Елена Крадодён-Мазурова
15 апреля - день памяти Николая Гумилева
Елена Крадодён-Мазурова
?Дьяволиада? в поэзии Н. Гумилёва
Теоретик акмеизма Н. Гумилёв в ранних сборниках стихотворений ?Путь конквистадоров?, ?Романтические цветы?, ?Жемчуга? выступает как символист, описывая утончённые настроения, ощущения трагичности мира, тайны и мистификации. Философские истоки творчества Н. Гумилёва этого периода, по-видимому, связаны с философией поэта- символиста Вл.С. Соловьева. В предисловии к сказке Э. Гофмана ?Золотой горшок? Вл. Соловьёв писал: ?Существенный характер поэзии Э. Гофмана состоит в постоянной внутренней связи и взаимном проникновении фантастического и реального элементов, причём фантастические образы, несмотря на всю причудливость, являются не как приведения из чужого мира, а как другая сторона той же самой действительности, того же самого реального мира, в котором действуют и страдают живые лица, выводимые поэтом?. Поэтическое мировоззрение раннего Н. Гумилёва включает реальные и ирреальные элементы мира: вместе с ?земными? лирическими героями в произведениях присутствуют библейские и мифологические персонажи, Господь и Сатана. Некоторые ассоциации и аллюзии творчества Н. Гумилёва берут своё начало в статьях энциклопедии Брокгауза- Ефрона о демонологии, дьяволе, колдовстве, шабаше ведьм. (См. стихотворение ?Из логова змиева…?).
Образ Дьявола – один из сквозных, ключевых образов поэзии Н. Гумилёва. Сплошная выборка, сделанная по 4-томному собранию сочинений Н. Гумилёва, показала, что образ-символ ?дьявол? присутствует в 19 стихотворениях. Если образ Господа, Творца у Гумилева каноничен, то образ Сатаны переменчив, мозаичен, многозначен. Трансформация видна уже из анализа разброса наименований, обозначающих в поэзии Н. Гумилёва ?Князя Тьмы?: Люцифер, Змей, Дьявол. Азраил, Сатана, Вельзевул, Асмодей (7 собственных имён). Кроме того, дважды встречается перифраз: 1. ?Дух печально- строгий, принявший имя утренней звезды? (?Потомки Каина?, сб. ?Чужое небо?). Речь идёт о Сатане. Подтверждение находим во 2-м томе энциклопедии ?Мифы народов мира?: ?Люцифер, Луцифер (лат. ?утренняя звезда?, т.е. планета Венера; в том же значении – слав. Денница), в христианской мифологии одно из обозначений сатаны как горделивого и бессильного подражателя тому свету, который составляет мистическую ?славу? божества…? Другой перифраз использован в стихотворении ?Маргарита? (сб. ?Чужое небо?): ?злой насмешник в красном плаще?, ?насмешник?, ?насмешник в красном и дырявом плаще?. Перифраз проясняется лишь в контексте всего стихотворения. Подсказкой, создающей своеобразный ореол образа, являются имена собственные: Маргарита, её брат Валентин, Фауст, Риголетто, Марта. Ассоциации связаны с западноевропейской литературой. Все герои обладают собственными именами, кроме одного – ?насмешника в красном плаще?, соблазнителя Маргариты, приносящего ей драгоценные дары. Ключом к образу ?насмешника? являются строки: Марта гладит любовно полный кошель, Только… серой несёт от него. Подарки ?насмешника? пахнут серой, а это запах преисподней, следовательно, ?герой- любовник? – сам Сатана.
Пик ?дьяволиады? приходится в творчестве Н. Гумилёва на 1907-1912гг. В это время выходят сборники стихов ?Романтические цветы?, ?Жемчуга?, ?Чужое небо?. Лидером по количеству ?сатанинских стихов? стала книга ?Романтические стихи?: в ней 6 стихотворений включают имя Дьявола, нередко с неожиданными эпитетами – ?мой друг Люцифер?, ?умный Дьявол?, ?мой старый друг, мой верный Дьявол? (позже ?приветливый Дьявол?, сб. ?Шатёр?, стих. ?Судан?). Н. Гумилёв не просто создаёт ?эффект неожиданности? – в словосочетании с местоимением ?мой? (?мой друг Люцифер?, ?мой друг Дьявол?) заключён дерзкий вызов ортодоксальному христианству, граничащий с богохульством. Однако образ ?друга Дьявола? сквозной лишь в сборнике ?Романтические стихи?. В сборниках ?Жемчуга?, ?Чужое небо? образ Сатаны традиционен, а в более поздних книгах ?Колчан?, ?Костёр?, ?Огненный столп?, ?Шатёр? встречаются однократные упоминания Дьявола, часто в форме сравнения (?…как сатана на огненном коне? – в тексте ?Норвежские горы?, сб. ?Костер?). В сборнике стихов ?Фарфоровый павильон? (китайские стихи)? ни разу не упоминается Дьявол.
?Дьяволиада? Н. Гумилёва оказывается ограниченной временными рамками (1907-1912 гг.) и рамками нескольких поэтических сборников. Возможно, изменение творческого метода, смена символизма декларируемым самим Н.Гумилёвым акмеизмом привели к переменам в образном строе его поэзии. В отличие от ?дьявольских?, христианские мотивы в идиостиле поэта не иссякают, а, напротив, с годами усиливаются.
Некоторые лексические особенности идиостиля Н. Гумилева
Н. Гумилёв соединил в своём творчестве различные пласты мировой культуры: античную поэзию, классицизм, русский и западноевропейский
романтизм. Традиционные поэтические образы в поэзии Н. Гумилева переосмысливаются, трансформируются в контексте поэтической философии. Н.Гумилева считают основоположником и теоретиком акмеизма, однако его творчество не укладывается в рамки одного литературного течения.
Теория акмеизма Н. Гумилёва оказывается ?не в ладу? с поэтической практикой: в языке поэзии Н. Гумилёва есть черты, характерные для символизма, футуризма и других литературных направлений. Имя собственное – одно из проявлений идиолекта (или индивидуального стиля) поэта. В творчестве одних поэтов этот класс слов малочислен, в произведениях других (таких как О. Мандельштам, М. Цветаева, А. Вознесенский) функционируют богатые ономастические системы. Употребление собственных имён имеет давнюю традицию в русской поэзии. Можно даже говорить об именах собственных, принадлежащих к традиционному поэтическому фонду.
Собственные имена этой группы, как правило, выполняют организующую роль в стихотворении, являются ключом к пониманию художественного смысла.
Имена, которые будут предметом нашего описания, объединяются в особую группу имён- поэтизмов как слова, на протяжении долгого времени входящие в арсенал поэтических средств. К этой группе относятся, в основном, библейские и мифологические имена собственные с ?налётом? архаики. Эти имена приобрели обширное коннотативное содержание, превратились в имена- символы, имена- ситуации. Библеизмы и мифонимы вобрали в себя богатство текста, в котором они были впервые употреблены, и смысловые приращения, возникшие в результате их дальнейшего функционирования. Н.Гумилёв часто обращается к именам- поэтизмам, видимо, потому, что в лирическом стихотворении имя- поэтизм объемнее, чем другие виды ономастического материала (например, топонимы, антропонимы и окказиональные собственные имена). В лирическом стихотворении в связи с особым свойством – ?перенаселённостью? (Т. Сильман) лирического пространства, обычно взаимодействуют несколько семантических слоёв. Библеизмы и мифонимы, обладающие обширным культурным компонентом часто вмещают в себя несколько значений, сохраняя при этом потенциальные возможности для превращения в символ.
Творчество Н. Гулилёва, наследника классических традиций русского стиля, напоминает драгоценную ткань, расшитую жемчугами поэтических символов. Не случайно книгу стихов, посвященную В. Брюсову, поэт назвал ?Жемчуга? (1910). Как говорил сам Гумилёв, он писал эту книгу, вдохновленный Музой Дальних Странствий. Даже перечень названий отдельных стихотворений-?жемчужин? даёт представление о том, какое место в творчестве Н.Гумилёва занимают библеизмы и мифонимы. Из 44-х стихотворений книги ?Жемчуга? 10 включают имена-поэтизмы в заглавии и тексте (?Потомки Каина?, ?Андрогин?, ?Христос?, ?Сон Адама?, ?Семирамида?, ?Воин Агамемнона?, ?Маркиз де Карабас?, ?Дон Жуан?, ?Возвращение ?Одиссея?, ?Одиссей у Лаэрта?). Кроме этих стихотворений, ещё 8 включают в текст библеизмы и мифонимы (Бог, Мадонна,
апостол Пётр, Лилит, Господь, Киприда, Одиссей, Паллада, Зевс и т.д.), то есть 15 текстов из 44-х (каждый третий!) отмечены именами- поэтизмами. и библейские образы сливаются с образами реальной жизни, как, например, в стихотворении ?Он поклялся в строгом храме…?:
Он поклялся в строгом храме
Перед статуей Мадонны,
Что он будет верен даме,
Той, чьи взоры непреклонны.
И забыл о тайном браке,
Всюду ласки расточая,
Ночью был зарезан в драке
И пришёл к преддверьям рая.
?Ты ль в моём не клялся храме, –
Прозвучала речь Мадонны, –
Что ты будешь верен даме,
Той, чьи взоры непреклонны?
Отойди, не эти жатвы
Собирает Царь Небесный.
Кто нарушил слово клятвы,
Гибнет, Богу неизвестный?.
Но печальный и упрямый
Он припал к ногам Мадонны:
?Я нигде не встретил дамы,
Той, чьи взоры непреклонны?.
В первом четверостишии Мадонна – святыня, статуя в храме, отвлечённо- возвышенный традиционный библейский образ. Но уже во второй строфе происходит намеренное снижение ситуации, её ?приземление?. ?Ночью был зарезан в драке. / И пришёл к преддверьям рая?. В данном контексте рай воспринимается ;; как будничное, обыденное место, куда может забрести гуляка.
Но здесь, у райских врат, ?оживает? Мадонна- образ: она говорит с грешным клятвопреступником, укоряет его. Финальная строфа стирает грань между мифом, вымыслом и реальностью, уничтожает сомнения в том, что Мадонна – реальное лицо, женщина. ?Он припал к ногам Мадонны…? (К ногам – не к стопам, не к подножью статуи). Так библейский образ переосмысливается. Не менее интересна трансформация библеизма в стихотворении ?Сон Адама?. Адам в исходном значении – первый человек Земли. Н. Гумилёв начинает повествование, следуя библейскому сюжету ?Адам в Эдеме?:
От плясок и песен усталый
Адам Заснул, неразумный,
у Древа Познанья…
Далее поэт заставляет Адама во сне пройти весь путь человечества: преступления, войны, распутство, тайны науки, искусства (ваяния и живописи), любовь, усталость, встречу со Смертью. Семантика поэтизма ?Адам? расширяется, Адам – символ Человечества, но в последний миг гибели героя поэт возвращает нас к истоку предания – Адам пробуждается… в Эдеме:
И Ева кричит из весеннего сада:
?Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!?
Н. Гумилёв замыкает композиционное кольцо текста ключом- библеизмом. Перед нами вновь Адам – библейский персонаж. Многомерность его образа порождает игру смыслов в тексте стихотворения. Не меньший материал для филологических раздумий даёт и знаменитый цикл Н. Гумилева ?Капитаны?, также включённый в книгу ?Жемчуга?.
Во втором стихотворении цикла – ?каскад? имён собственных. Автор даёт одним списком имена великих мореплавателей прошлого и библейские и метафорические образы- символы:
Вы все, паладины Зелёного Храма,
Над пасмурным морем следившие румб,
Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама,
Мечтатель и царь, генуэзец Колумб,
Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,
Синдбад Мореход и могучий Улисс,
О ваших победах гремят в дифирамбе
Седые валы, набегая на мыс!
Видимо, эти четверостишия требуют лингвокомментария. Заметим, что паладины – это доблестные рыцари средневековья, а Зелёный Храм – океан, то есть речь идёт о ?рыцарях океана?, великих мореплавателях и путешественниках. Улисс – Одиссей в римской мифологии. От конкретных имён-образов реальных людей (Колумб открыл Америку, Ганнон – карфагенский флотоводец VII-VI вв. до н.э. совершил первое путешествие вдоль берегов Африки и т.д.) и имён- символов (Улисс – мифологический герой античности, мореплаватель; Синдбад Мореход – герой волшебных сказок) Н. Гумилёв приходит к обобщенному образу Капитана: этот тот, ?…кто дерзает, кто хочет, кто ищет, / Кому опостылели страны отцов…? Все стихотворение – радостный, светлый гимн дерзким и отважным путешественникам. Со вторым стихотворением контрастирует финальное стихотворение цикла, где на смену рыцарям моря, рыцарям чести является фигура мрачная – капитан корабля- призрака, встреча с которым, по морскому поверью, сулит гибель кораблю:
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся
Усев борт его и снасти.
Трагическое звучание стихотворения усиливает мифоним ?огни святого Эльма?, как ?знак печали и несчастий? (реально – это электрический разряд в атмосфере в форме святящихся пучков на острых концах башен, мачт. В средние века часто наблюдали это явление на башнях церкви Святого Эльма, откуда и произошло название).
Финал стихотворения построен на трансформации библеизма ?Каин?. Библейская энциклопедия Архимандрита Никифора (М.,1891) поясняет: ?Каин – старший сын Адама и Евы, брат Авеля… сделался первым убийцею на земле, и не только убийцею, но и братоубийцею. К этому страшному преступлению его побудила зависть… Господь сказал: ?Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле?. Всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. – И сделал Господь Бог Каину знамение, чтоб никто, встретившись с ним, не убил его?. Таково исходное значение библеизма. Каин – братоубийца, изгнанник. Н.Гумилёв включает имя-символ в следующий контекст:
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря
О том, что где-то есть окраина –
Туда, за тропик Козерога! –
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
Образ Капитана Летучего Голландца с ликом Каина зловеще многозначителен: с одной стороны, Летучий Голландец – один из легендарных капитанов, то есть один из ?пенителей моря?, с другой стороны, встреча с нимсулит его ?братьям?-капитанам гибель. Таким образом, для капитанов он – Каин, братоубийца. И, наконец, подобно Каину, Летучий Голландец проклят, осуждён на вечное скитание. ?Ни риф, ни мель ему не встретятся…?
Библеизм ?Каин? в стихотворении Н. Гумилёва ?наслаивается? на мифоним ?Летучий Голландец?, и рождается многомерный, объемный, трагический образ- символ. Разумеется, не только книга ?Жемчуга? полна имен- поэтизмов. Этот компонент идиостиля поэта присутствует и в более ранних сборниках ?Путь конкистадоров? и ?Романтические цветы?. Интересно, что именно в этих книгах стихов возникает и формируется ?Дьяволиада? Н. Гумилёва – образ- символ дьявола, сатаны, ставший ?сквозным? в поэзии Н. Гумилёва. Одно из первых стихотворений, интересных для исследования, – ?Пять коней подарил мне мой друг Люцифер?. (В первом варианте – ?Пять могучих коней мне дарил Люцифер?):
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спуститься в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.
Кони фыркали, били копытом, маня
Понестись на широком пространстве земном,
И я верил, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин, на кольце золотом.
Много звёздных ночей, много солнечных дней
Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.
Там, на высях сознанья, – безумье и снег,
И коней я ударил свистящим бичом,
Я на выси сознанья направил их бег
И увидел там деву с печальным лицом.
В тихом голосе слышались звоны струны,
В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.
И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня –
И Отчаянье было названье ему.
Ключевым словом-образом в стихотворении является, несомненно, имя собственное Люцифер. Оно композиционно значимо, располагается в сильных позициях текста (сильные позиции, по мнению Н.В. Черемисиной, те, в которых слово получает образные приращения, усиливает свою семантику, например, заглавия, эпиграфы, собственные имена, абсолютное начало и конец поэтической строки и т.д.).
Имя ?Люцифер? многократно оказывается в сильной, маркированной позиции: во-первых, оно образует рифму ?Люцифер- пещер?; во-вторых, это имя собственное; в-третьих, Люцифер – это библеизм, обладающий известным культурным и семантическим ореолом демона зла, Сатана. Однако в первой строфе срабатывает ?эффект обманутого ожидания?. Люцифер творит не зло, а благие дела (дарит лирическому герою волшебные подарки, позволяющие достичь совершенства, ?высей сознания?). В последней строфе имя Люцифер вновь встречается в сильной позиции текста – в анафорическом повторе (заметим, что в первом варианте анафора отсутствовала, то есть автор намеренно усилил позицию ключевого слова). Несложно заметить, что слово Люцифер образует композиционное кольцо, композиционную рамку текста, начиная и завершая стихотворение, однако семантическое наполнение повтора различно. В первой строфе Люцифер – друг лирического героя, а в финале – его злой демон.
Неоднозначность слова-символа ?Люцифер? имеет глубокую культурную традицию. В двухтомной энциклопедии ?Мифы народов мира? читаем: ?Люцифер, Луцифер – лат. ?утренняя звезда?, то есть планета Венера, слав. – Денница. В христианских традициях одно из обозначений сатаны как горделивого и бессильного подражателя тому свету, который составляет мистическую славу божества. В новозаветных текстах Христос именует себя самого: ?Я есмь… звезда светлая и утренняя? (Апокал. 22,16)?.
Таким образом, в имени-символе Люцифер перекрещиваются темы ?добро? и ?зло?, ?свет? и ?тьма?. Это противоречие отразил в стихотворении Н.Гумилёв: сначала Люцифер дарит своему другу пять коней (пять чувств человека), которые позволяют ему подняться ?на выси сознанья?, и ?золотое кольцо с рубином? (символ магической власти, ключ к тайнам и сокровищам, знак могущества), чтобы герой мог ?спускаться в глубины пещер…? Люцифер являет этими подарками своему герою светлый лик, но… на высях сознанья лирический герой встречает печальную деву луны и дарит ей кольцо Люцифера. Кольцо выступает здесь символом, залогом любви (тоже традиционное значение). Как только герой расстаётся с кольцом- подарком, происходит метаморфоза: Люцифер становится злым демоном, князем тьмы:
И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня –
И Отчаянье было названье ему.
На смену светлому лику Люцифера-небожителя явилась дьявольская личина Люцифера- сатаны, о чём свидетельствует и последний подарок – шестой (!) конь – конь Отчаянье. В описании подарка присутствует мистическое число 6 (а это один из символов дьявола). Композиционно это совпадает с шестой строфой! Развитие образа Люцифера завершилось.
Конечно, здесь представлено достаточно схематичное прочтение образа-символа, поскольку любой символ (кони Люцифера, сам Люцифер, волшебное кольцо) – понятие многомерное, не поддающееся четкому описанию из-за феномена ?мерцания смыслов?.
Бесспорно одно: использование Н. Гумилёвым имён собственных-поэтизмов – яркая примета его идиостиля. Каковы же функции библеизмов и мифонимов в поэзии Н. Гумилёва? Эстетически- информационная (каждое имя-поэтизм несёт традиционную культурную информацию) и композиционная функция, то есть библеизмы и мифонимы становятся ?семантическим узлом?, связывающим части текста.
Елена Крадодён-Мазурова
?Дьяволиада? в поэзии Н. Гумилёва
Теоретик акмеизма Н. Гумилёв в ранних сборниках стихотворений ?Путь конквистадоров?, ?Романтические цветы?, ?Жемчуга? выступает как символист, описывая утончённые настроения, ощущения трагичности мира, тайны и мистификации. Философские истоки творчества Н. Гумилёва этого периода, по-видимому, связаны с философией поэта- символиста Вл.С. Соловьева. В предисловии к сказке Э. Гофмана ?Золотой горшок? Вл. Соловьёв писал: ?Существенный характер поэзии Э. Гофмана состоит в постоянной внутренней связи и взаимном проникновении фантастического и реального элементов, причём фантастические образы, несмотря на всю причудливость, являются не как приведения из чужого мира, а как другая сторона той же самой действительности, того же самого реального мира, в котором действуют и страдают живые лица, выводимые поэтом?. Поэтическое мировоззрение раннего Н. Гумилёва включает реальные и ирреальные элементы мира: вместе с ?земными? лирическими героями в произведениях присутствуют библейские и мифологические персонажи, Господь и Сатана. Некоторые ассоциации и аллюзии творчества Н. Гумилёва берут своё начало в статьях энциклопедии Брокгауза- Ефрона о демонологии, дьяволе, колдовстве, шабаше ведьм. (См. стихотворение ?Из логова змиева…?).
Образ Дьявола – один из сквозных, ключевых образов поэзии Н. Гумилёва. Сплошная выборка, сделанная по 4-томному собранию сочинений Н. Гумилёва, показала, что образ-символ ?дьявол? присутствует в 19 стихотворениях. Если образ Господа, Творца у Гумилева каноничен, то образ Сатаны переменчив, мозаичен, многозначен. Трансформация видна уже из анализа разброса наименований, обозначающих в поэзии Н. Гумилёва ?Князя Тьмы?: Люцифер, Змей, Дьявол. Азраил, Сатана, Вельзевул, Асмодей (7 собственных имён). Кроме того, дважды встречается перифраз: 1. ?Дух печально- строгий, принявший имя утренней звезды? (?Потомки Каина?, сб. ?Чужое небо?). Речь идёт о Сатане. Подтверждение находим во 2-м томе энциклопедии ?Мифы народов мира?: ?Люцифер, Луцифер (лат. ?утренняя звезда?, т.е. планета Венера; в том же значении – слав. Денница), в христианской мифологии одно из обозначений сатаны как горделивого и бессильного подражателя тому свету, который составляет мистическую ?славу? божества…? Другой перифраз использован в стихотворении ?Маргарита? (сб. ?Чужое небо?): ?злой насмешник в красном плаще?, ?насмешник?, ?насмешник в красном и дырявом плаще?. Перифраз проясняется лишь в контексте всего стихотворения. Подсказкой, создающей своеобразный ореол образа, являются имена собственные: Маргарита, её брат Валентин, Фауст, Риголетто, Марта. Ассоциации связаны с западноевропейской литературой. Все герои обладают собственными именами, кроме одного – ?насмешника в красном плаще?, соблазнителя Маргариты, приносящего ей драгоценные дары. Ключом к образу ?насмешника? являются строки: Марта гладит любовно полный кошель, Только… серой несёт от него. Подарки ?насмешника? пахнут серой, а это запах преисподней, следовательно, ?герой- любовник? – сам Сатана.
Пик ?дьяволиады? приходится в творчестве Н. Гумилёва на 1907-1912гг. В это время выходят сборники стихов ?Романтические цветы?, ?Жемчуга?, ?Чужое небо?. Лидером по количеству ?сатанинских стихов? стала книга ?Романтические стихи?: в ней 6 стихотворений включают имя Дьявола, нередко с неожиданными эпитетами – ?мой друг Люцифер?, ?умный Дьявол?, ?мой старый друг, мой верный Дьявол? (позже ?приветливый Дьявол?, сб. ?Шатёр?, стих. ?Судан?). Н. Гумилёв не просто создаёт ?эффект неожиданности? – в словосочетании с местоимением ?мой? (?мой друг Люцифер?, ?мой друг Дьявол?) заключён дерзкий вызов ортодоксальному христианству, граничащий с богохульством. Однако образ ?друга Дьявола? сквозной лишь в сборнике ?Романтические стихи?. В сборниках ?Жемчуга?, ?Чужое небо? образ Сатаны традиционен, а в более поздних книгах ?Колчан?, ?Костёр?, ?Огненный столп?, ?Шатёр? встречаются однократные упоминания Дьявола, часто в форме сравнения (?…как сатана на огненном коне? – в тексте ?Норвежские горы?, сб. ?Костер?). В сборнике стихов ?Фарфоровый павильон? (китайские стихи)? ни разу не упоминается Дьявол.
?Дьяволиада? Н. Гумилёва оказывается ограниченной временными рамками (1907-1912 гг.) и рамками нескольких поэтических сборников. Возможно, изменение творческого метода, смена символизма декларируемым самим Н.Гумилёвым акмеизмом привели к переменам в образном строе его поэзии. В отличие от ?дьявольских?, христианские мотивы в идиостиле поэта не иссякают, а, напротив, с годами усиливаются.
Некоторые лексические особенности идиостиля Н. Гумилева
Н. Гумилёв соединил в своём творчестве различные пласты мировой культуры: античную поэзию, классицизм, русский и западноевропейский
романтизм. Традиционные поэтические образы в поэзии Н. Гумилева переосмысливаются, трансформируются в контексте поэтической философии. Н.Гумилева считают основоположником и теоретиком акмеизма, однако его творчество не укладывается в рамки одного литературного течения.
Теория акмеизма Н. Гумилёва оказывается ?не в ладу? с поэтической практикой: в языке поэзии Н. Гумилёва есть черты, характерные для символизма, футуризма и других литературных направлений. Имя собственное – одно из проявлений идиолекта (или индивидуального стиля) поэта. В творчестве одних поэтов этот класс слов малочислен, в произведениях других (таких как О. Мандельштам, М. Цветаева, А. Вознесенский) функционируют богатые ономастические системы. Употребление собственных имён имеет давнюю традицию в русской поэзии. Можно даже говорить об именах собственных, принадлежащих к традиционному поэтическому фонду.
Собственные имена этой группы, как правило, выполняют организующую роль в стихотворении, являются ключом к пониманию художественного смысла.
Имена, которые будут предметом нашего описания, объединяются в особую группу имён- поэтизмов как слова, на протяжении долгого времени входящие в арсенал поэтических средств. К этой группе относятся, в основном, библейские и мифологические имена собственные с ?налётом? архаики. Эти имена приобрели обширное коннотативное содержание, превратились в имена- символы, имена- ситуации. Библеизмы и мифонимы вобрали в себя богатство текста, в котором они были впервые употреблены, и смысловые приращения, возникшие в результате их дальнейшего функционирования. Н.Гумилёв часто обращается к именам- поэтизмам, видимо, потому, что в лирическом стихотворении имя- поэтизм объемнее, чем другие виды ономастического материала (например, топонимы, антропонимы и окказиональные собственные имена). В лирическом стихотворении в связи с особым свойством – ?перенаселённостью? (Т. Сильман) лирического пространства, обычно взаимодействуют несколько семантических слоёв. Библеизмы и мифонимы, обладающие обширным культурным компонентом часто вмещают в себя несколько значений, сохраняя при этом потенциальные возможности для превращения в символ.
Творчество Н. Гулилёва, наследника классических традиций русского стиля, напоминает драгоценную ткань, расшитую жемчугами поэтических символов. Не случайно книгу стихов, посвященную В. Брюсову, поэт назвал ?Жемчуга? (1910). Как говорил сам Гумилёв, он писал эту книгу, вдохновленный Музой Дальних Странствий. Даже перечень названий отдельных стихотворений-?жемчужин? даёт представление о том, какое место в творчестве Н.Гумилёва занимают библеизмы и мифонимы. Из 44-х стихотворений книги ?Жемчуга? 10 включают имена-поэтизмы в заглавии и тексте (?Потомки Каина?, ?Андрогин?, ?Христос?, ?Сон Адама?, ?Семирамида?, ?Воин Агамемнона?, ?Маркиз де Карабас?, ?Дон Жуан?, ?Возвращение ?Одиссея?, ?Одиссей у Лаэрта?). Кроме этих стихотворений, ещё 8 включают в текст библеизмы и мифонимы (Бог, Мадонна,
апостол Пётр, Лилит, Господь, Киприда, Одиссей, Паллада, Зевс и т.д.), то есть 15 текстов из 44-х (каждый третий!) отмечены именами- поэтизмами. и библейские образы сливаются с образами реальной жизни, как, например, в стихотворении ?Он поклялся в строгом храме…?:
Он поклялся в строгом храме
Перед статуей Мадонны,
Что он будет верен даме,
Той, чьи взоры непреклонны.
И забыл о тайном браке,
Всюду ласки расточая,
Ночью был зарезан в драке
И пришёл к преддверьям рая.
?Ты ль в моём не клялся храме, –
Прозвучала речь Мадонны, –
Что ты будешь верен даме,
Той, чьи взоры непреклонны?
Отойди, не эти жатвы
Собирает Царь Небесный.
Кто нарушил слово клятвы,
Гибнет, Богу неизвестный?.
Но печальный и упрямый
Он припал к ногам Мадонны:
?Я нигде не встретил дамы,
Той, чьи взоры непреклонны?.
В первом четверостишии Мадонна – святыня, статуя в храме, отвлечённо- возвышенный традиционный библейский образ. Но уже во второй строфе происходит намеренное снижение ситуации, её ?приземление?. ?Ночью был зарезан в драке. / И пришёл к преддверьям рая?. В данном контексте рай воспринимается ;; как будничное, обыденное место, куда может забрести гуляка.
Но здесь, у райских врат, ?оживает? Мадонна- образ: она говорит с грешным клятвопреступником, укоряет его. Финальная строфа стирает грань между мифом, вымыслом и реальностью, уничтожает сомнения в том, что Мадонна – реальное лицо, женщина. ?Он припал к ногам Мадонны…? (К ногам – не к стопам, не к подножью статуи). Так библейский образ переосмысливается. Не менее интересна трансформация библеизма в стихотворении ?Сон Адама?. Адам в исходном значении – первый человек Земли. Н. Гумилёв начинает повествование, следуя библейскому сюжету ?Адам в Эдеме?:
От плясок и песен усталый
Адам Заснул, неразумный,
у Древа Познанья…
Далее поэт заставляет Адама во сне пройти весь путь человечества: преступления, войны, распутство, тайны науки, искусства (ваяния и живописи), любовь, усталость, встречу со Смертью. Семантика поэтизма ?Адам? расширяется, Адам – символ Человечества, но в последний миг гибели героя поэт возвращает нас к истоку предания – Адам пробуждается… в Эдеме:
И Ева кричит из весеннего сада:
?Ты спал и проснулся… Я рада, я рада!?
Н. Гумилёв замыкает композиционное кольцо текста ключом- библеизмом. Перед нами вновь Адам – библейский персонаж. Многомерность его образа порождает игру смыслов в тексте стихотворения. Не меньший материал для филологических раздумий даёт и знаменитый цикл Н. Гумилева ?Капитаны?, также включённый в книгу ?Жемчуга?.
Во втором стихотворении цикла – ?каскад? имён собственных. Автор даёт одним списком имена великих мореплавателей прошлого и библейские и метафорические образы- символы:
Вы все, паладины Зелёного Храма,
Над пасмурным морем следившие румб,
Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама,
Мечтатель и царь, генуэзец Колумб,
Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,
Синдбад Мореход и могучий Улисс,
О ваших победах гремят в дифирамбе
Седые валы, набегая на мыс!
Видимо, эти четверостишия требуют лингвокомментария. Заметим, что паладины – это доблестные рыцари средневековья, а Зелёный Храм – океан, то есть речь идёт о ?рыцарях океана?, великих мореплавателях и путешественниках. Улисс – Одиссей в римской мифологии. От конкретных имён-образов реальных людей (Колумб открыл Америку, Ганнон – карфагенский флотоводец VII-VI вв. до н.э. совершил первое путешествие вдоль берегов Африки и т.д.) и имён- символов (Улисс – мифологический герой античности, мореплаватель; Синдбад Мореход – герой волшебных сказок) Н. Гумилёв приходит к обобщенному образу Капитана: этот тот, ?…кто дерзает, кто хочет, кто ищет, / Кому опостылели страны отцов…? Все стихотворение – радостный, светлый гимн дерзким и отважным путешественникам. Со вторым стихотворением контрастирует финальное стихотворение цикла, где на смену рыцарям моря, рыцарям чести является фигура мрачная – капитан корабля- призрака, встреча с которым, по морскому поверью, сулит гибель кораблю:
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся
Усев борт его и снасти.
Трагическое звучание стихотворения усиливает мифоним ?огни святого Эльма?, как ?знак печали и несчастий? (реально – это электрический разряд в атмосфере в форме святящихся пучков на острых концах башен, мачт. В средние века часто наблюдали это явление на башнях церкви Святого Эльма, откуда и произошло название).
Финал стихотворения построен на трансформации библеизма ?Каин?. Библейская энциклопедия Архимандрита Никифора (М.,1891) поясняет: ?Каин – старший сын Адама и Евы, брат Авеля… сделался первым убийцею на земле, и не только убийцею, но и братоубийцею. К этому страшному преступлению его побудила зависть… Господь сказал: ?Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле?. Всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. – И сделал Господь Бог Каину знамение, чтоб никто, встретившись с ним, не убил его?. Таково исходное значение библеизма. Каин – братоубийца, изгнанник. Н.Гумилёв включает имя-символ в следующий контекст:
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря
О том, что где-то есть окраина –
Туда, за тропик Козерога! –
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
Образ Капитана Летучего Голландца с ликом Каина зловеще многозначителен: с одной стороны, Летучий Голландец – один из легендарных капитанов, то есть один из ?пенителей моря?, с другой стороны, встреча с нимсулит его ?братьям?-капитанам гибель. Таким образом, для капитанов он – Каин, братоубийца. И, наконец, подобно Каину, Летучий Голландец проклят, осуждён на вечное скитание. ?Ни риф, ни мель ему не встретятся…?
Библеизм ?Каин? в стихотворении Н. Гумилёва ?наслаивается? на мифоним ?Летучий Голландец?, и рождается многомерный, объемный, трагический образ- символ. Разумеется, не только книга ?Жемчуга? полна имен- поэтизмов. Этот компонент идиостиля поэта присутствует и в более ранних сборниках ?Путь конкистадоров? и ?Романтические цветы?. Интересно, что именно в этих книгах стихов возникает и формируется ?Дьяволиада? Н. Гумилёва – образ- символ дьявола, сатаны, ставший ?сквозным? в поэзии Н. Гумилёва. Одно из первых стихотворений, интересных для исследования, – ?Пять коней подарил мне мой друг Люцифер?. (В первом варианте – ?Пять могучих коней мне дарил Люцифер?):
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спуститься в глубины пещер
И увидел небес молодое лицо.
Кони фыркали, били копытом, маня
Понестись на широком пространстве земном,
И я верил, что солнце зажглось для меня,
Просияв, как рубин, на кольце золотом.
Много звёздных ночей, много солнечных дней
Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.
Там, на высях сознанья, – безумье и снег,
И коней я ударил свистящим бичом,
Я на выси сознанья направил их бег
И увидел там деву с печальным лицом.
В тихом голосе слышались звоны струны,
В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.
И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня –
И Отчаянье было названье ему.
Ключевым словом-образом в стихотворении является, несомненно, имя собственное Люцифер. Оно композиционно значимо, располагается в сильных позициях текста (сильные позиции, по мнению Н.В. Черемисиной, те, в которых слово получает образные приращения, усиливает свою семантику, например, заглавия, эпиграфы, собственные имена, абсолютное начало и конец поэтической строки и т.д.).
Имя ?Люцифер? многократно оказывается в сильной, маркированной позиции: во-первых, оно образует рифму ?Люцифер- пещер?; во-вторых, это имя собственное; в-третьих, Люцифер – это библеизм, обладающий известным культурным и семантическим ореолом демона зла, Сатана. Однако в первой строфе срабатывает ?эффект обманутого ожидания?. Люцифер творит не зло, а благие дела (дарит лирическому герою волшебные подарки, позволяющие достичь совершенства, ?высей сознания?). В последней строфе имя Люцифер вновь встречается в сильной позиции текста – в анафорическом повторе (заметим, что в первом варианте анафора отсутствовала, то есть автор намеренно усилил позицию ключевого слова). Несложно заметить, что слово Люцифер образует композиционное кольцо, композиционную рамку текста, начиная и завершая стихотворение, однако семантическое наполнение повтора различно. В первой строфе Люцифер – друг лирического героя, а в финале – его злой демон.
Неоднозначность слова-символа ?Люцифер? имеет глубокую культурную традицию. В двухтомной энциклопедии ?Мифы народов мира? читаем: ?Люцифер, Луцифер – лат. ?утренняя звезда?, то есть планета Венера, слав. – Денница. В христианских традициях одно из обозначений сатаны как горделивого и бессильного подражателя тому свету, который составляет мистическую славу божества. В новозаветных текстах Христос именует себя самого: ?Я есмь… звезда светлая и утренняя? (Апокал. 22,16)?.
Таким образом, в имени-символе Люцифер перекрещиваются темы ?добро? и ?зло?, ?свет? и ?тьма?. Это противоречие отразил в стихотворении Н.Гумилёв: сначала Люцифер дарит своему другу пять коней (пять чувств человека), которые позволяют ему подняться ?на выси сознанья?, и ?золотое кольцо с рубином? (символ магической власти, ключ к тайнам и сокровищам, знак могущества), чтобы герой мог ?спускаться в глубины пещер…? Люцифер являет этими подарками своему герою светлый лик, но… на высях сознанья лирический герой встречает печальную деву луны и дарит ей кольцо Люцифера. Кольцо выступает здесь символом, залогом любви (тоже традиционное значение). Как только герой расстаётся с кольцом- подарком, происходит метаморфоза: Люцифер становится злым демоном, князем тьмы:
И, смеясь надо мной, презирая меня,
Люцифер распахнул мне ворота во тьму,
Люцифер подарил мне шестого коня –
И Отчаянье было названье ему.
На смену светлому лику Люцифера-небожителя явилась дьявольская личина Люцифера- сатаны, о чём свидетельствует и последний подарок – шестой (!) конь – конь Отчаянье. В описании подарка присутствует мистическое число 6 (а это один из символов дьявола). Композиционно это совпадает с шестой строфой! Развитие образа Люцифера завершилось.
Конечно, здесь представлено достаточно схематичное прочтение образа-символа, поскольку любой символ (кони Люцифера, сам Люцифер, волшебное кольцо) – понятие многомерное, не поддающееся четкому описанию из-за феномена ?мерцания смыслов?.
Бесспорно одно: использование Н. Гумилёвым имён собственных-поэтизмов – яркая примета его идиостиля. Каковы же функции библеизмов и мифонимов в поэзии Н. Гумилёва? Эстетически- информационная (каждое имя-поэтизм несёт традиционную культурную информацию) и композиционная функция, то есть библеизмы и мифонимы становятся ?семантическим узлом?, связывающим части текста.
Метки:
