Саксофонист
Саксофонист
Цирковой наш оркестр в городе откровенно презирали. Во время представлений раздавался свист, и виной тому были не жонглеры, и не наездники, виной тому было нежелание зрителей слушать производимый нами зубовный скрежет. Были ли мы плохими музыкантами? По отдельности – нет. Чертовщина начиналась в ансамбле, точнее, в том, что принято называть ансамблем. Дирижер на репетициях хватался за голову и сквернословил, цирковые артисты бросали в оркестр взгляды, полные жалости и отвращения. С известной долей уверенности можно сказать, что городской оркестр пожарных играл много лучше. Мы не могли создать атмосферу приподнятости, во все времена создаваемую цирковым оркестром, и всею фальшью, всем разнобоем, всею равнодушною помпезностью, словно издеваясь и пародируя, мы разрушали гармонию древнего, полного адского труда, честного действа, мы поганили цирковое искусство. Городские власти решали вопрос о роспуске нашего оркестра и о создании оркестра нового. Хорошо осознавая, что в нашем городе ни один дурак, а тем более, умный, ни за какие коврижки на работу нас не возьмет, мы вели тревожные разговоры о преимуществах и недостатках и других городов. Но однажды нашего саксофониста хватил удар и вечно пьяная пианистка привела бедно одетого паренька с яс ными глазами. ?Играй!? – резко бросил дирижер. Достав из потертого футляра свой саксофон, паренек начал играть. Солнечные лучи устремились прямо в наши глаза и от нестерпимого их сияния, все муки, все бесполезные усилия, и все унижения обратились в слезы предчувствия счастливых перемен.
Так обрели мы музыканта, напомнившего нам обо всем растерянном и преданном на пути. Дирижер спешно уволился и тогда нас, отчаявшихся, изверившихся, самих себя стыдящихся, возглавил саксофонист. Настоящий маэстро, он держался с нами на равных, сберегая в каждом ранимую, страдающую его сущность. И добивался невозможного, вынимая из каждого грешную его душу. ?Есть эталон. Он звучит в каждом музыканте и до него надо тянуться, ибо разрыв между эталоном и тем, что вы воспроизводите, мучителен, он уродует и разрушает вас,? – говорил саксофонист. И мы тянулись, тянулись, не оставляя ни сил, ни времени на забубенное, ставшее притчей во языцех, наше пьянство, мы тянулись, и оттого в скором времени об оркестре заговорили с уважением. И когда паренька с ясными глазами и железной хваткой пригласили в лучший оркестр страны, уважение это мы сохранили. И сохранили память о саксофонисте, который жалкое, презираемое городом, сборище превратил в цирковой оркестр. И довел его звучание до блеска, потому как любая работа ладится, исключительно благодаря получаемому от нее удовольствию, все остальное – ложь.
24 октября
Цирковой наш оркестр в городе откровенно презирали. Во время представлений раздавался свист, и виной тому были не жонглеры, и не наездники, виной тому было нежелание зрителей слушать производимый нами зубовный скрежет. Были ли мы плохими музыкантами? По отдельности – нет. Чертовщина начиналась в ансамбле, точнее, в том, что принято называть ансамблем. Дирижер на репетициях хватался за голову и сквернословил, цирковые артисты бросали в оркестр взгляды, полные жалости и отвращения. С известной долей уверенности можно сказать, что городской оркестр пожарных играл много лучше. Мы не могли создать атмосферу приподнятости, во все времена создаваемую цирковым оркестром, и всею фальшью, всем разнобоем, всею равнодушною помпезностью, словно издеваясь и пародируя, мы разрушали гармонию древнего, полного адского труда, честного действа, мы поганили цирковое искусство. Городские власти решали вопрос о роспуске нашего оркестра и о создании оркестра нового. Хорошо осознавая, что в нашем городе ни один дурак, а тем более, умный, ни за какие коврижки на работу нас не возьмет, мы вели тревожные разговоры о преимуществах и недостатках и других городов. Но однажды нашего саксофониста хватил удар и вечно пьяная пианистка привела бедно одетого паренька с яс ными глазами. ?Играй!? – резко бросил дирижер. Достав из потертого футляра свой саксофон, паренек начал играть. Солнечные лучи устремились прямо в наши глаза и от нестерпимого их сияния, все муки, все бесполезные усилия, и все унижения обратились в слезы предчувствия счастливых перемен.
Так обрели мы музыканта, напомнившего нам обо всем растерянном и преданном на пути. Дирижер спешно уволился и тогда нас, отчаявшихся, изверившихся, самих себя стыдящихся, возглавил саксофонист. Настоящий маэстро, он держался с нами на равных, сберегая в каждом ранимую, страдающую его сущность. И добивался невозможного, вынимая из каждого грешную его душу. ?Есть эталон. Он звучит в каждом музыканте и до него надо тянуться, ибо разрыв между эталоном и тем, что вы воспроизводите, мучителен, он уродует и разрушает вас,? – говорил саксофонист. И мы тянулись, тянулись, не оставляя ни сил, ни времени на забубенное, ставшее притчей во языцех, наше пьянство, мы тянулись, и оттого в скором времени об оркестре заговорили с уважением. И когда паренька с ясными глазами и железной хваткой пригласили в лучший оркестр страны, уважение это мы сохранили. И сохранили память о саксофонисте, который жалкое, презираемое городом, сборище превратил в цирковой оркестр. И довел его звучание до блеска, потому как любая работа ладится, исключительно благодаря получаемому от нее удовольствию, все остальное – ложь.
24 октября
Метки:
