Римская мотоциклистка

Музейные курицы

По паркету вечерних залов ходят вечерние курицы.
За окном замолкает улица,
и становится вдруг темно.
и тогда их пускают к портретам
кутузовских генералов,
и снова средь темных залов
они ходят зимой и летом.
Вот Раевский, а вот Кутайсов,
а вот... Пора нести яйца.
Прошлым великим оплодотворенные,
под шорох шляп с петушиным плюмажем,
под ветра гудящее веретено,
несут аж четыре десятка на завтрак
от всех героев Бородино.

Римская мотоциклистка

Маленькая римская мотоциклистка,
черный шлем, сползающий на ресницы,
голосом и глазами объясняла мне терпеливо,
как пройти на улицу Барбьери.
Она объясняла маршрут в деталях,
мотоцикл ревел и ее ревновал,
но она продолжала, оттачивая вокал,
и все ясней становились дали,
где кроны сосен во мгле шумели,
и все ясней становился путь,
мой путь до улицы Барбьери.

Монгольский воин

Вылетело навстречу
страшное на колесах,
страшное на копытах -
серый монгольский воин
в стрелах, мечах и косах,
тщательно заплетенных,
выкрашенных хной.
Серый монгольский воин,
словно сосуд пустой,
создан из белой глины,
пламени и воды,
эхо большой равнины,
дух Золотой Орды.

Чио Чио Сан

Я бы не оставил Чио Чио Сан...
Она бы родила мне не менее пяти
полуевреев-полуяпошек,
я так любил бы всех веселых крошек,
сам был бы счастлив, чуток, терпелив,
и вскоре бы увез их в Тель-Авив.
И там бы мы осели навсегда,
оставив сумрачный тяжелый Нагасаки.
И тогда
Мы б не подверглись ядерной атаке
и мести бешеных безумных пинкертонов,
под солнцем Господа живя и подрастая.
Там у небесных врат, границы рая,
я рай земной вкушал бы и
во мне бы деспот был и был султан османский,
персидский царь и крымский хан...
О, бесподобная Чио Чио Сан,
ты знай, что вечно над тобой
звезда счастливая сверкает
и неба цвет навеки голубой.
О, как бы я мечтал войти в реальность ту
назло тоске, назло отчаянию и грусти.
Но сам Пуччини вряд ли пустит
в храм той трагедии великой,
пусть даже с направленьем МИДа,
меня с моей звездой Давида,
шестиконечною звездой,
спасителем японки милой,
японки молодой.