В отсутствии любви

***

Приняв любовь как Божий дар,
ты сам становишься любовью.
Летишь по жизни как Икар,
склоняя крылья в изголовье.

Любовь – единственный удел,
и нет во всей вселенной места,
где б ей положен был предел,
не родилась ещё та бездна.

А если растворится в дым –
душа болит и убывает,
но никогда, увы, пустым
то свято место не бывает.

Когда от нас уйдёт любовь –
там остаётся яма, норка,
его заполнит грусть и боль,
жизнь без порыва и восторга.

Какой-то холодок в крови,
пустые думы до рассвета...
Нам жить в отсутствии любви –
как жить без воздуха и света.

***

Нет тебя, нет… повторяю вновь.
И всё никак не пойму –
кому же тогда – моя любовь?
И сама я тогда – кому?

Значит, верный ответ – не быть,
если кругом одна.
И в полнолуние – волком выть
в чёрный квадрат окна.

Значит каштан не случайно жёлт,
листья его гниют.
И с тех пор, когда ты ушёл –
птицы мне не поют.

Но прилетала ко мне в окно
птица в одно из утр.
Помню её на боку пятно,
пёрышек перламутр...

Всюду со мною рук твоих шёлк,
шелест незримых крыл,
как далеко бы ты ни ушёл,
что бы кто ни говорил.

***

Спрашивала, спрашивала, где же мой любимый,
у ветлы и ясеня, лебеды, крапивы,
камни раздвигала я слабыми руками,
взглядом проникала я в щель меж облаками.

Нет нигде любимого, говорили все мне,
нет нигде любви его – обойди всю землю.
О тоска острожная, мир пустой и хлипкий
без плеча надёжного, без родной улыбки.

Да, есть сны и знания, письма и портреты,
и воспоминания, как пришёл ко мне ты,
только всё же то потом заменить не сможет
ни ночного шёпота, ни горячей кожи.

Жить не стало стимула, всё вокруг убого.
Где искать любимого, я спросила Бога.
Бог сказал, не спрашивай, потерпи лишь малость.
Всё, что было страшного – позади осталось.

***

Я устала от с собой боренья,
пусть мне снова молодость соврёт,
промелькнув в глазах, в стихотворенье,
что никто не бросит, не умрёт.

Пусть опять ко мне прибудет судно
в красных как от крови парусах.
То, что высоко и неподсудно –
мне откроет щёлку в небесах.

Дважды в реку, пусть она кровавой
станет для нарушивших закон.
Нахлебаюсь сладкою отравой,
всё, что есть, поставивши на кон.

И тогда, секрет узнавши главный,
отряхнув со щёк морскую соль,
я смогу из горькой Ярославны
превратиться в юную Ассоль.

Где-то тень её доныне бродит...
Молодость, вернись хоть на часок.
Пусть опять лесок заколобродит
и тела впечатает песок.

Холодно… А вот уже теплее…
вот уже ты близко, горячо…
Словно я иду по той аллее,
опираясь на твоё плечо…

***

По компу музыка без звука –
полночный час, соседи спят...
Жизнь без тебя – такая мука,
родного с головы до пят.

Твой взгляд с портрета и с фейсбука –
мне как танталовый глоток,
как эта музыка без звука
или без запаха цветок.

Когда тебя во сне я вижу –
как без меня там одинок,
то потолок уходит выше,
земля уходит из-под ног.

И я лечу к тебе сюрпризом
над миром, что бездарно спит...
Мне никакой закон не писан –
ни притяженья, ни орбит.

***

Заметают вьюги милый след,
и деревья тянут в небо руки.
Беспросветный снег летящих лет,
ветряные мельницы разлуки.

Долгою педалью звуки длить,
отдаваясь радости, беде ли,
злое одиночество делить
с ласковыми крыльями метели.

Чтоб она меня заволокла
и запеленала в белый кокон,
чтобы дожидаться там тепла
за холодной изморозью окон.

Если разойдётся жизнь по шву,
если невозможное случится –
я свою любовь переживу
и забуду ямку под ключицей,

это значит – сердцу изменя,
унесётся прошлое на льдине,
это значит – больше нет меня,
холода и вьюги победили.

***

За пределами любви – мрак и холод.
За пределами любви – беспредел.
Там Наташи первый бал правит Воланд.
Там безрыбье добрых дел, душ и тел.
Там по ласковым словам вечен голод.
Одуванчик их давно облетел.
?
За пределами стиха – пусто-пусто.
За пределами стиха – жизнь глуха.
Там неведома летальность искусства
и шестое чувство там – чепуха.
Там не смог бы говорить Заратустра.
У души б не развернулись меха.

***

И с горечью подытожим:
никто уже не придёт.
Никто никому не должен.
Никто никого не ждёт.

Всё сгинуло в чёрном люке
и нет ни души вокруг.
Никто никого не любит.
Никто никому не друг.

А как бы хотелось сбросить
все заново со счетов...
Никто никого не бросит.
И каждый любить готов.
?
***

Надежда порою к нам ластится,
раскидывает умишком.
Подсовывает нам счастьице,
коротенькую любвишку.

Не надо уродовать замысел,
того, что задумано Богом.
Ведь будем когда-нибудь там мы все,
где выйдет подобие боком.

?Величие замысла – главное?, –
делился с Ахматовой Бродский,
в погоне за музой и славою
свой путь совершая геройский.

Что не отвечало величию –
всё вынесено за скобки,
родного, ранимого, личного
отброшены напрочь осколки.

Не надо уродовать замысел
упорством или усердьем.
Ведь Там сохраняются записи
того, что диктуется сердцем.

***

Я за тебя стакан гранёный –
до дна, но только и всего...
Ты мой чужой и отстранённый,
хотя люблю как своего.

Но не ведись на опус лестный –
он не том, что мы близки.
Ты мой соломинка над бездной,
заслон от боли и тоски.

Стучится вымученный ветер
в моё закрытое окно.
А я одна на белом свете,
жизнь положила под сукно.

И только листья на балконе,
забившись в дальние углы,
напомнят мне его ладони,
как были нежны и теплы.

***

Сколько было всего – не забыла,
вспоминаю с улыбкой порой.
О вы все, кого я так любила –
рассчитайтесь на первый-второй!
?
Далеко это от идеала,
сознавала, и всё же – молчи, –
но лоскутное то одеяло
согревало в холодной ночи.
?
Со вселенной по нитке непрочной,
не морочась стыдом и виной, –
вот и голому вышла сорочка
и отсрочка от тьмы ледяной.

***

Вместо вина – запиваешь виной
чёрствость любвей усталых...
Вместо одной — большой и родной –
много чужих и малых.

Но это лучше, чем пустотой
сердца ларец заполнить.
Если нет той единственной, той,
что нам до смерти помнить.

Бога бесплодьем души не гневи,
чувство сильнее долга.
За неимением главной любви
разных люби недолго.

Как лоскутки собери их и сшей
в тёплое одеяло.
Ибо в ночи не согреться душе
холодом идеала.

Пусть неумело ты, но, как могла,
счастье своё лепила...
Бог ведь не спросит: себя блюла?
Спросит: а ты любила?

***

Ты любила, была, копила,
но судьба учиняет шмон.
Каждый шорох пустого пыла
ей преступен, дешёв, смешон.

Вычищает мои заначки,
что таила на чёрный день -
все кусочки, клочки, заплачки,
строчек трепетных дребедень,

вычищает все закоулки,
все укромные закутки,
и несбывшиеся прогулки,
и засушенные цветки,

недоученные уроки,
недовымершие друзья,
и надежд неизжитых крохи,
и все мысли о чём нельзя…

Чтоб осталась душа, пустуя,
без сиянья бесслёзных глаз -
всё под корень, под нож, вчистую -
обнуленье, грабёж, коллапс.

На границе души и тела -
беспощадное: хенде хох!
Мало ли чего ты хотела.
Мало ли чего хочет Бог.

***

Да, жизнь такая, селяви –
в обломах и промашках.
И ищем мы слова любви
в сиренях и ромашках.

Не от того, кто был жесток,
в любви пигмей и хлюпик.
Но каждый пятый лепесток
шептал о том, что любит.

Он слаще пения сирен –
тот шёпот еле слышный.
Как хорошо, что есть сирень
и лепесточек лишний…

***

Одуванчик — не пышная роза,
не гортензия и не пион.
Но прогалы бесцветности прозы
может также заполнить и он.

Не гляди на его худосочность,
хоть он взгляда и не поразит, –
обесточенность, обесцветочность
нашей жизни уже не грозит.

Чуть подуешь – и пух облетает,
остаётся один черенок.
И подумаешь, душу латая,
что он так же, как мы, одинок.

Без ответа, любви и привета
ждём дыханья чужого и мы,
и летим как пушинки по свету,
как предвестники скорой зимы.


Шуточка

Ах, Наденька, как ты с горы летела,
от страха ни жива и ни мертва...
Ты так тогда отчаянно хотела
услышать вновь те главные слова!

Впервые мне пропел их в уши ветер.
Сказал их Чехов. Прочитал отец.
И я ждала, когда же мне на свете
всерьёз их кто-то скажет наконец.

Ты мне шептал их много лет ночами,
но вот ушёл и те слова унёс.
Всё кажется пустыми мелочами
без этих слов, сияющих от слёз.

И до сих пор я вслушиваюсь в ветер,
что воет по ночам как свора псов:
?… люблю, люблю… ты лучшая на свете...
расслышь меня сквозь хоры голосов...?.

***

Любовь нечаянно спугнула.
Она была почти что рядом.
Крылом обиженно вспорхнула,
растерянным скользнула взглядом

и улетела восвояси,
как? ?кыш? услышавшая птица.
Мне Божий замысел неясен,
мне это всё не пригодится.

Зачем, скажи мне, прилетала,
куда меня манила песней?
А вот ушла, и? сразу стало
бесчувственней и бесчудесней.

***

Есть запись в паспорте и снилсе –
где ясно, кто, когда и где.
А если ты мне лишь приснился –
то запись вилами в воде.

Искать тебя – что ветра в поле.
Сон — не улика и не факт.
И отпускаю я на волю
невстречи нашей бесконтакт.

Сон беспричинный и недужный,
его записываю в спам.
Лети, как поцелуй воздушный,
неприкоснувшийся к губам.

***

Я жду тебя — не важно где и сколько.
В сметане приготовлю карася.
Кормить тебя мне радостно, вот только
любить нельзя.

Придёшь — к тебе на шею не бросаюсь.
Любить нельзя, ведь мы с тобой друзья.
Губами лишь слегка щеки касаюсь.
Любить нельзя.

Спрошу потом Харона в укоризне,
по Лете вдаль в его ладье скользя,
зачем мне жизнь, когда тебя при жизни
любить нельзя…

***

Ты бы мог излечить меня от пустоты,
одиночества и одичания,
но нельзя преступить заповедной черты,
потому остальное — молчание.

А в руках моих столько скопилось тепла,
что когда бы тебе их из вечности
протянула я, наши минуя тела,
то прожгла бы дыру в бесконечности.

Но вселенная снова в ответ ни гугу,
видя, как прохожу Там таможню я...
Ты подарок, которого взять не могу,
ты подмога моя невозможная.

***

Ты опять мне не приснился.
Без тебя сон длился, гнил всё,
растекался мутной лужей…
Как ты был в том сне мне нужен!

Ну куда ты улетаешь,
таешь, душу мне пытаешь…
Я проснулась слишком рано,
в сне моём зияла рана.

Если ты не будешь сниться –
жизни нечем будет длиться.
В сердце некому стучаться:
эй! пустите домочадца!

Ну приснись мне хоть под утро!
Это будет очень мудро.
Это будет очень сладко,
на дыре в груди – заплатка...

Я не буду просыпаться,
я не буду улыбаться,
я не буду есть и пить,
лишь во сне тебя любить...

***

По капле тепло убывает…
Боюсь ноябрей-декабрей.
Они в нас тепло убивают,
другое, не от батарей.

Ах, пане-панове, не внове
той песенки зябкая дрожь…
Ищу его в голосе, в слове,
но нет его там ни на грош.

Хоть льдинки не вижу в глазу я,
но холодом веет в тепле.
А я его преобразую
в морозный узор на стекле.

За этим волшебным рисунком
дороги весны не видны...
От голоса веет рассудком
и губы твои холодны.

***

Уходите вовремя — до поднятья трапов,
до в тупик упёршейся тропы.
Уходите вовремя — до глубоких шрамов
на прозрачной кожице судьбы.

Уходите вовремя и не длите пытки,
журавля зажав в своей горсти.
Уходите вовремя, оттолкнув попытки
что-то удержать или спасти.

Пусть нам здесь недодано то, что мы просили, –
отшвырните жалкие гроши.
Уходите вовремя. Это непосильно,
но необходимо для души.

До того, как чуждым вам станет самый близкий,
до того, как скажет это сам.
Уходите вовремя. Лучше — по-английски.
Долгое прощание — к слезам.

Не чините старого, обрывайте грубо,
порванного снова не связать.
Уходите вовремя, закусивши губы,
чтобы после локти не кусать.

Покидайте с зорями всё, что вам не светит,
всё, что не ответит вам ни в жизнь.
Уходите вовремя, ибо вы в ответе
за свою единственную жизнь.

***

Дар вселенной, души пожива,
равнодушный бесценный друг!
Как догнать твою душу живу,
ускользающую из рук?

Как позвать, чтобы ты услышал
стук сердечного каблучка?
Если дождик стучит по крыше
иль луна не сводит зрачка,

если тополя громче речи
иль в окне мелькнёт воробей -
то душа моя ищет встречи.
Ты услышь её, не убей!

***

Смотрю на кактус: как тебе в оконце,
мой маленький спартанец, травести?
Обходишься без влаги и без солнца,
и даже умудряешься цвести.
?
А мне вот мало ручки и бумаги,
чтобы как ты жила бы и цвела,
мне хочется животворящей влаги,
и ласкового света, и тепла.
?
Мой кактус-недотрога, ёжик, злючка,
иголок ощетинившихся рать.
А у меня хоть бы одна колючка,
и голыми руками можно брать.
?
Как бы защитным обрасти покровом,
у кактуса спрошу я твоего,
и стать таким же гордым и суровым,
чтоб жить без никого и ничего.

***

Как божественную оплошность,
я лелею в свой час земной
драгоценную невозможность
быть с тобою и быть иной.

Только то и другое вместе
мне явило бы чудный миг
ликования адских бестий
или ангелов грустный лик.

Но привязана я к личине,
своей сути служа рабой.
И по этой простой причине
мне иною не быть с тобой.

Но в какой-то другой вселенной,
на орбитах иных планет
сладко пестует дух мой пленный
невозможность любого нет.

***

Быть нам вечно порознь,
так судил нам Бог.
Спохватилась поздно я,
сердце сжав в комок.

Рюмка водки с тоником,
лекции, режим…
Сделай же хоть что-нибудь,
чтобы стать чужим.


***
От тебя звонок получен.
И хоть беден мой улов –
вечер скучен, однозвучен
без твоих обидных слов.

Я в обиды не вникаю,
мне они не по плечу.
Просто к трубке приникаю,
словно к тёплому плечу.

Говори же, говори же,
что-нибудь, но говори…
Может быть, мы станем ближе,
если слушать, что внутри.

***

Когда ты повышаешь голос,
не сдержавши в узде коней,
от меня ты тогда как полюс
отдаляешься всё сильней.

Чтоб покрыть это расстоянье,
надо громче ещё кричать,
но чем дальше громов метанье –
тем сильней на ушах печать.

Если слов не удержишь грубых,
удлиняющих к нам пути,
то обратной дороги к другу
можно и не суметь найти.

***

Мне ведомы твои тропинки
и мысли тайные в тиши,
все закоулки и ложбинки,
и ямочки твоей души.

Я вижу их, тебя не видя,
с тобой не прерывая нить,
и никакой слепой обиде
добытого не победить.

Любовь моя, цветок под снегом,
что ярче раны ножевой,
ты оживёшь в пространстве неком,
ты там сумеешь быть живой.

Печаль очей, души пожива,
бесчисленное Ничего...
И для меня навеки живо –
что для тебя ещё мертво.

Как ни пытался бы умерить
то, что клокочет на огне –
я буду и гореть, и верить
всему несказанному мне.

***

Ты столько раз мне говорил ?спасибо?,
что я из них могла бы шубу сшить
и в ней бы даже выглядеть красиво
(а может быть, напротив, рассмешить).

Я б эту шубу тёплую носила
и грелась бы в ночные холода…
Чтобы услышать новое ?спасибо?,
не жаль мне вдохновенного труда.

И, вопреки расхожей поговорке,
я положу его себе в карман.
Твоё ?спасибо? слаще хлебной корки,
когда смертельный голод по словам.

***

Мучительно хочется счастья.
И я называю им лес,
окошко, раскрытое настежь,
холодную ласку небес.
?
И боль, и тоску, и страданье
я радостью назову.
Не так уж важно названье,
во сне или наяву.

***

Когда я выходила из дверей –
скользили тени вслед из нашей дали
и мёртвыми глазами фонарей
мой одинокий путь сопровождали.

Их слабый свет мне не давал упасть…
С тобой мы совпадали без зазора,
а с временем я не могу совпасть –
я не хочу родства его позора.

Колеблется огарочек свечи…
Свеча горела, но уж догорает.
Для жизни не находится причин.
На теплоходе музыка играет.

Я разучилась чувствовать, как все.
Случилось что-то странное со мною.
Передают: осадки в полосе.
А я, как речка, высохла от зноя.

На юг и север, на добро и зло,
на да и нет весь мир сейчас расколот.
?Алиса? сообщила, что тепло.
А у меня внутри могильный холод.

Когда же всё приблизится к нулю
в бессмысленной вселенской мельтешизне –?
одним простым несбыточным люблю
я завожу мотор заглохшей жизни.

Пусть сирый мир до ниточки продрог,
молитвой Богу боли не нарушу.
А из обломков радуг и дорог
построю вновь любовь, судьбу и душу.

***

Твои ласточки и синицы,
и ресницы, что нет длинней,
могут вызволить из темницы
темнолицых унылых дней.

Твои кактусы или розы,
твои ролики и звонки
опоэзят любую прозу
и прогонят тоску в пинки.

?С добрым утром!? –? и словно эхо
откликается белый свет,
и стиха моего утеха –
на улыбку твою в ответ.

Утро набело перепишет
звёзд исчёрканный черновик,
утро все грехи мои спишет,
переедет, как грузовик.

И проснётся всё, что лишь снится,
что не хочется убивать.
Будут ласточки и синицы
сердцу ласково подпевать.

***

Не Фицджеральд и не Уайльд
не помогли, увы...
Пора б уже закрыть гештальт,
но жалко мне любви.

Пора б уже давно остыть,
забыть и поумнеть,
но не могу никак – о стыд –
живой окаменеть.

Кому-то нужно пить и есть,
с козла хоть молока,
а мне достаточно, что есть
улыбка, облака.

Не нужно мне тебя всего,
ребра и позвонка,
а мне достаточно всего
лишь одного звонка.

Что б только знать, что ты мне рад,
тому, что я живу,
что между нами нет преград,
лишь только позову.

И не хочу закрыть гештальт,
тот шаг бы был жесток,
уж слишком нежен этот альт,
беспомощен росток.

***

Когда-то загадать пыталась -
что если завтра будет снег…
И в юности всегда сбывалось,
и мнилось, будет так навек.

Что лишь с утра откроешь глазки –
а там — о чудо! Снег идёт!
И ты живёшь как будто в сказке,
и всё ещё произойдёт.

Но только снег и происходит,
а ты по-прежнему одна.
С души с годами глянец сходит
и с глаз спадает пелена.

С утра гляжу я на дорогу -
так хочется ещё поспать,
а снега нет, и слава богу,
тебе поменьше разгребать.

Что снег? Поток небесных крошек,
лишь символ, образ, свет из век.
Сейчас мне ближе и дороже
обыкновенный человек.

Люблю тебя сквозь боль и нежить,
сквозь снег, и сумрак, и туман...
И пусть всё так же будет нежить
нас возвышающий обман.

***

Жить и жить себе внутри тумана,
вместо денег звёздочки считать...
Вынет месяц ножик из кармана –
разрезать страницы и читать

в книге судеб, писанной вселенной,
чей глядит на нас печальный глаз,
чтобы в жизни, немощной и тленной,
стало легче нам от лунных ласк.

Плыть и плыть бездумно по теченью,
пока кто-то руку не подаст,
не напоит чаем нас с печеньем,
не обнимет в самый чёрный час.

Я не повторяю имя всуе,
писем не пишу тебе я, но
всю себя тебе я адресую –
прочитай хоть строчку перед сном.

Словно дети, друг от друга прячась,
прячемся от счастья – не беды...
Ведь любовь – единственная зрячесть,
всё другое – формы слепоты.

И куда судьба опять заманит,
где рассвет неясен и белёс...
Мы плывём, как ёжики в тумане,
ничего не видя из-за слёз.

***

Я научилась говорить прости
всему, что прежде плакало и пело,
и жизни пряжу нежную плести
из пауз, многоточий и пробелов.

Шептать вдогонку и смотреть вослед,
в графе желаний проставляя прочерк,
и больше не вытаскивать на свет
всё то, что затаилось между строчек.

Как мёда золотистого струя
стекала из стиха у Мандельштама –
так будет тихо течь судьба твоя,
в элегию переливая драму.

Оттаивать в надышанном тепле,
пить медленно, любить не поспешая,
и жизнь в конце раскроется тебе –
бесшумная, безгрешная, большая.

***

Неразличима наша связь,
чужее не бывает друга.
Но всё пряду узоров вязь,
надежды нить ещё упруга.

Мил и без милого шалаш.
Любовь ведь индивидуальна.
Я домик нарисую наш
и буду жить в нём виртуально.

Из воздуха иль из песка,
из карт ли вознесётся стенка -
там будет прятаться тоска,
не вырываясь из застенка.

Никто не обнаружит лаз,
все бури, слёзы канут мимо,
но будет радовать ваш глаз
сюжет, рисунок, пантомима.

Не будет мук, разлук, потерь
и панихиды на погосте.
Порой ты постучишься в дверь
и я приму тебя как гостя.

И минет много-много лет,
когда скажу из райских веток:
какой изящный менуэт
жизнь станцевала напоследок.