Городок

***
Если б я была той знатной дамой,
Герцогиней в белых кружевах,
Дерзкой, хладнокровной и упрямой, -
Твердо бы стояла на ногах.

Молода, богата и свободна,
Я б имела над собою власть:
Поступала бы, как мне угодно,
Не боясь споткнуться и упасть.

Девственница, но в душе блудница,
Книгами растленная давно,
С детства бы мечтала опуститься
Хоть на час на городское дно.

В одеянии простолюдинки
Я бы шла туда, где грязь, жульё,
Где впотьмах бродил Вийон
и Диккенс
Черпал вдохновение свое.

Среди драк, попоек и скандалов,
Среди визга, песен и острот
Я со стороны бы наблюдала,
Как проводит время мой народ.

А за мной, покинувшей обитель,
Несмотря на дождь и мокрый снег,
Следовал бы мой телохранитель,
Преданнейший, верный Том Джим Джек.

Одноглазый, с черною повязкой,
Что скрывала бы здоровый глаз,
Он бы шел за мной под этой маской
Закоулками в вечерний час.

И на площадь, ставшею ареной,
Незаметно нас привел бы рок,
Чтоб я повстречала Гуинплена
И его зазвала в свой чертог…

…Только я – тепличная девица,
И, наверно, мне не суждено
Завернуться в плащ – и погрузиться
Хоть на час на городское дно.

Зима 1989-90.


***
Из очага вышел старенький кобольд,
Свечи тихонько задул.
Ног его маленьких бархатный топот
В тике часов потонул.
Вот он поднялся по лестнице шаткой,
Ходики снова завел,
Маятник тронул, вздохнул – и украдкой
Комнаты все обошёл.
Скрипнул комод – старый дуб рассыхается,
Тень по кровати скользит.
Маленький кобольд на лампе качается,
С белой луной говорит.
Ночь на исходе. Зарей потревоженный,
Тает ночной полумрак;
И старичок, соскочив с книги брошенной,
Прыгнул обратно в очаг.

Декабрь 1989 – май 1997.


СМЕЙСЯ, МОЙ ШУТ!

1
Смейся, мой шут, верещи, бубенец:
Завтра король наш идет под венец!

…Сам он откроет невесте лицо,
Сам ей на палец наденет кольцо.

В честь герцогини готовится бал
И украшается праздничный зал.

Я во дворце камеристкой была,
Ночью тебя на балконе ждала.

В час, когда в сон погрузилась земля,
Ты мне дарил поцелуй короля.

С этой минуты при полной луне
Новая жизнь зародилась во мне.

Ты же про все обещанья забыл
И о помолвке своей объявил:

Ту, чья семья благородных кровей,
Ты назовешь королевой твоей, -

Смейся, мой шут, - разве ж это грешно?
Кабы не грусть, было б очень смешно;
Завтра король мой идет под венец, -
Смейся ж, родной, не молчи, бубенец!
2
…В замке устроили бал-маскарад,
Вспыхнул огнями заснеженный сад.

Мрак фейерверки развеяли прочь, -
Будет светла новогодняя ночь!

Двор веселится, ликует народ:
Пусть процветает прославленный род!

Гости съезжаются пестрой толпой –
Стонет роженица в темной людской.

Что ж: в этот вечер, под грохот петард,
В замке появится новый бастард.

Смейся, мой шут; я прошу: не молчи!
Как только можешь, теперь хохочи.
В честь короля, что идет под венец,
Лихо тряси озорной бубенец!
3
…Пальцы мне больно колола игла.
Много я слез о тебе пролила,

Не осушая потухших очей.
Я не спала уже столько ночей

И, покорясь безысходной судьбе,
Алую мантию шила тебе.

На герцогине фаты кружева,
И в померанце ее голова.

Все говорили: невеста чиста.
Но от невинности нет и следа!

Мне ли не знать, как в порыве страстей
В спальне она принимала гостей!

Знает весь двор, что во время балов
Многих она заманила в альков! –

Смейся, мой шут, извивайся и вой!
Самые наглые песенки пой:
С нею – король наш идет под венец!
Громче, мой шут; веселей, бубенец!..

4
…Ночь на исходе, и полно грустить. –
Знаю теперь я, как ей отомстить:

Свадебный будет наряд ей к лицу,
Но, одевая невесту к венцу,

Снадобьем шлейф пропитаю одним:
Свора собак понесется за ним!

Визг и неистовый хохот гостей, -
Свадьба надолго запомнится ей;

Станет невеста потехой толпе,
Ей короля не женить на себе! –

Смейся ж, паяц! Изнывай и дрожи!
В буйном припадке у трона лежи:
С кем-то король наш пойдет под венец!
Ну же, фигляр! Не смолкай бубенец! –

5
Пусть потешается уличный сброд!
В панике двор, и глумится народ!..

…Только на мысли себя я ловлю:
Стыд – герцогине, позор – королю.

Смейся, мой шут, не молчи, бубенец:
Завтра король наш идет под венец.

1991 – июнь 1997.


СТАРЫЙ ДОМ

Вере Степановской
В нашем городе –
старинный дом с эрк`ером,
Где этаж навис над этажом,
Где над площадью
в тумане бледно-сером
Ратуша казалась миражом.

Каменные, губчатые стены,
Крыша черепичная с трубой, -
Образы из сказок Андерс`ена
Проплывали снова предо мной.

За окном, подернутом завесой,
Шла своя неведомая жизнь…
Говорят, старуха-виконтесса
Особняк велела заложить.

Дом сей строился для фаворита
(Он, по слухам, был из циркачей),
А потом – запущенный, забытый
Много-много лет стоял ничей.

Виконтесса умерла, любовник –
Промотался и упал на дно, –
Или, как рассказывал садовник,
Раз, напившись пьяным,
словно дворник,
Выпал в это самое окно.


Сколько лет прошло с тех пор –
не знаю.
Дом себе вернул былую стать.
Особняк стал снова обитаем,
Только вот хозяев не видать.

Я жила – окно к окну, напротив,
И не раз в вечерней тишине
Мне казалось, будто кто-то бродит
По пустому дому, как во сне.

Силуэты темные мелькали
С вечера до утренней зари,
Драпировки серые скрывали
Тайну, заключенную внутри.

Одержима призрачным желаньем,
Часто я смотрела на окно.
Много раз – то взглядом, то дыханьем –
Я пыталась отворить его.

…И оно однажды распахнулось.
Показалось ржавое ведро,
И помоев брызги вверх взметнулись,
Полетели на мое стекло.

Закончено 27 октября 1993.


ЖЕНА ЕРЕТИКА

Михаилу

Ревет огонь, бьют клубы дыма,
Вокруг беснуется толпа.
Стоит на площади, гонимый,
Он у позорного столба.

Объяты пламенем поленья,
Искр бесконечный звездопад,
И камни, брошенные чернью,
Уж до него не долетят.

В последний раз я увидала –
Мелькнул в дыму знакомый лик,
Но удержалась, не упала,
Когда пронзил предсмертный крик.

…Не проронив слезы напрасной,
Стою, застыв, у косяка.
На площадь выходить опасно:
Ведь я – жена еретика.

Меня за то весь город проклял
И ощетинился, как зверь;
Мне в доме выбили все окна
И дегтем вымазали дверь.

…Народ расходится. Наскучил
Всем затухающий пожар, –
И в этот миг, рассеяв тучи,
Мне кто-то крепко руку сжал.

Ужель не все заплыли жиром
В наш косный и жестокий век?!
Ужель в неверном этом мире
Остался верный человек?! –

Болтун, которого порою
Гнала за пьянство и скандал,
А он, рискуя головою,
Пришел – и крепко руку сжал!

…На пепелище мы вдвоем.
Стараюсь в тело я всмотреться.
Оно не тронуто огнем –
Лишь выжжено дырою сердце.

28 мая 1999.