Лоскутки памяти. О войне
ВОСПОМИНАНИЯ МОЕЙ МАМЫ НЕЛЛЫ ИВАНОВНЫ ЯНУШ
Сижу одна в пустой квартире. За окном слякоть, несмотря на календарную весну. Грустно и одиноко.
Захотелось вернуться в далёкое детство. Да вот было ли оно у меня по нынешним понятиям? Я в полном смысле слова дитя войны. Очевидцев этого страшного кошмара становится всё меньше и меньше, а хочется, чтобы помнили. Ведь смотреть фильмы и читать книги о войне молодые не хотят. А зря…
Мне было четыре года, когда началась война. Жили у бабушки и дедушки в деревне Сеножатки: я, мама и маленький братик, двухлетний Борик. Была ещё бабушкина семья. Первое, что я помню: страшный грохот, огромное зарево и колонны стрекочущих мотоциклов на деревенской улице, громкие крики на непонятном языке, ужас в глазах и на лицах взрослых. А потом – череда страшных ночей и не менее страшных дней.
Мама сшила нам мешочки на лямках через плечо, в них были записки с нашими именами и фамилиями и что-то съестное на случай, если мы потеряемся. Во время бомбёжек она надевала на нас эти мешочки, садилась в уголок и крепко прижимала меня и Борика к себе, чтобы, если снаряд попадёт в дом, он убил нас вместе. Господи, как страшно об этом вспоминать…
Деревня находилась вблизи станции Красный Берег, где в то время был концлагерь для детей. Мы знали, что белорусских ребятишек отправляли оттуда в фашистские лагеря и там брали у них кровь для спасения раненых немецких солдат. Выжили и вернулись единицы. Нас от этой участи прятали в глубокую круглую яму, которую сверху чем-то закрывали. Мы сидели тихонько, было холодно и страшно.
Помню, как однажды мама и тётя Надя вели нас с Бориком и двух наших двоюродных сестёр четырёх и пяти лет куда-то, чтобы спрятать. По дороге нам встретились солдаты, идущие в деревню за детьми. Что пережили взрослые, я могу только предположить. Солдаты пожалели нас, а, может, крови у таких малышей было мало, но нас не тронули. Мама и тётя Надя рыдали.
В таком ужасе мы жили не могу сказать, сколько времени. Потом в деревне стало спокойнее. Многих жильцов фашисты выгнали из домов и сами в этих домах поселились. Мы оказались в чужом доме. Бабушка была с нами, а дедушку Станислава расстреляли прямо в саду, на глазах у детей и взрослых. Помню, как немец кричал: ?Партизан! Партизан!?
Молодых заставляли работать на немецких солдат. Мамину 15-летнюю сестру Лилю забрали в лагерь на линию фронта, который находился где-то возле Жлобина или Бобруйска. Бабушка плакала. Она собрала для тёти Лили передачу, и мама с тётей Надей пошли проведать сестру а, может, уговорить немцев отпустить её. Тем временем тётя Лиля убежала из лагеря. И фашисты забрали пришедших прямо к ним маму и тётю Надю.
Мы, дети, остались только с бабушкой. Как же мы плакали каждый день! По вечерам бабушка брала нас за руки, вела к комендатуре и просила важного немца отпустить хотя бы одну дочь, ведь мы остались совсем одни. Помню, как однажды мы шли к комендатуре, увидели на дороге большую лужу, и Борик сказал: ?Бабушка, давайте все утонем в этой речке?.
Не знаю, сколько это длилось и своих чувств, кроме страха, не помню. Не помню, что ели, где спали, чем занимались.
Однажды на улице появилась мама, сопровождаемая немецким солдатом с автоматом. Ей удалось упросить лагерное начальство разрешить повидаться с детьми. Я почему-то побежала в другую сторону от мамы и спряталась. И только после долгих уговоров бабушки вышла к маме. У дома собрались односельчане. Все уговаривали немца оставить маму, но он был неумолим: ?Только в обмен на сбежавшую сестру!? И когда фашист под страшный плач детей вывел маму со двора, с чердака спустилась тётя Лиля. У меня и теперь эта картина перед глазами. Что тут было! Страшно плакала бабушка, мама тоже рыдала, обнимая нас. Под крики и плач собравшихся людей немец под дулом автомата увёл тётю Лилю в лагерь. Даже теперь при воспоминании об этих страшных событиях рвётся сердце и катятся слёзы.
Слава Богу, маме, тёте Наде, тёте Лиле, бабушке, нам, детям удалось выжить в этой страшной войне. А папа мой пропал на фронте без вести, я его совсем не помню.
Потом снова всё гремело и сверкало. Все куда-то шли и ехали. Это отступали немцы и гнали с собой жителей белорусских деревень. Мы с мамой тоже шли в этой жуткой толпе. Вдоль дороги валялись вещи, дымились машины, бились в оглоблях раненые лошади. Вся река Березина была забита людьми, машинами. Помню лошадей, вытягивающих свои длинные шеи, барахтающихся в страшном месиве.
Я не помню, как, но мы снова оказались у бабушки. Было очень голодно. Собирали с бабушкой в поле ?гнилушки? - гнилую подсохшую картошку.
Отложился в памяти день, в который мама получила какое-то письмо и безутешно плакала. Я думаю, что это было извещение о том, что папа пропал без вести.
А потом был день, когда все собрались у репродукторов, плакали, смеялись, обнимали друг друга. Теперь я понимаю, что это был День Победы.
…Таким было моё детство: без бантиков и красивых платьиц. Не помню ни одной игрушки. Кажется, вообще ни во что не играли. Мальчишки скакали на палках, вешали на себя деревяшки на верёвочках. Это были ?винтовки? и ?боевые кони?. Скакали в атаку, рубили крапиву, орали и ?брали в плен немцев?. Я бегала к телефонным столбам, стучала по ним палкой и спрашивала, где мой папа.
Всё было разрушено: семьи, дома, города и деревни. Мама с тётей Надей, забрав нас с Бориком, уехали в Западную Беларусь, менее разрушенную, искать лучшей доли. Так мы оказались в Сморгонском районе. Обидно, что Борик, пережив войну, заболел дизентерией и умер в больнице на руках у мамы. Это было страшно, первая осознанная смерть в моей жизни. И снова остались мы с мамой одни. Я всё детство боялась её потерять.
Слава Богу, мамочка моя дожила до глубокой старости. Круглой сиротой я стала в 69 лет. Дай Бог каждому.
02.03.2008 года
Нелла Ивановна Януш (Козелло)
Мои воспоминания для детей и внуков
Фото из семейного архива
Сижу одна в пустой квартире. За окном слякоть, несмотря на календарную весну. Грустно и одиноко.
Захотелось вернуться в далёкое детство. Да вот было ли оно у меня по нынешним понятиям? Я в полном смысле слова дитя войны. Очевидцев этого страшного кошмара становится всё меньше и меньше, а хочется, чтобы помнили. Ведь смотреть фильмы и читать книги о войне молодые не хотят. А зря…
Мне было четыре года, когда началась война. Жили у бабушки и дедушки в деревне Сеножатки: я, мама и маленький братик, двухлетний Борик. Была ещё бабушкина семья. Первое, что я помню: страшный грохот, огромное зарево и колонны стрекочущих мотоциклов на деревенской улице, громкие крики на непонятном языке, ужас в глазах и на лицах взрослых. А потом – череда страшных ночей и не менее страшных дней.
Мама сшила нам мешочки на лямках через плечо, в них были записки с нашими именами и фамилиями и что-то съестное на случай, если мы потеряемся. Во время бомбёжек она надевала на нас эти мешочки, садилась в уголок и крепко прижимала меня и Борика к себе, чтобы, если снаряд попадёт в дом, он убил нас вместе. Господи, как страшно об этом вспоминать…
Деревня находилась вблизи станции Красный Берег, где в то время был концлагерь для детей. Мы знали, что белорусских ребятишек отправляли оттуда в фашистские лагеря и там брали у них кровь для спасения раненых немецких солдат. Выжили и вернулись единицы. Нас от этой участи прятали в глубокую круглую яму, которую сверху чем-то закрывали. Мы сидели тихонько, было холодно и страшно.
Помню, как однажды мама и тётя Надя вели нас с Бориком и двух наших двоюродных сестёр четырёх и пяти лет куда-то, чтобы спрятать. По дороге нам встретились солдаты, идущие в деревню за детьми. Что пережили взрослые, я могу только предположить. Солдаты пожалели нас, а, может, крови у таких малышей было мало, но нас не тронули. Мама и тётя Надя рыдали.
В таком ужасе мы жили не могу сказать, сколько времени. Потом в деревне стало спокойнее. Многих жильцов фашисты выгнали из домов и сами в этих домах поселились. Мы оказались в чужом доме. Бабушка была с нами, а дедушку Станислава расстреляли прямо в саду, на глазах у детей и взрослых. Помню, как немец кричал: ?Партизан! Партизан!?
Молодых заставляли работать на немецких солдат. Мамину 15-летнюю сестру Лилю забрали в лагерь на линию фронта, который находился где-то возле Жлобина или Бобруйска. Бабушка плакала. Она собрала для тёти Лили передачу, и мама с тётей Надей пошли проведать сестру а, может, уговорить немцев отпустить её. Тем временем тётя Лиля убежала из лагеря. И фашисты забрали пришедших прямо к ним маму и тётю Надю.
Мы, дети, остались только с бабушкой. Как же мы плакали каждый день! По вечерам бабушка брала нас за руки, вела к комендатуре и просила важного немца отпустить хотя бы одну дочь, ведь мы остались совсем одни. Помню, как однажды мы шли к комендатуре, увидели на дороге большую лужу, и Борик сказал: ?Бабушка, давайте все утонем в этой речке?.
Не знаю, сколько это длилось и своих чувств, кроме страха, не помню. Не помню, что ели, где спали, чем занимались.
Однажды на улице появилась мама, сопровождаемая немецким солдатом с автоматом. Ей удалось упросить лагерное начальство разрешить повидаться с детьми. Я почему-то побежала в другую сторону от мамы и спряталась. И только после долгих уговоров бабушки вышла к маме. У дома собрались односельчане. Все уговаривали немца оставить маму, но он был неумолим: ?Только в обмен на сбежавшую сестру!? И когда фашист под страшный плач детей вывел маму со двора, с чердака спустилась тётя Лиля. У меня и теперь эта картина перед глазами. Что тут было! Страшно плакала бабушка, мама тоже рыдала, обнимая нас. Под крики и плач собравшихся людей немец под дулом автомата увёл тётю Лилю в лагерь. Даже теперь при воспоминании об этих страшных событиях рвётся сердце и катятся слёзы.
Слава Богу, маме, тёте Наде, тёте Лиле, бабушке, нам, детям удалось выжить в этой страшной войне. А папа мой пропал на фронте без вести, я его совсем не помню.
Потом снова всё гремело и сверкало. Все куда-то шли и ехали. Это отступали немцы и гнали с собой жителей белорусских деревень. Мы с мамой тоже шли в этой жуткой толпе. Вдоль дороги валялись вещи, дымились машины, бились в оглоблях раненые лошади. Вся река Березина была забита людьми, машинами. Помню лошадей, вытягивающих свои длинные шеи, барахтающихся в страшном месиве.
Я не помню, как, но мы снова оказались у бабушки. Было очень голодно. Собирали с бабушкой в поле ?гнилушки? - гнилую подсохшую картошку.
Отложился в памяти день, в который мама получила какое-то письмо и безутешно плакала. Я думаю, что это было извещение о том, что папа пропал без вести.
А потом был день, когда все собрались у репродукторов, плакали, смеялись, обнимали друг друга. Теперь я понимаю, что это был День Победы.
…Таким было моё детство: без бантиков и красивых платьиц. Не помню ни одной игрушки. Кажется, вообще ни во что не играли. Мальчишки скакали на палках, вешали на себя деревяшки на верёвочках. Это были ?винтовки? и ?боевые кони?. Скакали в атаку, рубили крапиву, орали и ?брали в плен немцев?. Я бегала к телефонным столбам, стучала по ним палкой и спрашивала, где мой папа.
Всё было разрушено: семьи, дома, города и деревни. Мама с тётей Надей, забрав нас с Бориком, уехали в Западную Беларусь, менее разрушенную, искать лучшей доли. Так мы оказались в Сморгонском районе. Обидно, что Борик, пережив войну, заболел дизентерией и умер в больнице на руках у мамы. Это было страшно, первая осознанная смерть в моей жизни. И снова остались мы с мамой одни. Я всё детство боялась её потерять.
Слава Богу, мамочка моя дожила до глубокой старости. Круглой сиротой я стала в 69 лет. Дай Бог каждому.
02.03.2008 года
Нелла Ивановна Януш (Козелло)
Мои воспоминания для детей и внуков
Фото из семейного архива
Метки:
