хлеб-71
ХЛЕБ
Хлебом ловят их, \ хлебом - губят, \ ибо ненужные люди не должны житЬ. \ Идите, дети. \ Вы отличите ОРЕХ от Макшелла, \ но - \ постигаете лЬ смысл ХЛЕБа? Алексей Шельвах Ирои-комическая поэма (приключения англичанина)
Хлебом меня не корми, но позволь заглянуть\В стеклышко, линзу, подзорную даль, что-нибудь.\В геодезический теодолит, например,\Помню, однажды мне дал посмотреть инженер. Александр Кушнер
* * *
Давай с тобою купим хлеба,
Напополам съедим горбушку.
Сердито питерское небо,
Сады закрыли на просушку,
Зато в пустом трамвайном парке
У безымянного завода –
Там золотые искры сварки,
Там беспорядок и свобода,
Там запах жареного лука,
Там звёзды синего барвинка,
И сквозь перчатку греет руку
Твоей горбушки половинка. Мария БЕРКОВИЧ ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2018 ЦИКЛ Подвоха нет
А над рекой Сеной-Москвой все сады, да трубы,
да храмы, да острова, да змей-горынычи, да витрины,
пежо бегут, башня вокруг смотрит,
из ноги комиссара Нотр-Дам растет да бульвары,
на другой ладони гимназистка стоит, плачет.
Выбирали кровь и огонь, не выбрали липу,
выбирали пежо, да вольво, да Красную площадь с огнями,
выбирали петлю, да флакон шанели, да пулю.
А липа растет одна на острове белом,
а под ней Исайя-пророк, как хлеб, ест свои слезы.
Снегири мои, снегири, что над снежком кружите?
Что, родные мои, чирикаете да скулите?
Зачем, голубы, вы сюда опять прилетели,
или вместо Жар-птицы гореть хотите в России,
неказистые птички с громом смертельным в сердце? АНДРЕЙ ТАВРОВ НОВЫЙ МИР 2012 ЦИКЛ Охапка света СНЕГИРИ
* *
*
Любо мальчику-поэту с плошкою муки
не по ту бродить — по эту сторону реки,
исходить начальной речью, на рассвете дня
петь тенистое заречье, голову склоня.
Он поник душой, проникся рябью черствых нот,
он ладошкою из стикса влаги зачерпнет,
тесто липкое замесит, сладко засопит —
ничего любовь не весит, никогда не спит,
знай исходит легким паром, как учил харон.
Как кружатся дрожжи даром в воздухе сыром!
Всходит время, пузырится, голову кружа, —
что ж ты, жизнь меня, девица, режешь без ножа?
Что ты злишься, что ты плачешь в топких берегах,
от кого улыбку прячешь, речь в шелках, в долгах —
а огонь родной вздыхает, и дитя во сне грустит,
птичьим взмахом полыхает, хлебной корочкой хрустит. БАХЫТ КЕНЖЕЕВ НОВЫЙ МИР 2012 ЦИКЛ Еще поживем
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ТЕТКА
НАШЕ ПОЛЕ
? Перевод Н. Браун
Наше поле межи делят,
Засеваем поле рожью;
Что-то земли оскудели,
Наш загон родить не может.
Пашня, что ли, тощей стала?
Руки ль слабые такие,
Что так хлеба нынче мало,
Что мы ходим, как слепые?
Пашни черны, есть и сила,
Только сеятелей наших
Всё иная даль томила —
Снился край богатых пашен…
Зерен золото кидая,
Наши люди там бывали,
Собирали урожаи,
Здесь лишь камни вырастали.
Не пора ль пахать приняться?
Заросла полынью нива.
Ну-ка, кумы, сваты, братцы,
На работу выйдем живо!
Кто из вас пахать умеет,
Кто умело соху ладит,
Кто счастливо зерна сеет,
Огороды скоро садит,—
Живо, живо за работу!
Время, братцы, потрудиться,
Все равны здесь без расчета,
Труд любой нам пригодится!
1906
* * *
Расставаясь с надеждой, бросали листву тополя,
как одежду, бредущие к яме расстрельной, навалом.
Между прошлым и будущим осень зияла провалом.
С пьедестала, как статуя, падала жизнь до ноля.
Наливалась свинцово предчувствием смерти земля
и, сдаваясь дождю, превращалась в безликую слякоть.
Оставалось терпеть, о счастливом исходе моля,
и терпеть этот северный ветер с залива, и плакать.
Небо грязного ситца болталось у самых ресниц…
Было легче не быть, если б вдруг не улыбка бродяги,
не спеша преломившего хлеб свой с ватагою птиц,
на обратном пути покаянном из греков в варяги.
Так он ел этот ржавый и мокрый “ржаного” комок,
так смотрел благодарно он в небо, глухое от грома,
что я главное понял: не он здесь, а я одинок,
как печная труба посреди догоревшего дома.
Под дождем, улыбаясь, от этого мира далек,
он молчал, точно зная, зачем была эта дорога,
и простой его радости здесь дотлевал уголек,
чтобы там уже вспыхнуть огнем — на ладони у Бога. ЕВГЕНИЙ КАМИНСКИЙ ЗВЕЗДА 2008
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ФРАНЦИСК БОГУШЕВИЧ
ХУДО БУДЕТ
? Перевод П. Семынин
И змею свобода (манит:
В склянку сунь — начнет метаться,
Сама себя жалить станет,
Чтобы с жизнью распрощаться.
Ведь любая тварь земная,
Будь хоть гадиной проклятой,
И та цену воле знает.
Что же нашему-то брату:
У нас разум не скотины,
Как же мы страдать повинны?
А в тюрьме несчастной голи
Никогда ни в чем нет воли!
У дверей глухих, проклятых
День и ночь стоят солдаты —
Молчаливы и сердиты,
Будто всё еще не сыты
Горем, кровью человечьей!
Не услышишь тихой речи,
Всё-то рыком — не словами,
Всё-то боем, кулаками…
Как в ворота нас впихнули
Да ключами громыхнули —
Будто белый свет затмили,
Будто в гроб живьем забили.
Страж к стене меня поставил,
В ухо двинул, мать облаял…
?В карцер их, бродяг, чтоб знали!? —
И солдаты нас погнали
Кулаками да пинками
И замкнули в темной яме.
Дали хлеба, воды меру,
Как тем людям, что за веру
В тюрьмах мучились когда-то
Без надежды, без возврата.
Темень, холод… Притулиться
Негде нам, светильник меркнет,
Словно трут, чуть-чуть дымится.
Затянули мы, как в церкви,
Плач к всевышнему возносим,
Божьей ласки — правды просим.
* * *
Бога считать “товарищем” и “партнером”,
Как предложил один протестантский пастор,
Все-таки непривычно — и вряд ли в скором
Времени будет признано безопасным.
Вдруг Он возьмет и рассердится, в самом деле? —
Спросит сурово: “Ты что себе позволяешь?!
Я, сотворивший звезды и Землю… Мне ли
Так называться? Какой Я тебе ;товарищ“?!.”
А уж в российском контексте вдвойне нелепо:
“Ну-ка, товарищ Бог, помоги в работе…”
— Что за дурацкие мысли!.. Наверно, лето
Их навевает. Расслабленной солнцем плоти
Хочется верить, что небо к ней благосклонно.
Словно иначе и быть не могло. — Могло бы…
Резвые разговоры. Порхает слово.
Шепчутся клены, снова большеголовы…
Как все обыденно! — Просто тепло и сухо.
И — как ни странно, “легкий” — из чьих-то окон
Распространился запах мясного супа;
И для чего сейчас разбираться с Богом?
Разве что вспомнить: “Хлеб наш насущный дай нам”.
Только… За этой праздничной пеленою
Что-то должно остаться бездонным, тайным —
Чтобы она вздувалась тугой волною,
Чтобы потом, безвольная, опадала,
То есть дышала… Тонок, хотя и прочен
Яркий покров. Любых обращений мало —
Новых и старых. Не отвергай их, впрочем. ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ ЗВЕЗДА 2008
* * *
И они не померкли,
Все они так же ярки —
белые фейерверки,
эти Божьи подарки,
эти гроздья сирени
мраморные, но живые,
будто стихотворенья,
сложенные впервые.
Это, эти, другие…
Лето, твоя летаргия
длится. И вот я тоже
пленник летнего света
и на собственной коже
переживаю это.
Эта пора года,
Всем и всему услада:
Процветание сада,
Звездный час огорода.
Кажется, что взаправду
Время идет по кругу:
Дни сменяют друг друга —
Неизменна отрада.
Зной порою чрезмерен,
с ним никакого слада,
ветер из двери в двери
не приносит прохлады.
Но посреди лета,
засыпая, уронишь
книгу того поэта,
где за рифмой “Воронеж”
столько колымской стужи,
что, вопреки зною,
собранному снаружи,
это во мне, со мною.
Да, конечно, я знаю:
жизнь неисповедима,
но из дневного сна я
возвращусь невредимым.
Все обиды никчемны,
Быть бы живым и целым
С хлебом простым черным
и молоком белым.
Вопрошать неприлично,
что там нас ждет завтра.
… И сирень, как обычно,
зацветает внезапно. ВЛАДИМИР КРЮКОВ ЗВЕЗДА 2008
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ФРАНЦИСК БОГУШЕВИЧ
ХУДО БУДЕТ
? Перевод П. Семынин
Тут нам место показали,
Мы вошли, нас развязали,
Хлеба черствого швырнули
И опять на ключ замкнули.
Тьма народу здесь сидела.
Глянул я — душа сомлела:
Лица синие, заплыли!
В камере лишь нары были.
Все лежат на них, хохочут,
Места дать никто не хочет.
?Кинь-ка, — требуют, — на фляжку.
А не кинешь, так парашку
Каждый день таскать заставим
И без хлебушка оставим,
Так обучим дуралея —
Волдырями вспухнет шея!?
Задрожал я весь, боюся,
?Отче наш? шепчу, молюся…
Бог дал вспомнить: золотовка
В зипуне была зашита,
Заплатила как-то вдовка —
Свез на мельницу ей жито.
ПОДМЕНЫШ
Как одежду штопала да всё причитала:
– Своему бы штопала – прорех бы не считала,
Собака рычит, когда видит меня,
Кошка шипит, когда видит меня.
Соседка говорит:
– Калёное железо да острая палка…
– Средство это верное, а не могу: жалко.
…чем я дольше штопаю, тем больше прорех.
– Больно уж ты жалостлива!
– Есть такой грех.
Другая говорит: – Хоть его пожалей,
Тяжко тебе с ним – а ему тяжелей:
Не ест наш хлеб, не понимает нашей речи,
Троллю – троллево, человеку – человечье.
– Да я-то понимаю, но не в лес же его.
Ведь всё равно детёныш – не к волкам же его.
– Он чёртово отродье! Он вам не родня!
Он ваш дом подожжёт!
– Что ж, спасу из огня.
Кто за дверью дышит? Дерево? Троллиха?
Тише, сын, тише. Не буди лихо. Мария БЕРКОВИЧ ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2018 ЦИКЛ Подвоха нет
В ожидании автобуса
Константину Рябенькому
Дороги прискучившая лента.
Тень от покачивающихся берёзовых веток.
Женщина, жалующаяся на бедность,
кивает на своих обездоленных деток.
И в каждом уголке многострадальной моей отчизны —
от центра до этой вот на автобусной стоянке
облупившейся скамейки —
сетуют на невыносимость жизни.
Подсчитывают на ладонях копейки.
А я подумал: ну а если
мы были бы издревле богаты, сыты,
о чём бы слагались наши песни?
О полном амбаре? Обильном корыте?
Ведь губы в крошках пирожного,
смакующие дорогие вина,
не могут петь о тоске острожной,
горькую оплакивать рябину.
Но и перебиваться с хлеба на квас,
выдавая затянувшуюся аскезу
за промысл небесный, тоже не резон
на голову тверёзую.
… Притащился автобус с сиденьями вдрызг изрезанными.
И мы тронули провожаемые беспокойными берёзами. ЕВГЕНИЙ КАРАСЕВ НОВЫЙ МИР 2013 ЦИКЛ В конце ледохода
2003 (2012)
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Кто купит кольчугу?..?
{244}
Кто купит кольчугу? По кромке кольчуга моя
Тверда и подобна застывшему срезу ручья.
Кошель за седлом, где в походе хранится она,—
Как чаша, которая влаги прохладной полна.
Расщедрится кесарь и князю пошлет ее в дар.
Владельцу ее смертоносный не страшен удар.
Он сердцем влечется к струящимся кольцам ее
И пить не желает: ее красота — как питье.
Меня заставляет расстаться с кольчугой моей
Желанье одаривать хлебом голодных людей.
* * *
Он пришел в футболке с надписью: ?Je suis Христос?,
длинноволосый, но в этот раз – безбородый,
у него на шее – случайной розой расцвел засос,
у него возникли проблемы с людьми, с природой.
Золотую рыбку и черный хлеб превращал в вино,
а затем, молодое вино превращал в горилку:
так ребенок, которому выжить не суждено –
на глазах у всех разбивает кота-копилку.
Как пустой разговор, отправляется в парк трамвай,
светотени от звуков – длинней, холодней, аморфней,
но воскрес Пастернак, несмотря на скупой вай-фай,
и принес нам дверной косяк, героин и морфий. Александр Кабанов НОВЫЙ БЕРЕГ 2015
ДМИТРИЙ БЫКОВ ?Последнее время? стихи, поэмы (1986-2005)
Элегия
Раньше здесь было кафе ?Сосиски?.
Эта столовка — полуподвал —
Чуть ли не первой значится в списке
Мест, где с тобою я пировал.
Помню поныне лик продавщицы,
Грязную стойку… Входишь — бери
Черного хлеба, желтой горчицы,
Красных сосисок (в порции — три).
Рядом, у стойки, старец покорный,
Кротко кивавший нам, как родне,
Пил неизменный кофе цикорный —
С привкусом тряпки, с гущей на дне.
Рядом был скверик — тополь, качели,
Летом пустевший после шести.
Там мы в обнимку долго сидели:
Некуда больше было пойти.
Нынче тут лавка импортной снеди:
Датское пиво, манговый сок…
Чахнет за стойкой первая леди —
Пудреный лобик, бритый висок.
Все изменилось — только остался
Скверик напротив в пестрой тени.
Ни продавщицы больше, ни старца.
Где они нынче? Бог их храни!
Помнишь ли горечь давней надсады?
Пылко влюбленных мир не щадит.
Больше нигде нам не были рады,
Здесь мы имели вечный кредит.
…Как остается нищенски мало
Утлых прибежищ нашей любви —
Чтобы ничто не напоминало,
Ибо иначе хоть не живи!
Помнить не время, думать не стоит,
Память, усохнув, скрутится в жгут…
Дом перестроят, скверик разроют,
Тополь распилят, бревна сожгут.
В этом причина краха империй:
Им предрекает скорый конец
Не потонувший в блуде Тиберий,
А оскорбленный девкой юнец.
Если ворвутся, выставив пики,
В город солдаты новой орды,—
Это Создатель прячет улики,
Он заметает наши следы.
Только и спросишь, воя в финале
Между развалин: Боже, прости,
Что мы тебе-то напоминали,
Что приказал ты нас развести?
Замысел прежний, главный из главных?
Неутоленный творческий пыл?
Тех ли прекрасных, тех богоравных,
Что ты задумал, да не слепил?
1995 год
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ТЕТКА
СКРИПКА
? Перевод В. Корчагин
Что не высказать словами,
Что на сердце накипело,
Что горит в душе, как пламя, —
Скрипка б выразить сумела.
Звучно б струны задрожали,
Благо думы рвутся в небо,
Благо крыльев не сломали,
Благо песнь дороже хлеба…
Вскину я смычок свой быстрый —
Струны бойко отзовутся,
Засверкают звуки-искры,
Думы в песню перельются.
Песня сердце б разрывала,
В ней гремели бы перуны,
Я б о счастье заиграла,—
Только б знать, что крепки струны!
Арабская поэзия средних веков БВЛ 1975 серия 1 том 20
ПОЭЗИЯ ЭПОХИ РАСЦВЕТА
X–XII века
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Ни на один приказ…?
Ни на один приказ, ни на один совет
Мне от моей души в ответ ни слова нет.
В ошибках каяться? Но поглядите сами:
Числом они равны песчинкам под стопами.
Существование не стоит мне забот.
Не все ли мне равно, кто хлеба принесет
И кто мне уделит от своего запаса —
Плеяды, Сириус иль звезды Волопаса?
?О сердце, горсть воды…?
О сердце, горсть воды, о сердце наше, где
Причуды мечутся, как пузырьки в воде!
Что изменяет их, и что там колобродит,
И что Асму и Хинд в минувшее уводит?
Словарь — что человек: в нем и добро и зло.
В составе нашем все, что мрачно и светло.
Мы будем времени служить питьем и пищей,
Доколе в богача не превратится нищий.
Как сокол — кроликов, лишенный прежних сил,
В несчастье Кайс{278} врагов о милости просил.
По мне, к достойнейшим такой не сопричтется:
Душе пристало пить из чистого колодца.
Евгений Евтушенко ?Зеленая калитка? 1990 Стихи о Грузии
142.ЧИКОВАНИ
С каждым днем Чиковани все более слеп.
Он рукой находил неуверенно хлеб,
неуверенно стискивал зыбкий стакан,
но лицо обращал без ошибки к стихам,
потому что, когда их читает поэт,
для другого поэта —
незримого нет.
ГЕОРГИЙ ГОЛОХВАСТОВ (1882-1963) ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ
ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ. Поэма (Нью-Йорк, 1938)
Готовы яства для родственной встречи:
Маис вареный и, прямо из печи,
Парная смесь отварных овощей;
Творог с изюмом, и хлеб, и овечий
Отжатый сыр, и тисками клещей
Дробленый мелко орех, заслащенный,
Как чистый слиток, в янтарном меду;
В густых кистях виноград, позлащенный
Родимым солнцем в родимом саду,
И спелый персик, и сочные груши.
Сменяясь, блюда идут чередой;
И в старом доме за общей едой
Незримо предков присутствуют души;
Они сошлись к своему очагу,
Чтоб праздник встретить в любимом кругу.
Но час свиданья — без кликов веселых,
Как будет снова разлука — без слез:
Вино, наследье праотческих лоз,
В молчаньи строгом из чарок тяжелых
Атланты с думой поминною пьют.
И веют мир, тишина и уют.
ГРИГОРИЙ ШИРМАН (1898-1956) ЗАЗВЕЗДНЫЙ ЗОВ 2012132
Воздушный хлеб листы жуют,
Их кормит ветер у оград.
Сейчас он сам листву бесстыжую
На площадь вывел и – назад.
У храмов запертых, у булочных
Христом он молит. Ох, Христом.
И был он с ним в саду полуночи
И вызубрил навеки стон.
О, ветр, не буду ждать, пока мне
Ты стукнешь костью по плечу.
Хочу будить я в мире камни,
Я ветру всё отдать хочу.
13 февраля
Ну, накинем пушной палантин,
Чернобурый или пелеринку...
Завтра будет Святой Валентин.
Может, нам закатить вечеринку?
Меж торговцев тоскливо качу
С пустотою и хлебом телегу.
Я, конечно, чего то хочу-
Может альфу, а может, омегу.
Вот ведь рыбная ловля Москвы.
Вот форель и лосось и дорада.
Рифмовать не захочешь, увы,
Всю Тверскую до Зеленограда.
Вот курятина, кролик, индюк.
И чуть чуть потрохов под филейкой.
Я бы их затолкала в сундук,
И отправила узкоколейкой....
Нет, не катят твои индюки.
Твои утки- тире- утолины.
Нет доверия к ним, не с руки.
И уходим, и неутолимы-
В старый дом, с крышей сорванной мир,
По маршруту прилавок - квартира....
Но брожу, как некормленый Лир
Из ненайденной драмы Шекспира. Вероника Долина Журнал ?АРТИКЛЬ? 2016 Трудовая книжка. 2016
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ТЕТКА
В ЧУЖОЙ СТОРОНЕ
? Перевод М. Шехтер
Мне грустно. Людям я чужая,
Я душою изнываю.
Мыслью мчусь я в край далекий,
В бор дремучий, в бор высокий,
На свою родную нивку.
Вижу выгон, вижу Сивку,
Вот бегут коровки с поля…
Эх вы, хаты! Дай мне, доля,
Хоть знакомую росинку,
Из родимых мест пылинку,
Хлеба кроху — дар от брата.
Ой, мила родная хата!
Ой, как мил родимый край,—
Полетела б, словно в рай!
Дорога душе сермяжка,
Лапотки, кафтан, рубашка…
Мусорный за хатой ворох
Сердцу тоже мил и дорог.
1906
Арабская поэзия средних веков БВЛ 1975 серия 1 том 20
ПОЭЗИЯ ЭПОХИ РАСЦВЕТА
X–XII века
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Разумные созданья…?
Разумные созданья бессмертного творца
Идут путем страданья до смертного конца,
И смертным смерть вручает подарок дорогой:
Наследникам — наследство, покойнику — покой.
?Говорящим: ?Побойся…?
Говорящим: ?Побойся всезрящего бога!? —
Отвечай: ?Хорошо, погодите немного!?
Семизвездью, играющему в буккару{279},
Уподоблю цветы и траву на ветру.
Но никто из живых ни в почете, ни в славе
Уподобиться канувшим в землю не вправе.
Я другим подражаю, стараюсь и я
Приспособиться к путанице бытия.
Многим смысл бытия разъясняет могила,
А меня жизнелюбие опустошило.
Мне, по правде сказать, не опасен сосед,
Я и знать не желаю — он друг мне иль нет,
Потому что моя не красива невеста
И насущный мой хлеб не из лучшего теста.
Арабская поэзия средних веков БВЛ 1975 серия 1 том 20
ПОЭЗИЯ ЭПОХИ РАСЦВЕТА
X–XII века
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Преследователь спит…?
Преследователь спит. Мы в темный час идем.
Отважный свой поход мы будем славить днем.
Богатства на земле взыскует человек —
И в чистой кипени надмирных звездных рек.
Воитель со щитом, жнец со своим серном.
Чьим хлебом первый сыт, обходят землю днем
И возвращаются под звездами домой —
С убытками один, со славою другой.
И все, кто сеет хлеб, и все, кто ищет клад,
Стригут своих овец и прочь уйти спешат.
Где быть седлу — окно, где быть окну — седло.
Все в жизни у тебя навыворот пошло.
И время у тебя скользит, как темнота,
Как саранча, когда бледнеет красота
Изглоданной травы… О, сирые края!
Из рта верблюжьего так тянется струя
Слюны из-под кольца, когда в глуши степной
Тиранит всадника невыносимый зной.
Ты брата своего всегда судить готов,
А на твоем челе — печать твоих грехов.
Ты вовсе не похож на льва из аш-Шари{280},
Ты — волк. Тогда молчи и брата не корп.
Жизнь медленно ползет, пока надзора нет;
Посмотришь — нет ее, давно пропал и след
Повсюду власть свою распространило зло,
Проникло в каждый дол и на горы взошло.
Пусть говорливостью гордится острослов,
Что Мекку восхвалял: ?О матерь городов!?
?О матерь тьмы ночной!? — так он лозу нарек
Пусть будет молчалив разумный человек.
Стремишься к выгоде, а что находишь ты?
Сам назовешь себя добычей нищеты.
И пусть не лжет злодей, что он аскет прямой!
О, как мне обойти такого стороной?
Когда ты смерть свою увидишь впереди,
Скажи: ?Презренная, смелее подходи!?
Скажи: ?Убей меня!? Когда она грозит,
Не стоит прятаться за бесполезный щит.
Возвышенных надежд моя душа полна;
Столкнут ее с горы дурные времена.
С престола своего нисходит гордый князь,
Бледнеет плоть его, преображаясь в грязь,
Уходит, бос и наг, и князю не нужны
Ни земли многие, ни золото казны.
Когда приходит гость еще в пыли пустынь,
Встань и приветь его и хлеб к нему придвинь.
Не презирай того, кто беден, слаб и мал,
Такой и льву не раз в несчастье помогал.
Стремятся юноши к походам боевым,
А рассудительность потом приходит к ним.
На смерть мой сон похож, но пробуждаюсь я,
А смерть — всевечный сон вдали от бытия.
И пусть бранят меня, пусть хвалят — все равно,
Раз тело бренное уже погребено.
И все равно теперь истлевшему в земле,
В чем повод к смерти был: в копье или в стреле.
Кто воду из бадьи в степи безлюдной пьет,
А кто с людьми живет и собирает мед.
Есть мед — и хорошо, а меда нет — беда,
Но не тужи, не плачь, не жалуйся тогда.
И мы состарились, как пращуры до нас.
А миг похож на миг, и час похож на час,
И ночь сменяет день, и ясная звезда
Восходит в небесах и тает — как всегда.
Евгений Евтушенко ?Зеленая калитка? 1990 Стихи о Грузии
178.ГАЙОЗ ДЖЕДЖЕЛАВА
Моя душа бы пожелала,
да невозможно пожелать,
чтобы Гайоза Джеджелава
увидеть на поле опять.
Мела пурга в Москве однажды,
а у ворот — в снегу, в грязи
Антадзе лысиной отважной
плясало солнце Грузии.
И с капитанскою повязкой,
заснежен, будто Дед Мороз,
с какою мягкою повадкой
мячом волшебничал Гайоз!
С каким изяществом грузинским
он шел в крутящейся пурге,
как будто так он и родился
— с мячом, приклеенным к ноге.
Он так умел сквозь всех промчаться
в своих прорывах штормовых,
и рядом с гением Пайчадзе
он гениален был — в штрафных.
Как я сюда дойду и доползу
с прилипшей к башмакам низинной грязью?
Не то что глотка — и глаза рычат,
когда порой от грязи спасу нету.
Так что ж — как новый Чацкий закричать
на модный лад: ?— Ракету мне! Ракету!??
Но, даже и ракетой вознесен,
несущейся быстрей, чем скорость звука,
увижу я, как будто страшный сон,
молчалиных тихоньствующих сонм
и многоликость рожи Скалозуба.
Но где-то там, поземицей обвит,
среди видений—дай-то бог, поклепных! —
на перевале Пушкинском стоит
и все-таки надеется полковник.
Надеются мильоны добрых глаз,
надеются крестьянок встречных ведра,
и каждою своею каплей — Волга,
и каждым своим камешком — Кавказ,
и женщина, оставшаяся за
негаданным изгибом поворота,
откуда светят даже не глаза,
а всполохом всплывает поволока.
Почти кричу: ?О, не надейтесь вы!? —
и страшно самому от крика этого.
Полковник, друг,—не Пушкин я, увы!
Кого везут? да нет,— не Грибоедова.
Я слаб. Я мал. Я, правда, не злодей,
не Бенкендорф, не подленький Фаддей,
но это ль утешенье в полной мере?
Конечно, утешают параллели,
что даже и великие болели
болезнями всех маленьких людей.
Был Пушкин до смешного уязвлен
негромким чином, громким вздором света,
и сколько раз поскальзывался он
на хитром льду дворцового паркета!
А Грибоедов! Сколько отняла
у нас тщета посольского подворья!
Тебе, создатель ?Горя-от ума?,
ум дипломата жизнь дала от горя.
Пора уже давно сказать, ей-ей,
потомкам, правду чистую поведав.
о ?роли положительной? царей,
ог %лой своевременной своей
и Царедворцев делавших поэтов.
Н1 высшую всегда имеют власть
над гением две страсти — два кумира:
запечатлять всевидящая страсть
и страсть слепая улучшенья мира.
И гений тоже слабый человек.
И гению альков лукаво снится,
а не одни вода и черный хлеб,
и роковая ласка власяницы.
И он подвержен страху пропастей,
подвержен жажде нежности властей,
подвержен тяге с быдлом быть в комплоте,
подвержен поножовщине страстей
в неосвещенных закоулках плоти.
И гений чертит множество кругов,
бессмысленных кругов среди сыр-бора,
но из угрюмых глыб своих грехов,
сдирая ногти, создает соборы!
А если горы грудью он прорвал,
и впереди пространство слишком гладко,
то сам перед собою для порядка
из этих глыб он ставит перевал!
Пардон, пушкиновед и чеховед,
не верю в подопечных ваших святость.
Да, гений тоже слабый человек,
но, поднятый собой — не чудом — вверх,
переваливший собственную слабость.
И надо не сдаваться перед ленью,
самих себя ломать без полумер,
и у своих предтеч в преодоленье —
не в слабостях искать себе пример.
Среди хулы или среди хвалы
еще не раз мы, видимо, постигнем,
что перевалы наши — лишь холмы
в сравнении с тем, пушкинским — пустынным.
Мы падаем, срываемся, скользим,
а перевал нас дразнит гордой гранью.
Как тянет из бензинности низин
к его высокогорному дыханью!
И вы надейтесь, как полковник тот.
Нужна надежда не для развлеченья,
а чтобы стать достойными значенья,
которое нам кто-то придает.
Чтоб нас не утешали параллели,
когда толкают слабости в провал,
чтоб мы смогли,
взошли,
преодолели —
и Пушкинский открылся перевал...
Хлебом ловят их, \ хлебом - губят, \ ибо ненужные люди не должны житЬ. \ Идите, дети. \ Вы отличите ОРЕХ от Макшелла, \ но - \ постигаете лЬ смысл ХЛЕБа? Алексей Шельвах Ирои-комическая поэма (приключения англичанина)
Хлебом меня не корми, но позволь заглянуть\В стеклышко, линзу, подзорную даль, что-нибудь.\В геодезический теодолит, например,\Помню, однажды мне дал посмотреть инженер. Александр Кушнер
* * *
Давай с тобою купим хлеба,
Напополам съедим горбушку.
Сердито питерское небо,
Сады закрыли на просушку,
Зато в пустом трамвайном парке
У безымянного завода –
Там золотые искры сварки,
Там беспорядок и свобода,
Там запах жареного лука,
Там звёзды синего барвинка,
И сквозь перчатку греет руку
Твоей горбушки половинка. Мария БЕРКОВИЧ ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2018 ЦИКЛ Подвоха нет
А над рекой Сеной-Москвой все сады, да трубы,
да храмы, да острова, да змей-горынычи, да витрины,
пежо бегут, башня вокруг смотрит,
из ноги комиссара Нотр-Дам растет да бульвары,
на другой ладони гимназистка стоит, плачет.
Выбирали кровь и огонь, не выбрали липу,
выбирали пежо, да вольво, да Красную площадь с огнями,
выбирали петлю, да флакон шанели, да пулю.
А липа растет одна на острове белом,
а под ней Исайя-пророк, как хлеб, ест свои слезы.
Снегири мои, снегири, что над снежком кружите?
Что, родные мои, чирикаете да скулите?
Зачем, голубы, вы сюда опять прилетели,
или вместо Жар-птицы гореть хотите в России,
неказистые птички с громом смертельным в сердце? АНДРЕЙ ТАВРОВ НОВЫЙ МИР 2012 ЦИКЛ Охапка света СНЕГИРИ
* *
*
Любо мальчику-поэту с плошкою муки
не по ту бродить — по эту сторону реки,
исходить начальной речью, на рассвете дня
петь тенистое заречье, голову склоня.
Он поник душой, проникся рябью черствых нот,
он ладошкою из стикса влаги зачерпнет,
тесто липкое замесит, сладко засопит —
ничего любовь не весит, никогда не спит,
знай исходит легким паром, как учил харон.
Как кружатся дрожжи даром в воздухе сыром!
Всходит время, пузырится, голову кружа, —
что ж ты, жизнь меня, девица, режешь без ножа?
Что ты злишься, что ты плачешь в топких берегах,
от кого улыбку прячешь, речь в шелках, в долгах —
а огонь родной вздыхает, и дитя во сне грустит,
птичьим взмахом полыхает, хлебной корочкой хрустит. БАХЫТ КЕНЖЕЕВ НОВЫЙ МИР 2012 ЦИКЛ Еще поживем
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ТЕТКА
НАШЕ ПОЛЕ
? Перевод Н. Браун
Наше поле межи делят,
Засеваем поле рожью;
Что-то земли оскудели,
Наш загон родить не может.
Пашня, что ли, тощей стала?
Руки ль слабые такие,
Что так хлеба нынче мало,
Что мы ходим, как слепые?
Пашни черны, есть и сила,
Только сеятелей наших
Всё иная даль томила —
Снился край богатых пашен…
Зерен золото кидая,
Наши люди там бывали,
Собирали урожаи,
Здесь лишь камни вырастали.
Не пора ль пахать приняться?
Заросла полынью нива.
Ну-ка, кумы, сваты, братцы,
На работу выйдем живо!
Кто из вас пахать умеет,
Кто умело соху ладит,
Кто счастливо зерна сеет,
Огороды скоро садит,—
Живо, живо за работу!
Время, братцы, потрудиться,
Все равны здесь без расчета,
Труд любой нам пригодится!
1906
* * *
Расставаясь с надеждой, бросали листву тополя,
как одежду, бредущие к яме расстрельной, навалом.
Между прошлым и будущим осень зияла провалом.
С пьедестала, как статуя, падала жизнь до ноля.
Наливалась свинцово предчувствием смерти земля
и, сдаваясь дождю, превращалась в безликую слякоть.
Оставалось терпеть, о счастливом исходе моля,
и терпеть этот северный ветер с залива, и плакать.
Небо грязного ситца болталось у самых ресниц…
Было легче не быть, если б вдруг не улыбка бродяги,
не спеша преломившего хлеб свой с ватагою птиц,
на обратном пути покаянном из греков в варяги.
Так он ел этот ржавый и мокрый “ржаного” комок,
так смотрел благодарно он в небо, глухое от грома,
что я главное понял: не он здесь, а я одинок,
как печная труба посреди догоревшего дома.
Под дождем, улыбаясь, от этого мира далек,
он молчал, точно зная, зачем была эта дорога,
и простой его радости здесь дотлевал уголек,
чтобы там уже вспыхнуть огнем — на ладони у Бога. ЕВГЕНИЙ КАМИНСКИЙ ЗВЕЗДА 2008
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ФРАНЦИСК БОГУШЕВИЧ
ХУДО БУДЕТ
? Перевод П. Семынин
И змею свобода (манит:
В склянку сунь — начнет метаться,
Сама себя жалить станет,
Чтобы с жизнью распрощаться.
Ведь любая тварь земная,
Будь хоть гадиной проклятой,
И та цену воле знает.
Что же нашему-то брату:
У нас разум не скотины,
Как же мы страдать повинны?
А в тюрьме несчастной голи
Никогда ни в чем нет воли!
У дверей глухих, проклятых
День и ночь стоят солдаты —
Молчаливы и сердиты,
Будто всё еще не сыты
Горем, кровью человечьей!
Не услышишь тихой речи,
Всё-то рыком — не словами,
Всё-то боем, кулаками…
Как в ворота нас впихнули
Да ключами громыхнули —
Будто белый свет затмили,
Будто в гроб живьем забили.
Страж к стене меня поставил,
В ухо двинул, мать облаял…
?В карцер их, бродяг, чтоб знали!? —
И солдаты нас погнали
Кулаками да пинками
И замкнули в темной яме.
Дали хлеба, воды меру,
Как тем людям, что за веру
В тюрьмах мучились когда-то
Без надежды, без возврата.
Темень, холод… Притулиться
Негде нам, светильник меркнет,
Словно трут, чуть-чуть дымится.
Затянули мы, как в церкви,
Плач к всевышнему возносим,
Божьей ласки — правды просим.
* * *
Бога считать “товарищем” и “партнером”,
Как предложил один протестантский пастор,
Все-таки непривычно — и вряд ли в скором
Времени будет признано безопасным.
Вдруг Он возьмет и рассердится, в самом деле? —
Спросит сурово: “Ты что себе позволяешь?!
Я, сотворивший звезды и Землю… Мне ли
Так называться? Какой Я тебе ;товарищ“?!.”
А уж в российском контексте вдвойне нелепо:
“Ну-ка, товарищ Бог, помоги в работе…”
— Что за дурацкие мысли!.. Наверно, лето
Их навевает. Расслабленной солнцем плоти
Хочется верить, что небо к ней благосклонно.
Словно иначе и быть не могло. — Могло бы…
Резвые разговоры. Порхает слово.
Шепчутся клены, снова большеголовы…
Как все обыденно! — Просто тепло и сухо.
И — как ни странно, “легкий” — из чьих-то окон
Распространился запах мясного супа;
И для чего сейчас разбираться с Богом?
Разве что вспомнить: “Хлеб наш насущный дай нам”.
Только… За этой праздничной пеленою
Что-то должно остаться бездонным, тайным —
Чтобы она вздувалась тугой волною,
Чтобы потом, безвольная, опадала,
То есть дышала… Тонок, хотя и прочен
Яркий покров. Любых обращений мало —
Новых и старых. Не отвергай их, впрочем. ДЕНИС ДАТЕШИДЗЕ ЗВЕЗДА 2008
* * *
И они не померкли,
Все они так же ярки —
белые фейерверки,
эти Божьи подарки,
эти гроздья сирени
мраморные, но живые,
будто стихотворенья,
сложенные впервые.
Это, эти, другие…
Лето, твоя летаргия
длится. И вот я тоже
пленник летнего света
и на собственной коже
переживаю это.
Эта пора года,
Всем и всему услада:
Процветание сада,
Звездный час огорода.
Кажется, что взаправду
Время идет по кругу:
Дни сменяют друг друга —
Неизменна отрада.
Зной порою чрезмерен,
с ним никакого слада,
ветер из двери в двери
не приносит прохлады.
Но посреди лета,
засыпая, уронишь
книгу того поэта,
где за рифмой “Воронеж”
столько колымской стужи,
что, вопреки зною,
собранному снаружи,
это во мне, со мною.
Да, конечно, я знаю:
жизнь неисповедима,
но из дневного сна я
возвращусь невредимым.
Все обиды никчемны,
Быть бы живым и целым
С хлебом простым черным
и молоком белым.
Вопрошать неприлично,
что там нас ждет завтра.
… И сирень, как обычно,
зацветает внезапно. ВЛАДИМИР КРЮКОВ ЗВЕЗДА 2008
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ФРАНЦИСК БОГУШЕВИЧ
ХУДО БУДЕТ
? Перевод П. Семынин
Тут нам место показали,
Мы вошли, нас развязали,
Хлеба черствого швырнули
И опять на ключ замкнули.
Тьма народу здесь сидела.
Глянул я — душа сомлела:
Лица синие, заплыли!
В камере лишь нары были.
Все лежат на них, хохочут,
Места дать никто не хочет.
?Кинь-ка, — требуют, — на фляжку.
А не кинешь, так парашку
Каждый день таскать заставим
И без хлебушка оставим,
Так обучим дуралея —
Волдырями вспухнет шея!?
Задрожал я весь, боюся,
?Отче наш? шепчу, молюся…
Бог дал вспомнить: золотовка
В зипуне была зашита,
Заплатила как-то вдовка —
Свез на мельницу ей жито.
ПОДМЕНЫШ
Как одежду штопала да всё причитала:
– Своему бы штопала – прорех бы не считала,
Собака рычит, когда видит меня,
Кошка шипит, когда видит меня.
Соседка говорит:
– Калёное железо да острая палка…
– Средство это верное, а не могу: жалко.
…чем я дольше штопаю, тем больше прорех.
– Больно уж ты жалостлива!
– Есть такой грех.
Другая говорит: – Хоть его пожалей,
Тяжко тебе с ним – а ему тяжелей:
Не ест наш хлеб, не понимает нашей речи,
Троллю – троллево, человеку – человечье.
– Да я-то понимаю, но не в лес же его.
Ведь всё равно детёныш – не к волкам же его.
– Он чёртово отродье! Он вам не родня!
Он ваш дом подожжёт!
– Что ж, спасу из огня.
Кто за дверью дышит? Дерево? Троллиха?
Тише, сын, тише. Не буди лихо. Мария БЕРКОВИЧ ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2018 ЦИКЛ Подвоха нет
В ожидании автобуса
Константину Рябенькому
Дороги прискучившая лента.
Тень от покачивающихся берёзовых веток.
Женщина, жалующаяся на бедность,
кивает на своих обездоленных деток.
И в каждом уголке многострадальной моей отчизны —
от центра до этой вот на автобусной стоянке
облупившейся скамейки —
сетуют на невыносимость жизни.
Подсчитывают на ладонях копейки.
А я подумал: ну а если
мы были бы издревле богаты, сыты,
о чём бы слагались наши песни?
О полном амбаре? Обильном корыте?
Ведь губы в крошках пирожного,
смакующие дорогие вина,
не могут петь о тоске острожной,
горькую оплакивать рябину.
Но и перебиваться с хлеба на квас,
выдавая затянувшуюся аскезу
за промысл небесный, тоже не резон
на голову тверёзую.
… Притащился автобус с сиденьями вдрызг изрезанными.
И мы тронули провожаемые беспокойными берёзами. ЕВГЕНИЙ КАРАСЕВ НОВЫЙ МИР 2013 ЦИКЛ В конце ледохода
2003 (2012)
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Кто купит кольчугу?..?
{244}
Кто купит кольчугу? По кромке кольчуга моя
Тверда и подобна застывшему срезу ручья.
Кошель за седлом, где в походе хранится она,—
Как чаша, которая влаги прохладной полна.
Расщедрится кесарь и князю пошлет ее в дар.
Владельцу ее смертоносный не страшен удар.
Он сердцем влечется к струящимся кольцам ее
И пить не желает: ее красота — как питье.
Меня заставляет расстаться с кольчугой моей
Желанье одаривать хлебом голодных людей.
* * *
Он пришел в футболке с надписью: ?Je suis Христос?,
длинноволосый, но в этот раз – безбородый,
у него на шее – случайной розой расцвел засос,
у него возникли проблемы с людьми, с природой.
Золотую рыбку и черный хлеб превращал в вино,
а затем, молодое вино превращал в горилку:
так ребенок, которому выжить не суждено –
на глазах у всех разбивает кота-копилку.
Как пустой разговор, отправляется в парк трамвай,
светотени от звуков – длинней, холодней, аморфней,
но воскрес Пастернак, несмотря на скупой вай-фай,
и принес нам дверной косяк, героин и морфий. Александр Кабанов НОВЫЙ БЕРЕГ 2015
ДМИТРИЙ БЫКОВ ?Последнее время? стихи, поэмы (1986-2005)
Элегия
Раньше здесь было кафе ?Сосиски?.
Эта столовка — полуподвал —
Чуть ли не первой значится в списке
Мест, где с тобою я пировал.
Помню поныне лик продавщицы,
Грязную стойку… Входишь — бери
Черного хлеба, желтой горчицы,
Красных сосисок (в порции — три).
Рядом, у стойки, старец покорный,
Кротко кивавший нам, как родне,
Пил неизменный кофе цикорный —
С привкусом тряпки, с гущей на дне.
Рядом был скверик — тополь, качели,
Летом пустевший после шести.
Там мы в обнимку долго сидели:
Некуда больше было пойти.
Нынче тут лавка импортной снеди:
Датское пиво, манговый сок…
Чахнет за стойкой первая леди —
Пудреный лобик, бритый висок.
Все изменилось — только остался
Скверик напротив в пестрой тени.
Ни продавщицы больше, ни старца.
Где они нынче? Бог их храни!
Помнишь ли горечь давней надсады?
Пылко влюбленных мир не щадит.
Больше нигде нам не были рады,
Здесь мы имели вечный кредит.
…Как остается нищенски мало
Утлых прибежищ нашей любви —
Чтобы ничто не напоминало,
Ибо иначе хоть не живи!
Помнить не время, думать не стоит,
Память, усохнув, скрутится в жгут…
Дом перестроят, скверик разроют,
Тополь распилят, бревна сожгут.
В этом причина краха империй:
Им предрекает скорый конец
Не потонувший в блуде Тиберий,
А оскорбленный девкой юнец.
Если ворвутся, выставив пики,
В город солдаты новой орды,—
Это Создатель прячет улики,
Он заметает наши следы.
Только и спросишь, воя в финале
Между развалин: Боже, прости,
Что мы тебе-то напоминали,
Что приказал ты нас развести?
Замысел прежний, главный из главных?
Неутоленный творческий пыл?
Тех ли прекрасных, тех богоравных,
Что ты задумал, да не слепил?
1995 год
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ТЕТКА
СКРИПКА
? Перевод В. Корчагин
Что не высказать словами,
Что на сердце накипело,
Что горит в душе, как пламя, —
Скрипка б выразить сумела.
Звучно б струны задрожали,
Благо думы рвутся в небо,
Благо крыльев не сломали,
Благо песнь дороже хлеба…
Вскину я смычок свой быстрый —
Струны бойко отзовутся,
Засверкают звуки-искры,
Думы в песню перельются.
Песня сердце б разрывала,
В ней гремели бы перуны,
Я б о счастье заиграла,—
Только б знать, что крепки струны!
Арабская поэзия средних веков БВЛ 1975 серия 1 том 20
ПОЭЗИЯ ЭПОХИ РАСЦВЕТА
X–XII века
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Ни на один приказ…?
Ни на один приказ, ни на один совет
Мне от моей души в ответ ни слова нет.
В ошибках каяться? Но поглядите сами:
Числом они равны песчинкам под стопами.
Существование не стоит мне забот.
Не все ли мне равно, кто хлеба принесет
И кто мне уделит от своего запаса —
Плеяды, Сириус иль звезды Волопаса?
?О сердце, горсть воды…?
О сердце, горсть воды, о сердце наше, где
Причуды мечутся, как пузырьки в воде!
Что изменяет их, и что там колобродит,
И что Асму и Хинд в минувшее уводит?
Словарь — что человек: в нем и добро и зло.
В составе нашем все, что мрачно и светло.
Мы будем времени служить питьем и пищей,
Доколе в богача не превратится нищий.
Как сокол — кроликов, лишенный прежних сил,
В несчастье Кайс{278} врагов о милости просил.
По мне, к достойнейшим такой не сопричтется:
Душе пристало пить из чистого колодца.
Евгений Евтушенко ?Зеленая калитка? 1990 Стихи о Грузии
142.ЧИКОВАНИ
С каждым днем Чиковани все более слеп.
Он рукой находил неуверенно хлеб,
неуверенно стискивал зыбкий стакан,
но лицо обращал без ошибки к стихам,
потому что, когда их читает поэт,
для другого поэта —
незримого нет.
ГЕОРГИЙ ГОЛОХВАСТОВ (1882-1963) ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ
ГИБЕЛЬ АТЛАНТИДЫ. Поэма (Нью-Йорк, 1938)
Готовы яства для родственной встречи:
Маис вареный и, прямо из печи,
Парная смесь отварных овощей;
Творог с изюмом, и хлеб, и овечий
Отжатый сыр, и тисками клещей
Дробленый мелко орех, заслащенный,
Как чистый слиток, в янтарном меду;
В густых кистях виноград, позлащенный
Родимым солнцем в родимом саду,
И спелый персик, и сочные груши.
Сменяясь, блюда идут чередой;
И в старом доме за общей едой
Незримо предков присутствуют души;
Они сошлись к своему очагу,
Чтоб праздник встретить в любимом кругу.
Но час свиданья — без кликов веселых,
Как будет снова разлука — без слез:
Вино, наследье праотческих лоз,
В молчаньи строгом из чарок тяжелых
Атланты с думой поминною пьют.
И веют мир, тишина и уют.
ГРИГОРИЙ ШИРМАН (1898-1956) ЗАЗВЕЗДНЫЙ ЗОВ 2012132
Воздушный хлеб листы жуют,
Их кормит ветер у оград.
Сейчас он сам листву бесстыжую
На площадь вывел и – назад.
У храмов запертых, у булочных
Христом он молит. Ох, Христом.
И был он с ним в саду полуночи
И вызубрил навеки стон.
О, ветр, не буду ждать, пока мне
Ты стукнешь костью по плечу.
Хочу будить я в мире камни,
Я ветру всё отдать хочу.
13 февраля
Ну, накинем пушной палантин,
Чернобурый или пелеринку...
Завтра будет Святой Валентин.
Может, нам закатить вечеринку?
Меж торговцев тоскливо качу
С пустотою и хлебом телегу.
Я, конечно, чего то хочу-
Может альфу, а может, омегу.
Вот ведь рыбная ловля Москвы.
Вот форель и лосось и дорада.
Рифмовать не захочешь, увы,
Всю Тверскую до Зеленограда.
Вот курятина, кролик, индюк.
И чуть чуть потрохов под филейкой.
Я бы их затолкала в сундук,
И отправила узкоколейкой....
Нет, не катят твои индюки.
Твои утки- тире- утолины.
Нет доверия к ним, не с руки.
И уходим, и неутолимы-
В старый дом, с крышей сорванной мир,
По маршруту прилавок - квартира....
Но брожу, как некормленый Лир
Из ненайденной драмы Шекспира. Вероника Долина Журнал ?АРТИКЛЬ? 2016 Трудовая книжка. 2016
Белорусские поэты (XIX - начала XX века) (fb2) (Антология поэзии - 1963)
ТЕТКА
В ЧУЖОЙ СТОРОНЕ
? Перевод М. Шехтер
Мне грустно. Людям я чужая,
Я душою изнываю.
Мыслью мчусь я в край далекий,
В бор дремучий, в бор высокий,
На свою родную нивку.
Вижу выгон, вижу Сивку,
Вот бегут коровки с поля…
Эх вы, хаты! Дай мне, доля,
Хоть знакомую росинку,
Из родимых мест пылинку,
Хлеба кроху — дар от брата.
Ой, мила родная хата!
Ой, как мил родимый край,—
Полетела б, словно в рай!
Дорога душе сермяжка,
Лапотки, кафтан, рубашка…
Мусорный за хатой ворох
Сердцу тоже мил и дорог.
1906
Арабская поэзия средних веков БВЛ 1975 серия 1 том 20
ПОЭЗИЯ ЭПОХИ РАСЦВЕТА
X–XII века
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Разумные созданья…?
Разумные созданья бессмертного творца
Идут путем страданья до смертного конца,
И смертным смерть вручает подарок дорогой:
Наследникам — наследство, покойнику — покой.
?Говорящим: ?Побойся…?
Говорящим: ?Побойся всезрящего бога!? —
Отвечай: ?Хорошо, погодите немного!?
Семизвездью, играющему в буккару{279},
Уподоблю цветы и траву на ветру.
Но никто из живых ни в почете, ни в славе
Уподобиться канувшим в землю не вправе.
Я другим подражаю, стараюсь и я
Приспособиться к путанице бытия.
Многим смысл бытия разъясняет могила,
А меня жизнелюбие опустошило.
Мне, по правде сказать, не опасен сосед,
Я и знать не желаю — он друг мне иль нет,
Потому что моя не красива невеста
И насущный мой хлеб не из лучшего теста.
Арабская поэзия средних веков БВЛ 1975 серия 1 том 20
ПОЭЗИЯ ЭПОХИ РАСЦВЕТА
X–XII века
Абуль-Ала аль-Маарри
Перевод А. Тарковского
?Преследователь спит…?
Преследователь спит. Мы в темный час идем.
Отважный свой поход мы будем славить днем.
Богатства на земле взыскует человек —
И в чистой кипени надмирных звездных рек.
Воитель со щитом, жнец со своим серном.
Чьим хлебом первый сыт, обходят землю днем
И возвращаются под звездами домой —
С убытками один, со славою другой.
И все, кто сеет хлеб, и все, кто ищет клад,
Стригут своих овец и прочь уйти спешат.
Где быть седлу — окно, где быть окну — седло.
Все в жизни у тебя навыворот пошло.
И время у тебя скользит, как темнота,
Как саранча, когда бледнеет красота
Изглоданной травы… О, сирые края!
Из рта верблюжьего так тянется струя
Слюны из-под кольца, когда в глуши степной
Тиранит всадника невыносимый зной.
Ты брата своего всегда судить готов,
А на твоем челе — печать твоих грехов.
Ты вовсе не похож на льва из аш-Шари{280},
Ты — волк. Тогда молчи и брата не корп.
Жизнь медленно ползет, пока надзора нет;
Посмотришь — нет ее, давно пропал и след
Повсюду власть свою распространило зло,
Проникло в каждый дол и на горы взошло.
Пусть говорливостью гордится острослов,
Что Мекку восхвалял: ?О матерь городов!?
?О матерь тьмы ночной!? — так он лозу нарек
Пусть будет молчалив разумный человек.
Стремишься к выгоде, а что находишь ты?
Сам назовешь себя добычей нищеты.
И пусть не лжет злодей, что он аскет прямой!
О, как мне обойти такого стороной?
Когда ты смерть свою увидишь впереди,
Скажи: ?Презренная, смелее подходи!?
Скажи: ?Убей меня!? Когда она грозит,
Не стоит прятаться за бесполезный щит.
Возвышенных надежд моя душа полна;
Столкнут ее с горы дурные времена.
С престола своего нисходит гордый князь,
Бледнеет плоть его, преображаясь в грязь,
Уходит, бос и наг, и князю не нужны
Ни земли многие, ни золото казны.
Когда приходит гость еще в пыли пустынь,
Встань и приветь его и хлеб к нему придвинь.
Не презирай того, кто беден, слаб и мал,
Такой и льву не раз в несчастье помогал.
Стремятся юноши к походам боевым,
А рассудительность потом приходит к ним.
На смерть мой сон похож, но пробуждаюсь я,
А смерть — всевечный сон вдали от бытия.
И пусть бранят меня, пусть хвалят — все равно,
Раз тело бренное уже погребено.
И все равно теперь истлевшему в земле,
В чем повод к смерти был: в копье или в стреле.
Кто воду из бадьи в степи безлюдной пьет,
А кто с людьми живет и собирает мед.
Есть мед — и хорошо, а меда нет — беда,
Но не тужи, не плачь, не жалуйся тогда.
И мы состарились, как пращуры до нас.
А миг похож на миг, и час похож на час,
И ночь сменяет день, и ясная звезда
Восходит в небесах и тает — как всегда.
Евгений Евтушенко ?Зеленая калитка? 1990 Стихи о Грузии
178.ГАЙОЗ ДЖЕДЖЕЛАВА
Моя душа бы пожелала,
да невозможно пожелать,
чтобы Гайоза Джеджелава
увидеть на поле опять.
Мела пурга в Москве однажды,
а у ворот — в снегу, в грязи
Антадзе лысиной отважной
плясало солнце Грузии.
И с капитанскою повязкой,
заснежен, будто Дед Мороз,
с какою мягкою повадкой
мячом волшебничал Гайоз!
С каким изяществом грузинским
он шел в крутящейся пурге,
как будто так он и родился
— с мячом, приклеенным к ноге.
Он так умел сквозь всех промчаться
в своих прорывах штормовых,
и рядом с гением Пайчадзе
он гениален был — в штрафных.
Как я сюда дойду и доползу
с прилипшей к башмакам низинной грязью?
Не то что глотка — и глаза рычат,
когда порой от грязи спасу нету.
Так что ж — как новый Чацкий закричать
на модный лад: ?— Ракету мне! Ракету!??
Но, даже и ракетой вознесен,
несущейся быстрей, чем скорость звука,
увижу я, как будто страшный сон,
молчалиных тихоньствующих сонм
и многоликость рожи Скалозуба.
Но где-то там, поземицей обвит,
среди видений—дай-то бог, поклепных! —
на перевале Пушкинском стоит
и все-таки надеется полковник.
Надеются мильоны добрых глаз,
надеются крестьянок встречных ведра,
и каждою своею каплей — Волга,
и каждым своим камешком — Кавказ,
и женщина, оставшаяся за
негаданным изгибом поворота,
откуда светят даже не глаза,
а всполохом всплывает поволока.
Почти кричу: ?О, не надейтесь вы!? —
и страшно самому от крика этого.
Полковник, друг,—не Пушкин я, увы!
Кого везут? да нет,— не Грибоедова.
Я слаб. Я мал. Я, правда, не злодей,
не Бенкендорф, не подленький Фаддей,
но это ль утешенье в полной мере?
Конечно, утешают параллели,
что даже и великие болели
болезнями всех маленьких людей.
Был Пушкин до смешного уязвлен
негромким чином, громким вздором света,
и сколько раз поскальзывался он
на хитром льду дворцового паркета!
А Грибоедов! Сколько отняла
у нас тщета посольского подворья!
Тебе, создатель ?Горя-от ума?,
ум дипломата жизнь дала от горя.
Пора уже давно сказать, ей-ей,
потомкам, правду чистую поведав.
о ?роли положительной? царей,
ог %лой своевременной своей
и Царедворцев делавших поэтов.
Н1 высшую всегда имеют власть
над гением две страсти — два кумира:
запечатлять всевидящая страсть
и страсть слепая улучшенья мира.
И гений тоже слабый человек.
И гению альков лукаво снится,
а не одни вода и черный хлеб,
и роковая ласка власяницы.
И он подвержен страху пропастей,
подвержен жажде нежности властей,
подвержен тяге с быдлом быть в комплоте,
подвержен поножовщине страстей
в неосвещенных закоулках плоти.
И гений чертит множество кругов,
бессмысленных кругов среди сыр-бора,
но из угрюмых глыб своих грехов,
сдирая ногти, создает соборы!
А если горы грудью он прорвал,
и впереди пространство слишком гладко,
то сам перед собою для порядка
из этих глыб он ставит перевал!
Пардон, пушкиновед и чеховед,
не верю в подопечных ваших святость.
Да, гений тоже слабый человек,
но, поднятый собой — не чудом — вверх,
переваливший собственную слабость.
И надо не сдаваться перед ленью,
самих себя ломать без полумер,
и у своих предтеч в преодоленье —
не в слабостях искать себе пример.
Среди хулы или среди хвалы
еще не раз мы, видимо, постигнем,
что перевалы наши — лишь холмы
в сравнении с тем, пушкинским — пустынным.
Мы падаем, срываемся, скользим,
а перевал нас дразнит гордой гранью.
Как тянет из бензинности низин
к его высокогорному дыханью!
И вы надейтесь, как полковник тот.
Нужна надежда не для развлеченья,
а чтобы стать достойными значенья,
которое нам кто-то придает.
Чтоб нас не утешали параллели,
когда толкают слабости в провал,
чтоб мы смогли,
взошли,
преодолели —
и Пушкинский открылся перевал...
Метки:
