У Петровича
("Азиатское многожёнство" и ревность)
Хата Петровича (Серёги Шмары) стоит на самом краю деревни, у дороги на Верховье, железнодорожную станцию. Шмара - была кличка, ещё его деда Макарца. Всё, не вынимая изо рта, "шмарил" самосад, до самой смерти. Особенно летом у Петровича простор и благодать! Даже огород его кажется лугом! А в полуденный зной, от которого нет спасения, ни в ложбинке перед хатой, в тени старых ракит, ни в самой хате. Спасение только - "голышом"! Он позвал меня на свежий мёд, вчера качал. И я с удовольствием откликнулся. Люблю, когда мёд в гранёном стакане и в него "макаешь" пахучий домашний хлеб! Такое не передашь! Жалко, что сил хватает только на пол-стакана, не больше! Чай, как то не очень пился. Жарко, и я попросился у Петровича пройтись по саду. Пасека, ульев десять, располагалась по слабому уклону, в южном солнечном конце сада. А пчёлы уже успокоились, медосбор-то только начался, середина июня, некогда им "беситься", мёд нужнее! Отец мой тоже держал пчёл, когда был живой. После него они, теперь у меня, были ещё лет пять. Но и он говорил, что за пчёлами нужен уход, особенно летом, в медосбор. Последняя "колодка" моя пропала после такого же жаркого лета, когда я "вырвался" домой на несколько дней. Помню, завтра уезжать, а сегодня, к обеду, эта оставшаяся "колодка" начала роиться и рой сел на самую "макушку" тонкой, высокой вишни. Ничего не придумав лучшего, я спилил "макушку" вместе с роем и поместил в подготовленный для него улей. К вечеру ветку убрал, а пчёл с несколькими новыми рамками аккуратно укрыл холстинкой. Утром, на рассвете, перед тем, как уехать (я любил уезжать в рань, по холодку) мать, провожая, подсказала посмотреть отроившийся улей. Ничего не предвещало недовольства пчёл, улей гудел, пока грелась машина. Но, вернувшись обратно недели через две, я нашёл улей пустым. Петрович пояснил, что если бы я с новыми рамками поставил две-три старые, с "засевом", пчёлы бы не улетели. Они "деток" не бросают. А я этого не знал.
Мы сели на лавочку, в тенёк, под здоровенный куст, уже отцветшей сирени, и нашу беседу прервал не менее здоровенный Петровичев индюк, прихорашивающийся у большого гардеробного зеркала, привязанного к штакетнику. Оказывается, специально для него. Три индюшки и не меньше полусотни индюшат гуляли многочисленной семейкой на лужайке возле хаты. А индюк был занят собой у зеркала. Мне это стало так интересно, что Петрович с удовольствием посвятил меня в недовольное, как мне показалось, поведение "хозяина индюшиного гарема".
-Это он воротился и опять увидал, что "соперник" уже тут! Может даже и не уходил. Значит зря оставлял свою территорию без присмотра, охраны. Больше такой ошибки не будет! Эт, я у Алпатова забрал, зеркало-то. Перестали водить индюшек, надоели, вот он и отдал. А я увидал как-то, прошлый год (тоже индюх здо-о-ровай был!), в осколок окна в закуте, весь изошёлся от злости! Думаю, дай-кось я ему сделаю, как в горнице, по-городскому, по-современному, как у Алпатова! А индюшата, ещё маленькие, не оперённые, а уже - драчуны! А, когда у них из зоба вырастает "проволочная борода", они даже перестают нормально питаться, корм свой клевать. Дерутся нещадно за свой статус! То "один на один", то "все на одного"! Пищит стервец от боли, а всё равно только освободится от насевших, тут же хватается за первого попавшегося! Но самца обязательно! Они ещё маленькие, но уже проявляют самцовский характер, - под надзором мам-индюшек начинают уже драться. А этого, "здоровенного дурака", я в суп не расходую, нужен ещё, потому что индюшки с выводком от него далеко не уходят, пока он у зеркала с "соперником" отношения выясняют. Опасно, лиса-стерва, в Сосковом лесу не спит, кругами ходит. У Воронина Петьки на той неделе петуха зимовалого утащила. Моего пока Бог миловал. Всё спасибо индюху, его "дурной лысой башке". Глянь-глянь, как он злится! Аж "сопля" длинная стала красной! Как бы зеркало со злости не расколотил. На тот год, где я тебе такого соперника найду тогда? Ну-ка, иди к индюшкам! Вот прогоню-прогоню от зеркала, самое большое через полчаса, он уже опять в отражение своё психует, дрю-ю-кает, зоб надувает. Если б не зеркало, то он бы поумней был. Но тогда или самого, или индюшек половину уже не было бы, лиса потаскала бы или коршун. -
Петрович закурил самокрутку, наверно, как дед Макарец. Самосад у него свой, пахучий, крепкий! Я знаю! Когда ещё не бросал курить, он меня часто угощал, доставляя удовольствие. А тут я ушёл от петровичева дыма на солнце, за пасеку, наслаждаясь утомлённой зноем природой и красавцем индюком, которого ревность непременно к осени погубит.
Хата Петровича (Серёги Шмары) стоит на самом краю деревни, у дороги на Верховье, железнодорожную станцию. Шмара - была кличка, ещё его деда Макарца. Всё, не вынимая изо рта, "шмарил" самосад, до самой смерти. Особенно летом у Петровича простор и благодать! Даже огород его кажется лугом! А в полуденный зной, от которого нет спасения, ни в ложбинке перед хатой, в тени старых ракит, ни в самой хате. Спасение только - "голышом"! Он позвал меня на свежий мёд, вчера качал. И я с удовольствием откликнулся. Люблю, когда мёд в гранёном стакане и в него "макаешь" пахучий домашний хлеб! Такое не передашь! Жалко, что сил хватает только на пол-стакана, не больше! Чай, как то не очень пился. Жарко, и я попросился у Петровича пройтись по саду. Пасека, ульев десять, располагалась по слабому уклону, в южном солнечном конце сада. А пчёлы уже успокоились, медосбор-то только начался, середина июня, некогда им "беситься", мёд нужнее! Отец мой тоже держал пчёл, когда был живой. После него они, теперь у меня, были ещё лет пять. Но и он говорил, что за пчёлами нужен уход, особенно летом, в медосбор. Последняя "колодка" моя пропала после такого же жаркого лета, когда я "вырвался" домой на несколько дней. Помню, завтра уезжать, а сегодня, к обеду, эта оставшаяся "колодка" начала роиться и рой сел на самую "макушку" тонкой, высокой вишни. Ничего не придумав лучшего, я спилил "макушку" вместе с роем и поместил в подготовленный для него улей. К вечеру ветку убрал, а пчёл с несколькими новыми рамками аккуратно укрыл холстинкой. Утром, на рассвете, перед тем, как уехать (я любил уезжать в рань, по холодку) мать, провожая, подсказала посмотреть отроившийся улей. Ничего не предвещало недовольства пчёл, улей гудел, пока грелась машина. Но, вернувшись обратно недели через две, я нашёл улей пустым. Петрович пояснил, что если бы я с новыми рамками поставил две-три старые, с "засевом", пчёлы бы не улетели. Они "деток" не бросают. А я этого не знал.
Мы сели на лавочку, в тенёк, под здоровенный куст, уже отцветшей сирени, и нашу беседу прервал не менее здоровенный Петровичев индюк, прихорашивающийся у большого гардеробного зеркала, привязанного к штакетнику. Оказывается, специально для него. Три индюшки и не меньше полусотни индюшат гуляли многочисленной семейкой на лужайке возле хаты. А индюк был занят собой у зеркала. Мне это стало так интересно, что Петрович с удовольствием посвятил меня в недовольное, как мне показалось, поведение "хозяина индюшиного гарема".
-Это он воротился и опять увидал, что "соперник" уже тут! Может даже и не уходил. Значит зря оставлял свою территорию без присмотра, охраны. Больше такой ошибки не будет! Эт, я у Алпатова забрал, зеркало-то. Перестали водить индюшек, надоели, вот он и отдал. А я увидал как-то, прошлый год (тоже индюх здо-о-ровай был!), в осколок окна в закуте, весь изошёлся от злости! Думаю, дай-кось я ему сделаю, как в горнице, по-городскому, по-современному, как у Алпатова! А индюшата, ещё маленькие, не оперённые, а уже - драчуны! А, когда у них из зоба вырастает "проволочная борода", они даже перестают нормально питаться, корм свой клевать. Дерутся нещадно за свой статус! То "один на один", то "все на одного"! Пищит стервец от боли, а всё равно только освободится от насевших, тут же хватается за первого попавшегося! Но самца обязательно! Они ещё маленькие, но уже проявляют самцовский характер, - под надзором мам-индюшек начинают уже драться. А этого, "здоровенного дурака", я в суп не расходую, нужен ещё, потому что индюшки с выводком от него далеко не уходят, пока он у зеркала с "соперником" отношения выясняют. Опасно, лиса-стерва, в Сосковом лесу не спит, кругами ходит. У Воронина Петьки на той неделе петуха зимовалого утащила. Моего пока Бог миловал. Всё спасибо индюху, его "дурной лысой башке". Глянь-глянь, как он злится! Аж "сопля" длинная стала красной! Как бы зеркало со злости не расколотил. На тот год, где я тебе такого соперника найду тогда? Ну-ка, иди к индюшкам! Вот прогоню-прогоню от зеркала, самое большое через полчаса, он уже опять в отражение своё психует, дрю-ю-кает, зоб надувает. Если б не зеркало, то он бы поумней был. Но тогда или самого, или индюшек половину уже не было бы, лиса потаскала бы или коршун. -
Петрович закурил самокрутку, наверно, как дед Макарец. Самосад у него свой, пахучий, крепкий! Я знаю! Когда ещё не бросал курить, он меня часто угощал, доставляя удовольствие. А тут я ушёл от петровичева дыма на солнце, за пасеку, наслаждаясь утомлённой зноем природой и красавцем индюком, которого ревность непременно к осени погубит.
Метки:
