Из романа о Серафиме Саровском

РОМАН О СЕРАФИМЕ САРОВСКОМ

КРЕСТНЫЙ ХОД

(Глава восемнадцатая)

И вновь на Вознесенской горке,
Арене злобы и любви,
На сердце трепетно и горько
От света храма-на-крови.
И снова с нами Божья милость,
И греет, и уносит ввысь.
Здесь времена соединились,
И судьбы русские слились...

По-своему уральцы жили. —
Когда во славу зла всего
Здесь православие казнили
С тем, кто удерживал его.
И славу новую стяжали —
Тайга, гранит, уран, металл,
Когда опорный край державы
Опорой для безумцев стал.
В братоубийственной гражданской,
И в трудовом рывке крутом,
И в роковом сраженье адском
С паучьим фюрерским крестом.
И даже в саморазрушенье,
Когда Союз и сник и скис,
И, как возмездие и мщенье,
Над новой Русью встал Борис.

Тут испокон свои скрижали.
И то, читатель, — посмотри:
Со всей Руси сюда бежали
Бандиты, воры, бунтари.
Тут и работный люд особый,
Лихой, талантливый народ.
Ты не уважь его попробуй,
К другому тут же перейдёт.

Но час настал. На Вознесенке,
Оплоте злобы и любви,
Встал за предвестником Спасенья
Храм всеуральский на крови.
А если точно — всероссийский,
Поскольку православье здесь
Сегодня набирает силы,
Ломая атеизма спесь.

Ты ведал, наш пророк белёсый,
Что в яростной борьбе с собой
Здесь, только здесь славяне-россы
За веру главный примут бой.
И только здесь сопротивленье
Проявит злее свой накал,
И только здесь его паденье,
Среди седых уральских скал,
Великим знамением станет,
Что он возьмёт желанный верх,
Что он созреет и настанет,
Последний православный век!

* * *

Ну, а пока и в интернете,
И в жизни вера не в чести.

?Кто крестные прогулки эти
Придумал, господи прости!
Прошло сто лет. По мне и двести,
Да пусть и триста лет пройдёт.
Какая память? Много чести.
Совсем с ума свихнул народ.
И патриарх, уж старец старцем,
А ведь туда же, смех один.
Перед Николкой-Самозванцем
В пыли истории валяться.
Какой он, право, властелин…? —

Увы, на православном сайте
Мне эти встретились слова.
И вы, читатель, тоже знайте,
Пока жива она, жива,
Атеистическая злоба,
Атеистическая месть.
И всё грязна, и твердолоба.
И не хотелось бы, да есть.

* * *

Читатель! Снова мы на горке,
В объятьях скорби и любви.
В душе и трепетно и горько
От света храма-на-крови.
Идёт ночная литургия,
И снова столько здесь людей,
Как будто матушка Россия
Пришла сюда с бедой своей.
Пришла, увы, не вся, но всё же.
Пришла. Стоит. Рассвета ждёт.
Скорбит. Клянёт себя, быть может.
И вот рассвет. И крестный ход.
И величавые хоругви
Слегка колышутся в руках,
И звёзд мерцающие угли
В чуть побледневших небесах.

До Ямы Ганиной дорога
И не проста, и далека.
Плывёт размеренно и строго
С дорожным посохом рука.
Поток народный возглавляя,
Идёт владыка всей Руси.
Судьба у пастыря такая,
Вести народ по мере сил.
Вести сквозь беды и печали,
Сквозь ложь и откровенный бред,
Чтоб правду Божью примечали,
Чтоб отличали тьму и свет.

И кажется ему сегодня,
Что в серой жизни, наконец,
Небесная любовь Господня
Коснулась множества сердец.
Идущих тысячи, и каждый,
Собой убитых заслоня,
Не просто хочет, — рвётся, жаждет
Их смерть примерить на себя.
И в сердце это ощущенье
Не заглушить, не превозмочь.
И длится скорбное движенье.
И, отступая, тает ночь.