Чувствую

До конца дней желал бы я бродить по странам моего воображения
Александр Грин

Как мало средь избранных – истинних,
А в истинних – предвкушенья
Андрей Вознесенский

Что есть искусство, как не действительность, преломлённая то ли сознанием, то ли подсознанием – да так ли уж важно, которым из них?
***
Несколько принципов искусства, как я его понимаю:
– игра воображения, но не ума;
– фантазия, но не интерпретация;
– вымысел без умысла.
***
Гениальность базируется на воображении, дополняющем реальность, опережающем реальность, искривляющем реальность, возвышающемся над реальностью, но никогда не абстрагирующем её.
***
Поэзия непредсказуема, бестемна, нарядна. Да-да, именно так: поэзия – дама нарядная.
***
Русский символизм – старая дева поэзии.
***
Изящество изложения извиняет убогость излагаемого.
***
Чем больше достоинств у литературного произведения, тем легче и, я бы сказал, естественней процесс повторного чтения (в данном определении мне представляется важным оговорить неприменение термина "охотней" вместо "легче", т.к. речь не о желании перечитать, а о собственно чтении).
И, конечно же, всё вышесказанное необходимо соотнести с читательским вкусом. В самом деле, не станешь же читать, тем более перечитывать, даже самое что ни на есть высокохудожественное, если увидишь, что это – не твоё. Я, к примеру, никогда – а возраст позволяет мне быть категоричным в том, что касается моих литературных при- и отвязанностей – так вот, я никогда не стану перечитывать или даже просто читать Сервантеса, Достоевского, Уайльда, Белого, Джойса, Пруста, Кафку, Фолкнера, Гессе, Эко, да и мало ли кого ещё из литературных кумиров человечества...
***
Всё, относящееся к искусству, я поделил бы на три категории: то, что действительно хорошо; то, что откровенно слабо; и, наконец, то, что по гениальному определению А. Абдулова, "не получилось хорошо, так пусть, по крайней мере, будет странно". От себя же добавлю – странно настолько, чтобы скрыть, насколько плохо.
***
Недостаточно просто читать книгу – с книгой нужно разговаривать.
***
Если (по Чехову) краткость – сестра таланта, то искренность – безусловно его душа.
***
Некий исторический эпизод, произошедший без малого две тысячи лет назад на небольшом пространстве между Назаретом и Иерусалимом, подарил миру высокую духовность, и, как следствие, итальянскую живопись, немецкую музыку и русский классический роман.
К сожалению, утилизация веры в ритуал убивает искусство.
Р.S. Не к месту, к слову: тот же эпизод оставил нам еще и гальское безбожие, что, хорошенько притянув за уши, так же можно причислить к искусству...
***
Читая книгу, в которой речь идет о близких, созвучных мне вещах (что бывает далеко не всегда, ибо сплошь и рядом я покупаюсь на сюжет, aсtion, и тогда чтение превращается, при всей приятности, в вульгарное времяпровождение), я испытываю желание писать самому.
Объяснение этому я вижу в стремлении – нет, не к диалогу, полемике или пикировке – короче, ко всей этой херне, возносящей нас (в наших собственных глазах, разумеется) аж до авторских высот и формулируемой посредством заимствованных из других языков – в основном из английского – слов , употребление которых (в изуродованной транскрипции) в русской речи есть как бы показатель причастности произносящего их к…, но к обычному, бытовому общению с автором – вот, посидеть бы с ним, выпить, наговориться бы всласть...
***
Мемуары, написанные в шестидесятых-семидесятых-восьмидесятых годах 20-го века авторами образца двадцатых-тридцатых-сороковых годов того же века (переживших и доживших) – мое излюбленное чтение.
Ах, если бы сегодня так писали – без наукообразной бескрылости и попугайничанья терминами писак-заучников, без площадной жаргонности и безвкусицы нового (ха!) русского(???) языка писак-популистов, но с оригинальным видением мира и сужденьями о нем!
***
Жанр – это всегда человек, его открывший. Эпигоны же, даже самые талантливые, всего лишь ремесленники, работающие, или, если угодно, творящие, в его, мастера, жанре, где он всегда будет лучшим, потому что – первый.
***
Склонность к занятиям поэзией – атавизм сознания, связанный с обычаем древних заклинателей общаться с высшими силами посредством ритмизованной речи-пения.
***
Судьба писателя – игра
Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, того писать не следует.
Вот: картинка загорается,... расцвечивается. Она мне нравится? Чрезвычайно... Я вижу: вечер, горит лампа. Бахрома абажура. Ноты на рояле раскрыты. Играют Фауста. Вдруг Фауст смолкает, но начинает играть гитара. Кто играет? Вон он выходит из дверей... Слышу – напевает. Пишу – напевает...
Да это, оказывается, прелестная игра!
М. Булгаков
удел поета – вдохновенье
...Орлу подобно он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона, избирает
Кумир для сердца своего.
А.С.Пушкин
***
Писатель видит мир, фиксируя подробности обстановки, тогда как поэт слышит себя, фиксируя нюансы переживаний.
P. S. Неверно было бы абсолютизировать вышесказанное, полагая неприсущесть созидательному процессу первого творческих приёмов второго, и наоборот.
***
Я никогда не писал (хоть и пытался) серьёзную прозу, и всё же позволю себе предположить: в основе писательства лежит убеждение, что какой бы наираспрекрасной ни была реальная жизнь, а воображаемая жизнь всегда лучше.
***
Стиль художественного произведения в моем понимании есть степень сближения содержания и изображения.
***
Чехов, Лесков, Андреев, Горький, Зощенко, Набоков, Платонов, Ильф и Петров, Шукшин, Искандер, Трифонов, Владимов, Рыбаков…
-Пушкин, Лермантов, Блок, Пастернак, Мандельштамм, Маяковский, Цветаева, Хлебников, Вознесенский, Бродский…
-Конан-Дойль, Стивенсон, Фейхтвангер, Моэм, Т.Манн, Лондон, Гашек, Маркес, Стаут, Зюскинд, Харрис…
Результаты “трудов и вдохновенья” этих господ необыкновенно украсили мою жизнь, за что весьма и весьма им признателен.
***
Вообще говоря, всё, написанное А. Конан Дойлем – рассказы, романы, публицистика, автобиография – короче говоря, всё, за исключением "Записок о Шерлоке Холмсе", не заслуживает даже упоминания в моих заметках.
Касательно же "Записок...", то это в такой же степени вершина детективного жанра, как, скажем, монолог пушкинского импровизатора – вершина жанра поэзии.
***
Один причислявший себя к символистам поэт написал:
И каждый вечер, в час назначенный –
Иль это только снится мне-
Девичий стан, шелками схваченный,
В моём является окне.
– Прекрасно. Только при чём здесь символизм – возразят мне. – Или вы (то есть я) хотите сказать, что причисли он себя, скажем, к акмеистам, непременно вместо вышеприведённого написал бы:
Я чту обряд той петушиной ночи,
Когда, подняв дорожной скорби груз,
Глядели вдаль заплаканные очи,
И женский плач смешался с пеньем муз. ?
Да нет, не хочу – был бы мой ответ. – А к тому это я, что человеку свойственно стремление отождествить себя с кем- или с чем-либо. Странность же, на мой взгляд, заключается в том, что и гению присуще чувство стадности.
По крайней мере, на заре его сиянья...
***
Пушкин и Пастернак явили миру максимально достижимую для натурала степень гениальности.
Все, что выше этого – бисексуально.
Мандельштам – ?...
P.S.: по поводу "выше":
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой... Сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая –
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна...
***
Вообще-то, поэзия Мандельштама – это предчувствие и наитие, облаченные в хрустальный звук.
***
"Я подвержен влиянью прекрасного слова...", особенно если оно связано с конкретикой моего настоящего.
Так, на похоронах отца я не проронил и слезинки, но, придя с похорон домой и открыв пастернаковский "Август" –
...Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка:
Мне снилось, что ко мне на проводы
Вы по лесу шли друг за дружкой.
Вы шли гурьбою, врозь и парами.
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по-старому,
Преображение господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Сухой трепещущий ольшанник
В имбирьно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник...
– я обрыдал каждую букву из цитируемого.
Кем же надо быть, чтобы так писать?..

***
В стихотворении "Гефсиманской сад" мое возражение вызвали форма и содержание двух строк в последней строфе, а именно: двойным применением слова "как" по одному и тому же поводу, а также упоминанием в стихотворении, описывающем происходящее в местах достаточно безводных (даже в новозаветные времена), российской речной аттрибутики. Вот это место:"...и как сплавляют по реке плоты, ко мне на суд, как баржи караванов...". Я тогда еще подумал, а почему бы не написать "И, обретая вечности черты, ко мне на суд верблюжьим караваном", и остался весьма доволен собственной редакцией.
Однако же в последовавшие за этим дни, возвращаясь к упомянутым строкам, я проговаривал их не в своей, а в пастернаковской редакции и, примиряясь с их формальным несовершенством, постиг, как мне кажется, авторское намеренье: библейские колизии – не более чем канва, и обозначая Христа, автор имел в виду себя – отсюда упомянутая аттрибутика.
Я в гроб сойду, и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Великий русский поэт, соплеменник Иисуса Христа – я думаю, он имел на это право.
***
Вообще говоря, осознание собственной значимости для грядущих поколений присуще многим большим поэтам – вспомню Пушкина, Тютчева, Маяковского, Цветаеву...
***
Одна интеллигентная дама, рассуждая о поэзии, высказалась в том смысле, что, дескать, свеча в стихотворении Пастернака "Зимняя ночь" есть символ творчества.
Тогда один неинтеллигентный мужчина возразил ей в том смысле, что стихотворение Пастернака " Зимняя ночь " всего лишь воссоздаёт в присущей, или, если угодно, доступной поэту форме обстановку соития двух алчущих друг друга особей, и свеча там – фрагмент обстановки, не более того.
Возмущенная до глубины души, интеллигентная дама пренебрежительно фыркнула.
Будучи свидетелем этой сцены, я ещё, помнится, подумал: до чего же предвзяты, тенденциозны, предубеждены, да попросту слепы бывают интеллигентные дамы, когда ищут то, чего нет, там, где его и быть-то не может.
...И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И всё терялось в снежной мгле,
Седой и белой...
Свеча горела на столе.
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно...
***
"Доктор Живаго" – великий роман, написанный человеком, не умевшим писать романы.
***
Мое восприятие поэзии Пастернака и Мандельштама – в сравнении.
Пастернак – поэт света и воздуха, поэт дня – безотносительно того, о каком времени суток (или времени года) идет речь. Его стихи полны восторга пред бытием, они тверды и сухи, но это не твердость камня и не сухость песка, а скорее твердость и сухость березовой коры весной: чуть вскрыл – и полно соку.Пастернак объективен, насколько вообще может быть объективен человек, он зависим от происходящего, он допускает разные способы и формы его. Взгляд его неотфильтрован и свеж, он проникает вглубь, но исходит с поверхности – из глаз.
Мандельштам – поэт сумерек, но это не предутренняя серая мгла, не ранний вечер, и уж тем более не мрак древесных ветвей Заболоцкого. Как и у П., это может быть любое время дня и года, но взгляд поэта идет из таких глубин сознания, что не хватает света для ясного изображения, и вместо четкой картинки мы видим как бы дисперсию бытия во вселенной. Поэт не зависит от происходящего, а только от реакции на него. Возникает ощущение одного поэтического отклика на разные события, и наоборот. Его поэзия полна влаги, но это не влага весеннего побега, а скорее влага сырого яичного белка. В ней (поэзии) нет восторга, но много достоинства, хоть это и достоинство обреченного.
***
Что же касается до моего отношения к упомянутым, а точнее, к их творчеству, рискну легализоваться следующей декларацией: пастернаковский стих параллелен моему жизненному опыту, тогда как мандельштамовский резонирует с эстетикой моего мировосприятия.
***
Кто бы мог подумать, что у двух таких разных – по рождению, национальности, вере, социальному положению, образу жизни – писателей, как Моэм и Зингер, может быть общая, проходящая через все их творчество, тема, весьма редко и в столь довлеющей форме встречающаяся у других писателей – на взлет назову только Мопассана да Г. Миллера – тема человеческой полигамии. Однако же природа обращения к этой теме у них не просто разная – диаметрально разная.
Мои познания в биографии обоих скудны, и то, что я намереваюсь написать, подсказано только их книгами.
Моэм, за редким искдючением, описывал полигамию женскую, Зингер – всегда и только мужскую. Я это понимаю так, что Моэм видел полигамию, Зингер же ею жил. Моэм страдал от неверности близких ему женщин, близкие женщины Зингера страдали от его измен. Моэм выпрашивал любовь, Зингер любовь дарил.
Было ли так на самом деле? Скорее всего – да, однако с определенностью утверждать не буду.
Хоть каким-то подтверждением моей правоты может быть следуюшее: у таких выдающихся женоупотребителей, как упомянутые Мопассан и Г. Миллер (сомневающихся отсылаю к биографиям обоих), тема полигамии зингеровского образца.
***
Как-то вычитал я в одной скабрезной книжонке фразу, вложенную в уста некоего американского литературного критика: "...Евтушенко – человек хороший, но поэт... Бродский же – поэт прекрасный, но человек... " Априори согласен с характеристиками их как людей, апостериори – как поэтов, но на самом деле речь о том, что не один я, оказывается, грешу сравнениями...
***
Живя по Кафке, нельзя писать, как Моэм.
***
Если бы Сомерсет Моэм сел писать "Мадам Бовари", у него наверняка получилась бы "Пригоршня праха", но только лучше, чем у Ивлина Во.
***
Впервые, на 61-м году жизни, я читаю Чехова без шор совковых стереотипов и диву даюсь – как советским кинематографу и театру удалось опростить, опошлить, унизить – в попытке низвести до уровня соцреализма (читай – до собственного) – этого великолепного мастера и знатока человеческой природы!
И, может быть, не совсем к месту, но коль скоро речь о кинематографе, как тут не упомянуть обратный феномен: насколько убогая американская литературная массовка облагорожена голливудской режиссурой!
***
Чехова, с его пессимизмом и безысходностью, я бы назвал певцом начала конца русского этноса, и в этом он, на мой взляд, далеко обошел Л. Н., бывшего, согласно известного определения, "зеркалом русской революции", знаменовавшей, как мне представляется, всего лишь этап набранного курсивом.
***
Набоков –гениальный описатель подсознательного, Фрейд в литературе.
А можно и по-другому: не ставя под сомнение гений Набокова-писателя, можно определять его и как певца человеческого уродства. Смакуя описания духовных испражнений, он уподобляется ребёнку, с наслаждением ковыряющемуся в носу и извлекающему оттуда здоровенную козулю, которую он внимательно рассматривает, раскатывает между пальцев и даже пробует на зуб и, наконец, вытирает об угол нарядной скатерти, или же, в лучшем случае, ловким щелчком отстреливает образовавшийся катыш.
***
Я как-то написал (а потом зачем-то вытер), что главный герой литературного произведения – это всегда его автор в разные периоды своей жизни, но обязательно такой, каким он видит себя на момент создания даной вещи.
Следуя этому правилу, я задаю себе вопрос: а был ли В.В.Н. любителем полуоформившихся девочек-подростков, именуемых на французский(?) манер нимфетками? Мой ответ – да, иначе как бы он столь убедительно изобразил Гумбольта Гумбольта (или как там его) со всеми страстями, страданиями и сексуальными безумствами?
Другой вопрос – следовал ли он своим предпочтениям, или, иными словами, была ли у него физическая близость с упомянутыми объектами? Думаю – нет, и тому я имею два объяснения: первое – ни в его биографии, ни в воспоминаниях знавших его людей я не встречал даже намека на это; ну, а второе – рефлексия, присущая Набокову-писателю, а следовательно, и Набокову-человеку, что в моих глазах дает ему алиби еще более внушительное, чем свидетельства современников.
А там иди знай...
***
"Защита Лужина" – исследование феномена гениальности на физиологическом, а то и на биологическом (если допустить видовое отличие гения от банального homo sapiens при полном анатомическом сходстве) уровне. Индивидуум, предрасположенный к чему-то и в этом чём-то возвышающийся, подобно высочайшей из вершин, над окружающим миром, в остальных своих проявлениях остаётся на стадии кроманьольского человека и даже, при некоторой доле злого воображения, отождествим с существом, не пожелавшим до сих пор спуститься с дерева.
***
Платонов посредством одного только языка обозначил место русскости в сутолоке земного чуда.
***
К недостаткам платоновской прозы я бы отнес чрезмерную приверженность социальным аспектам, вокруг которых и строится собственно повествование и к которым привязаны действующие в нем лица. Зашоренность сиюминутным преобладает над их непреходящей воронежской сутью, но и – к чести автора – не затмевает ее.
***
Маркес – ненасытный литературный вампир, впитавший всю обстановку окружающего мира, все подробности его быта, все суеверия, предубеждения, предпочтения, предрасположенности, предчувствия, привычки, привязанности, обычаи, филии и фобии населяющих его прямоходящих, четвероногих, водо- и воздухоплавающих, ползающих и прочих ластокрылых (соотнести по принадлежности) и не забывший потом в своих писаниях ничего из перечисленного и, чего уж там, гораздо более того.
Из известных мне авторов по объему чувственной информации с Маркесом сравним разве что Пушкин, а по многообразию деталей – Бродский.
***
Творчество Маркеса пропитано ароматом увядания третьего мира, равно благоухающим и зловонным.
***
Последний великий роман Маркеса – о неотразимом обаянии неразделенной любви.
***
Неважно, пишет ли Маркес фантасмагорию жизни клана небожителей, историю пронесенной через полвека неразделенной любви или хронологию безумств старца-изувера – тональность письма неизменна, что обусловлено, повидимому, позицией автора – всегда над повествованием. Он взирает на своих персонажей, как господь Б-г – на людей: с недостижимой для них высоты.
***
Произведения Зингера обладают, на мой взгляд, интересной особенностью: в них нет эпилога, хотя формально все, казалось бы, на месте, и даже заглавие "Эпилог" кое-где присутствует.
Тут мне придется дать объяснения касательно того, какова, согласно моему разумению, роль эпилога в традиционном повествовании. Так вот, правильно выстроеный эпилог создает у читателя фантазию пролонгированого действия – роман (рассказ, пьеса) окончен, герой умер (или не...), но жизнь-то продолжается!
Возвращаясь к З., предположу, что он сознательно использовал подобную "усеченную" композицию как некий художественный прием с тем, чтобы дать читателю ощущение конца бытия.
Если это так, то в моем случае он вполне преуспел.
***
Много лет я задаю себе вопрос: почему романы Анатолия Рыбакова – блестящего романиста, создавшего произведения-эпопеи, повествующие о трагических, страшных событиях нашего недалекого прошлого и при этом исполненные веры в доброе начало, занимательные и доступные читателю любого уровня, проникнутые пушкинской ясностью стиля и толстовской достоверностью описываемого – так вот, почему его романы не находятся в одном ряду с великими русскими и мировыми романами? Какие такие их – или их создавшего – свойства этому препятствуют? Уж не отсутствие ли того, что принято называть шекспировскими страстями?
И угораздило же писателя Рыбакова родиться сангвиником...
***
Из немалого количества сталиных, растиражированных читанными мною писаками разных жанров, единственно убедителен рыбаковский – не потому ли, что Рыбаков старался избежать того, к чему остальные, включая маститого популиста и лицедея маэстро Радзинского, так стремились – быть объективными?
Что ж, представить вымысел как истину и при этом преуспеть – удел очень и очень немногих!
***
Творчество Трифонова чётко разделено: вначале – "Студенты", "Утоление жажды" – восторженное и весьма с точки зрения литературной несовершенное описание методом соц. реализма несуществующего соц. рая. И вдруг – метаморфоза: "Другая жизнь", "Время и место", "Дом на набережной" – описание уже методом обычного реализма беспросветного соц. бытия на совершенно ином, несравненно более высоком литературном уровне. При этом убеждения не менялись, чему свидетельством – "Старик", вещь, безусловно, проникнутая идеей строя, но ни в малейшей степени не соцреалистическая и к тому же принадлежащая ко второму периоду трифоновского творчества.
***
Летом не помню какого года, но давно, ибо был я тогда относительно молод – приехал в Киев какой-то ленинградский театр-не театр – так, скорее театришко, и в числе прочего привез спектакль по мотивам Шукшина – непременный в преддверии хозрасчета аттрибут большинства совковых театров (играть не умеем, зато какое имя на афише). Но этот театрик настолько был "не...", что даже упомянутое имя, набранное немыслимо крупным – по сравнению с остальными задействоваными – шрифтом, не воспрепятствовало свободной продаже билетов – через кассу.
И вот, от нечего делать, подался я как-то вечером в киевские пампасы – на зверей посмотреть и себя показать. И наткнулся на ту самую афишу. А так как крупно набранное имя было для меня необычайно притягательно, тут же приобрел билет – в кассе.
Спектакль оказался ни то, ни се. И неудивительно, что присутсвующие – а зал, надо сказать, был на треть пуст – достаточно холодно воспринимавшие происходящее на сцене, встретили вышедших на последний поклон актеров жидкими хлопками между делом, а делом для большинства было в это время проталкивание к выходу. И вдруг актеры в каком-то немыслимо синхронном движении освобождают сцену, идущие к выходу зрители останавливаются, сидящие встают, и зал разражается буквально громом аплодисментов – прошу прощения за банальность, но это действительно был гром и даже более того.
Посреди сцены, в нескольких метрах от рампы, стоял 2-метровый портрет автора.
Это была лучшая мизансцена спектакля.
***
К одному из своих рассказов Шукшин в качестве эпиграфа взял стихотворение, поразившее меня красотой и поэтичностью. Автор, правда, указан не был, но я, проигнорировав сей факт, решил, что стихотворение принадлежит перу горячо любимого Шукшиным Есенина, и на том успокоился.
Каково же было моё удивление, когда, спустя много лет, из книги, написанной некоей сочинительницей из Сибири, я узнаю, что упомянутый эпиграф принадлежит перу... самого Шукшина, чем, кстати, и объясняется отсутствие ссылки на авторство (см. первый абзац)! Ну как тут не вспомнить Нагибина, утверждавшего, что Шукшин был гениален во всех своих занятиях, будь то писание прозы или кинорежиссура! Позволю себе дополнение: Шукшин был ещё и гениальным поэтом, даже если стихотворение, о котором идёт речь, было единственным им написанным.
И разгулялись же в поле кони,
Поископытили всю зарю.
Что ж они делают? Чью они долю
Мыкают по полю? Уж не мою ль?
...Тихо в поле. Устали кони.
Тихо в поле – зови, не зови...
В сонном озере, как в иконе,
Красный оклад зари.
Правда, упомянутая сочинительница, совершенно безосновательно называющая себя поэтом (в книге есть и её т. н. стихи, так что суждение моё вполне предметно), характеризует шукшинское стихотворение словом "немудрящее". А?
Сама же книжонка, претендующая на историю жизни Шукшина, есть не что иное, как жалкая попытка водрузить великое имя на сермяжно-коричневое знамя русских патриотов, к которым юдофобствующая сочинительница (имени её, избегая осквернить написанное, я не упоминаю) безусловно принадлежит.
P.S. Цепочка открытий на этом не кончается: спустя несколько лет по прочтению книжонки, я вдруг вспоминаю, что с упомянутой сочинительницей, оказывается, знаком: где-то в середине 90-х довелось мне пару-тройку раз посетить литературный кружок под названием "Среда" – эдакий клуб несбывшихся надежд и неудовлетворённых амбиций – и там я эту даму встречал. Сопоставив сходство фамилий с тем, что издание книжонки профинансировала некая иерусалимская благотворительная банда, прихожу к совершенно однозначному выводу: дама из кружка и есть упомянутая сочинительница.
В этой связи у меня возник наивный вопрос: как можно, живя в Израиле, писать черносотенные книжонки? Как-то неудобно всё же...
Ну, а неразборчивости местных апотропусов не удивляюсь: дилетантизм – фирменная израильская черта.
***
Книге Соломона Волкова "Диалоги с Иосифом Бродским" не помешал бы подзаголовок "Беседа интеллигента с гением" не столько для уточнения "Кто есть кто", что как бы само собой разумеется и вытекает из жанра, но главным образом для обозначения "Кто не есть что", что существенно примирило бы читателя с некоторыми нюансами этой, безусловно, весьма примечательной в образовательно-узнавательном плане книги.
***
Некий то ли невропатолог, то ли психиатр, с которым свел я краткое знакомство в киевском застольи много лет назад, сказал: "Каждый еврей в душе – великий русский поэт." На первый взгляд – шутка с претензией на диагноз, не более.
Однако же с годами, по мере моего ознакомления с русской литературой и ее действующими (а точнее – действовавшими) лицами, я обнаружил в этой шутке смысл и истину. В самом деле, в жилах Пушкина текла кровь царя Соломона, среди предков Лермантова были мораны, а у Бродского, Пастернака и Мандельштама – и вовсе чисто иудейская (насколько это вообще возможно) генеалогия!
***
Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись
Редьярд Киплинг
На востоке не рассказывают – на востоке показывают
Он же
Вообще говоря, цитируемый – лучший путеводитель для западного человека, коим я себя безусловно числю (к вящему неудовольствию всяких там галлов, кельтов, норманов, скандинавов и прочих ост- и вестготов) в иррациональном мире востока.
***
Странное дело: чтение Киплинга представляет для меня безусловный интерес, но, прерываясь, я с большой неохотой, чуть ли не принуждая себя, к нему возвращаюсь.
***
Может ли пугливый, самовлюбленный человечишка с психологией законченого конформиста быть выдающимся поэтом? Да сколько угодно! Пример? Пожалуйста:
...И окажется так минимально
Наше непониманье с тобою
Перед будущим непониманьем
Двух живых с пустотой неживою...

Или:
...И, зайдя за калитку, в небесах над речушкою
подарила им нитку – уток нитку жемчужную...

И, наконец:
Я впрыгнул в грузовик на римском побережье,
Шофер длинноволос, совсем еще дитя,
На лобовом стекле – изображенье Цезаря.
Садясь, я произнес: "Приветствую тебя."
Что знаешь ты, пацан, о Цезаре по сути?
Что значит талисман? Что молодость слепа?
Темнело. По пути мы брали голосующих,
И каждый говорил: "Приветствую тебя."
"Приветствую тебя!" – леса голосовали,
И сотни новых рук хватались за борта...
И памятники к нам тянулись с пъедесталов...
Убитые тобой приветствуют тебя.
А Цезарь пролетал, глаза от ветра съузив;
Что ж ты творишь, пацан, срывая скоростя?
Их всех не уместить в твой пятитонный кузов...
Убитые тобой преследуют тебя.
Отец твой из земли привстал благоговейно,
Сидело за рулём убитое дитя,
И гул перерастал в иные поколенья:
"Убитые собой приветствуют тебя".
***
М.Булгаков – литературный пижон, спрятавший за лощеную фразу и сюжетные фантасмагории своих произведений в общем-то пустенькое содержание.
***
Эпиграфом к роману "Мастер и Маргарита" автор, живи он в одно время с М.Жванецким, вполне мог бы взять небезызвестную фразу последнего: "Выйду за хлебом, получу по морде, вернусь домой и напишу ответ".
***
Мемуары, написанные в стиле соцреализма, обладают одним интересным свойством: события, в действительности произошедшие, трактуются, или, точнее сказать, подаются в такой степени адаптированности, что теряют живое выражение и воспринимаются читателем как плоская выдумка. Если представить себе человека, бывшего свидетелем некоего события, а потом в подобного рода мемуарах об этом событии прочитавшего, с большой долей вероятности можно предположить, что события он не узнает, а если и узнает, то только по времени и месту, но никогда – по настроению и духу. К такого рода мемуарам я отношу книгу И.Г.Эренбурга "Люди, годы, жизнь".
Всякий раз испытываю неловкость, когда (в тексте книги) Илья Григорьевич именует себя поэтом.
И.Г. подсуетился упомянуть чуть ли не все сколько-нибудь известные западноевропейские и русские имена первой половины 20-го века, причастные к искусству. Он описывал носителей этих имен чуть ли не как друзей своих, в крайнем случае – добрых знакомых. Но вот незадача: читая мемуары упомянутых носителей либо же воспоминания о них (мемуары Эмилии Гинзбург, Ольги Ивинской, Надежды Мандельштамм, других авторов – современников имен, в том числе и иностранных) я нигде не встречал фамилии Эренбург. Ну прямо человек-невидимка какой-то!
А точнее, человек-фон, гений тусовки.
Читая упомянутую книгу, ловлю себя на том, что все время мысленно произношу "лицемерие", "фальсификация", "банально", "заигрывание", опять "фальсификация", "притворство", "тройное дно, "безграмотно" (...среди делегации не оказалось Бабеля...) ", опять "банально" – и штампы,штампы, штампы...
Идеологизированный маразм старого гиперактивного недотепы. Меня – признаюсь со стыдом – хватило аж на целых три книги из семи, после чего я взял всю эту макулатуру и вынес в мусорный ящик.
Но если и стоило это читать, то исключительно ради четырех коротеньких строчек, конечно же автору не принадлежащих, но им приведённых:
Я хочу быть вместе с моей страной;
Ну, а если не вместе – что ж...
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
Эти строки – единственное известное мне в русской поэзии (подчеркиваю – в поэзии, а не во всякого рода патриотических вершиках, никакого отношения к поэзии не имеющих) объяснение в любви – не матери, давшей жизнь, не женщине, с которой счастлив, не месту, где родился, не земле, на которой рос – стране!
Такие вот "сто томов моих партийных книжек"...
Найти Маяковского и перечитать.
***
Можно ли считать Солженицына гумманистом? Можно, но только при условии, что это – гумманизм с позиций холопа, держиморды и иезуита. Ну, а если мне возразят, что так, мол, не бывает – что ж, соглашусь, но только при условии сохранения вышеупомянутых позиций.
Народность языка в писаниях Александра Исаевича, долженствующая явить читателю близость автора почве и корням, как-то уж очень нарочита и есть, на мой взгляд, не что иное, как заигрывание с народностью и кокетничанье языком, а иногда – и просто оригинальничанье, недостойное большого писателя.
Присущая А. И. широта интересов обусловлена, как мне кажется, не эмоциональной или интеллектуальной потребностью, но неким коммунально-кухонным стремлением сунуть нос во все щели и заглянуть под все крышки.
Манера же высказываться по любому поводу продиктована стремлением не просто декларировать свои взгляды и убеждения, но научить, поправить, наставить на путь истинный (отец родной), и при этом обязательно упрекнуть, уязвить, ужалить, уесть оппонента и вообще показать ему, какой же он нехороший. А происходит так от непомерно раздутого эго, препятствующего не только паритетному оппонированию, но и паритетному сосуществованию.
Мне думается, что А. И. испытывает к ближнему своему некий непреходящий комплекс – то ли превосходства, то ли неполноценности – по обстоятельствам.
Подытожив вышесказанное, прихожу к весьма неутешительному выводу: при всём уважении к сделанному А.И. главным всё же было для него не дело, а поза. Ну как тут не вспомнить знаменитую пастернаковскую строку, слегка перефразировав её и тем приведя в соответствие с моим героем.: "Преступно, даже что-то знача, быть притчей на устах у всех".
Писатель, эрудит, великий труженик, но очень уж неоднозначный, спорный человек (в просторечьи – большой говнюк).
***
Есть авторы, книги которых я читаю поабзацно, перемежая чтение с размышлением – нет, не о прочитанном, но о том, что этим прочитанным навеяно и что, как правило, имеет весьма отдаленное отношение к содержанию книги, не особенно мне и интересному-то, если честно…
Один из таких авторов – Андре Моруа.
***
Определяющим, на мой взгляд, свойством, или, если угодно, качеством искусства абсурда является перманентное обращение к сиюминутному, и никогда – к вневременному. Тем не менее именно искусство абсурда – не вопреки упомянутому свойству, а вследствии его – наиболее точно и полно показывает жизнь, ибо сама жизнь абсурдна.
В самом деле, что есть жизнь, как не настоящее время, сия минута?
***
Прибегая к плэйбойскому тону произведения, автор всего лишь превозмогает собственные комплексы и компенсирует собственную неудовлетворенность вседозволенностью брутального воображения.
***
“Красота спасет мир.”
Но кто скажет, почему “спасет”, а не спасает – ежедневно, ежечасно и ежеминутно?
И что это за навязчивая, непреходящая, болезненная приверженность будущему, абстрагирующая настоящее и присущая самым именитым представителям русской нации?
Не претендуя на объективность, осмелюсь предположить: нация, аппелирующая к будущему времени, приговорена остаться во времени прошлом.
***
Повествовательность – суть логическая последовательность описываемого, и, если угодно, происходящего. Отсутствие повествовательности приводит к абсурду, как в искусстве, так и в самой жизни.
***
Вымысел, представляемый как вымысел, есть продукт фантазии и удовлетворение некоей потребности автора и называется "художественное произведение".
Вымысел, выдаваемый за правду, есть продукт тщеславия и корысти автора, и называется "документальное произведение", являя на самом деле всего лишь пример банальной спекуляции.
Вот почему я предпочитаю игровое кино документальному...
***
Актерство есть свойство ощутить себя другим, возведенное в степень счастья.
***
Суть актерской игры заключается в работе лица, телодвижения же и голос – всего лишь придатки, способные усилить или ослабить процесс лицедейства, но не определяющие его.
Сразу же оговорюсь: данное определение касается, главным образом, кино, где много крупного плана, для театра же верно лишь при наличии у зрителя бинокля...
***
Разница между американским и английским кино состоит, на мой взгляд, в том, что в основе первого находится событие, тогда как второе базируется на поступке.
***
В фильмах Вуди Аллена Нью-Йорк преобладает над Лос-Анжелесом – не в плане места (хотя и места тоже), но в смысле атмосферы и духа – и потому они в большей степени бродвейский театр, нежели голливудское кино.
***
Насколько мне известно (а известно мне не так уж и мало – спасибо телевизору), Клинт Иствуд – лучший рассказчик среди режиссеров кино (правомерно предположить и так – лучший режиссер кино среди рассказчиков), и именно эпичность наряду с высокой художественностью делает его фильмы самым значительным, на мой взгляд, явлением современного мирового кинематографа.
***
Клод Лелюш устами персонажа одного из своих фильмов как-то сказал:
"В Голливуде примитивнейшие истории экранизируют совершеннейшими средствами и методами".
И был абсолютно прав.
Ибо совершенство формы и простота содержания – основы массовой культуры.
***
Феномен американского кино заключается еще и в том, что зрителю предоставлен выбор быть задействованным в происходящее на экране или остаться вне его... Он волен отождествлять себя с кем-либо из героев или абстрагироваться от них, взяв себе роль критика – неважно, одобряющего или порицающего. В Европе на тех же принципах делают (или делали) английское, грузинское и, может быть, польское кино, что, скорее всего, связано с традицией строить повествование на четком и ясном сюжете, не осложняясь излишним психологизмом и не злоупотребляя метафорой.
Антиподом же вышесказанного я вижу традиционное европейское – (исключая вышеназванные) кино, переполненное рефлексией и насилующее зрителя вовлеченностью в изображаемое.
Я бы сказал так: американское (и иже с ним) кино смотрят, европейское же – показывают.
Вместе с тем считаю необходимым отметить: примерно 75% голливудской продукции – откровенное фуфло, рассчитанное на самое что ни на есть убогое, примитивное восприятие.
***
Призрак паровоза витает в американской экранизации романа "Анна Каренина".
***
Усреднённый фильм Балабанова – это "Молчание ягнят", поставленный Тарантино.
***
В этой заметке я попытаюсь систематизировать аргументы моего неприятия творчества Андрея Тарковского, ни в малейшей степени не претендуя ни на анализ, ни, тем более, на диагноз.
Итак, художническая концепция Тарковского, как я её понимаю, основывается на постулате,что страдание есть доминантная составляющая бытия, а покаяние и богоборчество – наиболее приемлемые формы духовной жизни.
Отсюда следует (по Тарковскому) что единственной достойной целью искусства является – по цепочке: нравственность – духовность (до сих я с Вами, г-н Тарковский, при условии изъятия набранного курсивом) – вера (во что) – соборность (а вот это для меня уже категорически неприемлемо, ибо в моём понимании соборность – черная дыра духовности).
Вообще говоря, я определяю соборность как форму общественного сознания, присущую стадно устроенному социуму, имеющему свойство периодического перетекания в массовые кровопускания, неважно – левые (коммунизм) или правые (фашизм). Хотя изначально соборность – всего лишь коллективные поиски Б-га (соберёмся миром, обратим взоры небу и восславим имя его), да только миром-то Б-га не найти! Миром ищут (и находят) лишь пастора, в чем русский народ и преуспел неоднократно в своей относительно недолгой истории.
Вот такая правда...
Возвращаясь же к нашему фигуранту, следует сказать, что он – класический пример непонятого гения (степень дарования Тарковского данной тирадой не оспаривается), на волне непонятости вознесшегося, ни много ни мало, до положения одного из идолов мирового кино.
***

Худосочно-восторженное блеяние "...ах, Феллини...","...ах, Тарковский...","...ах, Бергман...", а то и понтовитое "...оу еэа, Тарантино..." раздражает, или, как минимум, удивляет, когда были (и есть) и другие имена – Леоне, Иствуд, Гайдай, Поланский, Прошкин, Бертолуччи, Тодоровский-младший, Деми, Шумахер, Балабанов, да и мало ли кто ещё...
P.S. Всё, что осталось в памяти из виденных мною фильмов Феллини – фраза, сказанная не помню в котором из них не помню кем и звучащая примерно так: "Хочешь долго жить – почаще выпускай из себя водичку".
Что же, совет, безусловно, дельный, и грех ему не следовать...
***
Элтон Джон – Моцарт попсы (сокращенно – Поц-арт).
P.S. Кощунствую и ерничаю... На самом же деле, я очень люблю то, что он делает.
P.P.S. И уж если мне взбрело язвить по адресу обожаемого мною Элтона, то как тут не упомянуть совковых "корифеев": Кобзон и Пугачева – паханы, а Магомаев – мыльная опера советской эстрады.
***
Муслим Магомаев! Сладкоголосая птица моей юности...
***
Роман Виктюк – гений орнамента и декоративности, декоративно-орнаментальный гений.
***
Постановки Виктюка, при всей их эротичности, среднего рода. Сохранение театральных интонаций помогает избежать пошлости.
***
Н. Мандельштам в своих мемуарах облаивает прозреваемое ею пространство не дворняжкой из подворотни, но матерой старой сукой, истинной хозяйкой пустыря, некогда бывшего многолюдной улицей, на которой царили другие, подчас столь же непримиримые, но куда более одомашненные особи.
***
Хочу высказаться о диссиденстве и диссидентах.*
Хотя само движение, точнее сказать, явление – какое уж там движение – вот уже лет 20 как почило в бозе, многие его действующие лица до сих пор живы, здоровы и очень даже деятельны.
Сразу оговорюсь – я не имею в виду людей, чье диссиденство было для них фактором сопутствующим, кто был в первую очередь ученым (Сахаров), писателем (Солженицын), музыкантом (Растропович), поэтом (Бродский), скульптором (Неизвестный).
А имею я в виду тех, кто взял беспримерный в истории тремп на факте своей нелояльности режиму, с тем, чтобы приобрести известность как писатели, поэты, художники, философы, публицисты и т.д., и т.п. – все эти широко известные в собственном кругу люди, исповедующие по обстоятельствам то принцип "кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку", а то модели поведения пауков в банке, весь этот сонм склочных бездарей, таки дождавшихся звездного часа выхода из андеграунда, да не ведавших, что звездный этот час станет для них часом смертным! Что, выйдя из кухонных посиделок, явятся они миру голыми королями! Что думающий читатель, зритель, едва прикоснувшись к их так называемому творчеству, отпрянет от него с тем большим омерзением, что не только бездарны, узки и топорны, но еще и потому, что сидя и андеграунде, будучи известны именами, но не творчеством – спасибо ГБ – претендовали на звание носителей откровений!
Ах, господа, до откровений ли, когда все домыслы, догадки, слухи, да и с правописанием не все как хотелось бы...
* Навеяно чтением альманаха "Стрелец"
***
О критике.
Когда-то бытовала шутка-не шутка, назову ее поговоркой – как угодно:
кто умеет работать – работает, кто не умеет работать – руководит, кто не умеет ни работать, ни руководить – учит, кто не умеет ни работать, ни руководить, ни учить – критикует. Мудрейшее высказывание!
***
Убогие композиции, примитивные оранжировки и неумение петь – вот что такое, на мой взгляд, "Битлз", и феномен их популярности – одно из самых необъяснимых для меня явлений 20-го века.
Столь же необъяснима популярность одного ныне действующего футбольного убожества, о котором покойный Джорджи Бест сказал: "В футболе он умеет все, кроме как быстро бегать, высоко прыгать, играть головой, бить левой ногой и обыгрывать противника один на один."
Что ж, известность и одарённость не всегда бывают попутчиками...
***
Бритни Спирс, Шварценегер (черный негр) и Дэвид Бэкхем (см. в.) – мандавошки шоу-бизнеса.
***
Русскоязычная израильская пресса – конгломерат долбоёбов с претензиями.
Русскоязычная израильская художественная среда – см. выше (исключая Д. Рубину образца начала 90-х и театр "Гешер").