греция-69
Fashion Editorial in Santorini, Greece on Behance
behance.net
...fashion editorial,australian designer,mijanou,swimwear,Resortwear,model,...
Женщины Греции
**********
ГРЕЦИЯ
Эллинский мальчик с именем цветка… \И эти звуки, что возьмут века \В их первобытной красоте нетленной, \ \Не потому что новизна бедна, \О, нет! — совсем не в том его вина. \Венчаются сонеты рифмой ленной. Олег Кустов Стихотворения 1985 — 1998 гг. Speaking In Tongues Гиацинт
Эллинско-царскосельский поэт,\С непроглядной тоскою подкожной,\С вечной жалостью к тем, кого нет\Или скоро не будет, к природе,\Что цветет, умирая во сне,\К блику света, к слабеющей ноте,\Той, что нынче так внятна и мне. Алексей Макашевский “Побережье”,10-11 Это тот, кто любил невозможно,
Античная лирика БВЛ ЛИРИКА РИМА
ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ
ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН
ЛЮБОВНЫЕ ЭЛЕГИИ
?Так как супруга моя из страны плодородной фалисков…?
Перевод С. Шервинского
Так как супруга моя из страны плодородной фалисков[897],
Мы побывали, Камилл[898], в крепости, взятой тобой.
Жрицы готовились чтить пречистый праздник Юноны,
Игры устроить ей в честь, местную телку заклать.
Таинства в том городке — для поездки достаточный повод,
Хоть добираться туда надо подъемом крутым.
Роща священная там. И днем под деревьями темень.
Взглянешь — сомнения нет: это приют божества.
В роще — Юноны алтарь; там молятся, жгут благовонья;
В древности сложен он был неизощренной рукой.
Только свирель возвестит торжеств начало, оттуда
По застеленным тропам шествие чинно идет.
Белых телушек ведут под рукоплесканья народа,
Вскормленных здесь на лугах сочной фалернской травой.
Вот и телята, еще не грозны, забодать не способны;
Жертвенный боров бредет, скромного хлева жилец;
Тут и отары вожак крепколобый, рога — завитками;
Нет лишь козы ни одной — козы богине претят:
В чаще однажды коза увидала некстати Юнону,
Знак подала, и пришлось бегство богине прервать…
Парни еще и теперь пускают в указчицу стрелы:
Кто попадает в козу, тот получает ее…
Юноши стелют меж тем с девицами скромными вместе
Вдоль по дорогам ковры там, где богиня пройдет.
А в волосах у девиц — ободки золотые, в каменьях,
Пышный спадает подол до раззолоченных ног.
В белых одеждах идут, по обычаю древнему греков,
На головах пронести утварь доверили им.
Ждет в безмолвье народ блестящего шествия… Скоро!
Вот и богиня сама движется жрицам вослед.
Праздник — на греческий лад: когда был убит Агамемнон,
Место убийства его и достоянье отца
Бросил Галез[899], а потом, наскитавшись и морем и сушей,
Славные эти возвел стены счастливой рукой.
Он и фалисков своих научил тайнодействам Юноны, —
Пусть же во благо они будут народу и мне!
Мастера русского стихотворного перевода. Кн.1 1968 К. Н. Батюшков
Шарль-Юбер Мильвуа
93. Гезиод и Омир — соперники
Народы, как волны, в Халкиду текли,
Народы счастливой Эллады!
Там сильный владыка, над прахом отца
Оконча печальны обряды,
Ристалище славы бойцам отверзал.
Три раза с румяной денницей
Бойцы выступали с бойцами на бой;
Три раза стремили возницы
Коней легконогих по звонким полям,
И трижды владетель Халкиды
Достойным оливны венки раздавал.
Но солнце на лоно Фетиды
Склонялось, и новый готовился бой. —
Очистите поле, возницы!
Спешите! Залейте студеной струей
Пылающи оси и спицы,
Коней отрешите от тягостных уз
И в стойлы прохладны ведите;
Вы, пылью и п;том покрыты бойцы,
При пламени светлом вздохните,
Внемлите, народы, Эллады сыны,
Высокие песни внемлите!
Пройдя из края в край гостеприимный мир,
Летами древними и роком удрученный,
Здесь песней царь Омир
И юный Гезиод, каменам драгоценный,
Вступают в славный бой.
Колебля м;слину священную рукой,
Певец Аскреи гимн высокий начинает
(Он с лирой никогда свой глас не сочетает).
Гезиод
Безвестный юноша, с стадами я бродил
Под тенью пальмовой близ чистой Иппокрены;
Там пастыря нашли прелестные камены,
И я в обитель их священную вступил.
Омир
Мне снилось в юности: орел-громометатель
От Мелеса меня играючи унес
На край земли, на край небес,
Вещая: ты земли и неба обладатель.
Гезиод
Там лавры хижину простую осенят,
В пустынях процветут Темпейские долины,
Куда вы бросите свой благотворный взгляд,
О нежны дочери суровой Мнемозины!
Омир
Хвала отцу богов! Как ясный свод небес
Над царством высится плачевного Эреба,
Как радостный Олимп стоит превыше неба —
Так выше всех богов властитель их, Зевес!..
Гезиод
В священном сумраке, в сиянии Дианы,
Вы, музы, любите сплетаться в хоровод
Или, торжественный в Олимп свершая ход,
С бессмертными вкушать напиток Гебы рьяный…
Омир
Не знает смерти он: кровь алая тельцов
Не брызнет под ножом над Зевсовой гробницей;
И кони бурные со звонкой колесницей
Пред ней не будут прах крутить до облаков.
Гезиод
А мы, все смертные, все паркам обреченны,
Увидим области подземного царя
И реки спящие, Тенаром заключенны,
Не льющи дань свою в бездонные моря.
Омир
Я приближаюся к мете сей неизбежной.
Внемли, о юноша! Ты пел ?Труды и дни?…
Для старца ветхого уж кончились они!
Гезиод
Сын дивный Мелеса! И лебедь белоснежный
На синем Стримоне, провидя страшный час,
Не слаще твоего поет в последний раз!
Твой гений проницал в Олимп, и вечны боги
Отверзли для тебя заоблачны чертоги.
И что ж? В юдоли сей страдалец искони,
Ты роком обречен в печалях кончить дни.
Певец божественный, скитаяся, как нищий,
В печальном рубище, без крова и без пищи,
Слепец всевидящий! ты будешь проклинать
И день, когда на свет тебя родила мать!
Омир
Твой глас подобится амврозии небесной,
Что Геба юная сапфирной чашей льет.
Певец! в устах твоих поэзии прелестной
Сладчайший Ольмия благоухает мед.
Но… муз любимый жрец!.. страшись руки злодейской,
Страшись любви, страшись Эвбеи берегов.
Твой близок час: увы! тебя Зевес Немейский
Как жертву славную готовит для врагов.
Умолкли. Облако печали
Покрыло очи их… Народ рукоплескал.
Но снова сладкий бой поэты начинали
При шуме радостных похвал.
Омир, возвыся глас, воспел народов брани,
Народов, гибнущих по прихоти царей,
Приама древнего, с мольбой несуща дани
Убийце грозному и кровных, и детей;
Мольбу смиренную и быструю Обиду,
Харит и легких ор, и страшную эгиду,
Нептуна области, Олимп и дикий Ад.
А юный Гезиод, взлелеянный Парнасом,
С чудесной прелестью воспел веселым гласом
Весну зеленую — сопутницу гиад;
Как Феб торжественно вселенну обтекает,
Как дни и месяцы родятся в небесах;
Как нивой золотой Церера награждает
Труды годичные оратая в полях,
Заботы сладкие при сборе винограда;
Тебя, желанный Мир, лелеятель долин,
Благословенных сел, и пастырей, и стада
Он пел. И слабый царь, Халкиды властелин,
От самой юности воспитанный средь мира,
Презрел высокий гимн бессмертного Омира
И пальму первенства сопернику вручил.
Счастливый Гезиод в награду получил
За песни, мирною каменой вдохновенны,
Сосуды сребряны, треножник позлащенный
И черного овна, красу веселых стад.
За ним, пред ним сыны ахейские, как волны,
На край ристалища обширного спешат,
Где победитель сам, благоговенья полный,
При возлияниях овна младую кровь
Довременно богам подземным посвящает
И музам светлые сосуды предлагает
Как дар, усердный дар певца за их любовь.
До самой старости преследуемый роком,
Но духом царь, не раб разгневанной судьбы,
Омир скрывается от суетной толпы,
Снедая грусть свою в молчании глубоком.
Рожденный в Самосе убогий сирота
Слепца из края в край, как сын усердный, водит;
Он с ним пристанища в Элладе не находит…
И где найдут его талант и нищета?
1816 или 1817
ДМИТРИЙ БЫКОВ
Девятая баллада
Не езди, Байрон, в Миссолунги.
Война — не место для гостей.
Не ищут, барин, в мясорубке
Высоких смыслов и страстей.
Напрасно, вольный сын природы,
Ты бросил мирное житье,
Ища какой-нибудь свободы,
Чтобы погибнуть за нее.
Поймешь ли ты, переезжая
В иные, лучшие края:
Свобода всякий раз чужая,
А гибель всякий раз своя -
Направо грек, налево турок,
И как душою ни криви —
Один дурак, другой придурок
И оба по уши в крови.
Но время, видимо, приспело
Накинуть плащ, купить ружье
И гибнуть за чужое дело,
Раз не убили за свое.
И вот палатка, и желтая лихорадка,
Никакой дисциплины вообще, никакого порядка,
Порох, оскаленные зубы, грязь, жара,
Гречанки носаты, ноги у них волосаты,
Турки визжат, как резаные поросяты,
Начинается бред, опускается ночь, ура.
Американец под Уэской,
Накинув плащ, глядит во тьму.
Он по причине слишком веской,
Но непонятной и ему,
Явился в славный край корриды,
Где вольность испускает дух.
Он хмурит брови от обиды,
Не формулируемой вслух.
Легко ли гордому буржую
В бездарно начатом бою
Сдыхать за родину чужую,
Раз не убили за свою -
В горах засел республиканец,
В лесу скрывается франкист —
Один дурак, другой поганец
И крепко на руку нечист.
Меж тем какая нам забота,
Какой нам прок от этих драк -
Но лучше раньше и за что-то,
Чем в должный срок за просто так.
И вот Уэска, режет глаза от блеска,
Короткая перебежка вдоль перелеска,
Командир отряда упрям и глуп, как баран,
Но он партизан, и ему простительно,
Что я делаю тут, действительно,
Лошадь пала, меня убили, но пасаран.
Всю жизнь, кривясь, как от ожога,
Я вслушиваюсь в чей-то бред.
Кругом полным-полно чужого,
А своего в помине нет.
Но сколько можно быть над схваткой,
И упиваться сбором трав,
И убеждать себя украдкой,
Что всяк по-своему неправ -
Не утешаться же наивным,
Любимым тезисом глупцов,
Что дурно все, за что мы гибнем,
И надо жить, в конце концов -
Какая жизнь, я вас умоляю-!
Какие надежды на краю -
Из двух неправд я выбираю
Наименее не мою —
Потому что мы все невольники
Чести, совести и тэ пэ —
И, как ямб растворяется в дольнике,
Растворяюсь в чужой толпе.
И вот атака, нас выгнали из барака,
Густая сволочь шумит вокруг, как войско мрака,
Какой-то гопник бьет меня по плечу,
Ответственность сброшена, точней сказать, перевалена.
Один кричит — за русский дух, другой — за Сталина,
Третий, зубы сжав, молчит, и я молчу.
2003
K. Кавафис
Игорь Николаевич Жданов СТИХИ РУ 2014
САТРАПИЯ
Беда какая!
Ах, беда какая!
Ты создан для свершенья
дел великих,
Но, как всегда, судьба несправедлива:
Нужда заела, воля ослабела.
Ужасен день,
когда сдаешься ты
И на поклон
к монарху
Артаксерксу
В страну чужую –
в глиняные Сузы,
Идешь пешком –
и над собою сам
В душе смеёшься, –
плачешь и молчишь.
А он царит во всем великолепье
Понятий – унаследованных,
правил –
Приобретённых в обществе скотов,
Всё понимает,
до всего доходит
Своим путем – как будто так и надо:
Не он, не он карает святотатство,
Не он – а все…
Великое единство
Отступников ведёт на эшафот.
Он на тебя посмотрит благосклонно,
Поцеловать сандалию позволит, –
Захочешь сплюнуть, – но кругом святыни,
Одни святыни древние кругом!
А в памяти – народное собранье,
Венки, венки…
И тысячное ?браво?!
В который раз освистаны софисты,
Твоя надежда – демос –
жрёт бесплатно
На мраморных кровавых площадях…
Так стань сатрапом!
Поделом тебе! –
Хватай, пока сопутствует удача,
Слагай тупые гимны Артаксерксу,
Забудь о том,
что человеком был
И что плебей
не только жрёт и гадит!
K. Кавафис
Игорь Николаевич Жданов СТИХИ РУ 2014
КЕССАРИОН
Я изучал далёкую эпоху,
Читая на досуге Птолемея.
Прошла передо мною вереница
Исполненных достоинств исполинов,
Премудрых, благородных и прекрасных,
И дамы
в блеске красоты и чести –
Знатнейшие из знатных – гарцевали,
И каждая смотрела Вероникой,
Сияла Клеопатрою на троне, –
Примером добродетели слыла…
Однако привлекли моё вниманье
Две строчки –
о царе Кесарионе:
Какая жизнь вместилась
в эти строчки
Меж датами рождения и смерти?..
Я дал погаснуть лампе догоревшей,
Тебя представив
на исходе ночи
В захваченной тобой Александрии –
Печальный победитель,
с измождённым
И серым от бессонницы лицом,
В измятых латах, в рассечённом шлеме –
Мечтающий о тихом утешенье
И жалости ничтожных –
тех, кто шепчет,
Что право многоцарствия – священно!..
Вдруг понял я:
моё настало время –
Свобода и фантазия – прекрасны!
Ты оживёшь,
о царь Кессарион!
Я воссоздам тебя,
наполню слово
И музыкой, и краской, –
даже запах
И вкус вина, которое ты пил,
Я передам…
Какое всё же счастье,
Что Птолемей так мало написал!
ИОСИФ БРОДСКИЙ
Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе
Якову Гордину
Не по торговым странствуя делам,
Разбрасывая по чужим углам
Свой жалкий хлам,
Однажды поутру
С тяжелым привкусом во рту
Я на берег сошел в чужом порту.
Была зима.
Зернистый снег сек щеку, но земля
Была черна для белого зерна.
Хрипел ревун во всю дурную мочь.
Еще в парадных столбенела ночь.
Я двинул прочь.
О, города земли в рассветный час!
Гостиницы мертвы. Недвижность чаш,
Незрячесть глаз
Слепых богинь.
Сквозь вас пройти немудрено нагим,
Пока не грянул государства гимн.
Густой туман
Листал кварталы, как толстой роман.
Тяжелым льдом обложенный Лиман,
Как смолкнувший язык материка,
Серел, и, точно пятна потолка,
Шли облака.
И по восставшей в свой кошмарный рост
Той лестнице, как тот матрос,
Как тот мальпост,
Наверх, скребя
Ногтем перила, скулы серебря
Слезой, как рыба, я втащил себя.
Один как перст,
Как в ступе зимнего пространства пест,
Там стыл апостол перемены мест
Спиной к отчизне и лицом к тому,
В чью так и не случилось бахрому
Шагнуть ему.
Из чугуна
Он был изваян, точно пахана
Движений голос произнес: ?Хана
Перемещеньям! ? — и с того конца
Земли поддакнули звон бубенца
С куском свинца.
Податливая внешне даль,
Творя пред ним свою горизонталь,
Во мгле синела, обнажая сталь.
И ощутил я, как сапог — дресва,
Как марширующий раз-два,
Тоску родства.
Поди, и он
Здесь подставлял скулу под аквилон,
Прикидывая, как убраться вон,
В такую же — кто знает — рань,
И тоже чувствовал, что дело дрянь,
Куда ни глянь.
И он, видать,
Здесь ждал того, чего нельзя не ждать
От жизни: воли. Эту благодать,
Волнам доступную, бог русских нив
Сокрыл от нас, всем прочим осенив,
Зане — ревнив.
Грек на фелюке уходил в Пирей
Порожняком. И стайка упырей
Вываливалась из срамных дверей,
Как черный пар,
На выученный наизусть бульвар.
И я там был, и я там в снег блевал.
Наш нежный Юг,
Где сердце сбрасывало прежде вьюк,
Есть инструмент державы, главный звук
Чей в мироздании — не сорок сороков,
Рассчитанный на череду веков,
Но лязг оков.
И отлит был
Из их отходов тот, кто не уплыл,
Тот, чей, давясь, проговорил
?Прощай, свободная стихия? рот,
Чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
Где нет ворот.
Нет в нашем грустном языке строки
Отчаянней и больше вопреки
Себе написанной, и после от руки
Сто лет копируемой. Так набегает на
Пляж в Ланжероне за волной волна,
Земле верна.
1969
ПОЭЗИЯ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ БВЛ 1975 САЛЬВАДОР
КЛАУДИА ЛАРС[254]
Песнь
об индейском ребенке
Перевод Т. Глушковой
Смуглый малыш уснул…
Вот отыскать бы на свете
того, кто влил ему в жилы кровь
орехового цвета.
Может быть, ком земли
в этом замешан действе;
может, сова-науаль,
преданная индейцу?
Ох, и глядела я —
всю обошла я землю! —
на маис и магей[255],
на вулканы и сельву.
Все-то искала я, —
ох, отыскать не сумела! —
взмыла из-под разбитых ног
стайка горлинок белых.
Улыбнулся во сне…
Видит дитя, наверно,
храм ушедших людей,
что нынче в песках затерян.
Древних времен ткачи
ткали фазанов на ветке,
с греческих ваз цветы
живут на материн ветхой.
И дороги ведут
от Ис;лько к Пет;ну
сквозь бабочек, и листву,
и бешеных трав сплетенье.
Вздыхает во сне малыш…
И возвращаться медлит
в страну, где все, что прежде цвело,
от горя теперь померкло.
В раковине морской
древний грохочет ветер,
раковина хранит
далекий берег рассвета.
Засохли ши;ло цветы,
а прежде медом желтели;
яшмовое острие
на три куска разлетелось.
Беглым народам — бежать,
больше спасенья нету,
топот тяжких копыт
мчится за ними по следу.
Тише: проснется малыш…
Голова заболела,
больно ему во сне з
а этот край омертвелый.
Боязно одному;
снова — и не заметишь —
сон его оплетут
воспоминаний сети.
Страхи, как ночь, длинны,
тяжки, как путь индейца…
Мается он во сне,
в дремоте немого детства.
Елена Зейферт Черновой человек
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2016
Елена Зейферт – поэт, прозаик, переводчик, критик. Родилась в 1973 году в Караганде. Профессор кафедры теоретической и исторической поэтики Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук. Член Союза писателей Москвы и Союза переводчиков России. Публикации в журналах ?Знамя?, ?Октябрь?, ?Дружба народов?, ?Интерпоэзия?, ?Простор? и др. С 2008 года живет в Москве.
на посещение выставки Александра Колдера 9 июля 2015 г.
кукла – форма
дар патины не знает ее папиросных локтей
фарфор, с ямками на щеках, улыбается пока он девочка шестнадцати лет
между куклой и вещью разные виды молчания рисунки разных детей
человек стареющий но не старящийся пустая разбитая ваза изнанка след
кукла дышит ритмично раз в тысячу лет не доживая до второй строфы
вещь рождаясь питается сама собой а зрелая кукла кормится из чужих рук
между колдерами и младшими брейгелями – греческий дворик графы
тончайшее пространство-время не принявшее игру
homo ludens подвесил гроздь винограда – стайку железных птиц или рыб
приручил невесомых проволочных звуковых циркачей
созерцатель как Бог обращается внутрь себя начинает дуть и ждать не-игры
художник возится с лошадкой и львом
он ребенок ничей
кукла с сердцем ангела и химической колбой тела колышется над головой
у нее нет памяти мы населяем ее своей нет маски ибо маска она сама
воздух рядом с куклой – часть вещи, они вместе вещь, он ключевой живой
и ты рядом со мной и в музее и в зерне светового письма
ИВАН НИКИТИН
ГРЕЧАНКА
№ 14604
Тарас
1
Нужда, нужда! Всё старые избёнки,
В избёнках сырость, темнота;
Из-за куска и грязной одежонки
Все бьются… прямо нищета!
Невесела ты, глушь моя родная!
Поникли ивы над рекой,
Молчит дорожка, травкой зарастая,
И бродит люд как испитой.
Вот уж вечер идёт,
Росой травку кропит;
В синих тучах заря
Разыгралась-горит.
Золотые дворцы
Под-над лесом плывут.
Золотые сады
За дворцами растут.
Через синюю глубь
Мост янтарный висит…
Из-за тёмных дубов
Ночь-царица глядит.
Вздохи-чары и лень
Разлеглись на цветах,
Огоньки по траве
Зажигают впотьмах.
Вот за горкой крутой
Колокольчик запел,
На горе призатих,
Под горой прозвенел.
Прозвенел по селу,
В чистом поле поёт,
На широкий простор
Душу-сердце зовёт…
Житьё, житьё! закован точно в цепи,
Молчи да чахни от тоски…
Эх, если бы махнуть мне на Дон в степи
Или на Волгу в бурлаки!..
Так изнывал Тарас от дум-забот,
И, грезя про чужую даль,
Он шёл межами с полевой работы
Домой, на горе и печаль.
2
Тарасу с детства приходилось жутко:
Отец его был строг и крут.
Жене побои называл он шуткой
И называл наукой кнут.
Бывало, кот под ноги подвернётся —
Кота поленом… ?Будь умён! ?
Храни Господь, когда вина напьётся,
Беги, семья, из дома вон!
Пристанет к гостю, крепко обнимает,
Целует: ?Друг мой дорогой!
Я вот тебе…? — и в ноги упадает.
Гость скажет: ?Вот чудак какой! ? —
?Кто, я чудак- А ты, мужик богатый!
Не любишь знаться с бедняком…
Так на вот! Помни, лапотник проклятый! ?
И друга хватит кулаком.
Испуганный сынишка встрепенётся
И матери тайком шепнёт:
?Ох, мамушка! Опять отец дерётся…
Уйдём! он и тебя прибьёт…?
— ?Ступай-ко за грибами, вот лукошко, —
Ответит мать, — тут хлеб лежит?.
И в тёмный лес знакомою дорожкой
Мальчишка бегом побежит.
И там он ляжет на траве росистой.
Прохлада, сумрак… Вот запел
Зелёный чиж под липою душистой;
Вот дятел на берёзу сел
И застучал. Вот заяц по тропинке
Пронёсся, — и уж следу нет.
Тут стрекоза вертится на былинке,
По листьям жук ползёт на свет;
Тревожно шепчет робкая осина,
Сквозь зелень видны вдалеке
Уснувших вод зеркальная равнина,
Рыбак с сетями в челноке.
Стада овец, луга, пески, заливы,
В воде и под водой леса,
За берегами золотые нивы,
Вокруг — в сиянье небеса.
И, очарован звуками лесными,
Цветов дыханьем упоён,
Ребёнок грезит снами золотыми,
Весь в слух и зренье превращён.
Когда корой прозрачною и тонкой
Синела в осень гладь озёр,
Иной приют манил к себе ребёнка, —
Соседа постоялый двор.
Там бурлаки порой ночлег держали
Или гуляки-косари,
Про степь и Волгу песни распевали
Всю ночь до утренней зари.
И за сердце хватал напев унылый.
Вдруг свист… и вскакивал бурлак:
?Пой веселей! ? И песня с новой силой
Неслась, как вихрь… ?Дружней! вот так!..?
И свистом покрывался звук жалейки,
И пол от топота гудел,
И прыгал стол, и прыгали скамейки…
Ребёнок слушал и смотрел.
И брань отца была ему больнее,
Когда домой он приходил,
И уголок родной глядел скучнее,
И он Бог весть о чём грустил.
3
Прошли года. И на дворе и в поле
Тарас работник хоть куда,
И головы не клонит в тёмной доле
Ни перед кем и никогда.
Чуть мироед на бедняка наляжет, —
Тарас уж тут. Глаза блестят,
Лицо бледнеет… ?Ты не трогай! — скажет. —
Не бей лежачих! Не велят! ?
— ?Ты кто такой-? И меряет глазами
Нахала с головы до ног.
Отец махнёт с досадою руками:
?Несдобровать тебе, сынок!
Подрежут крылья!.. Так оно бывает…?
Надвинет шапку и пойдёт,
И в кабаке до ночи пропадает:
Домой насилу добредёт.
?Ну, кто тут- Эй! жена, зажги лучину!
Я шапку пропил… да! смотри!
Весь век работал… ну, пора и сыну
Работать… чёрт вас побери!
Весь век пахал… всё нищий… Что ж работа -
Вестимо, так. И хлеб и квас —
Мы всё добудем! Важная забота!
Ну, пьян… Никто мне не указ!..?
И в уголок свои деньжонки спрячет,
Забудет, — и давай искать;
Кричит: ?Разбой! ? — и охает и плачет:
?Ты вор, Тарас! не смей молчать!
Ты вор! будь проклят! сохни, как лучина!..?
Стоит, ни слова сын в ответ;
В его глазах угрюмая кручина,
В его лице кровинки нет.
Сидит на лавке бедная старушка,
Лицо слезами облито.
И так печальна тесная избушка,
Что не глядел бы ни на что…
Уж рассветает. Тучки краской алой
Покрыты. Закраснелся пруд,
И весело над кровлей обветшалой
Певуньи-ласточки снуют.
Вдали туман редеет над лугами.
Вот слышны резкий скрип ворот
И голос бабы: ?Поезжай межами,
Там перелеском путь пойдёт…?
?Эхма! уж день! ? Тарас тряхнёт кудрями:
Ну, видно, после, мол, поспишь…
И вот с сохою едет он полями;
Дорога — скатерть, в поле — тишь;
Над лесом солнце золотом сверкает,
И птичка в вышине поёт,
Звенит, поёт и устали не знает…
И парень песню заведёт.
И грустно, грустно эта песня льётся.
Он едет лугом — будит луг,
Поедет лесом — тёмный лес проснётся
И с ним поёт, как старый друг.
Заря погасла. Кончена работа.
Уснуть бы, кажется, пора,
Да спать-то парню не даёт забота, —
Коней ведёт он со двора
Поить… И шляпу набекрень наденет,
Ворота настежь распахнёт,
По улице, посвистывая, едет,
А за углом — подруга ждёт.
Кругом безлюдно. Тёпел летний вечер.
Река при месяце блестит.
И знает только перелётный ветер,
Что парень с милой говорит.
Печальна жизнь. Печальна с милой встреча:
Она поникла головой,
В ответ на ласки не находит речи;
Стоит и парень сам не свой.
?Я сам не рад, голубка дорогая!
Как мне жениться на тебе -
Свяжу тебя, свяжу себя, родная…
Гнезда не вить уж мне себе.
Мне тесно тут. Не связывай мне воли.
Авось придут иные дни.
А сгину где, без счастья и без доли, —
Меня хоть ты-то не кляни!..?
— ?На муку, верно, — отвечает голос, —
Да на печаль я рождена,
И пропаду, что одинокий колос,
И всё молчать, молчать должна!
Отец и мать мне попрекнут тобою,
Там замуж… чахни от тоски!
И всем-то будет воля надо мною
До гробовой моей доски!..?
— ?Не быть тому! Добьюсь до красной доли!
Не стать мне силы занимать…
И будешь ты и в радости, и в холе,
И в неге век свой вековать?.
4
Блестят, мерцают звёзды над полями.
Соседа грязная изба
Чуть не битком набита косарями;
В избе весёлая гульба.
Дым тютюна, жара… Весь в саже чёрной
Ночник мигает над столом,
Трещит. И ходит по рукам проворно
Стакан, наполненный вином.
Поют и пляшут косари степные,
Кафтаны сброшены с их плеч,
Растрёпаны их кудри молодые,
Смела размашистая речь.
Тарас сидит угрюмый и печальный.
Он друга по сердцу сыскал
И про свою любовь к сторонке дальней
И про тоску порассказал.
?Эх, курица! — товарищ крикнул громко. —
Тебе ль лететь в далёкий путь!
Связался тут с какою-то девчонкой.
Боишься крыльями махнуть!
Гулял бы ты, как я, сокол, гуляю:
Три года на Дону прожил,
Теперь на Волгу лыжи направляю,
Про дом и думать позабыл?.
И долго говорил косарь кудрявый,
И всё хвалил степей простор,
Красу казачек, косарей забавы, —
И песней кончил разговор.
Тарас вскочил. Лицо его горело.
?Так здравствуй ты, чужая даль!
Ну, — в степь так в степь! Всё сердце изболело.
Вина! Запьём свою печаль! ?
И взял он паспорт, помолился Богу,
И отдал старикам поклон:
Благословите, мол, родные, на дорогу,
Так, значит, надобно: закон.
Старик кричал, — ничто не помогало,
И плюнул наконец со зла.
Старушка к сыну на плечо припала
И оторваться не могла.
?Касатик мой! мой голубь сизокрылый!
Господь тебя да сбережёт…
Заел тебя, заел отец постылый,
Да и меня-то в гроб кладёт?.
— ?Возьми-ка с горя об стену разбейся, —
Сказал ей муж. — Вишь, обнялись!
Ступай, сынок! ступай, как вихорь, вейся,
Как вихорь, по свету кружись!..?
5
И, распростясь с родимыми полями,
Взяв только косу со двора,
Пошёл Тарас с котомкой за плечами
Искать и счастья и добра.
Одна заря сменялася другою,
За тёмной ночью день вставал,
Всё шёл косарь, всё дальше за собою
Поля родные оставлял.
Порой, усталый, на траву приляжет,
Горячий пот с лица отрёт,
Ремни котомки кожаной развяжет
И скудный завтрак свой начнёт.
На нём от пыли платье почернело,
В клочках подошвы сапогов,
Лицо его от солнца загорело,
Но как он весел и здоров!
Идёт мой парень, а над ним порою
Иль журавлей кружится цепь,
Иль пролетают облака толпою,
И вот он углубился в степь.
?O, Господи! Что ж это за раздолье!
А глушь-то… степь да небеса!
Трава, цветы — уж правда, тут приволье,
Краса, что рай земной, краса! ?
Меж тем трава клонилась, поднималась,
Ей ветер кудри завивал,
По этим кудрям тень переливалась
И яркий луч перебегал.
Средь изумрудной зелени, как глазки,
Цветы глядели тут и там,
По ним играли радужные краски,
И кланялись цветы цветам.
И голоса, без умолку звучали!
Жужжанье, песни, трескотня
Со всех сторон неслись и утопали
В сиянье солнечного дня.
Смеркается, — и говор затихает,
Край неба в полыми горит,
Ночь тёмная украдкой подступает,
Степной травы не пробудит.
Зажглась звезда. Зажглось их много-много,
И месяц в сумраке блестит,
И сноп лучей воздушною дорогой
Идёт — и в глубь реки глядит.
Всё стихло, спит. Но степь как будто дышит,
В дремоте звуки издаёт!
Вот где-то свист далёкий ухо слышит,
И, кажется, чумак поёт.
Редеют тени, звёзды пропадают,
В огне несутся облака
И, медленно редея, померкают.
Трава задвигалась слегка.
Светло. Вспорхнула птичка. Солнце встало.
Степь тонет в золотом огне.
И снова всё запело, зазвучало
И на земле и в вышине…
Вот в стороне станица показалась,
Стеклом воды отражена,
Сидит на берегу; вся увенчалась
Садами тёмными она.
По зелени некошеной равнины
Рассыпался табун коней.
Безлюдье, тишь. Холмов одни вершины
Оглядывают ширь степей.
Вошёл Тарас в станицу и дивится:
Казачка, в пёстром колпаке,
На скакуне ему навстречу мчится
С баклагой круглою в руке.
Желтеют гумна. Домики нарядно
Глядят из зелени садов.
Вот спит казак под тенью виноградной,
И как румян он и здоров!
Ни грязных баб в понявах подоткнутых,
Ни лиц не видно испитых,
И нет тут нищих бледных, необутых,
Калек и с чашками слепых…
Как раз мой парень подоспел к покосу.
Нанялся скоро в косари.
?Ну, в добрый час! ? И наточил он косу
При свете утренней зари.
Кипи, работа! В шляпе да в рубахе
Идёт, махает он косой;
Коса сверкает, и при каждом взмахе
Трава ложится полосой.
Там в вышине орёл иль кречет вьётся,
Иль туча крылья развернёт,
И тёмный вихорь мимо пронесётся, —
Тарас и косит, и поёт…
Стога растут. Покос к концу подходит,
Степь засыпает в тишине
И на сердце, нагая, грусть наводит…
Косарь не рад своей казне.
Так много нужд! Он пролил столько пота,
Казны так мало накопил…
Куда ж идти- Опять нужна работа,
Опять нужна растрата сил!
И будешь сыт… Так до сырой могилы
Трудись, трудись… но жить когда -
К чему казна, когда растратишь силы.
И надорвёшься от труда -
А радости- иль нет их в тёмной доле,
В суровой доле мужика -
Иль кем он проклят, проливая в поле
Кровавый пот из-за куска-.
В степи стемнело. Около дороги
Горят на травке огоньки;
В густом дыму чернеются треноги,
Висят на крючьях котелки.
В воде пшено с бараниной варится.
Уселись косари в кружок,
И слышен говор: никому не спится,
И слышен изредка рожок.
Вокруг молчанье. Месяц обливает
Стогов верхушки серебром,
И при огне из мрака выступает
Шалаш, покрытый камышом.
?Ну, не к добру, — сказал косарь плечистый, —
Умолк наш соловей степной!..
А ну, Тарас, привстань с травы росистой,
Уважь, ?Лучинушку? пропой! ?
— ?Ну, нет, дружище, что-то не поётся.
Гроза бы, что ли уж, нашла…
Такая тишь, трава не пошатнётся!
Нет, летом лучше жизнь была! ?
— ?Домой, приятель, видно, захотелось.
Ты говорил: тут рай в степях!..?
— ?И был тут рай; да всё уж пригляделось!
Работы нет, трава в стогах…?
И думал он: ?Вот я и дом покинул…
Была бы только жизнь по мне,
Ведь, кажется, я б гору с места сдвинул, —
Да что… Заботы всё одне!..
Живётся ж людям в нужде без печали!
Так наши деды жизнь вели
Росли в грязи, пахали да пахали,
С нуждою бились, в гроб легли
И сгнили… Точно смерть утеха!
Ищи добра, броди впотьмах,
Покуда, свету Божьему помеха,
Лежит повязка на глазах…
Эх, ну вас к чёрту, горькие заботы!
О чём тут плакать горячо -
Пойду туда, где более работы,
Где нужно крепкое плечо?.
6
Горит заря. Румяный вечер жарок.
Румянец по реке разлит.
Пестреют флаги плоскодонных барок,
И люд на пристани кишит.
В высоких шапках чумаки с кнутами,
Татарин с бритой головой,
В бешмете с откидными рукавами
Курчавый грек, цыган седой.
Купец дородный с важною походкой,
И с самоваром сбитенщик,
И плут еврей с козлиного бородкой,
Вестей торговых проводник.
Кого тут нет! Докучный писк шарманок,
Смех бурлаков, и скрип колёс,
И брань, и песни буйные цыганок —
Всё в шум над берегом слилось.
Куда ни глянь — под хлебом берег гнётся:
Хлеб в балаганах, хлеб в бунтах…
Недаром Русь кормилицей зовется
И почивает на полях.
Вкруг вольницы весёлый свист и топот;
Народу — пушкой не пробьёшь!
И всюду шум, как будто моря ропот;
Шум этот слушать устаёшь.
?Вот где разгул! Вот милая сторонка! —
Тарас кричит на берегу. —
Гуляй, ребята! Вот моя мошонка!
Да грянем песню… помогу!
Hy, ?Вниз по матушке по Волге… дружно!..?
И песня громко понеслась;
Откликнулся на песню луг окружный,
И даль реки отозвалась…
А небо всё темнело, померкало,
Шла туча синяя с дождём,
И молния гладь Дона освещала, —
И перекатывался гром.
Вдруг хлынул дождь, гроза забушевала;
Народ под кровли побежал.
?Шабаш, ребята! Песни, значит, мало! ? —
Тарас товарищам сказал.
Пустился к Дону. Жилистой рукою
Челнок от барки отвязал,
Схватил весло, — и тешился грозою,
По гребням волн перелетал.
И бурлаки качали головами:
?Неугомонный человек!
Вишь, понесло помериться с волнами,
Ни за копейку сгубит век!..?
7
Одеты серые луга туманом;
То дождь польёт, то снег летит.
И глушь, и дичь. На берегу песчаном
Угрюмо тёмный лес стоит.
Дождю навстречу, мерными шагами
Под лямкой бурлаки идут
И тянут барку крепкими плечами, —
Слабеть канату не дают.
Их ноги грязью до колен покрыты,
Шапчонки лезут на глаза,
Потёрлось платье, лапти поизбиты,
От поту взмокли волоса.
?Бери причал! живее, что ль! заснули! ? —
Продрогший кормчий закричал.
И бурлаки верёвки натянули, —
И барка стала на привал.
Огонь зажжён. Дым в клочьях улетает;
Несутся быстро облака;
И ветром барку на волнах качает,
И плещет на берег река.
Тарас потёр мозолистые руки
И сел, задумавшись, на пень.
?Ну, ну! перенесли мы нынче муки! —
Промолвил кто-то. — Скверный день!..
Убёг бы, да притянут к становому
И отдерут…? — ?Доволокём! —
Сказал другой. — Гуляй, пока до дому,
Там будь что будет! Уж попьём!..
Вот мы вчера к Тарасу приставали,
Куда, — не пьёт! Такой чудак! ?
— ?А что, Тарас, ты, право, крепче стали,
— Сказал оборванный бурлак. —
Тут тянешь, тянешь, — смерть, а не работа,
А ты и ухом не ведёшь!..?
Тарас кудрями, мокрыми от пота,
Тряхнул и молвил: ?Не умрёшь!
Умрёшь — зароем?. — ?У тебя всё шутки.
О деле, видишь, речь идёт.
Ведь у тебя — то песни, прибаутки,
То скука — шут тебя поймёт! ?
— ?Рассказывай! Перебивать не буду…?
Он думал вовсе о другом,
Хоть и глядел, как жёлтых листьев груду
Огонь охватывал кругом.
Припомнил он сторонушку родную
И свой печальный, бедный дом;
Отец клянёт его напропалую,
А мать рыдает за столом.
Припомнил он, как расставался с милой,
Зачем- Что ждало впереди -
Где ж доля-счастье-. Как она любила!..
И сердце дрогнуло в груди.
?Сюда, ребята! Плотник утопает! ? —
На барке голос раздался.
И по доскам толпа перебегает
На барку. ?Эк он сорвался! ?
— ?Да где-? — ?Вот тут. Ну, долго ль оступиться! ?
— ?Вот горе; ветер-то велик! ?
— ?Плыви скорей! ? — ?Ништо, плыви топиться! ?
— ?Спасите! ? — разносился крик.
И голова мелькала над волнами.
Тарас уж бросился в реку
И во всю мочь размахивал руками.
— ?Держись! — кричал он бедняку. —
Ко мне держись! ? Но громкого призыва
Товарищ слышать уж не мог —
И погрузился в волны молчаливо…
Тарас нырнул. Уж он продрог
И был далёко. Глухо раздавался
И шум воды, и ветра вой;
Пловец из синей глуби показался
И вновь исчез… Немой толпой
Стоял народ с надеждою несмелой.
И вынырнул Тарас из волн.
Глядят — за ним ещё всплывает тело…
И разом грянуло: ?Спасён! ?
И шапками в восторге замахала
Толпа, забывшая свой страх.
А буря выла. Чайки пропадали.
Как точки, в тёмных облаках.
Устал пловец. Измученный волнами,
Едва плывёт. Они бегут
Все в белой пене, дружными рядами,
И всё растут, и всё растут.
Хотел он крикнуть — замерло дыханье.
И в воздухе рукой потряс,
Как будто жизни посылал прощанье,
И крикнул — и пропал из глаз…
behance.net
...fashion editorial,australian designer,mijanou,swimwear,Resortwear,model,...
Женщины Греции
**********
ГРЕЦИЯ
Эллинский мальчик с именем цветка… \И эти звуки, что возьмут века \В их первобытной красоте нетленной, \ \Не потому что новизна бедна, \О, нет! — совсем не в том его вина. \Венчаются сонеты рифмой ленной. Олег Кустов Стихотворения 1985 — 1998 гг. Speaking In Tongues Гиацинт
Эллинско-царскосельский поэт,\С непроглядной тоскою подкожной,\С вечной жалостью к тем, кого нет\Или скоро не будет, к природе,\Что цветет, умирая во сне,\К блику света, к слабеющей ноте,\Той, что нынче так внятна и мне. Алексей Макашевский “Побережье”,10-11 Это тот, кто любил невозможно,
Античная лирика БВЛ ЛИРИКА РИМА
ПОЭТЫ РИМА I ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ — I ВЕКА НАШЕЙ ЭРЫ
ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН
ЛЮБОВНЫЕ ЭЛЕГИИ
?Так как супруга моя из страны плодородной фалисков…?
Перевод С. Шервинского
Так как супруга моя из страны плодородной фалисков[897],
Мы побывали, Камилл[898], в крепости, взятой тобой.
Жрицы готовились чтить пречистый праздник Юноны,
Игры устроить ей в честь, местную телку заклать.
Таинства в том городке — для поездки достаточный повод,
Хоть добираться туда надо подъемом крутым.
Роща священная там. И днем под деревьями темень.
Взглянешь — сомнения нет: это приют божества.
В роще — Юноны алтарь; там молятся, жгут благовонья;
В древности сложен он был неизощренной рукой.
Только свирель возвестит торжеств начало, оттуда
По застеленным тропам шествие чинно идет.
Белых телушек ведут под рукоплесканья народа,
Вскормленных здесь на лугах сочной фалернской травой.
Вот и телята, еще не грозны, забодать не способны;
Жертвенный боров бредет, скромного хлева жилец;
Тут и отары вожак крепколобый, рога — завитками;
Нет лишь козы ни одной — козы богине претят:
В чаще однажды коза увидала некстати Юнону,
Знак подала, и пришлось бегство богине прервать…
Парни еще и теперь пускают в указчицу стрелы:
Кто попадает в козу, тот получает ее…
Юноши стелют меж тем с девицами скромными вместе
Вдоль по дорогам ковры там, где богиня пройдет.
А в волосах у девиц — ободки золотые, в каменьях,
Пышный спадает подол до раззолоченных ног.
В белых одеждах идут, по обычаю древнему греков,
На головах пронести утварь доверили им.
Ждет в безмолвье народ блестящего шествия… Скоро!
Вот и богиня сама движется жрицам вослед.
Праздник — на греческий лад: когда был убит Агамемнон,
Место убийства его и достоянье отца
Бросил Галез[899], а потом, наскитавшись и морем и сушей,
Славные эти возвел стены счастливой рукой.
Он и фалисков своих научил тайнодействам Юноны, —
Пусть же во благо они будут народу и мне!
Мастера русского стихотворного перевода. Кн.1 1968 К. Н. Батюшков
Шарль-Юбер Мильвуа
93. Гезиод и Омир — соперники
Народы, как волны, в Халкиду текли,
Народы счастливой Эллады!
Там сильный владыка, над прахом отца
Оконча печальны обряды,
Ристалище славы бойцам отверзал.
Три раза с румяной денницей
Бойцы выступали с бойцами на бой;
Три раза стремили возницы
Коней легконогих по звонким полям,
И трижды владетель Халкиды
Достойным оливны венки раздавал.
Но солнце на лоно Фетиды
Склонялось, и новый готовился бой. —
Очистите поле, возницы!
Спешите! Залейте студеной струей
Пылающи оси и спицы,
Коней отрешите от тягостных уз
И в стойлы прохладны ведите;
Вы, пылью и п;том покрыты бойцы,
При пламени светлом вздохните,
Внемлите, народы, Эллады сыны,
Высокие песни внемлите!
Пройдя из края в край гостеприимный мир,
Летами древними и роком удрученный,
Здесь песней царь Омир
И юный Гезиод, каменам драгоценный,
Вступают в славный бой.
Колебля м;слину священную рукой,
Певец Аскреи гимн высокий начинает
(Он с лирой никогда свой глас не сочетает).
Гезиод
Безвестный юноша, с стадами я бродил
Под тенью пальмовой близ чистой Иппокрены;
Там пастыря нашли прелестные камены,
И я в обитель их священную вступил.
Омир
Мне снилось в юности: орел-громометатель
От Мелеса меня играючи унес
На край земли, на край небес,
Вещая: ты земли и неба обладатель.
Гезиод
Там лавры хижину простую осенят,
В пустынях процветут Темпейские долины,
Куда вы бросите свой благотворный взгляд,
О нежны дочери суровой Мнемозины!
Омир
Хвала отцу богов! Как ясный свод небес
Над царством высится плачевного Эреба,
Как радостный Олимп стоит превыше неба —
Так выше всех богов властитель их, Зевес!..
Гезиод
В священном сумраке, в сиянии Дианы,
Вы, музы, любите сплетаться в хоровод
Или, торжественный в Олимп свершая ход,
С бессмертными вкушать напиток Гебы рьяный…
Омир
Не знает смерти он: кровь алая тельцов
Не брызнет под ножом над Зевсовой гробницей;
И кони бурные со звонкой колесницей
Пред ней не будут прах крутить до облаков.
Гезиод
А мы, все смертные, все паркам обреченны,
Увидим области подземного царя
И реки спящие, Тенаром заключенны,
Не льющи дань свою в бездонные моря.
Омир
Я приближаюся к мете сей неизбежной.
Внемли, о юноша! Ты пел ?Труды и дни?…
Для старца ветхого уж кончились они!
Гезиод
Сын дивный Мелеса! И лебедь белоснежный
На синем Стримоне, провидя страшный час,
Не слаще твоего поет в последний раз!
Твой гений проницал в Олимп, и вечны боги
Отверзли для тебя заоблачны чертоги.
И что ж? В юдоли сей страдалец искони,
Ты роком обречен в печалях кончить дни.
Певец божественный, скитаяся, как нищий,
В печальном рубище, без крова и без пищи,
Слепец всевидящий! ты будешь проклинать
И день, когда на свет тебя родила мать!
Омир
Твой глас подобится амврозии небесной,
Что Геба юная сапфирной чашей льет.
Певец! в устах твоих поэзии прелестной
Сладчайший Ольмия благоухает мед.
Но… муз любимый жрец!.. страшись руки злодейской,
Страшись любви, страшись Эвбеи берегов.
Твой близок час: увы! тебя Зевес Немейский
Как жертву славную готовит для врагов.
Умолкли. Облако печали
Покрыло очи их… Народ рукоплескал.
Но снова сладкий бой поэты начинали
При шуме радостных похвал.
Омир, возвыся глас, воспел народов брани,
Народов, гибнущих по прихоти царей,
Приама древнего, с мольбой несуща дани
Убийце грозному и кровных, и детей;
Мольбу смиренную и быструю Обиду,
Харит и легких ор, и страшную эгиду,
Нептуна области, Олимп и дикий Ад.
А юный Гезиод, взлелеянный Парнасом,
С чудесной прелестью воспел веселым гласом
Весну зеленую — сопутницу гиад;
Как Феб торжественно вселенну обтекает,
Как дни и месяцы родятся в небесах;
Как нивой золотой Церера награждает
Труды годичные оратая в полях,
Заботы сладкие при сборе винограда;
Тебя, желанный Мир, лелеятель долин,
Благословенных сел, и пастырей, и стада
Он пел. И слабый царь, Халкиды властелин,
От самой юности воспитанный средь мира,
Презрел высокий гимн бессмертного Омира
И пальму первенства сопернику вручил.
Счастливый Гезиод в награду получил
За песни, мирною каменой вдохновенны,
Сосуды сребряны, треножник позлащенный
И черного овна, красу веселых стад.
За ним, пред ним сыны ахейские, как волны,
На край ристалища обширного спешат,
Где победитель сам, благоговенья полный,
При возлияниях овна младую кровь
Довременно богам подземным посвящает
И музам светлые сосуды предлагает
Как дар, усердный дар певца за их любовь.
До самой старости преследуемый роком,
Но духом царь, не раб разгневанной судьбы,
Омир скрывается от суетной толпы,
Снедая грусть свою в молчании глубоком.
Рожденный в Самосе убогий сирота
Слепца из края в край, как сын усердный, водит;
Он с ним пристанища в Элладе не находит…
И где найдут его талант и нищета?
1816 или 1817
ДМИТРИЙ БЫКОВ
Девятая баллада
Не езди, Байрон, в Миссолунги.
Война — не место для гостей.
Не ищут, барин, в мясорубке
Высоких смыслов и страстей.
Напрасно, вольный сын природы,
Ты бросил мирное житье,
Ища какой-нибудь свободы,
Чтобы погибнуть за нее.
Поймешь ли ты, переезжая
В иные, лучшие края:
Свобода всякий раз чужая,
А гибель всякий раз своя -
Направо грек, налево турок,
И как душою ни криви —
Один дурак, другой придурок
И оба по уши в крови.
Но время, видимо, приспело
Накинуть плащ, купить ружье
И гибнуть за чужое дело,
Раз не убили за свое.
И вот палатка, и желтая лихорадка,
Никакой дисциплины вообще, никакого порядка,
Порох, оскаленные зубы, грязь, жара,
Гречанки носаты, ноги у них волосаты,
Турки визжат, как резаные поросяты,
Начинается бред, опускается ночь, ура.
Американец под Уэской,
Накинув плащ, глядит во тьму.
Он по причине слишком веской,
Но непонятной и ему,
Явился в славный край корриды,
Где вольность испускает дух.
Он хмурит брови от обиды,
Не формулируемой вслух.
Легко ли гордому буржую
В бездарно начатом бою
Сдыхать за родину чужую,
Раз не убили за свою -
В горах засел республиканец,
В лесу скрывается франкист —
Один дурак, другой поганец
И крепко на руку нечист.
Меж тем какая нам забота,
Какой нам прок от этих драк -
Но лучше раньше и за что-то,
Чем в должный срок за просто так.
И вот Уэска, режет глаза от блеска,
Короткая перебежка вдоль перелеска,
Командир отряда упрям и глуп, как баран,
Но он партизан, и ему простительно,
Что я делаю тут, действительно,
Лошадь пала, меня убили, но пасаран.
Всю жизнь, кривясь, как от ожога,
Я вслушиваюсь в чей-то бред.
Кругом полным-полно чужого,
А своего в помине нет.
Но сколько можно быть над схваткой,
И упиваться сбором трав,
И убеждать себя украдкой,
Что всяк по-своему неправ -
Не утешаться же наивным,
Любимым тезисом глупцов,
Что дурно все, за что мы гибнем,
И надо жить, в конце концов -
Какая жизнь, я вас умоляю-!
Какие надежды на краю -
Из двух неправд я выбираю
Наименее не мою —
Потому что мы все невольники
Чести, совести и тэ пэ —
И, как ямб растворяется в дольнике,
Растворяюсь в чужой толпе.
И вот атака, нас выгнали из барака,
Густая сволочь шумит вокруг, как войско мрака,
Какой-то гопник бьет меня по плечу,
Ответственность сброшена, точней сказать, перевалена.
Один кричит — за русский дух, другой — за Сталина,
Третий, зубы сжав, молчит, и я молчу.
2003
K. Кавафис
Игорь Николаевич Жданов СТИХИ РУ 2014
САТРАПИЯ
Беда какая!
Ах, беда какая!
Ты создан для свершенья
дел великих,
Но, как всегда, судьба несправедлива:
Нужда заела, воля ослабела.
Ужасен день,
когда сдаешься ты
И на поклон
к монарху
Артаксерксу
В страну чужую –
в глиняные Сузы,
Идешь пешком –
и над собою сам
В душе смеёшься, –
плачешь и молчишь.
А он царит во всем великолепье
Понятий – унаследованных,
правил –
Приобретённых в обществе скотов,
Всё понимает,
до всего доходит
Своим путем – как будто так и надо:
Не он, не он карает святотатство,
Не он – а все…
Великое единство
Отступников ведёт на эшафот.
Он на тебя посмотрит благосклонно,
Поцеловать сандалию позволит, –
Захочешь сплюнуть, – но кругом святыни,
Одни святыни древние кругом!
А в памяти – народное собранье,
Венки, венки…
И тысячное ?браво?!
В который раз освистаны софисты,
Твоя надежда – демос –
жрёт бесплатно
На мраморных кровавых площадях…
Так стань сатрапом!
Поделом тебе! –
Хватай, пока сопутствует удача,
Слагай тупые гимны Артаксерксу,
Забудь о том,
что человеком был
И что плебей
не только жрёт и гадит!
K. Кавафис
Игорь Николаевич Жданов СТИХИ РУ 2014
КЕССАРИОН
Я изучал далёкую эпоху,
Читая на досуге Птолемея.
Прошла передо мною вереница
Исполненных достоинств исполинов,
Премудрых, благородных и прекрасных,
И дамы
в блеске красоты и чести –
Знатнейшие из знатных – гарцевали,
И каждая смотрела Вероникой,
Сияла Клеопатрою на троне, –
Примером добродетели слыла…
Однако привлекли моё вниманье
Две строчки –
о царе Кесарионе:
Какая жизнь вместилась
в эти строчки
Меж датами рождения и смерти?..
Я дал погаснуть лампе догоревшей,
Тебя представив
на исходе ночи
В захваченной тобой Александрии –
Печальный победитель,
с измождённым
И серым от бессонницы лицом,
В измятых латах, в рассечённом шлеме –
Мечтающий о тихом утешенье
И жалости ничтожных –
тех, кто шепчет,
Что право многоцарствия – священно!..
Вдруг понял я:
моё настало время –
Свобода и фантазия – прекрасны!
Ты оживёшь,
о царь Кессарион!
Я воссоздам тебя,
наполню слово
И музыкой, и краской, –
даже запах
И вкус вина, которое ты пил,
Я передам…
Какое всё же счастье,
Что Птолемей так мало написал!
ИОСИФ БРОДСКИЙ
Перед памятником А. С. Пушкину в Одессе
Якову Гордину
Не по торговым странствуя делам,
Разбрасывая по чужим углам
Свой жалкий хлам,
Однажды поутру
С тяжелым привкусом во рту
Я на берег сошел в чужом порту.
Была зима.
Зернистый снег сек щеку, но земля
Была черна для белого зерна.
Хрипел ревун во всю дурную мочь.
Еще в парадных столбенела ночь.
Я двинул прочь.
О, города земли в рассветный час!
Гостиницы мертвы. Недвижность чаш,
Незрячесть глаз
Слепых богинь.
Сквозь вас пройти немудрено нагим,
Пока не грянул государства гимн.
Густой туман
Листал кварталы, как толстой роман.
Тяжелым льдом обложенный Лиман,
Как смолкнувший язык материка,
Серел, и, точно пятна потолка,
Шли облака.
И по восставшей в свой кошмарный рост
Той лестнице, как тот матрос,
Как тот мальпост,
Наверх, скребя
Ногтем перила, скулы серебря
Слезой, как рыба, я втащил себя.
Один как перст,
Как в ступе зимнего пространства пест,
Там стыл апостол перемены мест
Спиной к отчизне и лицом к тому,
В чью так и не случилось бахрому
Шагнуть ему.
Из чугуна
Он был изваян, точно пахана
Движений голос произнес: ?Хана
Перемещеньям! ? — и с того конца
Земли поддакнули звон бубенца
С куском свинца.
Податливая внешне даль,
Творя пред ним свою горизонталь,
Во мгле синела, обнажая сталь.
И ощутил я, как сапог — дресва,
Как марширующий раз-два,
Тоску родства.
Поди, и он
Здесь подставлял скулу под аквилон,
Прикидывая, как убраться вон,
В такую же — кто знает — рань,
И тоже чувствовал, что дело дрянь,
Куда ни глянь.
И он, видать,
Здесь ждал того, чего нельзя не ждать
От жизни: воли. Эту благодать,
Волнам доступную, бог русских нив
Сокрыл от нас, всем прочим осенив,
Зане — ревнив.
Грек на фелюке уходил в Пирей
Порожняком. И стайка упырей
Вываливалась из срамных дверей,
Как черный пар,
На выученный наизусть бульвар.
И я там был, и я там в снег блевал.
Наш нежный Юг,
Где сердце сбрасывало прежде вьюк,
Есть инструмент державы, главный звук
Чей в мироздании — не сорок сороков,
Рассчитанный на череду веков,
Но лязг оков.
И отлит был
Из их отходов тот, кто не уплыл,
Тот, чей, давясь, проговорил
?Прощай, свободная стихия? рот,
Чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
Где нет ворот.
Нет в нашем грустном языке строки
Отчаянней и больше вопреки
Себе написанной, и после от руки
Сто лет копируемой. Так набегает на
Пляж в Ланжероне за волной волна,
Земле верна.
1969
ПОЭЗИЯ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ БВЛ 1975 САЛЬВАДОР
КЛАУДИА ЛАРС[254]
Песнь
об индейском ребенке
Перевод Т. Глушковой
Смуглый малыш уснул…
Вот отыскать бы на свете
того, кто влил ему в жилы кровь
орехового цвета.
Может быть, ком земли
в этом замешан действе;
может, сова-науаль,
преданная индейцу?
Ох, и глядела я —
всю обошла я землю! —
на маис и магей[255],
на вулканы и сельву.
Все-то искала я, —
ох, отыскать не сумела! —
взмыла из-под разбитых ног
стайка горлинок белых.
Улыбнулся во сне…
Видит дитя, наверно,
храм ушедших людей,
что нынче в песках затерян.
Древних времен ткачи
ткали фазанов на ветке,
с греческих ваз цветы
живут на материн ветхой.
И дороги ведут
от Ис;лько к Пет;ну
сквозь бабочек, и листву,
и бешеных трав сплетенье.
Вздыхает во сне малыш…
И возвращаться медлит
в страну, где все, что прежде цвело,
от горя теперь померкло.
В раковине морской
древний грохочет ветер,
раковина хранит
далекий берег рассвета.
Засохли ши;ло цветы,
а прежде медом желтели;
яшмовое острие
на три куска разлетелось.
Беглым народам — бежать,
больше спасенья нету,
топот тяжких копыт
мчится за ними по следу.
Тише: проснется малыш…
Голова заболела,
больно ему во сне з
а этот край омертвелый.
Боязно одному;
снова — и не заметишь —
сон его оплетут
воспоминаний сети.
Страхи, как ночь, длинны,
тяжки, как путь индейца…
Мается он во сне,
в дремоте немого детства.
Елена Зейферт Черновой человек
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2016
Елена Зейферт – поэт, прозаик, переводчик, критик. Родилась в 1973 году в Караганде. Профессор кафедры теоретической и исторической поэтики Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук. Член Союза писателей Москвы и Союза переводчиков России. Публикации в журналах ?Знамя?, ?Октябрь?, ?Дружба народов?, ?Интерпоэзия?, ?Простор? и др. С 2008 года живет в Москве.
на посещение выставки Александра Колдера 9 июля 2015 г.
кукла – форма
дар патины не знает ее папиросных локтей
фарфор, с ямками на щеках, улыбается пока он девочка шестнадцати лет
между куклой и вещью разные виды молчания рисунки разных детей
человек стареющий но не старящийся пустая разбитая ваза изнанка след
кукла дышит ритмично раз в тысячу лет не доживая до второй строфы
вещь рождаясь питается сама собой а зрелая кукла кормится из чужих рук
между колдерами и младшими брейгелями – греческий дворик графы
тончайшее пространство-время не принявшее игру
homo ludens подвесил гроздь винограда – стайку железных птиц или рыб
приручил невесомых проволочных звуковых циркачей
созерцатель как Бог обращается внутрь себя начинает дуть и ждать не-игры
художник возится с лошадкой и львом
он ребенок ничей
кукла с сердцем ангела и химической колбой тела колышется над головой
у нее нет памяти мы населяем ее своей нет маски ибо маска она сама
воздух рядом с куклой – часть вещи, они вместе вещь, он ключевой живой
и ты рядом со мной и в музее и в зерне светового письма
ИВАН НИКИТИН
ГРЕЧАНКА
№ 14604
Тарас
1
Нужда, нужда! Всё старые избёнки,
В избёнках сырость, темнота;
Из-за куска и грязной одежонки
Все бьются… прямо нищета!
Невесела ты, глушь моя родная!
Поникли ивы над рекой,
Молчит дорожка, травкой зарастая,
И бродит люд как испитой.
Вот уж вечер идёт,
Росой травку кропит;
В синих тучах заря
Разыгралась-горит.
Золотые дворцы
Под-над лесом плывут.
Золотые сады
За дворцами растут.
Через синюю глубь
Мост янтарный висит…
Из-за тёмных дубов
Ночь-царица глядит.
Вздохи-чары и лень
Разлеглись на цветах,
Огоньки по траве
Зажигают впотьмах.
Вот за горкой крутой
Колокольчик запел,
На горе призатих,
Под горой прозвенел.
Прозвенел по селу,
В чистом поле поёт,
На широкий простор
Душу-сердце зовёт…
Житьё, житьё! закован точно в цепи,
Молчи да чахни от тоски…
Эх, если бы махнуть мне на Дон в степи
Или на Волгу в бурлаки!..
Так изнывал Тарас от дум-забот,
И, грезя про чужую даль,
Он шёл межами с полевой работы
Домой, на горе и печаль.
2
Тарасу с детства приходилось жутко:
Отец его был строг и крут.
Жене побои называл он шуткой
И называл наукой кнут.
Бывало, кот под ноги подвернётся —
Кота поленом… ?Будь умён! ?
Храни Господь, когда вина напьётся,
Беги, семья, из дома вон!
Пристанет к гостю, крепко обнимает,
Целует: ?Друг мой дорогой!
Я вот тебе…? — и в ноги упадает.
Гость скажет: ?Вот чудак какой! ? —
?Кто, я чудак- А ты, мужик богатый!
Не любишь знаться с бедняком…
Так на вот! Помни, лапотник проклятый! ?
И друга хватит кулаком.
Испуганный сынишка встрепенётся
И матери тайком шепнёт:
?Ох, мамушка! Опять отец дерётся…
Уйдём! он и тебя прибьёт…?
— ?Ступай-ко за грибами, вот лукошко, —
Ответит мать, — тут хлеб лежит?.
И в тёмный лес знакомою дорожкой
Мальчишка бегом побежит.
И там он ляжет на траве росистой.
Прохлада, сумрак… Вот запел
Зелёный чиж под липою душистой;
Вот дятел на берёзу сел
И застучал. Вот заяц по тропинке
Пронёсся, — и уж следу нет.
Тут стрекоза вертится на былинке,
По листьям жук ползёт на свет;
Тревожно шепчет робкая осина,
Сквозь зелень видны вдалеке
Уснувших вод зеркальная равнина,
Рыбак с сетями в челноке.
Стада овец, луга, пески, заливы,
В воде и под водой леса,
За берегами золотые нивы,
Вокруг — в сиянье небеса.
И, очарован звуками лесными,
Цветов дыханьем упоён,
Ребёнок грезит снами золотыми,
Весь в слух и зренье превращён.
Когда корой прозрачною и тонкой
Синела в осень гладь озёр,
Иной приют манил к себе ребёнка, —
Соседа постоялый двор.
Там бурлаки порой ночлег держали
Или гуляки-косари,
Про степь и Волгу песни распевали
Всю ночь до утренней зари.
И за сердце хватал напев унылый.
Вдруг свист… и вскакивал бурлак:
?Пой веселей! ? И песня с новой силой
Неслась, как вихрь… ?Дружней! вот так!..?
И свистом покрывался звук жалейки,
И пол от топота гудел,
И прыгал стол, и прыгали скамейки…
Ребёнок слушал и смотрел.
И брань отца была ему больнее,
Когда домой он приходил,
И уголок родной глядел скучнее,
И он Бог весть о чём грустил.
3
Прошли года. И на дворе и в поле
Тарас работник хоть куда,
И головы не клонит в тёмной доле
Ни перед кем и никогда.
Чуть мироед на бедняка наляжет, —
Тарас уж тут. Глаза блестят,
Лицо бледнеет… ?Ты не трогай! — скажет. —
Не бей лежачих! Не велят! ?
— ?Ты кто такой-? И меряет глазами
Нахала с головы до ног.
Отец махнёт с досадою руками:
?Несдобровать тебе, сынок!
Подрежут крылья!.. Так оно бывает…?
Надвинет шапку и пойдёт,
И в кабаке до ночи пропадает:
Домой насилу добредёт.
?Ну, кто тут- Эй! жена, зажги лучину!
Я шапку пропил… да! смотри!
Весь век работал… ну, пора и сыну
Работать… чёрт вас побери!
Весь век пахал… всё нищий… Что ж работа -
Вестимо, так. И хлеб и квас —
Мы всё добудем! Важная забота!
Ну, пьян… Никто мне не указ!..?
И в уголок свои деньжонки спрячет,
Забудет, — и давай искать;
Кричит: ?Разбой! ? — и охает и плачет:
?Ты вор, Тарас! не смей молчать!
Ты вор! будь проклят! сохни, как лучина!..?
Стоит, ни слова сын в ответ;
В его глазах угрюмая кручина,
В его лице кровинки нет.
Сидит на лавке бедная старушка,
Лицо слезами облито.
И так печальна тесная избушка,
Что не глядел бы ни на что…
Уж рассветает. Тучки краской алой
Покрыты. Закраснелся пруд,
И весело над кровлей обветшалой
Певуньи-ласточки снуют.
Вдали туман редеет над лугами.
Вот слышны резкий скрип ворот
И голос бабы: ?Поезжай межами,
Там перелеском путь пойдёт…?
?Эхма! уж день! ? Тарас тряхнёт кудрями:
Ну, видно, после, мол, поспишь…
И вот с сохою едет он полями;
Дорога — скатерть, в поле — тишь;
Над лесом солнце золотом сверкает,
И птичка в вышине поёт,
Звенит, поёт и устали не знает…
И парень песню заведёт.
И грустно, грустно эта песня льётся.
Он едет лугом — будит луг,
Поедет лесом — тёмный лес проснётся
И с ним поёт, как старый друг.
Заря погасла. Кончена работа.
Уснуть бы, кажется, пора,
Да спать-то парню не даёт забота, —
Коней ведёт он со двора
Поить… И шляпу набекрень наденет,
Ворота настежь распахнёт,
По улице, посвистывая, едет,
А за углом — подруга ждёт.
Кругом безлюдно. Тёпел летний вечер.
Река при месяце блестит.
И знает только перелётный ветер,
Что парень с милой говорит.
Печальна жизнь. Печальна с милой встреча:
Она поникла головой,
В ответ на ласки не находит речи;
Стоит и парень сам не свой.
?Я сам не рад, голубка дорогая!
Как мне жениться на тебе -
Свяжу тебя, свяжу себя, родная…
Гнезда не вить уж мне себе.
Мне тесно тут. Не связывай мне воли.
Авось придут иные дни.
А сгину где, без счастья и без доли, —
Меня хоть ты-то не кляни!..?
— ?На муку, верно, — отвечает голос, —
Да на печаль я рождена,
И пропаду, что одинокий колос,
И всё молчать, молчать должна!
Отец и мать мне попрекнут тобою,
Там замуж… чахни от тоски!
И всем-то будет воля надо мною
До гробовой моей доски!..?
— ?Не быть тому! Добьюсь до красной доли!
Не стать мне силы занимать…
И будешь ты и в радости, и в холе,
И в неге век свой вековать?.
4
Блестят, мерцают звёзды над полями.
Соседа грязная изба
Чуть не битком набита косарями;
В избе весёлая гульба.
Дым тютюна, жара… Весь в саже чёрной
Ночник мигает над столом,
Трещит. И ходит по рукам проворно
Стакан, наполненный вином.
Поют и пляшут косари степные,
Кафтаны сброшены с их плеч,
Растрёпаны их кудри молодые,
Смела размашистая речь.
Тарас сидит угрюмый и печальный.
Он друга по сердцу сыскал
И про свою любовь к сторонке дальней
И про тоску порассказал.
?Эх, курица! — товарищ крикнул громко. —
Тебе ль лететь в далёкий путь!
Связался тут с какою-то девчонкой.
Боишься крыльями махнуть!
Гулял бы ты, как я, сокол, гуляю:
Три года на Дону прожил,
Теперь на Волгу лыжи направляю,
Про дом и думать позабыл?.
И долго говорил косарь кудрявый,
И всё хвалил степей простор,
Красу казачек, косарей забавы, —
И песней кончил разговор.
Тарас вскочил. Лицо его горело.
?Так здравствуй ты, чужая даль!
Ну, — в степь так в степь! Всё сердце изболело.
Вина! Запьём свою печаль! ?
И взял он паспорт, помолился Богу,
И отдал старикам поклон:
Благословите, мол, родные, на дорогу,
Так, значит, надобно: закон.
Старик кричал, — ничто не помогало,
И плюнул наконец со зла.
Старушка к сыну на плечо припала
И оторваться не могла.
?Касатик мой! мой голубь сизокрылый!
Господь тебя да сбережёт…
Заел тебя, заел отец постылый,
Да и меня-то в гроб кладёт?.
— ?Возьми-ка с горя об стену разбейся, —
Сказал ей муж. — Вишь, обнялись!
Ступай, сынок! ступай, как вихорь, вейся,
Как вихорь, по свету кружись!..?
5
И, распростясь с родимыми полями,
Взяв только косу со двора,
Пошёл Тарас с котомкой за плечами
Искать и счастья и добра.
Одна заря сменялася другою,
За тёмной ночью день вставал,
Всё шёл косарь, всё дальше за собою
Поля родные оставлял.
Порой, усталый, на траву приляжет,
Горячий пот с лица отрёт,
Ремни котомки кожаной развяжет
И скудный завтрак свой начнёт.
На нём от пыли платье почернело,
В клочках подошвы сапогов,
Лицо его от солнца загорело,
Но как он весел и здоров!
Идёт мой парень, а над ним порою
Иль журавлей кружится цепь,
Иль пролетают облака толпою,
И вот он углубился в степь.
?O, Господи! Что ж это за раздолье!
А глушь-то… степь да небеса!
Трава, цветы — уж правда, тут приволье,
Краса, что рай земной, краса! ?
Меж тем трава клонилась, поднималась,
Ей ветер кудри завивал,
По этим кудрям тень переливалась
И яркий луч перебегал.
Средь изумрудной зелени, как глазки,
Цветы глядели тут и там,
По ним играли радужные краски,
И кланялись цветы цветам.
И голоса, без умолку звучали!
Жужжанье, песни, трескотня
Со всех сторон неслись и утопали
В сиянье солнечного дня.
Смеркается, — и говор затихает,
Край неба в полыми горит,
Ночь тёмная украдкой подступает,
Степной травы не пробудит.
Зажглась звезда. Зажглось их много-много,
И месяц в сумраке блестит,
И сноп лучей воздушною дорогой
Идёт — и в глубь реки глядит.
Всё стихло, спит. Но степь как будто дышит,
В дремоте звуки издаёт!
Вот где-то свист далёкий ухо слышит,
И, кажется, чумак поёт.
Редеют тени, звёзды пропадают,
В огне несутся облака
И, медленно редея, померкают.
Трава задвигалась слегка.
Светло. Вспорхнула птичка. Солнце встало.
Степь тонет в золотом огне.
И снова всё запело, зазвучало
И на земле и в вышине…
Вот в стороне станица показалась,
Стеклом воды отражена,
Сидит на берегу; вся увенчалась
Садами тёмными она.
По зелени некошеной равнины
Рассыпался табун коней.
Безлюдье, тишь. Холмов одни вершины
Оглядывают ширь степей.
Вошёл Тарас в станицу и дивится:
Казачка, в пёстром колпаке,
На скакуне ему навстречу мчится
С баклагой круглою в руке.
Желтеют гумна. Домики нарядно
Глядят из зелени садов.
Вот спит казак под тенью виноградной,
И как румян он и здоров!
Ни грязных баб в понявах подоткнутых,
Ни лиц не видно испитых,
И нет тут нищих бледных, необутых,
Калек и с чашками слепых…
Как раз мой парень подоспел к покосу.
Нанялся скоро в косари.
?Ну, в добрый час! ? И наточил он косу
При свете утренней зари.
Кипи, работа! В шляпе да в рубахе
Идёт, махает он косой;
Коса сверкает, и при каждом взмахе
Трава ложится полосой.
Там в вышине орёл иль кречет вьётся,
Иль туча крылья развернёт,
И тёмный вихорь мимо пронесётся, —
Тарас и косит, и поёт…
Стога растут. Покос к концу подходит,
Степь засыпает в тишине
И на сердце, нагая, грусть наводит…
Косарь не рад своей казне.
Так много нужд! Он пролил столько пота,
Казны так мало накопил…
Куда ж идти- Опять нужна работа,
Опять нужна растрата сил!
И будешь сыт… Так до сырой могилы
Трудись, трудись… но жить когда -
К чему казна, когда растратишь силы.
И надорвёшься от труда -
А радости- иль нет их в тёмной доле,
В суровой доле мужика -
Иль кем он проклят, проливая в поле
Кровавый пот из-за куска-.
В степи стемнело. Около дороги
Горят на травке огоньки;
В густом дыму чернеются треноги,
Висят на крючьях котелки.
В воде пшено с бараниной варится.
Уселись косари в кружок,
И слышен говор: никому не спится,
И слышен изредка рожок.
Вокруг молчанье. Месяц обливает
Стогов верхушки серебром,
И при огне из мрака выступает
Шалаш, покрытый камышом.
?Ну, не к добру, — сказал косарь плечистый, —
Умолк наш соловей степной!..
А ну, Тарас, привстань с травы росистой,
Уважь, ?Лучинушку? пропой! ?
— ?Ну, нет, дружище, что-то не поётся.
Гроза бы, что ли уж, нашла…
Такая тишь, трава не пошатнётся!
Нет, летом лучше жизнь была! ?
— ?Домой, приятель, видно, захотелось.
Ты говорил: тут рай в степях!..?
— ?И был тут рай; да всё уж пригляделось!
Работы нет, трава в стогах…?
И думал он: ?Вот я и дом покинул…
Была бы только жизнь по мне,
Ведь, кажется, я б гору с места сдвинул, —
Да что… Заботы всё одне!..
Живётся ж людям в нужде без печали!
Так наши деды жизнь вели
Росли в грязи, пахали да пахали,
С нуждою бились, в гроб легли
И сгнили… Точно смерть утеха!
Ищи добра, броди впотьмах,
Покуда, свету Божьему помеха,
Лежит повязка на глазах…
Эх, ну вас к чёрту, горькие заботы!
О чём тут плакать горячо -
Пойду туда, где более работы,
Где нужно крепкое плечо?.
6
Горит заря. Румяный вечер жарок.
Румянец по реке разлит.
Пестреют флаги плоскодонных барок,
И люд на пристани кишит.
В высоких шапках чумаки с кнутами,
Татарин с бритой головой,
В бешмете с откидными рукавами
Курчавый грек, цыган седой.
Купец дородный с важною походкой,
И с самоваром сбитенщик,
И плут еврей с козлиного бородкой,
Вестей торговых проводник.
Кого тут нет! Докучный писк шарманок,
Смех бурлаков, и скрип колёс,
И брань, и песни буйные цыганок —
Всё в шум над берегом слилось.
Куда ни глянь — под хлебом берег гнётся:
Хлеб в балаганах, хлеб в бунтах…
Недаром Русь кормилицей зовется
И почивает на полях.
Вкруг вольницы весёлый свист и топот;
Народу — пушкой не пробьёшь!
И всюду шум, как будто моря ропот;
Шум этот слушать устаёшь.
?Вот где разгул! Вот милая сторонка! —
Тарас кричит на берегу. —
Гуляй, ребята! Вот моя мошонка!
Да грянем песню… помогу!
Hy, ?Вниз по матушке по Волге… дружно!..?
И песня громко понеслась;
Откликнулся на песню луг окружный,
И даль реки отозвалась…
А небо всё темнело, померкало,
Шла туча синяя с дождём,
И молния гладь Дона освещала, —
И перекатывался гром.
Вдруг хлынул дождь, гроза забушевала;
Народ под кровли побежал.
?Шабаш, ребята! Песни, значит, мало! ? —
Тарас товарищам сказал.
Пустился к Дону. Жилистой рукою
Челнок от барки отвязал,
Схватил весло, — и тешился грозою,
По гребням волн перелетал.
И бурлаки качали головами:
?Неугомонный человек!
Вишь, понесло помериться с волнами,
Ни за копейку сгубит век!..?
7
Одеты серые луга туманом;
То дождь польёт, то снег летит.
И глушь, и дичь. На берегу песчаном
Угрюмо тёмный лес стоит.
Дождю навстречу, мерными шагами
Под лямкой бурлаки идут
И тянут барку крепкими плечами, —
Слабеть канату не дают.
Их ноги грязью до колен покрыты,
Шапчонки лезут на глаза,
Потёрлось платье, лапти поизбиты,
От поту взмокли волоса.
?Бери причал! живее, что ль! заснули! ? —
Продрогший кормчий закричал.
И бурлаки верёвки натянули, —
И барка стала на привал.
Огонь зажжён. Дым в клочьях улетает;
Несутся быстро облака;
И ветром барку на волнах качает,
И плещет на берег река.
Тарас потёр мозолистые руки
И сел, задумавшись, на пень.
?Ну, ну! перенесли мы нынче муки! —
Промолвил кто-то. — Скверный день!..
Убёг бы, да притянут к становому
И отдерут…? — ?Доволокём! —
Сказал другой. — Гуляй, пока до дому,
Там будь что будет! Уж попьём!..
Вот мы вчера к Тарасу приставали,
Куда, — не пьёт! Такой чудак! ?
— ?А что, Тарас, ты, право, крепче стали,
— Сказал оборванный бурлак. —
Тут тянешь, тянешь, — смерть, а не работа,
А ты и ухом не ведёшь!..?
Тарас кудрями, мокрыми от пота,
Тряхнул и молвил: ?Не умрёшь!
Умрёшь — зароем?. — ?У тебя всё шутки.
О деле, видишь, речь идёт.
Ведь у тебя — то песни, прибаутки,
То скука — шут тебя поймёт! ?
— ?Рассказывай! Перебивать не буду…?
Он думал вовсе о другом,
Хоть и глядел, как жёлтых листьев груду
Огонь охватывал кругом.
Припомнил он сторонушку родную
И свой печальный, бедный дом;
Отец клянёт его напропалую,
А мать рыдает за столом.
Припомнил он, как расставался с милой,
Зачем- Что ждало впереди -
Где ж доля-счастье-. Как она любила!..
И сердце дрогнуло в груди.
?Сюда, ребята! Плотник утопает! ? —
На барке голос раздался.
И по доскам толпа перебегает
На барку. ?Эк он сорвался! ?
— ?Да где-? — ?Вот тут. Ну, долго ль оступиться! ?
— ?Вот горе; ветер-то велик! ?
— ?Плыви скорей! ? — ?Ништо, плыви топиться! ?
— ?Спасите! ? — разносился крик.
И голова мелькала над волнами.
Тарас уж бросился в реку
И во всю мочь размахивал руками.
— ?Держись! — кричал он бедняку. —
Ко мне держись! ? Но громкого призыва
Товарищ слышать уж не мог —
И погрузился в волны молчаливо…
Тарас нырнул. Уж он продрог
И был далёко. Глухо раздавался
И шум воды, и ветра вой;
Пловец из синей глуби показался
И вновь исчез… Немой толпой
Стоял народ с надеждою несмелой.
И вынырнул Тарас из волн.
Глядят — за ним ещё всплывает тело…
И разом грянуло: ?Спасён! ?
И шапками в восторге замахала
Толпа, забывшая свой страх.
А буря выла. Чайки пропадали.
Как точки, в тёмных облаках.
Устал пловец. Измученный волнами,
Едва плывёт. Они бегут
Все в белой пене, дружными рядами,
И всё растут, и всё растут.
Хотел он крикнуть — замерло дыханье.
И в воздухе рукой потряс,
Как будто жизни посылал прощанье,
И крикнул — и пропал из глаз…
Метки:
