать-ся с зельем и куревом и стал придерживаться его, – скопив-шуюся болезненную гнусь как ветром растащило небывало радостное настроение: словно в детстве, жгуче сияло солнце, маслянисто блестела листва, непрошенно и незнакомо-свежо рождались строчки стихов. На этот раз никакой радости я не почувствовал – ни стихи, ни проза не сочинялись. Да и то – тогда мне было лет сорок, а теперь – под шестьдесят. Как не-заметно, беспомощно незаметно ускользнуло время! И что же там – впереди?
Я припомнил из ?Фауста? как бы для меня написанное четверостишие:
...Кто танцует тут беспечно,
Кто веселью предаётся, –
Берегись! Ничто не вечно!
Час ударит, – нить порвётся...
Так вот, до этого самого разрыва мне надобно успеть неве-роятно многое: побороть депрессию, изложить в основных штрихах объёмную теорию ВЗОРа, еще раз сверить с жизнью кое-какие ее недавно мною продуманные части и, самое главное, разобраться с тем состоянием Вселенной, сведения о котором крохотными, еле приметными искорками рассыпаны в религиозных, философских и научных учениях. Имеется в виду то самое Ничто, которое вбирает в себя будущее всё и, по неизбежности, является Разумом Вселенной1.
1 Тогда я ещё и предположить не мог, что вся Истина в незем-ном, Божественном учении, изложенном в Библии.
Непостижимое создание человек! Часами рассказывал я отцу о Разумной Энергии Творца, практически ничего о Ней не зная. Но ведь из этого Ничего происходит весь зримый мир, и как можно было начинать книгу о непрестанной эволюции Вселенной без хотя бы приблизительного знания этого Ничего, по сути, только и являющегося вечной сущностью?
Так было со мной уже не раз: только подходил к нераз-решимой проблеме, как в руки попадалась книга, которая сло-вно ключом проблему эту открывала. Начал перечитывать одну из ранних работ Алексея Федоровича Лосева ?Античный космос и современная наука?, и меня, как с отцовской подсказкой в недавнем сне, осенила догадка: так ведь весь этот подроб-нейший анализ с первого взгляда бредовой какой-то ?тетрак-тиды А? и есть рассмотрение позарез нужного мне состояния, в котором по диалетическим законам вызревают предпо-сылки будущего материального Космоса!2
2 Не мог я тогда представить, что ни по каким диалектическим законам Божественная сущность развиваться не может. Ошибся великий Лосев с великим Платоном.
Я принялся конспектировать лосевкий трактат, поражаясь гениальным уловкам философа: в годины разнузданного социалистического атеизма написать и опубликовать исследо-вание, недвусмысленно подтверждающее Божественное про-исхождение Вселенной, – это что-то в высшей степени необъяснимое, сверхъестественное! Диалектика Платона – Лосева, к величайшему моему удивлению, легко согласовывалась с триадным ВЗОРом, и, скорее всего, эта радость растворила во мне вязкий депрессионный сгусток. К тому же, появилась мысль – подтвердить положения диалектики примерами из ранее рассмотренных мною учений (а они, примеры, действительно, в учениях стали легко, непринужденно обнаруживаться, как будто создатели мировоззренческих концепций знали диалектические тайны как бесспорные, школьные аксиомы и строили свои взгляды на мир в строгом соответствии с этими основополагающими знаниями.
– Уж помру, так ближе к своим...
Надо сказать, что частная наша трагедия разворачивалась на фоне трагедии общероссийской. Когда жив был отец, мы, понятно, говорили с ним не об одном Вселенском Разуме; руга-ли и ельцинскую власть; однако всегда с верой и надеждой, что она, в конце концов, поборет остатки советских злодейств, повернётся лицом к народу и дела свои направит на улучшение его абсурдного, никчёмного и совершенно не нужного ныне-шним управленцам существования. Слава Богу, что отцу не довелось видеть резкого и мало тогда предсказуемого отхода и Ельцина, и его кремлёвской дружины от возрастающих из месяца в месяц тягот людских и забот. Всё хуже да хуже стано-вилось вокруг. Ради плохо скрытых целей своих – Кремль развязал войну в Чечне. Ради шкурных выгод президентская ?се-мья? и преданные ей олигархи, а точнее – покрываемые законами безнравственно-алчные ворюги, растащили между собой общенародную, общегосударственную, а поскольку так, то и ничью собственность, набили карманы и счета долларами и рублями (дело до того дошло, что нечем стало россиянам зарп-латы платить!).
Чтобы совсем не пропасть, ужесточило государство сбо-ры всевозможных – и старых, и заново придуманных – налогов. Чтобы совсем не развалилась экономика, сдерживало обвальное падение рубля ежедневными многомиллионными вливаниями и без того не хватающих на хозяйственные дела денег. – И на этом все реформы заканчивались. И на этом все помы-слы о жизни народной заглыхали. Давалась, правда, возможность ото всей разгневанной русской души материть власть (заново ввести цензуру по тому времени еще никто не дога-дался, а может быть, не осмеливался), да ведь от того, что вы-пускал паровоз лишний пар, никуда он с места не сдвигался, – так и стоял, вросши в рельсы заржавевшими колёсами.
И оттого-то она, жизнь наша, и становилась с каждым про-мелькнувшим днём всё более нищей, всё более униженной и всё более гнусной. Росли и росли цены. На всё. На хлеб, на мясо, на одежду, на бензин, на проездные билеты. Когда я ездил за матерью, мы с женой еще умудрились набрать денег без особой натяжки. Сейчас же, когда мать попросила отвезти её домой, влезли в крупные долги, и меня сразу же опустошила мысль: наверно, еду в родные места в последний раз; случисчто с матерью – в Минусинск не вырваться.
Правда, позднее, мне еще удалось сколотить деньги, чтобы съездить к угасавшей матери и проститься с нею. Но уже хоронила ее Татьяна одна, без меня. А я... я, грешным делом, запил. Запил, сорвался, и то, что десять лет почти капли в рот не брал, – ничуточки не помогло. После ухода отца срыв мой длился где-то с пол-года, и помаленьку-потихоньку стал я возвра-щаться к заброшенной работе. Но теперешняя тоска, теперешнее моё, уже полное, до скончания лет, сиротство вычеркнули из моей жизни ровно два года. Падение было настолько глубо-ким, что я дошел до самого края – до унылой уверенности, что никому моё вселенское открытие не нужно, а значит и маяться нечего; взять когда-нибудь развести во дворе у мусорных контейнеров костерок да и сжечь весь этот ?ВЗОР?-вздор. Ведь и спрашивать-то больше некому о Вселенском Разуме... Чего уж...
Но вот штука какая – чем дальше забрасывал я теоретиче-ские свои причуды, тем отвратительнее спал по ночам. Кру-тился с боку на бок, метался по кровати, аж простыни рвались. И жена, просыпаясь, спрашивала: ?Ты чего? Болит что-ни-будь?? Значит, снова стонал в сумрачном забытьи...
Тогда-то и понавадился ко мне один и тот же надоедливый сон. Как будто хмурым, мглистым днём еду я на поезде или плыву на пароходе. И вот остановка. Бегу я купить себе чего-то на перрон либо на пристань, тут же возвращаюсь, а поезд мой, пароход ли – уж гудит из тревожной затемнённой дали. И такая беспомощность накатывает, хоть реви.
Однажды, когда я с упавшим сердцем смотрел вслед постукивающему составу и почем зря ругал себя и весь белый свет, остановился на небольшом расстоянии от меня худой старик в клетчатой рубашке, простецком светлом костюме и яркой, допотопной соломенной шляпе. Остановился и говорит:
– Бери такси, Бориска. В Новосибирске нагонишь.
Это был отец. Уже несколько лет мы не виделись с ним, но почему-то я даже не поздоровался, не обнял его, не спросил ни о чем, а суматошно помчался в какой-то печальный людный переулок и стал договариваться о цене со странно молчащим толстым таксистом. Кажется, я уже садился в машину, когда видение рассеялось, и, проснувшись, я подумал, что навязчивый сон с опозданиями то на поезд, то на пароход вовсе не дурь никакая, не причуда болезненного сознания, а упрямое, всё чаще повторяющееся напоминание о каких-то моих уходящих возможностях. Жизнь уходит? Так ведь её ни на каком такси не нагонишь. Неправильный какой-то поступок совершил, и это отдаляет меня от выбранной когда-то цели? Но какая цель и какой поступок имеются в виду? И что это за цель такая, которую, по подсказке отца, могу я в какое-то время догнать, настичь, если начну двигаться к ней более энергично?
И тут проблеснула догадка. Когда я ехал поездом или плыл пароходом, то как бы выходило, что всё это время я работал над ?ВЗОРом? и ехал да ехал помаленьку вперед – к заветному рубежу. Но забрасывал рукопись, забывал об открытии – и тут же получал чью-то настойчивую и добрую подсказку: в виде поезда или парохода, отправившегося к дальней моей оста-новке без меня.
Сны повторялись и повторялись, я нимало не задумывался над ними, и тогда пошло в ход более сильное средство. Приснился отец (кроме него и присниться было некому, ведь это он при наших встречах с интересом выведывал, как продвинулся за минувшие годы ?ВЗОР?); приснился и подсказал, что упущенное надо нагонять – ?брать такси?, то есть, другими словами, ?браться? за книгу и вести, вести, вести ее от главы к главе. Уж кому, кому, а отцу-то там, в его нынешней вечности, вероятно известно, сколько времени отпущено мне на ?ВЗОР? и уложусь я или нет в отведенные сроки. Так, стало быть, всё-таки смогу уложиться, если переберусь через накопившиеся завалы, мешающие писать, и хотя бы по нескольку часов в день буду браться за перо и бумагу?
(Продолжение следует).
В тот день, после долгого перерыва, сходил я в церковь, поставил свечку, попросил у Всевышнего прощения за все мои тяжкие и многочисленные грехи, купил в церковной лавочке крохотную иконку ?Неупиваемая чаша?, ту, что помогает наше-му брату избавиться от необоримой страсти к зелью. Неболь-шая была иконка, с мезинец высотой, а ведь отвела меня от пьяной беды! – и пить, и курить бросил в три дня. И помаленьку, помаленьку стал входить в оставленную, заброшенную тему. И пришёл к нынешнему убеждению, что в книге должна быть изложена только суть открытого мною Закона, без отклонения в более подробную детализацию, в более глубинное разъ-яснение практически неохватной живительной деятельности ВЗОРа.
Можно было браться за работу. Но как говорят: можно-то можно, да только осторожно. Двухлетняя разруха в творческом хозяйстве почти разучила писать. Моя творческая энергетика и до этого-то была не великого масштаба, а тут вообще скуко-жилась из-за духовного кризиса, совпавшего с нашим, обще-российским. Дальше набросков плана дело не пошло. К рукописи я себя тянул, точно к эшафоту – всё во мне сопротивлялось и трепыхало; с великими мучениями написал я за неделю несколько начальных фраз и те зачеркнул, так как совершенно никакими оказались.
Надо было обманывать как-то очередное упадническое состояние. Когда лет двадцать назад я дал себе зарок не знать-ся с зельем и куревом и стал придерживаться его, – скопив-шуюся болезненную гнусь как ветром растащило небывало радостное настроение: словно в детстве, жгуче сияло солнце, маслянисто блестела листва, непрошенно и незнакомо-свежо рождались строчки стихов. На этот раз никакой радости я не почувствовал – ни стихи, ни проза не сочинялись. Да и то – тогда мне было лет сорок, а теперь – под шестьдесят. Как не-заметно, беспомощно незаметно ускользнуло время! И что же там – впереди?
Я припомнил из ?Фауста? как бы для меня написанное четверостишие:
...Кто танцует тут беспечно,
Кто веселью предаётся, –
Берегись! Ничто не вечно!
Час ударит, – нить порвётся...
Так вот, до этого самого разрыва мне надобно успеть неве-роятно многое: побороть депрессию, изложить в основных штрихах объёмную теорию ВЗОРа, еще раз сверить с жизнью кое-какие ее недавно мною продуманные части и, самое главное, разобраться с тем состоянием Вселенной, сведения о котором крохотными, еле приметными искорками рассыпаны в религиозных, философских и научных учениях. Имеется в виду то самое Ничто, которое вбирает в себя будущее всё и, по неизбежности, является Разумом Вселенной1.
1 Тогда я ещё и предположить не мог, что вся Истина в незем-ном, Божественном учении, изложенном в Библии.
Непостижимое создание человек! Часами рассказывал я отцу о Разумной Энергии Творца, практически ничего о Ней не зная. Но ведь из этого Ничего происходит весь зримый мир, и как можно было начинать книгу о непрестанной эволюции Вселенной без хотя бы приблизительного знания этого Ничего, по сути, только и являющегося вечной сущностью?
Так было со мной уже не раз: только подходил к нераз-решимой проблеме, как в руки попадалась книга, которая сло-вно ключом проблему эту открывала. Начал перечитывать одну из ранних работ Алексея Федоровича Лосева ?Античный космос и современная наука?, и меня, как с отцовской подсказкой в недавнем сне, осенила догадка: так ведь весь этот подроб-нейший анализ с первого взгляда бредовой какой-то ?тетрак-тиды А? и есть рассмотрение позарез нужного мне состояния, в котором по диалетическим законам вызревают предпо-сылки будущего материального Космоса!2
2 Не мог я тогда представить, что ни по каким диалектическим законам Божественная сущность развиваться не может. Ошибся великий Лосев с великим Платоном.
Я принялся конспектировать лосевкий трактат, поражаясь гениальным уловкам философа: в годины разнузданного социалистического атеизма написать и опубликовать исследо-вание, недвусмысленно подтверждающее Божественное про-исхождение Вселенной, – это что-то в высшей степени необъяснимое, сверхъестественное! Диалектика Платона – Лосева, к величайшему моему удивлению, легко согласовывалась с триадным ВЗОРом, и, скорее всего, эта радость растворила во мне вязкий депрессионный сгусток. К тому же, появилась мысль – подтвердить положения диалектики примерами из ранее рассмотренных мною учений (а они, примеры, действительно, в учениях стали легко, непринужденно обнаруживаться, как будто создатели мировоззренческих концепций знали диалектические тайны как бесспорные, школьные аксиомы и строили свои взгляды на мир в строгом соответствии с этими основополагающими знаниями.
Метки:
