Снежная роза
Стихи – это исключение из правил, возведенное в безумную норму…
Господь снабдил людей разумом, но не приложил инструкции как им пользоваться…
Сергей Донец
Снежная роза
Цикл стихов
Городской этюд
Улица Мира. Маски в снегу.
Окна в узорах. Навязчив
шпиль каланчи на речном
берегу -
как поднебесия хрящик.
Каменный мост. Фонари в забытьи.
Реквием постепенный -
тело холодное чёрной
ладьи,
выгнутое трёхступенно.
Желтые окна - карты вразброс -
ломберное пространство,
из смеха склеенное
и слез,
рыцарства и хулиганства.
Прости
Прости за то, что был жесток
и за пустые разговоры,
и за охрипший водосток -
как за довесок в нашем горе.
Цикл Каравая Манчарова
В твоих перстах ручка от зонтика.
Ты оглянулась.
Я думал: нож для разделки трески.
Шажок за продмаг и табличка зоо
папскою буллой -
в нутро моей первобытной тоски.
Еще в губах папироска дальняя.
Ты засмеялась.
Я грезил: любовь заглотнула снасть.
Толково, как сексуальность Далева,
сосковоалою
дамой бубновой на ломберном в масть.
В ушах вербальные волны выгнуты:
Ты упражнялась.
Я ждал золотобагряных: апо и феоз -
как ждут веками обещанной выгоды,
когда над вокзалом
сияние труб, фонарей, фарисеев и слёз.
Западня
Стоит беда среди двора -
не обойти и не объехать,
как с неба павшая гора,
как при облаве волчьей веха.
А я пытался не навлечь
объятий роковой десницы,
но голова слетела с плеч,
и жизнь моя мне только снится.
Мне снится прежнее житьё
и луч весенний без печали,
полей осеннее шитье
и бег зимы в ее начале.
Мне снятся храмы на закате,
волхвов рысистые глаза,
за князя Игоря расплата
и дуб сразившая гроза.
- Дай боже силы до утра:
надежда - слабая утеха...
Стоит беда среди двора -
не обойти и не объехать,
Лесной пленэр
Я видел день -
он начинался солнцем.
Я видел ночь -
она с луной пришла.
Краснела кровью
клюква на болотце,
плащом серебряным
накатывалась мгла.
Молчальник лес,
объятый тишиною,
о чем шептался
листьями берез,
и что пророчил
ветер надо мною,
ладонями моих
касаясь слез…
***
Пройдут - как отболят года,
речным песком иссякнут годы.
Любовью будет молода
весной ожившая природа.
И солнцу - беспощадно печь,
а снегу - покаянно таять.
Тогда о чем вся эта речь?
У жизни нет конца и края!
Колокол
Зачем же Запад так жесток:
уходят парни на восток.
Не жить уходят - умирать,
пойми, доверчивая мать.
Зачем, о милости забыв,
у этих гор один мотив -
как вой шакала при луне
и о тебе и обо мне?
Зачем же детская слеза?
Зачем растоптана лоза?
До наступленья темноты
пойми: сегодня он, а завтра - ты!
Николаю Рубцову
Я полюбил бы Вологду
за одного Рубцова -
за строк бегущих золото
над трелью бубенцовой.
За взгляд и боль страдалицы -
звезды полей. Зело -
за грех исповедальницы,
в себя вместившей зло.
За ночи над тайгою
В потоках жгучих слез,
тоску в собачьем вое
под перестук колёс.
За Никона темницу -
воспетый монастырь,
за то, что часто снится
Никола - богатырь.
Святой Никола снится -
руками в Млечный путь,
а на ладони - птица -
мизинца больше чуть.
За то, что знаю птицу -
развенчан соловей.
.Я пью и не напиться
ветров страны моей.
Утро любви
Во мне любви
прорастает утро.
Рассвет ресницы
сдвигает с глаз.
Я жажду жить
влюблёно и мудро,
словно творец
в наивысший час
Лимоны щёк
у любимой алый
вишнёвый и пьяный
малюет сок.
Глаза,
напоённые небом пиалы,
огнём голубым
зажигает Восток.
Сон
Снилось чудо:
в сиянии лунном,
звёзды глаз
обращая ко мне,
ты смеялась
красиво и юно -
так, клянусь,
не бывает во сне!
Поцелуем
меня обжигая -
где душа,
а где губы - в огне.
Ты любила меня,
дорогая -
так, клянусь,
не бывает во сне!
Каждый вечер,
прощаясь навеки,
когда лебедь
кричал в вышине,
я роднее
не знал человека -
так, клянусь,
не бывает во сне!
Ностальжи
Прошло немало
лет с тех пор,
но в каждой
женщине случайной
я Ваш ищу
знакомый взор
как отраженье
розы чайной.
Давно
за стрелкой тротуара
в тот вечер
Ваш растаял след,
но не слабеют
Ваши чары:
тому есть
множество примет.
Хоть нет страны,
где мы встречались.
Перекрестили
города
и парк,
в котором нас качали
упруго
вальсы у пруда.
***
Ты сказала, осчастливишь.
Я ответил: ?Бог с тобой!?
На листах я выткал лилий
факел жёлто-голубой.
Ты сказала, пожалеешь.
Я ответил: ?Никогда!?
И на ночь звезду наклеил
и светила мне ЗВЕЗДА.
***
Помнишь птиц,
Рассекающих просинь,
помнишь леса
прощальную речь,
помнишь дни,
уходящие в осень,
помнишь горечь
чарующих
встреч?
А я помню
упругие губы,
заколдованность
помню лица
и гадание:
?Любит - не любит??
под ворчанье незлое
скворца.
На той тропе
Навек потеряна
заколка роговая,
еще хранящая
все запахи волос,
на той тропе,
где встречей роковою
два наших одиночества
сплелось.
Уже давно
цикады те пропали,
что песни сонные
нам пели по ночам,
и мы с тобою
у судьбы в опале:
любви сгорела
тонкая свеча.
А может быть,
всё это ещё проще -
как будто ты
привиделась во сне,
и потому под сенью
тихой рощи
твоих шагов
не слышно по весне –
там,
где ручей
глаза свои полощет
и длинные молитвы
шепчет мне.
Тополиный лист
Я с тобою сегодня груб
и на ласки любви не гож:
ты моих не касайся губ,
в сердце струны, прошу, не тревожь.
Я тоскою вчерашней пьян:
оттого так пел соловей,
и закат растекался от ран
на виски куполов церквей.
Оттого танцевала ночь
башмачками чужих услад.
Даже ты не могла помочь:
наступала пора расплат.
Тополиный кружился лист -
как бескрылому не суметь.
Одинокий страдал солист,
выдувая шальную медь.
У окна
Свет в окошке
маячит медный.
За окном
на столе - цветы.
Долго-долго
огонь не меркнет.
Знаю-знаю: читаешь ты.
Ностальгическая примета
в окружении пятен слёз -
меж листами
приветом лета -
лепестки
затаились
роз.
***
Топ да топ - шаги по переулку.
Скрип да скрип - ты вынула шкатулку.
Март не май, но месяц тот, что надо:
каждой даме по мимозе жёлтой на дом.
Чмок да чмок - сотри свою помаду.
Тук да тук - сердечко у солдата.
Цок да цок - богемское стекло.
Было грустно, а сейчас светло.
***
Сквозь твою голубую вуаль
изумрудные вижу ресницы.
Ты царицею бросила: ?Жаль?.
Это ?жаль? - как осеннее Рица.
Осень
Закончилось красное лето -
начало сезона дождей -
и милая прячется где-то
от веры в людей и вождей.
Весна еще будет когда-то,
а осень колдует уже
на выкройке поля кудлатой
вороной в одном неглиже.
Заброшена радость качелей,
упрятана муза в суму,
и дом мой трубою нацелен,
как крейсер в балтийскую тьму.
Последнее соло
Вижу, вижу холодное пламя
твоих глаз, как сияние спиц
колесницы, проплывшей над нами
чередою из прошлого лиц...
Плачу, плачу в созвездии белом -
перед небом творящим истец.
Вьется память усталого тела
над осколками наших сердец.
Слышу, слышу биение пульса
у пригорка ладони со льда -
той, которой уже не коснуться
мне губами нигде никогда.
Плачу, плачу в кружении белом -
перед небом творящим истец.
Вьется память усталого тела
над осколками наших сердец.
Ближе, ближе последнее соло
моих чувств. Нагадал коростель
сонный край заповедного слова
и его пурговую постель.
Плачу, плачу в мерцании белом -
перед небом творящим истец.
Вьется память усталого тела
над осколками наших сердец.
Снежная роза
Снег безумный целует в губы,
розой белою льнёт к устам,
розу красную он погубит,
если розу сорву я вам.
Мне сорвать бы снежную надо,
коль к исходу идёт апрель,
среди позднего снегопада
разметавший свою постель.
***
Сизари вы мои...
Сизари вы мои, сизари,
где же с вами родство я утратил
и зачем, полюбив январи,
я сестер не дождался и братьев?
- Посмотри на меня, посмотри:
может, брата узнаешь по крыльям, -
кто-то в сердце стучит изнутри.
А я знаю: напрасны усилья.
Вы простите меня, сизари:
не узнать, не угнаться за стаей,
я разбился еще до зари,
белым облачком в небе растаяв.
Руки Мадонны
Я беру лист бумаги и пишу о тебе,
О твоих, как мечта, полу - сжатых ладонях.
Кровь по венам стучит, как вода по трубе,
Или нет – как металл за окошечком домны.
Так неспешно бледнеет от строчки к строке
Синева моих быстрых, отточенных перьев.
Вьюсь удавом по тонкой лиане – руке,
Как тот змей – искуситель, трусливый и нервный.
Пробил час и второй. Был рассвет и роса.
Где – то гром прогремел неумелый устало.
Лишь потом на лугу засвистела коса
И уже не казалось усердие лезвия малым.
Счет пошел на тела и на тысячи глаз
Насекомых, живущих по травам.
Свет от радуги, вспыхнув, за горкой погас –
Будто кто – на небо выдвинул раму.
А в той раме небесной – неспешный полет
Несравнимых ни с чем двух воздушных ладоней…
Я пришел как на Кристи – на призрачный лот –
Не достать, но постичь, не купить, но воспеть
Совершенство твое, о, Мадонна!
Вино Изабеллы
Плачет август вином Изабеллы
И сияет закатами дней.
Род занятий мой черный и белый
Среди полымя, между огней.
В суете, в лично приданной муке
Бьюсь как рыба – зрачками об лед,
Постигая успешно науку,
Воспевать уходящих в полет.
Поднимаюсь с последнею силой
Над янтарной слезою сосны.
Понимаю: извечно бескрылый,
Бесталанные вижу я сны.
Но надеюсь, однажды приснится
Мне такое, что жил я не зря.
И с последними криками птицы
Встречу первый рассвет сентября.
Я узнаю ушедшие лица,
И ладони достану рукой.
Будет осень – вся в золоте - длиться
Вечно – странно как праздник какой.
В поисках смысла
Через ночь, через красные числа,
По ручью из чернильных кровей,
По бурунчикам взбредивших мыслей
Я бумажных пустил голубей.
Там вожак подобрался сердитый,
Но красивый – глаза разорвать:
То ли мать у него Афродита,
То ли муза приемная мать.
Он жемчужную вытянул шею,
Чтобы стая была на виду.
Его крылья, от крови рыжея,
Лишь чужую разводят беду.
Бьется голубь с потоками смысла,
Словно истину скрыла гора.
Голубиная стая зависла
Между смыслами зла и добра.
То не птицы гуляют по тундре –
Стаи смыслов, на ладан дыша.
Sic tranzit gloria mundi -
Заплутавшая стонет душа.
25 ноября 2000год
Памяти М. Сопина
Отмучилось, отмаялось, затихло
Худое тело в юдоли борьбы.
Остались не оторванные числа
На календарике страдалицы судьбы.
Душа металась, покидая тело,
Как - будто птицей вырывалась вон.
Помедлив для начала, полетела
На долгий колокольный звон.
За той душой спешили чьи-то души
Почетным караулом, рядом в ряд.
Небесный клекот был слегка приглушен,
Настроившись на самый высший лад.
Цветы, деревья, домики и храмы
Внизу теперь. Над ними - горние холмы.
Взошедши, радуга казалась частью рамы
Картины Света воскрешения из Тьмы.
20 июня 2004 г.
Дом в развале
Дом в развале,
Как сердце в разломе.
Кожа – старых обоев куски.
Чьи-то тайны теперь на балконе
Как голубок питают с руки.
Рвутся тайны сырой занавеской,
Унитазом настырно гремят,
Их немало ушло в арабески
И молчанием стало ягнят.
В одиноком застыло комоде,
Нанизалось на лезвия бритв.
Перешло на полынь в огороде
И в предания вепсовских битв.
Окоемы синеют в проемах,
Паутина рисует судьбу.
Чьи-то слышатся тихие стоны,
Ветер воет шакалом в трубу.
Тени предков скользят черепицей,
Осторожно в окошки стучат.
В зеркалах прячут синие лица
И зовут постаревших внучат.
Пересохшими пальцами тычут
В пожелтевшие фото семей.
Все ушли: кто на бал, кто на кичу,
Не дождавшись своих саломей.
Загрустили фигурою в сквере,
Покрасневшею стали листвой.
Кто-то лагерной пылью развеян.
Кто-то в памяти чьей-то живой.
Не качай головою, избушка.
Все предметы забудь и задвинь.
С каждым стулом и рваной игрушкой
Отошла, отчирикала жизнь.
13 09 2006 г.
Мир Олив
Над Галилеей дождь.
На полустанке – слякоть.
Состав пробила дрожь.
Осталось лишь поплакать
И завернуть узорным
Испуганный овал:
Да здравствует валторна,
Зовущая на бал,
На праздник жизни нашей,
На мир среди олив.
И пусть мы будем краше,
А бог наш – терпелив.
13 09 2006 г.
Как прекрасно вино!
Как прекрасно вино!
А как оно мочит
Мой иссохшийся свод,
Словно я в Сочи
Или на фоне Минвод,
Не имеющий мочи,
Пью, не жалея свой пищевод!
И рыдаю под блюз,
Маленький, толстенький карапуз,
Хулиганьчик поганый
На фоне магнолий,
Зажигаю с обмана,
С краюшки доли
Всех прелестниц подряд,
Как какой-нибудь гад,
Нахватавшийся воли
И спустившийся в ад.
Ах, как там хорошо!
Где мы все голышом:
Рядом в ряд, рядом в ряд…
Адвокатская баллада
Фемида, милая, открой
Глаза с зеленой поволокой.
Я не твоих чудес герой:
Я в поле путник одинокий.
Когда сквозь мантий строгих строй
Под взгляд суровой прокурорши
Иду судебною порой,
То самый сладкий мед прогорший.
Но миг короткий и процесс
Струится речкою привычной.
Удачно выявлен эксцесс.
Судьей злодей допрошен лично.
Терпило склонен к мировой.
Судебный пристав мирно дремлет.
Седой склонившись головой
Моей мамаша речи внемлет.
И вот решительный момент:
Суд удаляется за стенку.
Конвоем выведен клиент.
Дрожат предательски коленки.
Не знаешь в споре: не/чет – чет.
А взять должна бы справедливость.
Звучит сурово: ?Суд идет!?
И уповаешь лишь на милость.
В резолютивной части вор –
Сюда приходят не за милостью –
Типичный слышит приговор:
?Казнить нельзя помиловать?…
Фемида, страсть моя, ответь,
Когда с очей спадет завеса?
Звучит лишь эхо: ?еть, еть, еть…?,
Как приглашенье к политесу…
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Спят елки за углом…
Спят елки за углом, лесная нечисть спит.
Звезда экранная слетела с верхотуры,
Еще не понимая, дура,
Какой ее воспел пиит.
А где-то вечный бал.
И не случайны встречи,
И ласковые речи
Под музыку цимбал.
Там, что ни звук, то странность:
И никому на свете
Не знамы вздохи эти-
Эзотерическая данность.
Портреты в интерьере,
Лекало на фелони -
Как белки на ладони:
И ни любви, ни веры…
Давиду Марковичу Гоцману посвящается…
Елка. Новый год. И свечи.
Старый год судьбой помечен.
Сверстан в строки
Чьим-то сроком,
Чьим-то голосом - в судьбу.
Дымом сизым сквозь трубу,
Кровью алою артерий,
Тихим счетом бухгалтерий...
Вышел крошка на пленэр
Как заправский кавалер.
А Ривьера -хвать за грудь:
"Ты меня не позабудь!
Я хоть сука, но в фаворе
И гуляю на просторе
Ем и пью на хрустале,
В январе и феврале.
Но наступит месяц март.
Воровской исчезнет фарт.
Приношение мимоз
Не заменит алых роз.
Молдаванку на Привозе,
Фимы бывшую занозу,
Не признает даже Гоцман -
одесситов бывший лоцман.
И накроет медным тазом
Век грядущий урок разом,
А с ворами заодно
Всех соседей за окном.
И всплакнет Утесов старый
Дерибассовским сараем.
Ришелье поднимет кисть,
И расскажет нам за жизнь.
Жизнь-копейку, жизнь-индейку.
Кареглазую корейку.
А цыганка даст совет:
"Лонжерона лучше нет".
А мы сами верим свято
В запах воблы, запах мяты.
Сами скажем вам за жизнь:
"Эй, чудак! Прими! Подвиньсь!"
"А кудой подвиньсь?"
"Тудой!"
Вот так жизнь!
Запах крови с резедой!"
Никогда меня живьем…
Поклонюсь я батюшке царю,
Поклонюсь царице.
И за все благодарю,
Что со мной случится.
А случится дождь и зной,
И хандра и радость,
Вдохновенье и запой,
Горечь или сладость.
Стану я благодарить
Отчий край заветный,
Песни петь и водку пить:
Их в стране несметно.
Жарко женщин целовать
И грубить мужчинам,
Богохульствовать как тать.
С виду – благочинный.
Разливаться соловьем
Рано на рассвете.
Верить: где-то отчий дом
Мне окошком светит.
Сквозь пургу и дождь шагать,
Кланяясь боярам,
Зная, что меня отец и мать
Породили ярым.
Сочинять хорей и ямб,
И скользить паркетом,
Уходить от блеска рамп
К солнечному свету.
Плыть над лесом и жнивьем:
Путь мой долог.
Никогда меня живьем
Не захватит ворог…
В звании зэка
По дороге, по старой дороге,
Куда нет нам давно уж пути,
Пробираются милые дроги,
От которых мне не уйти.
Вдоль обочины стройные ели
И потоки смолы на восток.
Я стою и грущу как Емеля,
глухаря обнаруживший ток.
Глухариные шашни известны:
Сердце в пляску, а слух на замок.
Я кричу, я и плачу: не местный,
Но судья оглашает мой срок.
Завершается буйная песня.
Молодца под конвоем ведут.
Жил в Бывалово, жил я на Пресне,
а теперь мне положен редут.
Крепко спаян кирпич каземата:
Кладка твердая – на века.
Пребывать мне от даты до даты
В зоне доброй во званьи зэка.
Плач вдовы
Я по листьям осенним и жухлым
Прошагала десятков шесть лет.
В тихом доме былинном и утлом
Почернел наш старинный браслет.
Мы прощались с тобой на восходе.
Уходил ты, мой милый, в рассвет.
Коростель нам пропел в огороде
Про разлуку крамольную лет.
Сыч за горкою ухнул угрюмо,
Прогремела зараза-гроза.
Власть пробуркала в радио умно,
А из глаз покатилась слеза.
Повязала платок я багровый
И ребяток прижала к груди.
Ах соблазны! Ах годы-оковы!
Только, любый, меня не суди!
Как не сладко мне было на свете,
Знает горькая травка-полынь.
Хуже муки и лютее смерти
Ложа нашего зимняя стынь….
БОЮСЬ НЕ ПЕРЕД БОГОМ…
Боюсь не перед Богом,
А перед людьми остаться в долгу.
Бог простит, надеюсь, во многом,
Они не простят ни другу, ни врагу…
И слов здесь не надо лишних:
Словами измазана грудь.
Все знает про нас Всевышний:
Отдай долги и отправляйся в путь.
Господь снабдил людей разумом, но не приложил инструкции как им пользоваться…
Сергей Донец
Снежная роза
Цикл стихов
Городской этюд
Улица Мира. Маски в снегу.
Окна в узорах. Навязчив
шпиль каланчи на речном
берегу -
как поднебесия хрящик.
Каменный мост. Фонари в забытьи.
Реквием постепенный -
тело холодное чёрной
ладьи,
выгнутое трёхступенно.
Желтые окна - карты вразброс -
ломберное пространство,
из смеха склеенное
и слез,
рыцарства и хулиганства.
Прости
Прости за то, что был жесток
и за пустые разговоры,
и за охрипший водосток -
как за довесок в нашем горе.
Цикл Каравая Манчарова
В твоих перстах ручка от зонтика.
Ты оглянулась.
Я думал: нож для разделки трески.
Шажок за продмаг и табличка зоо
папскою буллой -
в нутро моей первобытной тоски.
Еще в губах папироска дальняя.
Ты засмеялась.
Я грезил: любовь заглотнула снасть.
Толково, как сексуальность Далева,
сосковоалою
дамой бубновой на ломберном в масть.
В ушах вербальные волны выгнуты:
Ты упражнялась.
Я ждал золотобагряных: апо и феоз -
как ждут веками обещанной выгоды,
когда над вокзалом
сияние труб, фонарей, фарисеев и слёз.
Западня
Стоит беда среди двора -
не обойти и не объехать,
как с неба павшая гора,
как при облаве волчьей веха.
А я пытался не навлечь
объятий роковой десницы,
но голова слетела с плеч,
и жизнь моя мне только снится.
Мне снится прежнее житьё
и луч весенний без печали,
полей осеннее шитье
и бег зимы в ее начале.
Мне снятся храмы на закате,
волхвов рысистые глаза,
за князя Игоря расплата
и дуб сразившая гроза.
- Дай боже силы до утра:
надежда - слабая утеха...
Стоит беда среди двора -
не обойти и не объехать,
Лесной пленэр
Я видел день -
он начинался солнцем.
Я видел ночь -
она с луной пришла.
Краснела кровью
клюква на болотце,
плащом серебряным
накатывалась мгла.
Молчальник лес,
объятый тишиною,
о чем шептался
листьями берез,
и что пророчил
ветер надо мною,
ладонями моих
касаясь слез…
***
Пройдут - как отболят года,
речным песком иссякнут годы.
Любовью будет молода
весной ожившая природа.
И солнцу - беспощадно печь,
а снегу - покаянно таять.
Тогда о чем вся эта речь?
У жизни нет конца и края!
Колокол
Зачем же Запад так жесток:
уходят парни на восток.
Не жить уходят - умирать,
пойми, доверчивая мать.
Зачем, о милости забыв,
у этих гор один мотив -
как вой шакала при луне
и о тебе и обо мне?
Зачем же детская слеза?
Зачем растоптана лоза?
До наступленья темноты
пойми: сегодня он, а завтра - ты!
Николаю Рубцову
Я полюбил бы Вологду
за одного Рубцова -
за строк бегущих золото
над трелью бубенцовой.
За взгляд и боль страдалицы -
звезды полей. Зело -
за грех исповедальницы,
в себя вместившей зло.
За ночи над тайгою
В потоках жгучих слез,
тоску в собачьем вое
под перестук колёс.
За Никона темницу -
воспетый монастырь,
за то, что часто снится
Никола - богатырь.
Святой Никола снится -
руками в Млечный путь,
а на ладони - птица -
мизинца больше чуть.
За то, что знаю птицу -
развенчан соловей.
.Я пью и не напиться
ветров страны моей.
Утро любви
Во мне любви
прорастает утро.
Рассвет ресницы
сдвигает с глаз.
Я жажду жить
влюблёно и мудро,
словно творец
в наивысший час
Лимоны щёк
у любимой алый
вишнёвый и пьяный
малюет сок.
Глаза,
напоённые небом пиалы,
огнём голубым
зажигает Восток.
Сон
Снилось чудо:
в сиянии лунном,
звёзды глаз
обращая ко мне,
ты смеялась
красиво и юно -
так, клянусь,
не бывает во сне!
Поцелуем
меня обжигая -
где душа,
а где губы - в огне.
Ты любила меня,
дорогая -
так, клянусь,
не бывает во сне!
Каждый вечер,
прощаясь навеки,
когда лебедь
кричал в вышине,
я роднее
не знал человека -
так, клянусь,
не бывает во сне!
Ностальжи
Прошло немало
лет с тех пор,
но в каждой
женщине случайной
я Ваш ищу
знакомый взор
как отраженье
розы чайной.
Давно
за стрелкой тротуара
в тот вечер
Ваш растаял след,
но не слабеют
Ваши чары:
тому есть
множество примет.
Хоть нет страны,
где мы встречались.
Перекрестили
города
и парк,
в котором нас качали
упруго
вальсы у пруда.
***
Ты сказала, осчастливишь.
Я ответил: ?Бог с тобой!?
На листах я выткал лилий
факел жёлто-голубой.
Ты сказала, пожалеешь.
Я ответил: ?Никогда!?
И на ночь звезду наклеил
и светила мне ЗВЕЗДА.
***
Помнишь птиц,
Рассекающих просинь,
помнишь леса
прощальную речь,
помнишь дни,
уходящие в осень,
помнишь горечь
чарующих
встреч?
А я помню
упругие губы,
заколдованность
помню лица
и гадание:
?Любит - не любит??
под ворчанье незлое
скворца.
На той тропе
Навек потеряна
заколка роговая,
еще хранящая
все запахи волос,
на той тропе,
где встречей роковою
два наших одиночества
сплелось.
Уже давно
цикады те пропали,
что песни сонные
нам пели по ночам,
и мы с тобою
у судьбы в опале:
любви сгорела
тонкая свеча.
А может быть,
всё это ещё проще -
как будто ты
привиделась во сне,
и потому под сенью
тихой рощи
твоих шагов
не слышно по весне –
там,
где ручей
глаза свои полощет
и длинные молитвы
шепчет мне.
Тополиный лист
Я с тобою сегодня груб
и на ласки любви не гож:
ты моих не касайся губ,
в сердце струны, прошу, не тревожь.
Я тоскою вчерашней пьян:
оттого так пел соловей,
и закат растекался от ран
на виски куполов церквей.
Оттого танцевала ночь
башмачками чужих услад.
Даже ты не могла помочь:
наступала пора расплат.
Тополиный кружился лист -
как бескрылому не суметь.
Одинокий страдал солист,
выдувая шальную медь.
У окна
Свет в окошке
маячит медный.
За окном
на столе - цветы.
Долго-долго
огонь не меркнет.
Знаю-знаю: читаешь ты.
Ностальгическая примета
в окружении пятен слёз -
меж листами
приветом лета -
лепестки
затаились
роз.
***
Топ да топ - шаги по переулку.
Скрип да скрип - ты вынула шкатулку.
Март не май, но месяц тот, что надо:
каждой даме по мимозе жёлтой на дом.
Чмок да чмок - сотри свою помаду.
Тук да тук - сердечко у солдата.
Цок да цок - богемское стекло.
Было грустно, а сейчас светло.
***
Сквозь твою голубую вуаль
изумрудные вижу ресницы.
Ты царицею бросила: ?Жаль?.
Это ?жаль? - как осеннее Рица.
Осень
Закончилось красное лето -
начало сезона дождей -
и милая прячется где-то
от веры в людей и вождей.
Весна еще будет когда-то,
а осень колдует уже
на выкройке поля кудлатой
вороной в одном неглиже.
Заброшена радость качелей,
упрятана муза в суму,
и дом мой трубою нацелен,
как крейсер в балтийскую тьму.
Последнее соло
Вижу, вижу холодное пламя
твоих глаз, как сияние спиц
колесницы, проплывшей над нами
чередою из прошлого лиц...
Плачу, плачу в созвездии белом -
перед небом творящим истец.
Вьется память усталого тела
над осколками наших сердец.
Слышу, слышу биение пульса
у пригорка ладони со льда -
той, которой уже не коснуться
мне губами нигде никогда.
Плачу, плачу в кружении белом -
перед небом творящим истец.
Вьется память усталого тела
над осколками наших сердец.
Ближе, ближе последнее соло
моих чувств. Нагадал коростель
сонный край заповедного слова
и его пурговую постель.
Плачу, плачу в мерцании белом -
перед небом творящим истец.
Вьется память усталого тела
над осколками наших сердец.
Снежная роза
Снег безумный целует в губы,
розой белою льнёт к устам,
розу красную он погубит,
если розу сорву я вам.
Мне сорвать бы снежную надо,
коль к исходу идёт апрель,
среди позднего снегопада
разметавший свою постель.
***
Сизари вы мои...
Сизари вы мои, сизари,
где же с вами родство я утратил
и зачем, полюбив январи,
я сестер не дождался и братьев?
- Посмотри на меня, посмотри:
может, брата узнаешь по крыльям, -
кто-то в сердце стучит изнутри.
А я знаю: напрасны усилья.
Вы простите меня, сизари:
не узнать, не угнаться за стаей,
я разбился еще до зари,
белым облачком в небе растаяв.
Руки Мадонны
Я беру лист бумаги и пишу о тебе,
О твоих, как мечта, полу - сжатых ладонях.
Кровь по венам стучит, как вода по трубе,
Или нет – как металл за окошечком домны.
Так неспешно бледнеет от строчки к строке
Синева моих быстрых, отточенных перьев.
Вьюсь удавом по тонкой лиане – руке,
Как тот змей – искуситель, трусливый и нервный.
Пробил час и второй. Был рассвет и роса.
Где – то гром прогремел неумелый устало.
Лишь потом на лугу засвистела коса
И уже не казалось усердие лезвия малым.
Счет пошел на тела и на тысячи глаз
Насекомых, живущих по травам.
Свет от радуги, вспыхнув, за горкой погас –
Будто кто – на небо выдвинул раму.
А в той раме небесной – неспешный полет
Несравнимых ни с чем двух воздушных ладоней…
Я пришел как на Кристи – на призрачный лот –
Не достать, но постичь, не купить, но воспеть
Совершенство твое, о, Мадонна!
Вино Изабеллы
Плачет август вином Изабеллы
И сияет закатами дней.
Род занятий мой черный и белый
Среди полымя, между огней.
В суете, в лично приданной муке
Бьюсь как рыба – зрачками об лед,
Постигая успешно науку,
Воспевать уходящих в полет.
Поднимаюсь с последнею силой
Над янтарной слезою сосны.
Понимаю: извечно бескрылый,
Бесталанные вижу я сны.
Но надеюсь, однажды приснится
Мне такое, что жил я не зря.
И с последними криками птицы
Встречу первый рассвет сентября.
Я узнаю ушедшие лица,
И ладони достану рукой.
Будет осень – вся в золоте - длиться
Вечно – странно как праздник какой.
В поисках смысла
Через ночь, через красные числа,
По ручью из чернильных кровей,
По бурунчикам взбредивших мыслей
Я бумажных пустил голубей.
Там вожак подобрался сердитый,
Но красивый – глаза разорвать:
То ли мать у него Афродита,
То ли муза приемная мать.
Он жемчужную вытянул шею,
Чтобы стая была на виду.
Его крылья, от крови рыжея,
Лишь чужую разводят беду.
Бьется голубь с потоками смысла,
Словно истину скрыла гора.
Голубиная стая зависла
Между смыслами зла и добра.
То не птицы гуляют по тундре –
Стаи смыслов, на ладан дыша.
Sic tranzit gloria mundi -
Заплутавшая стонет душа.
25 ноября 2000год
Памяти М. Сопина
Отмучилось, отмаялось, затихло
Худое тело в юдоли борьбы.
Остались не оторванные числа
На календарике страдалицы судьбы.
Душа металась, покидая тело,
Как - будто птицей вырывалась вон.
Помедлив для начала, полетела
На долгий колокольный звон.
За той душой спешили чьи-то души
Почетным караулом, рядом в ряд.
Небесный клекот был слегка приглушен,
Настроившись на самый высший лад.
Цветы, деревья, домики и храмы
Внизу теперь. Над ними - горние холмы.
Взошедши, радуга казалась частью рамы
Картины Света воскрешения из Тьмы.
20 июня 2004 г.
Дом в развале
Дом в развале,
Как сердце в разломе.
Кожа – старых обоев куски.
Чьи-то тайны теперь на балконе
Как голубок питают с руки.
Рвутся тайны сырой занавеской,
Унитазом настырно гремят,
Их немало ушло в арабески
И молчанием стало ягнят.
В одиноком застыло комоде,
Нанизалось на лезвия бритв.
Перешло на полынь в огороде
И в предания вепсовских битв.
Окоемы синеют в проемах,
Паутина рисует судьбу.
Чьи-то слышатся тихие стоны,
Ветер воет шакалом в трубу.
Тени предков скользят черепицей,
Осторожно в окошки стучат.
В зеркалах прячут синие лица
И зовут постаревших внучат.
Пересохшими пальцами тычут
В пожелтевшие фото семей.
Все ушли: кто на бал, кто на кичу,
Не дождавшись своих саломей.
Загрустили фигурою в сквере,
Покрасневшею стали листвой.
Кто-то лагерной пылью развеян.
Кто-то в памяти чьей-то живой.
Не качай головою, избушка.
Все предметы забудь и задвинь.
С каждым стулом и рваной игрушкой
Отошла, отчирикала жизнь.
13 09 2006 г.
Мир Олив
Над Галилеей дождь.
На полустанке – слякоть.
Состав пробила дрожь.
Осталось лишь поплакать
И завернуть узорным
Испуганный овал:
Да здравствует валторна,
Зовущая на бал,
На праздник жизни нашей,
На мир среди олив.
И пусть мы будем краше,
А бог наш – терпелив.
13 09 2006 г.
Как прекрасно вино!
Как прекрасно вино!
А как оно мочит
Мой иссохшийся свод,
Словно я в Сочи
Или на фоне Минвод,
Не имеющий мочи,
Пью, не жалея свой пищевод!
И рыдаю под блюз,
Маленький, толстенький карапуз,
Хулиганьчик поганый
На фоне магнолий,
Зажигаю с обмана,
С краюшки доли
Всех прелестниц подряд,
Как какой-нибудь гад,
Нахватавшийся воли
И спустившийся в ад.
Ах, как там хорошо!
Где мы все голышом:
Рядом в ряд, рядом в ряд…
Адвокатская баллада
Фемида, милая, открой
Глаза с зеленой поволокой.
Я не твоих чудес герой:
Я в поле путник одинокий.
Когда сквозь мантий строгих строй
Под взгляд суровой прокурорши
Иду судебною порой,
То самый сладкий мед прогорший.
Но миг короткий и процесс
Струится речкою привычной.
Удачно выявлен эксцесс.
Судьей злодей допрошен лично.
Терпило склонен к мировой.
Судебный пристав мирно дремлет.
Седой склонившись головой
Моей мамаша речи внемлет.
И вот решительный момент:
Суд удаляется за стенку.
Конвоем выведен клиент.
Дрожат предательски коленки.
Не знаешь в споре: не/чет – чет.
А взять должна бы справедливость.
Звучит сурово: ?Суд идет!?
И уповаешь лишь на милость.
В резолютивной части вор –
Сюда приходят не за милостью –
Типичный слышит приговор:
?Казнить нельзя помиловать?…
Фемида, страсть моя, ответь,
Когда с очей спадет завеса?
Звучит лишь эхо: ?еть, еть, еть…?,
Как приглашенье к политесу…
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Спят елки за углом…
Спят елки за углом, лесная нечисть спит.
Звезда экранная слетела с верхотуры,
Еще не понимая, дура,
Какой ее воспел пиит.
А где-то вечный бал.
И не случайны встречи,
И ласковые речи
Под музыку цимбал.
Там, что ни звук, то странность:
И никому на свете
Не знамы вздохи эти-
Эзотерическая данность.
Портреты в интерьере,
Лекало на фелони -
Как белки на ладони:
И ни любви, ни веры…
Давиду Марковичу Гоцману посвящается…
Елка. Новый год. И свечи.
Старый год судьбой помечен.
Сверстан в строки
Чьим-то сроком,
Чьим-то голосом - в судьбу.
Дымом сизым сквозь трубу,
Кровью алою артерий,
Тихим счетом бухгалтерий...
Вышел крошка на пленэр
Как заправский кавалер.
А Ривьера -хвать за грудь:
"Ты меня не позабудь!
Я хоть сука, но в фаворе
И гуляю на просторе
Ем и пью на хрустале,
В январе и феврале.
Но наступит месяц март.
Воровской исчезнет фарт.
Приношение мимоз
Не заменит алых роз.
Молдаванку на Привозе,
Фимы бывшую занозу,
Не признает даже Гоцман -
одесситов бывший лоцман.
И накроет медным тазом
Век грядущий урок разом,
А с ворами заодно
Всех соседей за окном.
И всплакнет Утесов старый
Дерибассовским сараем.
Ришелье поднимет кисть,
И расскажет нам за жизнь.
Жизнь-копейку, жизнь-индейку.
Кареглазую корейку.
А цыганка даст совет:
"Лонжерона лучше нет".
А мы сами верим свято
В запах воблы, запах мяты.
Сами скажем вам за жизнь:
"Эй, чудак! Прими! Подвиньсь!"
"А кудой подвиньсь?"
"Тудой!"
Вот так жизнь!
Запах крови с резедой!"
Никогда меня живьем…
Поклонюсь я батюшке царю,
Поклонюсь царице.
И за все благодарю,
Что со мной случится.
А случится дождь и зной,
И хандра и радость,
Вдохновенье и запой,
Горечь или сладость.
Стану я благодарить
Отчий край заветный,
Песни петь и водку пить:
Их в стране несметно.
Жарко женщин целовать
И грубить мужчинам,
Богохульствовать как тать.
С виду – благочинный.
Разливаться соловьем
Рано на рассвете.
Верить: где-то отчий дом
Мне окошком светит.
Сквозь пургу и дождь шагать,
Кланяясь боярам,
Зная, что меня отец и мать
Породили ярым.
Сочинять хорей и ямб,
И скользить паркетом,
Уходить от блеска рамп
К солнечному свету.
Плыть над лесом и жнивьем:
Путь мой долог.
Никогда меня живьем
Не захватит ворог…
В звании зэка
По дороге, по старой дороге,
Куда нет нам давно уж пути,
Пробираются милые дроги,
От которых мне не уйти.
Вдоль обочины стройные ели
И потоки смолы на восток.
Я стою и грущу как Емеля,
глухаря обнаруживший ток.
Глухариные шашни известны:
Сердце в пляску, а слух на замок.
Я кричу, я и плачу: не местный,
Но судья оглашает мой срок.
Завершается буйная песня.
Молодца под конвоем ведут.
Жил в Бывалово, жил я на Пресне,
а теперь мне положен редут.
Крепко спаян кирпич каземата:
Кладка твердая – на века.
Пребывать мне от даты до даты
В зоне доброй во званьи зэка.
Плач вдовы
Я по листьям осенним и жухлым
Прошагала десятков шесть лет.
В тихом доме былинном и утлом
Почернел наш старинный браслет.
Мы прощались с тобой на восходе.
Уходил ты, мой милый, в рассвет.
Коростель нам пропел в огороде
Про разлуку крамольную лет.
Сыч за горкою ухнул угрюмо,
Прогремела зараза-гроза.
Власть пробуркала в радио умно,
А из глаз покатилась слеза.
Повязала платок я багровый
И ребяток прижала к груди.
Ах соблазны! Ах годы-оковы!
Только, любый, меня не суди!
Как не сладко мне было на свете,
Знает горькая травка-полынь.
Хуже муки и лютее смерти
Ложа нашего зимняя стынь….
БОЮСЬ НЕ ПЕРЕД БОГОМ…
Боюсь не перед Богом,
А перед людьми остаться в долгу.
Бог простит, надеюсь, во многом,
Они не простят ни другу, ни врагу…
И слов здесь не надо лишних:
Словами измазана грудь.
Все знает про нас Всевышний:
Отдай долги и отправляйся в путь.
Метки:
