О лирике Александра Смогула. Памяти поэта
?Мне выделен горький стакан тяжелого русского слова?
Наверное, лирика Смогула в чем-то родственна лирике такого странного русского поэта, как Иннокентий Анненский. Та же безысходность, та же победа темных красок над светлыми, яркими… ?Ни ожидания, ни боли?… Конечно, автор немного передергивает. Боли не просто нет — ее-то как раз с избытком. Просто боль уже какая-то… переболевшая. Боль после боли. Как жизнь после жизни. Когда долго болит — привыкаешь, и вроде как уже не так больно. Или — болит так долго, что сам себе даешь какой-нибудь обезболивающий укол.
Конечно, такой антиромантизм был бы мало привлекателен читателю, не будь это так мастерски написано. Даже не по мысли — по точности выбора слова. По экономности слов для точной передачи смысла мало найдется равных Александру Смогулу в русской поэзии.
Тупиковость пути, проповедуемая автором — не изыск и не поза. Иногда позади так много, что искренне не веришь в то, что впереди не меньше. Это было бы уж слишком щедрой наградой! Но сам псевдоним автора — синоним преодоления: ?Смогу! Последнее “л” почти не слышится?. Вся жизнь — сплошное преодоление! Преодоление самого себя, в первую очередь.
В нашем обществе, где каждый мнит себя патриотом, трудно сыскать более русского по звучанию поэта, чем Александр Смогул. Я всегда полагал, что автобиографизм не только не вредит поэзии, но и является одним из достоинств поэта. Почему? Да просто потому, что даже банальные вещи, о которых, казалось бы, даже и говорить писателю бы незачем,;— настолько они избиты и незначительны, когда они переживаются автором как глубокая внутренняя драма, перестают быть банальными и избитыми и вырастают до глубокой исповеди. В связи с этим постоянное открещивание Смогула от автобиографичности своих стихов мне представляется чисто защитно-камуфляжной реакцией, нежеланием представать перед почтенной публикой донага раздетым. Поэт, как и любой человек, тоже имеет право на тайну. И никто не вправе лишать его этого права, даже глубокий, проницательный и потому особенно опасный для автора критик. Вместе с тем нельзя не признать, что стихи, наделенные большей степенью автобиографичности, просто наголову сильнее других своих собратьев, настолько пережитые, написанные ?кровью сердца? строки сильнее выдуманных. Поэтому автобиографичные стихи обнаружить гораздо легче, чем иголку в стоге сена: они выделяются своей энергетикой и степенью правды, даже если написаны от третьего лица. ?В него порой вселялся Бог…? — пример такого автобиографического стихотворения.
Невзирая на свой закоренелый пессимизм, пронизывающий едва ли не всю его лирику, Александр Смогул один из немногих ныне живущих волшебников пера, достойных звания народного поэта. Я готов это утверждать, как и то, что стихи его всегда были и будут ?несвоевременными?. Поясню свою мысль. Они были несвоевременными в советское время, когда был принят ура-патриотизм. Нельзя было рисовать быт грустными красками — это было недостойно строителя коммунизма. Нельзя было ругать войну в Афганистане или сомневаться в ее необходимости. Александр Смогул никогда не обращал внимания на то, ?как надо? — он всегда чутко прислушивался к голосу своей совести. Наступило новое время — и опять Смогул вроде бы не вписывается со своей правдой жизни. Вроде бы надо писать о положительном — но иногда так трудно его обнаружить в окружающей жизни… А может быть, просто стиль у писателя такой — горький, полынный. Жребий такой в русской литературе. ?Мне выделен горький стакан тяжелого русского слова…?
Русский язык хрустит под зубами Александра Смогула, как жареный арахис: он находит родство между близкими по звучанию, но, казалось бы, далекими по значению словами. ?Эта скрипка, что скрепила их души, как скрепка…?. Можно позавидовать немецким студентам, которым преподает Александр. А какие у него метафоры: ну прямо гиперболы! И как звучат красиво! ?И намертво в тучи вцепились дубы, чтоб небо с планеты не сдуло?. ?Крест, руки раскинувший, как дирижер, парил над руинами храма?. Как будто автор подспудно решил нейтрализовать неврастению нашего быта прорывающимися сквозь печаль красотами русской речи.
Смогул чувствует одновременно свою чужеродность и сопричастность всему земному — признак большого таланта. Дело в том, что, чем своеобычнее, своенравнее человек, тем меньше у него единомышленников, тем острее его одиночество. Но чужое у Смогула — просто отличное от своего, без знака минус. Это чужое тоже можно понять, принять и даже полюбить, ведь все чужое в совокупности и есть ?родина с рожей Отчизны?, наша Россия.
Как же все-таки совместились в одном человеке поэт-импровизатор и глубокий, ?подводный? лирик? Мне кажется, что эти две ипостаси Александра Смогула немного смещены по времени. Обретя известность в качестве поэта-импровизатора, Смогул постепенно приобретал тот жизненный опыт, которые в молодые годы у него отсутствовал. Впрочем, если гении могут одновременно быть злодеями, то почему поэт-импровизатор не может для разнообразия засесть на несколько часов за длинную поэму? Или даже сымпровизировать ее на одном дыхании, включив магнитофон, а потом переписать все это себе в тетрадку? И вообще, кухня художника — запретная зона даже для дружественной критики!
Но, действительно, поэт подчас пишет такое, что трудно сымпровизировать. Например: ?любовь — это просто проклятье прощать?. А может быть, это мне, не владеющему искусством импровизации, кажется, что выдать гениальный афоризм вот так, сразу, без подготовки — сложно. Может быть, подготовкой для импровизатора была вся его предыдущая жизнь. Столь же вероятно и второе: поэт в этом состоянии сам не ведает, что говорит, но получается глубоко и прекрасно, потому что, как выразился Рильке, ?стихи — это опыт?. Ведь поэт не просто красиво говорит. Он испытал это на себе: ?И я растворился в прощенье…?
У Смогула есть прекрасное стихотворение о высокой отстраненности. Тот, кто переболел причастностью, лечится отстраненностью. Это даже не столько ?жизнь после жизни?, сколько жизнь выше жизни — ты как бы переходишь на следующий курс университета.
Смогул — реалист, но… мистик — т.;е. человек, которому открыты тайные движения души и скрытые пружины порядка вещей. Причем реализм и мистицизм живут у него в нерасщепляемом симбиозе. Слог Александра Смогула подчас подчеркнуто язвителен. Но не в этой ли колкости, доходящей до самоиронии, кроется особый шарм его лирики? Фраза ?горе от ума? наверняка принадлежала человеку неглупому. Вот и герой Смогула сознает, что есть такое знание, которое способно повредить рассудку человека. Так стоит ли к нему стремиться? Другое дело — если жизнь сама тебе его подсовывает… Подтасовывает соблазны и искушения. А глупый человек — вечно девствен, в переносном смысле, над ним не властны никакие соблазны ума. ?Ты хотел бы познанья? Не надо. Я боюсь этой черной дыры?. И это говорит человек умный, смелый и мужественный! Отсюда же вытекает и следующий постулат автора: ?Талант — скорей изъян…?. Безусловно, талантливый человек часто устремлен за пределы познания — и это приводит его к гибели. Более того, талант самодержавен и трудно вплетается в быт и другие стороны жизни человека, от чего страдают близкие люди. Можно сказать, что талант, сознавая свою значительность в мире, часто бессознательно живет за счет других сторон своей жизни, принося их в жертву своему дару. Это укрепляет мощь души, но подтачивает ее чистоту, из-за чего сам же человек, если он человек совестливый, страдает и болеет. Он часто задает себе вопрос: а стоит ли овчинка выделки? Вдруг его писания так никому и не понадобятся — по большому, ?гамбургскому? счету? Но, пленник своего таланта, жить иначе он уже не может…
Что еще удивляет меня у Смогула — лермонтовское отношение к Родине: ?Люблю Отчизну я, но странною любовью…? Лермонтовскому ?немытая Россия? вторит смогуловское ?родина с рожей Отчизны?. Для Смогула Россия — не третий Рим, не мессия и не богоизбранная страна. ?Когда, до жестокости прям, о Родине думаю грешной… не надо ее проклинать — она уже проклята Богом?. Безусловно, как это часто бывает у Смогула, в этом есть некая гипербола, преувеличение. Но мы, читатели, прощаем ему не совсем справедливый взгляд на Родину, понимая, что это у него от высокой степени любви. Так ребенок, считая, что у него плохая мать, тем не менее, любит ее, за то, что другой не дано, любит за то, что мать и Родину не выбирают…
http://reading-hall.ru/publication.php?id=5269
Наверное, лирика Смогула в чем-то родственна лирике такого странного русского поэта, как Иннокентий Анненский. Та же безысходность, та же победа темных красок над светлыми, яркими… ?Ни ожидания, ни боли?… Конечно, автор немного передергивает. Боли не просто нет — ее-то как раз с избытком. Просто боль уже какая-то… переболевшая. Боль после боли. Как жизнь после жизни. Когда долго болит — привыкаешь, и вроде как уже не так больно. Или — болит так долго, что сам себе даешь какой-нибудь обезболивающий укол.
Конечно, такой антиромантизм был бы мало привлекателен читателю, не будь это так мастерски написано. Даже не по мысли — по точности выбора слова. По экономности слов для точной передачи смысла мало найдется равных Александру Смогулу в русской поэзии.
Тупиковость пути, проповедуемая автором — не изыск и не поза. Иногда позади так много, что искренне не веришь в то, что впереди не меньше. Это было бы уж слишком щедрой наградой! Но сам псевдоним автора — синоним преодоления: ?Смогу! Последнее “л” почти не слышится?. Вся жизнь — сплошное преодоление! Преодоление самого себя, в первую очередь.
В нашем обществе, где каждый мнит себя патриотом, трудно сыскать более русского по звучанию поэта, чем Александр Смогул. Я всегда полагал, что автобиографизм не только не вредит поэзии, но и является одним из достоинств поэта. Почему? Да просто потому, что даже банальные вещи, о которых, казалось бы, даже и говорить писателю бы незачем,;— настолько они избиты и незначительны, когда они переживаются автором как глубокая внутренняя драма, перестают быть банальными и избитыми и вырастают до глубокой исповеди. В связи с этим постоянное открещивание Смогула от автобиографичности своих стихов мне представляется чисто защитно-камуфляжной реакцией, нежеланием представать перед почтенной публикой донага раздетым. Поэт, как и любой человек, тоже имеет право на тайну. И никто не вправе лишать его этого права, даже глубокий, проницательный и потому особенно опасный для автора критик. Вместе с тем нельзя не признать, что стихи, наделенные большей степенью автобиографичности, просто наголову сильнее других своих собратьев, настолько пережитые, написанные ?кровью сердца? строки сильнее выдуманных. Поэтому автобиографичные стихи обнаружить гораздо легче, чем иголку в стоге сена: они выделяются своей энергетикой и степенью правды, даже если написаны от третьего лица. ?В него порой вселялся Бог…? — пример такого автобиографического стихотворения.
Невзирая на свой закоренелый пессимизм, пронизывающий едва ли не всю его лирику, Александр Смогул один из немногих ныне живущих волшебников пера, достойных звания народного поэта. Я готов это утверждать, как и то, что стихи его всегда были и будут ?несвоевременными?. Поясню свою мысль. Они были несвоевременными в советское время, когда был принят ура-патриотизм. Нельзя было рисовать быт грустными красками — это было недостойно строителя коммунизма. Нельзя было ругать войну в Афганистане или сомневаться в ее необходимости. Александр Смогул никогда не обращал внимания на то, ?как надо? — он всегда чутко прислушивался к голосу своей совести. Наступило новое время — и опять Смогул вроде бы не вписывается со своей правдой жизни. Вроде бы надо писать о положительном — но иногда так трудно его обнаружить в окружающей жизни… А может быть, просто стиль у писателя такой — горький, полынный. Жребий такой в русской литературе. ?Мне выделен горький стакан тяжелого русского слова…?
Русский язык хрустит под зубами Александра Смогула, как жареный арахис: он находит родство между близкими по звучанию, но, казалось бы, далекими по значению словами. ?Эта скрипка, что скрепила их души, как скрепка…?. Можно позавидовать немецким студентам, которым преподает Александр. А какие у него метафоры: ну прямо гиперболы! И как звучат красиво! ?И намертво в тучи вцепились дубы, чтоб небо с планеты не сдуло?. ?Крест, руки раскинувший, как дирижер, парил над руинами храма?. Как будто автор подспудно решил нейтрализовать неврастению нашего быта прорывающимися сквозь печаль красотами русской речи.
Смогул чувствует одновременно свою чужеродность и сопричастность всему земному — признак большого таланта. Дело в том, что, чем своеобычнее, своенравнее человек, тем меньше у него единомышленников, тем острее его одиночество. Но чужое у Смогула — просто отличное от своего, без знака минус. Это чужое тоже можно понять, принять и даже полюбить, ведь все чужое в совокупности и есть ?родина с рожей Отчизны?, наша Россия.
Как же все-таки совместились в одном человеке поэт-импровизатор и глубокий, ?подводный? лирик? Мне кажется, что эти две ипостаси Александра Смогула немного смещены по времени. Обретя известность в качестве поэта-импровизатора, Смогул постепенно приобретал тот жизненный опыт, которые в молодые годы у него отсутствовал. Впрочем, если гении могут одновременно быть злодеями, то почему поэт-импровизатор не может для разнообразия засесть на несколько часов за длинную поэму? Или даже сымпровизировать ее на одном дыхании, включив магнитофон, а потом переписать все это себе в тетрадку? И вообще, кухня художника — запретная зона даже для дружественной критики!
Но, действительно, поэт подчас пишет такое, что трудно сымпровизировать. Например: ?любовь — это просто проклятье прощать?. А может быть, это мне, не владеющему искусством импровизации, кажется, что выдать гениальный афоризм вот так, сразу, без подготовки — сложно. Может быть, подготовкой для импровизатора была вся его предыдущая жизнь. Столь же вероятно и второе: поэт в этом состоянии сам не ведает, что говорит, но получается глубоко и прекрасно, потому что, как выразился Рильке, ?стихи — это опыт?. Ведь поэт не просто красиво говорит. Он испытал это на себе: ?И я растворился в прощенье…?
У Смогула есть прекрасное стихотворение о высокой отстраненности. Тот, кто переболел причастностью, лечится отстраненностью. Это даже не столько ?жизнь после жизни?, сколько жизнь выше жизни — ты как бы переходишь на следующий курс университета.
Смогул — реалист, но… мистик — т.;е. человек, которому открыты тайные движения души и скрытые пружины порядка вещей. Причем реализм и мистицизм живут у него в нерасщепляемом симбиозе. Слог Александра Смогула подчас подчеркнуто язвителен. Но не в этой ли колкости, доходящей до самоиронии, кроется особый шарм его лирики? Фраза ?горе от ума? наверняка принадлежала человеку неглупому. Вот и герой Смогула сознает, что есть такое знание, которое способно повредить рассудку человека. Так стоит ли к нему стремиться? Другое дело — если жизнь сама тебе его подсовывает… Подтасовывает соблазны и искушения. А глупый человек — вечно девствен, в переносном смысле, над ним не властны никакие соблазны ума. ?Ты хотел бы познанья? Не надо. Я боюсь этой черной дыры?. И это говорит человек умный, смелый и мужественный! Отсюда же вытекает и следующий постулат автора: ?Талант — скорей изъян…?. Безусловно, талантливый человек часто устремлен за пределы познания — и это приводит его к гибели. Более того, талант самодержавен и трудно вплетается в быт и другие стороны жизни человека, от чего страдают близкие люди. Можно сказать, что талант, сознавая свою значительность в мире, часто бессознательно живет за счет других сторон своей жизни, принося их в жертву своему дару. Это укрепляет мощь души, но подтачивает ее чистоту, из-за чего сам же человек, если он человек совестливый, страдает и болеет. Он часто задает себе вопрос: а стоит ли овчинка выделки? Вдруг его писания так никому и не понадобятся — по большому, ?гамбургскому? счету? Но, пленник своего таланта, жить иначе он уже не может…
Что еще удивляет меня у Смогула — лермонтовское отношение к Родине: ?Люблю Отчизну я, но странною любовью…? Лермонтовскому ?немытая Россия? вторит смогуловское ?родина с рожей Отчизны?. Для Смогула Россия — не третий Рим, не мессия и не богоизбранная страна. ?Когда, до жестокости прям, о Родине думаю грешной… не надо ее проклинать — она уже проклята Богом?. Безусловно, как это часто бывает у Смогула, в этом есть некая гипербола, преувеличение. Но мы, читатели, прощаем ему не совсем справедливый взгляд на Родину, понимая, что это у него от высокой степени любви. Так ребенок, считая, что у него плохая мать, тем не менее, любит ее, за то, что другой не дано, любит за то, что мать и Родину не выбирают…
http://reading-hall.ru/publication.php?id=5269
Метки:
