хлеб-65
Терри Редлин – За янтарными волнами хлеба
****************
ХЛЕБ
Нет у нас ничего, кроме этого хлеба земного И горечью мрака или сладостью горней, Хлеба любви, ожиданья и смерти. Не было ничего у меня, Только колокол этот, Эдуардо Карранса Перевод Надежды Муравьевой ин.лит.2001,4
НОЧНЫЕ ДЕЖУРСТВА\Связисты накалили почку, Не пожалели фон. Дежурю ночь. Не надо свечку. Светло от угольков.\О хлебе думать надоело.\ \К тому же нет его.\Все меньше сил, все легче тело.\Но это ничего. Наталья Крандиевская 1942
Уильям Батлер ЙЕЙТС (1865-1939) Ястребиный источник (пер. Григорий Михайлович Кружков) Азбука-Классика М., 2014
ПЬЕСЫ
ГРАФИНЯ КЭТЛИН (1892–1916)
Мэри
Глянь, не идет ли твой отец.
Тейг выглядывает за дверь.
Тейг
Ой, мама!
Мэри
Что там такое?
Тейг
Там в кустах две птицы —
Или не птицы — трудно разглядеть
За листьями: как совы, но с рогами,
И на меня они глядят с угрозой.
Мэри
Спаси нас, Матерь Божья!
Тейг
Толку нет
Молиться, говорит отец. Господь
И Матерь Божья дрыхнут и не слышат,
Что целый край, охваченный бедой,
Кричит, как кролик на зубах куницы.
Мэри
Не богохульствуй, сын. Накличешь горе
На всех — и на меня, и на отца.
Ах, поскорей бы он домой вернулся!
Входит Шеймас.
Ну наконец! Ты что так долго делал
В лесу? А я схожу с ума от страха,
Все думаю: что там с тобой стряслось,
Не приключилась ли беда какая…
Шеймас
Ну хватит, хватит, перестань кудахтать!
С утра, считай, я исходил весь лес,
Но ничего не смог добыть. Должно быть,
Все барсуки, сурки и даже крысы
От жажды передохли. Только ветер
Свистит в листве.
Тейг
Так ужина не будет?
Шеймас
В конце концов я сел на перекрестке
Среди бродяг, с протянутой рукой.
Мэри
Ты попрошайничал?
Шеймас
Я попытался.
Но нищие, боясь за свой доход,
Меня прогнали бранью и камнями.
Тейг
Ты, значит, ничего нам не принес?
Шеймас
Неужто в доме пусто?
Тейг
Корка хлеба
Заплесневшего.
Мэри
Есть чуть-чуть муки
На новый каравай.
Тейг
А дальше что?
Мэри
Есть курочка.
Шеймас
Чтоб этим нищим сдохнуть!
Проклятые!
Западно-европейская поэзия ХХ века. БВЛ т.152
ЖОЗЕ ГОМЕС ФЕРРЕЙРА. Перевод И.Тыняновой
ИЗ ЦИКЛА ?АНАФЕМА ПЕЙЗАЖУ? (1936 — 1937)
III
Увяньте, цветы на зеленых лугах...
Не носят вас нищие
в волосах,
на хлеб по дворам прося.
Засохни в кустах, ежевичный плод...
Возьмездьем твой алый сок
не взойдет,
что мне на ладонь пролился.
Иссякни, родник у замшелой стены...
Не капли, а слезы
нам суждены,
оков они тяжелей.
Поникни, трава под крутою горой,
в обман не вводи нас,
своей красотой
судьбу скрывая людей...
Красотою судьбы обладают лишь те,
кто ее уносит в своей мечте,
умирая от голода меж цветов,
когда солнце встает,
воспламеняя сердца мертвецов.
ЮЛИАН АНИСМОВ (1886-1940) " Над узором вечернего неба "
Константину Локсу
Над узором вечернего неба
Есть дорога в небесных полях,
Где колосья алмазного хлеба
Задремали в блаженных лучах.
Богородица этой дорогой
В летний вечер подходит к земле,
Благодать разостлать над тревогой,
Погрустить с истомленным во мгле.
Если жаль еще в жизни чего-то,
Посмотри — точно светлый покров,
Ее очи глядят из киота
Золотых, вырезных облаков.
В синеве исчезающей дали —
Замирающий шелест овса,
Будто все утолила печали
Голубая лампадка — роса.
ЮРИЙ КУКИН (1932-2011) ПЕСНИ
Ночной гость
Дверь открыта, что стоишь под дождем.
Плащ он снял, оставил посох в углу.
И предчувствие неясным пятном
Потекло, оставив след на полу.
Он ладони к огню протянул
И печально негромко сказал:
?Я устал, я у тебя отдохну,
Я недолго, не глядя в глаза?.
?Ты откуда идешь?? ?От беды?.
?А куда идешь?? ?Где нету её?.
Дал я хлеба, принес я воды,
Только вздрогнуло вдруг сердце моё.
И удачен твой путь иногда.
?Я входил в счастливый дом, но поверь —
За моею спиною беда
Незаметно входила в ту дверь?.
?Что ж ты раньше это мне не сказал —
Я бы дверь не открыл. Замолчи?.
Плащ одел, лицо закрыл, посох взял
И исчез он в непроглядной ночи.
Ну кто придумал эти горы?
Ну кто придумал эти горы?
Тайгу такую насажал.
Кому-то дал желанье спорить,
Кому-то руку — провожать.
Зачем ты сделал расставанья,
Дал им в партнёры поезда
И невозможные желанья
Увидеть всё и жить всегда.
Вот чудаки, бросают люди
Дома, друзей и города.
Тревожат лес и горы будят,
И смотрят, как течет вода.
И я, проникшись этим свойством —
Вот занесло так занесло —
Воюю с комариным войском
Одним уменьем, не числом.
А вечерком, напившись чаю —
А чай, заметьте, не вода —
Лежу себе и представляю
Какая будет борода.
Ну кто придумал эти горы,
Закаты, черт их подери,
И этот дальний близкий город,
Что спать мешает до зари.
ИОСИФ УТКИН (1903-1944)
60. ОПРАВДАНИЕ
Мне
Действительно лямку натерло,
И спасения прямо нет!
Как с ножом — понимаете —
К горлу
Подступают
Мои тридцать лет.
Где спастись
И куда мне податься?
Нет на свете
Такого пути!
И от этого
Заимодавца
Всё равно
Никуда не уйти.
Нет такой удивительной
Кровли!
А стране моей
И невдомек,
Что я словом,
Пропитанным кровью,
Многим людям,
Как хлебом,
Помог.
Да когда
И кому было дело
До такой захолустной глуши,
Как провинция
Бедного тела
Или темная область
Души!..
Крест
На всё это дело поставить, —
Вот, по-моему,
Способ один:
Быть спокойным
И время заставить
Подождать
С предъявленьем седин.
<1933>
Осип Мандельштам (1891-1938) Кн. ?Немногие для вечности живут…? 2018
?Сегодня ночью, не солгу…?
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу – изба, вошел в сенцы:
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка…
У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок:
Она сидела до зари
И говорила: ?Подари
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок?.
Того, что было, не вернешь,
Дубовый стол, в солонке нож,
И вместо хлеба – еж брюхатый;
Хотели петь – и не смогли,
Хотели встать – дугой пошли
Через окно на двор горбатый.
И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе;
Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
1925
ЮРИЙ ШЕВЧУК Сольник. Альбом стихов 2009
уровни
Уровни…
Уровни жизни,
Уровни быта —
Бесконечная многоэтажка Вселенной.
Секс да икона.
Грязь да корона.
Вечный рассвет над волосами,
Да закат между нами.
Доменная печь между ног.
Каждому — свой бог.
Кипящая эротика в центре земли,
Вечернее небо над золотой степью,
Жизнь, болтающая со смертью.
А где ноль?
Где ноль-горизонт,
Где этот вечный поцелуй
Земли и Неба?
Эх, водки бы нам да хлеба.
Зачем Жизнь?
Зачем Смерть?
Зачем Мы,
Эти вечные песочные часы
Без притяжения?
ЮРИЙ КУКИН (1932-2011) ПЕСНИ
Памяти Ю. Визбора
Он ушел мимоходом, заглядевшись на небо,
Мимо елей и сосен, мимо белых берез.
С нами жизнью делясь, как добром или хлебом,
Ни рассказа, ни песни с собой не унес.
И печально склонили свои головы горы.
Дождь осенний упал вместо звезд на дома.
И затихли друзей у костров разговоры,
И озер зеркала занавесил туман.
Горнолыжник оставил следы поворотов:
Поворотов судьбы, поворотов любви.
Снежным Млечным путем проскочив сквозь ворота,
В бесконечность умчался, зови — не зови.
Я смотрю сквозь тебя, вижу синие реки,
Сквозь тебя, сквозь глаза — на пространство Земли,
Где кричат поезда, расставаясь навеки,
Где гудят корабли и летят журавли.
1984 — сентябрь 1994,
(первое исполнение в Московском Дворце съездов).
Уильям Батлер ЙЕЙТС (1865-1939) Ястребиный источник (пер. Григорий Михайлович Кружков) Азбука-Классика М., 2014
ПЬЕСЫ
НА КОРОЛЕВСКОМ ПОРОГЕ (1903)
Шонахан
Может быть,
Он научился звонко щебетать
Для короля за трапезой, когда
Меняют блюда?
Монах
Отпусти мне рясу!
Шонахан
И ты его, наверно, научил
Чирикать нежно, чтобы не потревожить
Приятную дремоту короля,
Насытившего чрево? Не спеши!
Монах, стараясь вырваться, протаскивает Шонахана на несколько шагов по сцене.
Не ожидал, что высохшие руки
Еще способны крепко ухватить?
Скажи, он научился у тебя
Брать хлеб из рук у короля, сидеть
На согнутом крючком монаршьем пальце?
Не покладай своих усилий, отче.
У короля так много дел. Порой
Бывает нужно и развлечься малость.
Бог — с крылышками, с бусинками глаз!
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
* * * Я сибирской породы. Ел я хлеб с черемшой и мальчишкой паромы тянул, как большой. Раздавалась команда. Шел паром по Оке. От стального каната были руки в огне. Мускулистый, лобастый, я заклепки клепал, и глубокой лопатой, как велели, копал. На меня не кричали, не плели ерунду, а топор мне вручали, приучали к труду. А уж если и били за плохие дрова потому, что любили и желали добра. До десятого пота гнулся я под кулем. Я косою работал, колуном и кайлой. Не боюсь я обиды, не боюсь я тоски. Мои руки обиты и сильны, как тиски. Все на свете я смею. Усмехаюсь врагу, потому что умею, потому что могу. Вечер лирики. Москва, "Искусство", 1965.
Осип Мандельштам (1891-1938) Кн. ?Немногие для вечности живут…? 2018
?Я нынче в паутине световой…?
Я нынче в паутине световой –
Черноволосой, светло-русой, –
Народу нужен свет и воздух голубой,
И нужен хлеб и снег Эльбруса.
И не с кем посоветоваться мне,
А сам найду его едва ли:
Таких прозрачных, плачущих камней
Нет ни в Крыму, ни на Урале.
Народу нужен стих таинственно-родной,
Чтоб от него он вечно просыпался
И льнянокудрою, каштановой волной –
Его звучаньем – умывался…
19 января 1937
Западно-европейская поэзия ХХ века. БВЛ т.152
ФРАНСИСКО МИГЕЛ. Перевод И. Тыняновой
НЕ ЕЗДИ В АНГОЛУ, СОЛДАТ!
Когда ты проходишь по нашей земле,
вослед тебе камни кричат:
Останься с семьею в родимом селе,
не езди в Анголу, солдат!
Ведь жадность затеяла эту войну,
кровавый фашистский разврат;
ты славой свою не покроешь страну,
не езди в Анголу, солдат!
Ты раб и трудишься здесь за грош,
и хлеба нет для ребят.
Зачем за хозяев на смерть идешь?
Не езди в Анголу, солдат!
И вовсе не землю свою защитить
преступники эти хотят,
а цепью потуже тебя окрутить.
Не езди в Анголу, солдат!
Подумай: с кем встретишься ты в борьбе?
Народ Анголы — твой брат.
И, к счастью, победа придет не к тебе.
Не езди в Анголу, солдат!
Михаил Луконин (1918-1976) Стихотворения и поэмы БП 1985
ПОЭМЫ\141. ПОЭМА ВСТРЕЧ
6
Немец в землю глаза устремил,
и сидит он, горюя.
?Этот немец ученый,
у него лист похвальный за кур,
культурный он куровод!? —
говорю я.
Смех в глазах у девчонок.
?Это Лена умеет,
не его, не его эти куры,
всё чужими руками,
он ученый
на то, чтобы с палкой…
Культурный,
чтобы с палкой над нами!?
— ?Вот как!
Грамоту дай, — говорит командир, — ты бездельник,
без обмана — ни шагу.
Ты людей прикарманил,
не только что кур и индеек.
Отдавай-ка бумагу!?
— ?Ты ворованный труд на выставку выставил даже?
Это, Фриц, не годится…?
— ?Вот у Лены
отец был участником выставки,
пусть она скажет —
сам растил он пшеницу!?
— ?Лена, знаете, мы ведь тоже участники сами,
вот спроси командира,
в павильоне садов можно видеть подбитого нами
?королевского тигра“!?
Я на Лену смотрю
и опять вспоминаю то утро,
и Орел, и тот случай,
и опять,
как тогда,
из-за той занавески как будто
слышу голос певучий.
?Как попала сюда?
Где отец?
Как вы жили?
Расскажите нам, Лена…?
— ?Жили?
Немцам всё про отца полицаи тогда доложили,
услужили мгновенно.
Вызывали его, приходили к нему —
не пошел бы,
отвечаем, что хворый.
Зиму всю пролежал так в раздумье тяжелом.
В марте —
кинулись сворой.
Обещали, грозили,
а мы — притаились, не дышим.
?Что ж, берите, в плену я, —
вдруг сказал им отец.—
Не могу не работать!“ — и вышел,
и провел посевную?.
— ?Значит, сдался старик!?
— ?Я знакомым в глаза не глядела.
Отвернулись и люди.
А отец всё кричал:
?Не могу,
не могу я без дела,
кто работу осудит!“
Запахал и засеял,
с утра и до ночи работал,
нас гонял на участки,
полицаев и тех доводил до соленого пота.
Мать старела в несчастье.
Я смотреть не могу на людей,
стыд глаза застилает.
Показаться нельзя нам.
Мать к сестренке
в другую деревню тогда увела я,
а сама — к партизанам.
А весна, как назло, в том году зеленела над миром,
буйно ринулись всходы.
В лес пришел к нам отец неожиданно
и сказал командиру:
?Вот, на суд я, к народу“.
Только наш командир улыбался:
?Осудим под осень…“
Говорили ребята:
?Опыт, что ли, отец твой задумал с посевом и просит
поглядеть результаты“.
А посевы росли.
Крепли стебли.
И в пору налива
слух идет по району:
поднялась, поросла над землей небывалая нива —
в листьях вся и в бутонах.
Немцы силы сгоняли, людей и коней к косовице,
только стой, погоди-ка: в поле — ни колоска, ни овса, ни пшеницы —
молочай, повилика.
Всё трава застелила. Пропал урожай.
Угрожая,
немцы бросились в села.
Первый раз,
не дождавшись совсем урожая,
был народ наш веселый.
А отец всё ходил по отряду, вздыхал виновато,
повторяя при этом:
?Я не мог без работы,
посеял для них,
но земля-то
не родит дармоедам!..“?
— ?Слышишь, немец, земля не родит дармоедам! —
кричу я. —
В отделенья и роты
в сорок первом не ты ли, добычу почуяв,
свел цыплят желторотых?
Не хотел ты работать,
труд задумал отнять у народов,
где войной, где обманом.
Это из-за тебя хлеб не сеял три года
Тимофей Емельянов!..?
Винодел
Князь Голицын большое вино создает,
Лев Сергеич по делу гуляет и пьет.
Старше рода Романовых только один
древний род, и в начале его — Гедимин.
В подземелье огромная люстра зажглась,
серебром и свечами сияющий глаз.
Здоровяк в армяке, завсегда ни в глазу,
он копает подвалы, разводит лозу.
Серсиаль, Изабелла, Мальбек, Шардоне,
Альбурла, Катауба, Мерло, Каберне.
На французском наречье легко говорит,
римским правом владеет, как люстра горит.
Нос воротит от духа сивушных бород
благодетель и мот, говорун и банкрот.
Наше дело шампанский восторг создавать
и не наше призвание им торговать.
На чужбине в чести Траминер и Гренаш,
там понятья не наши и климат не наш.
И глядит прародитель его Гедимин
на тоннели его и коллекцию вин.
Из удельных имений погонят его,
на уступе скалы похоронят его.
Наступает в России 17-й год.
Торжествует революционный народ.
Водки нет, потому как не выращен хлеб, —
разорили подвалы, порушили склеп.
Не о том ли мечтал, не того ли хотел?
Наконец свой народ напоил винодел.
Монтобан, Саперави, Мурведр, Семильон,
Ркацители, Альбилло, Кишмиш, Совиньон. ИЛЬЯ ФАЛИКОВ НОВЫЙ МИР 2012 ЦИКЛ Дуб по имени Филимон
* *
________________________________________
Подняла глаза вверх —
увидела хлеб
свежий
ржаной
(небесный)
в киоске.
Те первенцы были — хлеб,
из рук убежали в пыль
бесконечной трассы.
Их нервное, тонкое
(что вам не снилось),
их многоярусный шёлк:
кухни, беседы и длинные волосы,
грампластинки, салоны, тома в коленкоре —
всё их без остатка:
девьи тела, девьи мягкие руки,
майский дождь босиком,
враньё от стыда и смущенья.
Они поднимались как молнии,
чтобы низвергнуться прочь:
кто торопливо женился,
кто шёл торговать, кто в политику.
Но все сохраняли тепло тесностенных квартир,
тепло полудружеских слов,
щемящее чувство полулюбви,
тепло статуй словесных.
Невозможен им реквием — только наполовину.
Мука мира и мука страны, пока жили они,
смягчалась фатально счастливым бездельем.
То были все фараоновы дети,
то была его рать.
То были первенцы
(смерти?).
В ночь, когда запах мяса с горькими травами
мреял в египетской тьме
и кровь засыхала на косяках у дверей,
вышел Ангел.
Мёртвый упал, не успев осознать:
почему и за что,
за какие такие грехи,
уже в лабиринте агонии мёртвый пытался понять
(им всегда и всё надо понять):
кто убил его.
Ненависть к Адонае,
как и рай,
легла с ним на ложе.
Всё, что стало грехом, в них ещё было —
остатками света, елеем невинности.
(И Рахиль зарыдала о детях своих.)
Фосфорический сонм, земляное кружение леших!
Заглянувши в глаза тебе, вижу: ты точно из них.
Они ходят и говорят,
драгоценности, первенцы смерти.
Посмотрела на троицкий стол,
на развал из игрушек для дома сирот,
на червонцы в корзинке.
Это им поминание.
Это миссия их —
обучать нас живым и усопшим. НАТАЛИЯ ЧЕРНЫХ НОВЫЙ МИР 2012 Смерть первенцев \маленькая поэма
ШАПИТО
За
тёмным детством в его морозной густой оправе,
За
зимним светом в забитой хламом больной квартире –
Мой
дядя Роберт, застрявший косточкой саперави
В
зубах Сибири.
Пока
темнело в снегу тяжёлом крыло брезента
И
трепетало под приглушённым тигриным рыком,
Он
в трёхголовое шапито нас водил зачем-то,
За
старым рынком.
И
наши лица белели, влившись в подобье хора,
И
нас, как рыбу, тащил из мрака хрустальный невод,
И
слон топтался в сырых опилках почти у входа,
Присыпан
снегом.
Как
дядя Роберт, теплом не больно-то избалован,
Он
удивлялся кусочкам хлеба и белой булке
И
наклонялся, как дебютантка за нужным словом
К
суфлёрской будке.
Осознавая,
что он в Сибири не то чтоб дома,
Внимая
вьюге за ненадёжной стеной наружной,
Слон
думал: бог с ним, живите долго, да ладно – долго,
Живите
южно.
Как
сладко пахло то мокрой шерстью, то тёплым потом.
Как
нас жалели и уводили до окончанья.
Мы
жили южно, не так чтоб очень, прости, чего там.
Не
отвечай мне. Лена Берсон ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2018 ЦИКЛ Живите южно
Е. Евтушенко Поэты Грузии
НОДАР ГУРЕШИДЗЕ
НАШ ВЕК
В наш беспокойный великий век,
то нежный,
то грубоватый,
упрямо стремящийся вверх и вверх,
все мы — его солдаты.
Когда сирота переулком бредет
и танки гудят полями,
когда от взрывов дрожит небосвод
и землю сжигает пламя,
мы, люди,
всем своим существом,
всем телом
и всеми чувствами
за эту землю рядами встаем,
сомненьям и страху чуждые.
В наш беспокойный великий век,
то нежный,
то грубоватый,
мы любим и женщин,
и всплески веток,
и запах хлеба и мяты.
Когда шелестит спокойно вода
призрачным шелестом шелковым,
то хочется нам не кричать тогда,
а говорить
шепотом.
Пусть пьяно
отсветы
колышутся!
Пусть искры белые сверкнут,
несметны, будто бы количество
той ивой прожитых минут!
И до каких бы лет ни дожили,
покуда правду говорим,
мы —
и деревья и художники —
одним горением горим!
Е. Евтушенко Поэты Грузии
КАРТИНЫ КАРДАНАХИ
Мое село родное —
Кардана хи,
сады,
поля,
щебечущие птахи,
и море есть на родине моей —
как море,
виноградник у дверей.
Миндаль, инжир...
Беседы и беседки.
Здесь даже персик — яблоко на ветке,
и в золотой осенней тишине
царапает ?царапи? сердце мне.
В горах —
орлов могучих состязанье
и Сабацминда с гордой головой.
Над крепостью туманы Алазани
колышутся,
как дым пороховой.
Гулаби, хомердули —
фруктов хватит
на целый мир!
Земля здесь не бедна,
и впереди,
как вышитая скатерть,
долина Алазанская видна.
Здесь бродят кони,
внюхиваясь в горы.
Грузовики грохочут в стороне,
и дед сидит на ишаке так гордо,
как будто на арабском скакуне.
Плывет по небу
тень от самолета,
порой ложась на спины поездов.
Ползет шиповник в синие высоты,
в деревья выбиваясь из кустов.
Баларджаули,
ты меня узнало?
Здесь был когда-то крошечный мой дом,
но волны Алазанского канала
уносят в Лету память о былом.
Как девушек на выданье,
здесь лозы
готовят.
Сбор уже невдалеке,
и винограда,
чуть с кислинкой,
слезы
сверкают
на шипящем шашлыке.
Вот ребятишки забрались на туту.
Вот старый дуб.
С ним у меня родство.
Где б ни был,
помню каждую минуту:
здесь —
тайный корень детства моего.
Здесь все дома стоят спиной к дороге,
как будто бы боясь дурных вестей,
так, что проезжий, может быть, в тревоге
подумает: ?Не любят здесь гостей?.
Однако,
если ты зайдешь куда-то,
познаешь цену дружбы и семьи,
и для тебя,
неведомого брата,
наполнят чашу соками земли.
Я крадучись иду,
а на балконе
в распахнутой рубахе старый друг.
Он мне кричит, как в давнем детстве:
?Нонэ-э!?
И возвращает детство этот звук.
И, даже позабыв надеть ботинки,
друг прыгает ко мне через плетень,
а над плетнем торчат,
как будто тыквы,
бесчисленные головы детей.
Грохочет телевизор у соседа,
а рядом —
шелест родниковых струй.
?Благослови, сынок,
адгилис деда!
Ты выпей,
а стаканов не целуй!
Купить вино ты можешь и в Тбилиси,
но в городе —
какое там вино!?
Ночь наступает...
Даже футболисты
с телеэкранов спрыгнули давно.
Как будто бы в стада
сгоняет тучи
Илья-пророк
сверкающим кнутом.
А в ?тонэ? хлеб рождается пахуче,
и детство —
в этом запахе простом.
Горячий хлеб накрошен в карданахи.
Теплы басила, шоти и лаваш.
Я сам уже в распахнутой рубахе
и сам не помню,
сколько выпил чаш.
О Карданахи,
о село родное!
В стране большой
особенной страною
ты, Карданахи,
стало для меня,
с родимым скрипом каждого плетня!
Обычаям здесь* век не угрожает,
и, веря по-язычески в лозу,
здесь убивают перед урожаем
для жертвоприношения
козу.
Чурчхелы детства,
как вы снова сладки!
Как сладок дым отцовского огня!
Но где ты, лахти,
где вы, игры в бабки?
Вы есть еще. Но только нет меня.
Гора Сагираули
боем пахнет,
и преклонить колени я готов.
Четыремстам бойцам погибшим
в память
здесь шелестят четыреста кустов.
Я ни цветка здесь в жизни не обидел
и здесь ни от кого не знал обид.
Здесь моих предков древняя обитель.
Здесь мой отец,
навеки юный,
спит.
Е. Евтушенко Поэты Грузии
ЛИЯ СТУРУА
ЖЕНЩИНЫ 1941 ГОДА
Целый день они сушили пшеницу.
Рев быков заглушала мысль о хлебе.
Так давил этот рев им на плечи,
и давил фиолетовый воздух.
Только ночь у них для слез оставалась,
для оплакивания мужа, или брата,
или, может быть, отца, или сына,
чтобы, выплакавшись, утром вместо плача
вновь отдаться сушке зерен-кормильцев.
Но от стольких ночей этих слезных
так глаза у них гореть однажды стали,
что просыпалась на землю вся пшеница,
и голодные птицы ее съели,
и остались без пищи скот и дети.
И тогда, похоронившие убитых,
эти женщины, убитые пропажей,
словно гроб, себе поставили на плечи
фиолетовый, такой тяжелый воздух
и в земле похоронили свои слезы.
Дети плакали, быки ревмя ревели.
Всех давил фиолетовый воздух,
и деревня провожала в путь последний
свои слезы как одну слезу большую,
как покойницу, лежавшую недвижно.
Было душно, ибо умер даже воздух.
Только женщины привычными руками
стали вновь перебирать пшеницу,
и вчерашнюю скорбь и безнадежность
занавесили дело и утро.
Умер воздух, тени умерли тоже.
Стали женщины похожими на тени,
и в тени непреходящего горя
они вновь перебирали пшеницу...
Е. Евтушенко Поэты Грузии
ПОЕЗДКА ЗА СОЛЬЮ
Я в Агзеван за солью еду.
Сижу в раздумье на арбе
и сам с собой веду беседу
и о тебе, и о себе.
Вол тянет изо всех силенок,
а впереди туман, туман...
Мне хватит слез твоих соленых!
К чему мне ехать в Агзеван!
Печалью полон я огромной,
себя сомненьями казню.
Тягучий скрип оси аробной
мне клонит голову ко сну.
Сейчас бы сладко и устало
над мирно дремлющей рекой
лизнуть соленые кристаллы,
их от скалы отбив киркой!
Я только с сахаром был в ссоре.
Всегда я с солью дружен был.
Чтобы не так горчило горе,
его, как черный хлеб, солил!
Я столько знал и бед и боли...
Меня мотало — лишь держись!
Так много в жизни нужно соли!
Ей-богу, с нею слаще жизнь!
Край родной мой, сладостный Вифлеем,
где родят поля, где тучна земля,
где поют хлеба, где ласкают взгляд
урожаи обильные ячменя.
Только разве по силам пахать вдвоём
заскорузлую почву за столько лет?
Разве только кто-то позволит им
подбирать колосья в полях чужих.
И ходила Руфь по земле чужой,
и позволил ей подбирать Вооз.
“Не ходи, – говорит, – никуда, будь здесь”.
Ноеминь говорит: “По слову его.
Как закончит работу и ляжет спать,
подойди тихонько, полог откинь
и замри до рассвета в его ногах”.
Умывает лицо своё чисто Руфь,
и белит-румянит своё лицо,
надевает праздничный свой наряд
и идёт тихонечко на гумно,
и крадётся. Не видит её Вооз.
А когда ложится он отдохнуть,
открывает полог у ног его,
и лежит, не дыша, не смыкая глаз,
чтобы вхмах ресниц не будил его,
и лежит, его не тревожа сон.
Как Вооз проснулся – увидел Руфь.
Никому не сказал, что увидел Руфь.
Потому что пришла и легла у ног,
не смыкая глаз, не тревожа сон.
Ты любовь моя, добрая Ноеминь,
ты душа моя, добрая Ноеминь,
разум женский мой, добрая Ноеминь,
будь по воле твоей: “Покрывало откинь
и замри до рассвета…” Вера КАЛМЫКОВА НВА 2012 КНИГА НЕЖНОСТИ
***
Как память в сердце темноты,
в тебе качаются кусты,
и всё, что вечно, знаешь ты –
любовь, и жизнь, и смерть, и небо –
живут в сосуде пустоты:
сума, тюрьма, и корка хлеба,
и звезды черствые вполне,
язык неслышный – в тишине,
и песнь твоя, и сладкий опыт,
и мухи первой на окне
потусторонний детский топот. ЮРИЙ КАЗАРИН ОКТЯБРЬ 2019 ЦИКЛ Ящерица льда
***
Пахнет апрель проталинами и луковой шелухой.
На ветке кокон: присмотришься – лист сухой.
Лес золотится пыльцой и цыплячьим пухом.
Дом к выходным наполняется хлебным духом.
Рам деревянные раны проклеены тканым бинтом.
Открываешь окна – воздух впускаешь в дом.
Чёрно-белые дни извлечёшь из цветного альбома –
Дедушка жив, и не срублена верба у дома.
Для того, кто нас ловит и топит в любви, как котят,
Слабые свечи своды и тёмную роспись коптят.
Отправляешь записки в родительскую субботу
И вербой озябшей пьёшь прошлогоднюю воду. Наталья Полякова НОВЫЙ БЕРЕГ 2017 ЦИКЛ Варенье из крапивы
***
похоже ущербен слегка
итог этой жизни недолгой
тоска оказалась светла
и жёваной плёнки короткой
хватало на порно и джаз
с допискою из Джой Дивижен
свет кажется был но погас
и голос за кадром не слышен
но вечная стройка стоит
труба заводская дымится
подобранный в ванной дрожит
котёнок ему не отмыться
от горькой полыни галдят
у хлебного сонные дети
по дому пискливых котят
разносят пожалста возьмите
а то их утопят у нас
их много и давят на жалость
свет кажется был но погас
да в общем не света хотелось
а просто на сдачу купить
на палочке звёздочку если
осталось с рубля воскресить
котят но они не воскресли Настя Запоева ВОЛГА 2020 цикл ?нам недоступен возвышенный слог…?
***
мне кусочек хлеба
божия коровка
не приносит с неба
я прошу немного
если не сидится
да на табуретке
профиль строгой птицы
да на голой ветке
домик из бетона
да мотив тоскливый
да стена напротив
и на том спасибо
если захвораю
от больнички ксива
кто-то сядет с краю
и на том спасибо Настя Запоева ВОЛГА 2020 цикл ?нам недоступен возвышенный слог…?
* * *
Вместо синего неба
вдоволь ситного хлеба,
да погуще в корыте,
да потолще казна -
мне твои бы заботы,
человек для субботы,
я бы горя не видел
или счастья не знал. Олег Тупицкий Стихи РУ 2009 Имя ветра книга стихов
1991
привезли его домой
оказалось он не гибрид а мутант
стонет, просит фрезы
нассал под кофейным кустом
искромсал майоран
по объявлению отдали в хорошие руки
хаха, жопа я а не мать
больная машинка
бессрочно одолженный поршень
с погрешностью ссуженный клапан
раздолбанные педали
но это детали
ах как же детали мне надоели
…
хозяин машинки не чинит машинку
хозяин машинки жалеет машинку
обработчик текста
а молодые роботы отхапали мой кусок хлеба
освояли граммачиху, флексику
работают споро и чепко
без души без фантазии
без сучка безобразие
у меня же нечего к столу
и слабость, и легкое и негодование
и сердце, что называется
бывший начальник как редкий гость
не заходит вообще, как вы там поживаете
глушить и глушить
и занюхивать домашним шнауцером, шмальцем, шванцем
слово не подберу
почему не допустили до пенсии
я до сих пор бы так четко обсчипывал все
только б ветер свистел в драбадан
и солнце — облыжное палево Антон Тенсер ЗЕРКАЛО 2019 ЦИКЛ Говорят машинки
****************
ХЛЕБ
Нет у нас ничего, кроме этого хлеба земного И горечью мрака или сладостью горней, Хлеба любви, ожиданья и смерти. Не было ничего у меня, Только колокол этот, Эдуардо Карранса Перевод Надежды Муравьевой ин.лит.2001,4
НОЧНЫЕ ДЕЖУРСТВА\Связисты накалили почку, Не пожалели фон. Дежурю ночь. Не надо свечку. Светло от угольков.\О хлебе думать надоело.\ \К тому же нет его.\Все меньше сил, все легче тело.\Но это ничего. Наталья Крандиевская 1942
Уильям Батлер ЙЕЙТС (1865-1939) Ястребиный источник (пер. Григорий Михайлович Кружков) Азбука-Классика М., 2014
ПЬЕСЫ
ГРАФИНЯ КЭТЛИН (1892–1916)
Мэри
Глянь, не идет ли твой отец.
Тейг выглядывает за дверь.
Тейг
Ой, мама!
Мэри
Что там такое?
Тейг
Там в кустах две птицы —
Или не птицы — трудно разглядеть
За листьями: как совы, но с рогами,
И на меня они глядят с угрозой.
Мэри
Спаси нас, Матерь Божья!
Тейг
Толку нет
Молиться, говорит отец. Господь
И Матерь Божья дрыхнут и не слышат,
Что целый край, охваченный бедой,
Кричит, как кролик на зубах куницы.
Мэри
Не богохульствуй, сын. Накличешь горе
На всех — и на меня, и на отца.
Ах, поскорей бы он домой вернулся!
Входит Шеймас.
Ну наконец! Ты что так долго делал
В лесу? А я схожу с ума от страха,
Все думаю: что там с тобой стряслось,
Не приключилась ли беда какая…
Шеймас
Ну хватит, хватит, перестань кудахтать!
С утра, считай, я исходил весь лес,
Но ничего не смог добыть. Должно быть,
Все барсуки, сурки и даже крысы
От жажды передохли. Только ветер
Свистит в листве.
Тейг
Так ужина не будет?
Шеймас
В конце концов я сел на перекрестке
Среди бродяг, с протянутой рукой.
Мэри
Ты попрошайничал?
Шеймас
Я попытался.
Но нищие, боясь за свой доход,
Меня прогнали бранью и камнями.
Тейг
Ты, значит, ничего нам не принес?
Шеймас
Неужто в доме пусто?
Тейг
Корка хлеба
Заплесневшего.
Мэри
Есть чуть-чуть муки
На новый каравай.
Тейг
А дальше что?
Мэри
Есть курочка.
Шеймас
Чтоб этим нищим сдохнуть!
Проклятые!
Западно-европейская поэзия ХХ века. БВЛ т.152
ЖОЗЕ ГОМЕС ФЕРРЕЙРА. Перевод И.Тыняновой
ИЗ ЦИКЛА ?АНАФЕМА ПЕЙЗАЖУ? (1936 — 1937)
III
Увяньте, цветы на зеленых лугах...
Не носят вас нищие
в волосах,
на хлеб по дворам прося.
Засохни в кустах, ежевичный плод...
Возьмездьем твой алый сок
не взойдет,
что мне на ладонь пролился.
Иссякни, родник у замшелой стены...
Не капли, а слезы
нам суждены,
оков они тяжелей.
Поникни, трава под крутою горой,
в обман не вводи нас,
своей красотой
судьбу скрывая людей...
Красотою судьбы обладают лишь те,
кто ее уносит в своей мечте,
умирая от голода меж цветов,
когда солнце встает,
воспламеняя сердца мертвецов.
ЮЛИАН АНИСМОВ (1886-1940) " Над узором вечернего неба "
Константину Локсу
Над узором вечернего неба
Есть дорога в небесных полях,
Где колосья алмазного хлеба
Задремали в блаженных лучах.
Богородица этой дорогой
В летний вечер подходит к земле,
Благодать разостлать над тревогой,
Погрустить с истомленным во мгле.
Если жаль еще в жизни чего-то,
Посмотри — точно светлый покров,
Ее очи глядят из киота
Золотых, вырезных облаков.
В синеве исчезающей дали —
Замирающий шелест овса,
Будто все утолила печали
Голубая лампадка — роса.
ЮРИЙ КУКИН (1932-2011) ПЕСНИ
Ночной гость
Дверь открыта, что стоишь под дождем.
Плащ он снял, оставил посох в углу.
И предчувствие неясным пятном
Потекло, оставив след на полу.
Он ладони к огню протянул
И печально негромко сказал:
?Я устал, я у тебя отдохну,
Я недолго, не глядя в глаза?.
?Ты откуда идешь?? ?От беды?.
?А куда идешь?? ?Где нету её?.
Дал я хлеба, принес я воды,
Только вздрогнуло вдруг сердце моё.
И удачен твой путь иногда.
?Я входил в счастливый дом, но поверь —
За моею спиною беда
Незаметно входила в ту дверь?.
?Что ж ты раньше это мне не сказал —
Я бы дверь не открыл. Замолчи?.
Плащ одел, лицо закрыл, посох взял
И исчез он в непроглядной ночи.
Ну кто придумал эти горы?
Ну кто придумал эти горы?
Тайгу такую насажал.
Кому-то дал желанье спорить,
Кому-то руку — провожать.
Зачем ты сделал расставанья,
Дал им в партнёры поезда
И невозможные желанья
Увидеть всё и жить всегда.
Вот чудаки, бросают люди
Дома, друзей и города.
Тревожат лес и горы будят,
И смотрят, как течет вода.
И я, проникшись этим свойством —
Вот занесло так занесло —
Воюю с комариным войском
Одним уменьем, не числом.
А вечерком, напившись чаю —
А чай, заметьте, не вода —
Лежу себе и представляю
Какая будет борода.
Ну кто придумал эти горы,
Закаты, черт их подери,
И этот дальний близкий город,
Что спать мешает до зари.
ИОСИФ УТКИН (1903-1944)
60. ОПРАВДАНИЕ
Мне
Действительно лямку натерло,
И спасения прямо нет!
Как с ножом — понимаете —
К горлу
Подступают
Мои тридцать лет.
Где спастись
И куда мне податься?
Нет на свете
Такого пути!
И от этого
Заимодавца
Всё равно
Никуда не уйти.
Нет такой удивительной
Кровли!
А стране моей
И невдомек,
Что я словом,
Пропитанным кровью,
Многим людям,
Как хлебом,
Помог.
Да когда
И кому было дело
До такой захолустной глуши,
Как провинция
Бедного тела
Или темная область
Души!..
Крест
На всё это дело поставить, —
Вот, по-моему,
Способ один:
Быть спокойным
И время заставить
Подождать
С предъявленьем седин.
<1933>
Осип Мандельштам (1891-1938) Кн. ?Немногие для вечности живут…? 2018
?Сегодня ночью, не солгу…?
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу – изба, вошел в сенцы:
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка…
У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок:
Она сидела до зари
И говорила: ?Подари
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок?.
Того, что было, не вернешь,
Дубовый стол, в солонке нож,
И вместо хлеба – еж брюхатый;
Хотели петь – и не смогли,
Хотели встать – дугой пошли
Через окно на двор горбатый.
И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе;
Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
1925
ЮРИЙ ШЕВЧУК Сольник. Альбом стихов 2009
уровни
Уровни…
Уровни жизни,
Уровни быта —
Бесконечная многоэтажка Вселенной.
Секс да икона.
Грязь да корона.
Вечный рассвет над волосами,
Да закат между нами.
Доменная печь между ног.
Каждому — свой бог.
Кипящая эротика в центре земли,
Вечернее небо над золотой степью,
Жизнь, болтающая со смертью.
А где ноль?
Где ноль-горизонт,
Где этот вечный поцелуй
Земли и Неба?
Эх, водки бы нам да хлеба.
Зачем Жизнь?
Зачем Смерть?
Зачем Мы,
Эти вечные песочные часы
Без притяжения?
ЮРИЙ КУКИН (1932-2011) ПЕСНИ
Памяти Ю. Визбора
Он ушел мимоходом, заглядевшись на небо,
Мимо елей и сосен, мимо белых берез.
С нами жизнью делясь, как добром или хлебом,
Ни рассказа, ни песни с собой не унес.
И печально склонили свои головы горы.
Дождь осенний упал вместо звезд на дома.
И затихли друзей у костров разговоры,
И озер зеркала занавесил туман.
Горнолыжник оставил следы поворотов:
Поворотов судьбы, поворотов любви.
Снежным Млечным путем проскочив сквозь ворота,
В бесконечность умчался, зови — не зови.
Я смотрю сквозь тебя, вижу синие реки,
Сквозь тебя, сквозь глаза — на пространство Земли,
Где кричат поезда, расставаясь навеки,
Где гудят корабли и летят журавли.
1984 — сентябрь 1994,
(первое исполнение в Московском Дворце съездов).
Уильям Батлер ЙЕЙТС (1865-1939) Ястребиный источник (пер. Григорий Михайлович Кружков) Азбука-Классика М., 2014
ПЬЕСЫ
НА КОРОЛЕВСКОМ ПОРОГЕ (1903)
Шонахан
Может быть,
Он научился звонко щебетать
Для короля за трапезой, когда
Меняют блюда?
Монах
Отпусти мне рясу!
Шонахан
И ты его, наверно, научил
Чирикать нежно, чтобы не потревожить
Приятную дремоту короля,
Насытившего чрево? Не спеши!
Монах, стараясь вырваться, протаскивает Шонахана на несколько шагов по сцене.
Не ожидал, что высохшие руки
Еще способны крепко ухватить?
Скажи, он научился у тебя
Брать хлеб из рук у короля, сидеть
На согнутом крючком монаршьем пальце?
Не покладай своих усилий, отче.
У короля так много дел. Порой
Бывает нужно и развлечься малость.
Бог — с крылышками, с бусинками глаз!
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
* * * Я сибирской породы. Ел я хлеб с черемшой и мальчишкой паромы тянул, как большой. Раздавалась команда. Шел паром по Оке. От стального каната были руки в огне. Мускулистый, лобастый, я заклепки клепал, и глубокой лопатой, как велели, копал. На меня не кричали, не плели ерунду, а топор мне вручали, приучали к труду. А уж если и били за плохие дрова потому, что любили и желали добра. До десятого пота гнулся я под кулем. Я косою работал, колуном и кайлой. Не боюсь я обиды, не боюсь я тоски. Мои руки обиты и сильны, как тиски. Все на свете я смею. Усмехаюсь врагу, потому что умею, потому что могу. Вечер лирики. Москва, "Искусство", 1965.
Осип Мандельштам (1891-1938) Кн. ?Немногие для вечности живут…? 2018
?Я нынче в паутине световой…?
Я нынче в паутине световой –
Черноволосой, светло-русой, –
Народу нужен свет и воздух голубой,
И нужен хлеб и снег Эльбруса.
И не с кем посоветоваться мне,
А сам найду его едва ли:
Таких прозрачных, плачущих камней
Нет ни в Крыму, ни на Урале.
Народу нужен стих таинственно-родной,
Чтоб от него он вечно просыпался
И льнянокудрою, каштановой волной –
Его звучаньем – умывался…
19 января 1937
Западно-европейская поэзия ХХ века. БВЛ т.152
ФРАНСИСКО МИГЕЛ. Перевод И. Тыняновой
НЕ ЕЗДИ В АНГОЛУ, СОЛДАТ!
Когда ты проходишь по нашей земле,
вослед тебе камни кричат:
Останься с семьею в родимом селе,
не езди в Анголу, солдат!
Ведь жадность затеяла эту войну,
кровавый фашистский разврат;
ты славой свою не покроешь страну,
не езди в Анголу, солдат!
Ты раб и трудишься здесь за грош,
и хлеба нет для ребят.
Зачем за хозяев на смерть идешь?
Не езди в Анголу, солдат!
И вовсе не землю свою защитить
преступники эти хотят,
а цепью потуже тебя окрутить.
Не езди в Анголу, солдат!
Подумай: с кем встретишься ты в борьбе?
Народ Анголы — твой брат.
И, к счастью, победа придет не к тебе.
Не езди в Анголу, солдат!
Михаил Луконин (1918-1976) Стихотворения и поэмы БП 1985
ПОЭМЫ\141. ПОЭМА ВСТРЕЧ
6
Немец в землю глаза устремил,
и сидит он, горюя.
?Этот немец ученый,
у него лист похвальный за кур,
культурный он куровод!? —
говорю я.
Смех в глазах у девчонок.
?Это Лена умеет,
не его, не его эти куры,
всё чужими руками,
он ученый
на то, чтобы с палкой…
Культурный,
чтобы с палкой над нами!?
— ?Вот как!
Грамоту дай, — говорит командир, — ты бездельник,
без обмана — ни шагу.
Ты людей прикарманил,
не только что кур и индеек.
Отдавай-ка бумагу!?
— ?Ты ворованный труд на выставку выставил даже?
Это, Фриц, не годится…?
— ?Вот у Лены
отец был участником выставки,
пусть она скажет —
сам растил он пшеницу!?
— ?Лена, знаете, мы ведь тоже участники сами,
вот спроси командира,
в павильоне садов можно видеть подбитого нами
?королевского тигра“!?
Я на Лену смотрю
и опять вспоминаю то утро,
и Орел, и тот случай,
и опять,
как тогда,
из-за той занавески как будто
слышу голос певучий.
?Как попала сюда?
Где отец?
Как вы жили?
Расскажите нам, Лена…?
— ?Жили?
Немцам всё про отца полицаи тогда доложили,
услужили мгновенно.
Вызывали его, приходили к нему —
не пошел бы,
отвечаем, что хворый.
Зиму всю пролежал так в раздумье тяжелом.
В марте —
кинулись сворой.
Обещали, грозили,
а мы — притаились, не дышим.
?Что ж, берите, в плену я, —
вдруг сказал им отец.—
Не могу не работать!“ — и вышел,
и провел посевную?.
— ?Значит, сдался старик!?
— ?Я знакомым в глаза не глядела.
Отвернулись и люди.
А отец всё кричал:
?Не могу,
не могу я без дела,
кто работу осудит!“
Запахал и засеял,
с утра и до ночи работал,
нас гонял на участки,
полицаев и тех доводил до соленого пота.
Мать старела в несчастье.
Я смотреть не могу на людей,
стыд глаза застилает.
Показаться нельзя нам.
Мать к сестренке
в другую деревню тогда увела я,
а сама — к партизанам.
А весна, как назло, в том году зеленела над миром,
буйно ринулись всходы.
В лес пришел к нам отец неожиданно
и сказал командиру:
?Вот, на суд я, к народу“.
Только наш командир улыбался:
?Осудим под осень…“
Говорили ребята:
?Опыт, что ли, отец твой задумал с посевом и просит
поглядеть результаты“.
А посевы росли.
Крепли стебли.
И в пору налива
слух идет по району:
поднялась, поросла над землей небывалая нива —
в листьях вся и в бутонах.
Немцы силы сгоняли, людей и коней к косовице,
только стой, погоди-ка: в поле — ни колоска, ни овса, ни пшеницы —
молочай, повилика.
Всё трава застелила. Пропал урожай.
Угрожая,
немцы бросились в села.
Первый раз,
не дождавшись совсем урожая,
был народ наш веселый.
А отец всё ходил по отряду, вздыхал виновато,
повторяя при этом:
?Я не мог без работы,
посеял для них,
но земля-то
не родит дармоедам!..“?
— ?Слышишь, немец, земля не родит дармоедам! —
кричу я. —
В отделенья и роты
в сорок первом не ты ли, добычу почуяв,
свел цыплят желторотых?
Не хотел ты работать,
труд задумал отнять у народов,
где войной, где обманом.
Это из-за тебя хлеб не сеял три года
Тимофей Емельянов!..?
Винодел
Князь Голицын большое вино создает,
Лев Сергеич по делу гуляет и пьет.
Старше рода Романовых только один
древний род, и в начале его — Гедимин.
В подземелье огромная люстра зажглась,
серебром и свечами сияющий глаз.
Здоровяк в армяке, завсегда ни в глазу,
он копает подвалы, разводит лозу.
Серсиаль, Изабелла, Мальбек, Шардоне,
Альбурла, Катауба, Мерло, Каберне.
На французском наречье легко говорит,
римским правом владеет, как люстра горит.
Нос воротит от духа сивушных бород
благодетель и мот, говорун и банкрот.
Наше дело шампанский восторг создавать
и не наше призвание им торговать.
На чужбине в чести Траминер и Гренаш,
там понятья не наши и климат не наш.
И глядит прародитель его Гедимин
на тоннели его и коллекцию вин.
Из удельных имений погонят его,
на уступе скалы похоронят его.
Наступает в России 17-й год.
Торжествует революционный народ.
Водки нет, потому как не выращен хлеб, —
разорили подвалы, порушили склеп.
Не о том ли мечтал, не того ли хотел?
Наконец свой народ напоил винодел.
Монтобан, Саперави, Мурведр, Семильон,
Ркацители, Альбилло, Кишмиш, Совиньон. ИЛЬЯ ФАЛИКОВ НОВЫЙ МИР 2012 ЦИКЛ Дуб по имени Филимон
* *
________________________________________
Подняла глаза вверх —
увидела хлеб
свежий
ржаной
(небесный)
в киоске.
Те первенцы были — хлеб,
из рук убежали в пыль
бесконечной трассы.
Их нервное, тонкое
(что вам не снилось),
их многоярусный шёлк:
кухни, беседы и длинные волосы,
грампластинки, салоны, тома в коленкоре —
всё их без остатка:
девьи тела, девьи мягкие руки,
майский дождь босиком,
враньё от стыда и смущенья.
Они поднимались как молнии,
чтобы низвергнуться прочь:
кто торопливо женился,
кто шёл торговать, кто в политику.
Но все сохраняли тепло тесностенных квартир,
тепло полудружеских слов,
щемящее чувство полулюбви,
тепло статуй словесных.
Невозможен им реквием — только наполовину.
Мука мира и мука страны, пока жили они,
смягчалась фатально счастливым бездельем.
То были все фараоновы дети,
то была его рать.
То были первенцы
(смерти?).
В ночь, когда запах мяса с горькими травами
мреял в египетской тьме
и кровь засыхала на косяках у дверей,
вышел Ангел.
Мёртвый упал, не успев осознать:
почему и за что,
за какие такие грехи,
уже в лабиринте агонии мёртвый пытался понять
(им всегда и всё надо понять):
кто убил его.
Ненависть к Адонае,
как и рай,
легла с ним на ложе.
Всё, что стало грехом, в них ещё было —
остатками света, елеем невинности.
(И Рахиль зарыдала о детях своих.)
Фосфорический сонм, земляное кружение леших!
Заглянувши в глаза тебе, вижу: ты точно из них.
Они ходят и говорят,
драгоценности, первенцы смерти.
Посмотрела на троицкий стол,
на развал из игрушек для дома сирот,
на червонцы в корзинке.
Это им поминание.
Это миссия их —
обучать нас живым и усопшим. НАТАЛИЯ ЧЕРНЫХ НОВЫЙ МИР 2012 Смерть первенцев \маленькая поэма
ШАПИТО
За
тёмным детством в его морозной густой оправе,
За
зимним светом в забитой хламом больной квартире –
Мой
дядя Роберт, застрявший косточкой саперави
В
зубах Сибири.
Пока
темнело в снегу тяжёлом крыло брезента
И
трепетало под приглушённым тигриным рыком,
Он
в трёхголовое шапито нас водил зачем-то,
За
старым рынком.
И
наши лица белели, влившись в подобье хора,
И
нас, как рыбу, тащил из мрака хрустальный невод,
И
слон топтался в сырых опилках почти у входа,
Присыпан
снегом.
Как
дядя Роберт, теплом не больно-то избалован,
Он
удивлялся кусочкам хлеба и белой булке
И
наклонялся, как дебютантка за нужным словом
К
суфлёрской будке.
Осознавая,
что он в Сибири не то чтоб дома,
Внимая
вьюге за ненадёжной стеной наружной,
Слон
думал: бог с ним, живите долго, да ладно – долго,
Живите
южно.
Как
сладко пахло то мокрой шерстью, то тёплым потом.
Как
нас жалели и уводили до окончанья.
Мы
жили южно, не так чтоб очень, прости, чего там.
Не
отвечай мне. Лена Берсон ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЖУРНАЛ 2018 ЦИКЛ Живите южно
Е. Евтушенко Поэты Грузии
НОДАР ГУРЕШИДЗЕ
НАШ ВЕК
В наш беспокойный великий век,
то нежный,
то грубоватый,
упрямо стремящийся вверх и вверх,
все мы — его солдаты.
Когда сирота переулком бредет
и танки гудят полями,
когда от взрывов дрожит небосвод
и землю сжигает пламя,
мы, люди,
всем своим существом,
всем телом
и всеми чувствами
за эту землю рядами встаем,
сомненьям и страху чуждые.
В наш беспокойный великий век,
то нежный,
то грубоватый,
мы любим и женщин,
и всплески веток,
и запах хлеба и мяты.
Когда шелестит спокойно вода
призрачным шелестом шелковым,
то хочется нам не кричать тогда,
а говорить
шепотом.
Пусть пьяно
отсветы
колышутся!
Пусть искры белые сверкнут,
несметны, будто бы количество
той ивой прожитых минут!
И до каких бы лет ни дожили,
покуда правду говорим,
мы —
и деревья и художники —
одним горением горим!
Е. Евтушенко Поэты Грузии
КАРТИНЫ КАРДАНАХИ
Мое село родное —
Кардана хи,
сады,
поля,
щебечущие птахи,
и море есть на родине моей —
как море,
виноградник у дверей.
Миндаль, инжир...
Беседы и беседки.
Здесь даже персик — яблоко на ветке,
и в золотой осенней тишине
царапает ?царапи? сердце мне.
В горах —
орлов могучих состязанье
и Сабацминда с гордой головой.
Над крепостью туманы Алазани
колышутся,
как дым пороховой.
Гулаби, хомердули —
фруктов хватит
на целый мир!
Земля здесь не бедна,
и впереди,
как вышитая скатерть,
долина Алазанская видна.
Здесь бродят кони,
внюхиваясь в горы.
Грузовики грохочут в стороне,
и дед сидит на ишаке так гордо,
как будто на арабском скакуне.
Плывет по небу
тень от самолета,
порой ложась на спины поездов.
Ползет шиповник в синие высоты,
в деревья выбиваясь из кустов.
Баларджаули,
ты меня узнало?
Здесь был когда-то крошечный мой дом,
но волны Алазанского канала
уносят в Лету память о былом.
Как девушек на выданье,
здесь лозы
готовят.
Сбор уже невдалеке,
и винограда,
чуть с кислинкой,
слезы
сверкают
на шипящем шашлыке.
Вот ребятишки забрались на туту.
Вот старый дуб.
С ним у меня родство.
Где б ни был,
помню каждую минуту:
здесь —
тайный корень детства моего.
Здесь все дома стоят спиной к дороге,
как будто бы боясь дурных вестей,
так, что проезжий, может быть, в тревоге
подумает: ?Не любят здесь гостей?.
Однако,
если ты зайдешь куда-то,
познаешь цену дружбы и семьи,
и для тебя,
неведомого брата,
наполнят чашу соками земли.
Я крадучись иду,
а на балконе
в распахнутой рубахе старый друг.
Он мне кричит, как в давнем детстве:
?Нонэ-э!?
И возвращает детство этот звук.
И, даже позабыв надеть ботинки,
друг прыгает ко мне через плетень,
а над плетнем торчат,
как будто тыквы,
бесчисленные головы детей.
Грохочет телевизор у соседа,
а рядом —
шелест родниковых струй.
?Благослови, сынок,
адгилис деда!
Ты выпей,
а стаканов не целуй!
Купить вино ты можешь и в Тбилиси,
но в городе —
какое там вино!?
Ночь наступает...
Даже футболисты
с телеэкранов спрыгнули давно.
Как будто бы в стада
сгоняет тучи
Илья-пророк
сверкающим кнутом.
А в ?тонэ? хлеб рождается пахуче,
и детство —
в этом запахе простом.
Горячий хлеб накрошен в карданахи.
Теплы басила, шоти и лаваш.
Я сам уже в распахнутой рубахе
и сам не помню,
сколько выпил чаш.
О Карданахи,
о село родное!
В стране большой
особенной страною
ты, Карданахи,
стало для меня,
с родимым скрипом каждого плетня!
Обычаям здесь* век не угрожает,
и, веря по-язычески в лозу,
здесь убивают перед урожаем
для жертвоприношения
козу.
Чурчхелы детства,
как вы снова сладки!
Как сладок дым отцовского огня!
Но где ты, лахти,
где вы, игры в бабки?
Вы есть еще. Но только нет меня.
Гора Сагираули
боем пахнет,
и преклонить колени я готов.
Четыремстам бойцам погибшим
в память
здесь шелестят четыреста кустов.
Я ни цветка здесь в жизни не обидел
и здесь ни от кого не знал обид.
Здесь моих предков древняя обитель.
Здесь мой отец,
навеки юный,
спит.
Е. Евтушенко Поэты Грузии
ЛИЯ СТУРУА
ЖЕНЩИНЫ 1941 ГОДА
Целый день они сушили пшеницу.
Рев быков заглушала мысль о хлебе.
Так давил этот рев им на плечи,
и давил фиолетовый воздух.
Только ночь у них для слез оставалась,
для оплакивания мужа, или брата,
или, может быть, отца, или сына,
чтобы, выплакавшись, утром вместо плача
вновь отдаться сушке зерен-кормильцев.
Но от стольких ночей этих слезных
так глаза у них гореть однажды стали,
что просыпалась на землю вся пшеница,
и голодные птицы ее съели,
и остались без пищи скот и дети.
И тогда, похоронившие убитых,
эти женщины, убитые пропажей,
словно гроб, себе поставили на плечи
фиолетовый, такой тяжелый воздух
и в земле похоронили свои слезы.
Дети плакали, быки ревмя ревели.
Всех давил фиолетовый воздух,
и деревня провожала в путь последний
свои слезы как одну слезу большую,
как покойницу, лежавшую недвижно.
Было душно, ибо умер даже воздух.
Только женщины привычными руками
стали вновь перебирать пшеницу,
и вчерашнюю скорбь и безнадежность
занавесили дело и утро.
Умер воздух, тени умерли тоже.
Стали женщины похожими на тени,
и в тени непреходящего горя
они вновь перебирали пшеницу...
Е. Евтушенко Поэты Грузии
ПОЕЗДКА ЗА СОЛЬЮ
Я в Агзеван за солью еду.
Сижу в раздумье на арбе
и сам с собой веду беседу
и о тебе, и о себе.
Вол тянет изо всех силенок,
а впереди туман, туман...
Мне хватит слез твоих соленых!
К чему мне ехать в Агзеван!
Печалью полон я огромной,
себя сомненьями казню.
Тягучий скрип оси аробной
мне клонит голову ко сну.
Сейчас бы сладко и устало
над мирно дремлющей рекой
лизнуть соленые кристаллы,
их от скалы отбив киркой!
Я только с сахаром был в ссоре.
Всегда я с солью дружен был.
Чтобы не так горчило горе,
его, как черный хлеб, солил!
Я столько знал и бед и боли...
Меня мотало — лишь держись!
Так много в жизни нужно соли!
Ей-богу, с нею слаще жизнь!
Край родной мой, сладостный Вифлеем,
где родят поля, где тучна земля,
где поют хлеба, где ласкают взгляд
урожаи обильные ячменя.
Только разве по силам пахать вдвоём
заскорузлую почву за столько лет?
Разве только кто-то позволит им
подбирать колосья в полях чужих.
И ходила Руфь по земле чужой,
и позволил ей подбирать Вооз.
“Не ходи, – говорит, – никуда, будь здесь”.
Ноеминь говорит: “По слову его.
Как закончит работу и ляжет спать,
подойди тихонько, полог откинь
и замри до рассвета в его ногах”.
Умывает лицо своё чисто Руфь,
и белит-румянит своё лицо,
надевает праздничный свой наряд
и идёт тихонечко на гумно,
и крадётся. Не видит её Вооз.
А когда ложится он отдохнуть,
открывает полог у ног его,
и лежит, не дыша, не смыкая глаз,
чтобы вхмах ресниц не будил его,
и лежит, его не тревожа сон.
Как Вооз проснулся – увидел Руфь.
Никому не сказал, что увидел Руфь.
Потому что пришла и легла у ног,
не смыкая глаз, не тревожа сон.
Ты любовь моя, добрая Ноеминь,
ты душа моя, добрая Ноеминь,
разум женский мой, добрая Ноеминь,
будь по воле твоей: “Покрывало откинь
и замри до рассвета…” Вера КАЛМЫКОВА НВА 2012 КНИГА НЕЖНОСТИ
***
Как память в сердце темноты,
в тебе качаются кусты,
и всё, что вечно, знаешь ты –
любовь, и жизнь, и смерть, и небо –
живут в сосуде пустоты:
сума, тюрьма, и корка хлеба,
и звезды черствые вполне,
язык неслышный – в тишине,
и песнь твоя, и сладкий опыт,
и мухи первой на окне
потусторонний детский топот. ЮРИЙ КАЗАРИН ОКТЯБРЬ 2019 ЦИКЛ Ящерица льда
***
Пахнет апрель проталинами и луковой шелухой.
На ветке кокон: присмотришься – лист сухой.
Лес золотится пыльцой и цыплячьим пухом.
Дом к выходным наполняется хлебным духом.
Рам деревянные раны проклеены тканым бинтом.
Открываешь окна – воздух впускаешь в дом.
Чёрно-белые дни извлечёшь из цветного альбома –
Дедушка жив, и не срублена верба у дома.
Для того, кто нас ловит и топит в любви, как котят,
Слабые свечи своды и тёмную роспись коптят.
Отправляешь записки в родительскую субботу
И вербой озябшей пьёшь прошлогоднюю воду. Наталья Полякова НОВЫЙ БЕРЕГ 2017 ЦИКЛ Варенье из крапивы
***
похоже ущербен слегка
итог этой жизни недолгой
тоска оказалась светла
и жёваной плёнки короткой
хватало на порно и джаз
с допискою из Джой Дивижен
свет кажется был но погас
и голос за кадром не слышен
но вечная стройка стоит
труба заводская дымится
подобранный в ванной дрожит
котёнок ему не отмыться
от горькой полыни галдят
у хлебного сонные дети
по дому пискливых котят
разносят пожалста возьмите
а то их утопят у нас
их много и давят на жалость
свет кажется был но погас
да в общем не света хотелось
а просто на сдачу купить
на палочке звёздочку если
осталось с рубля воскресить
котят но они не воскресли Настя Запоева ВОЛГА 2020 цикл ?нам недоступен возвышенный слог…?
***
мне кусочек хлеба
божия коровка
не приносит с неба
я прошу немного
если не сидится
да на табуретке
профиль строгой птицы
да на голой ветке
домик из бетона
да мотив тоскливый
да стена напротив
и на том спасибо
если захвораю
от больнички ксива
кто-то сядет с краю
и на том спасибо Настя Запоева ВОЛГА 2020 цикл ?нам недоступен возвышенный слог…?
* * *
Вместо синего неба
вдоволь ситного хлеба,
да погуще в корыте,
да потолще казна -
мне твои бы заботы,
человек для субботы,
я бы горя не видел
или счастья не знал. Олег Тупицкий Стихи РУ 2009 Имя ветра книга стихов
1991
привезли его домой
оказалось он не гибрид а мутант
стонет, просит фрезы
нассал под кофейным кустом
искромсал майоран
по объявлению отдали в хорошие руки
хаха, жопа я а не мать
больная машинка
бессрочно одолженный поршень
с погрешностью ссуженный клапан
раздолбанные педали
но это детали
ах как же детали мне надоели
…
хозяин машинки не чинит машинку
хозяин машинки жалеет машинку
обработчик текста
а молодые роботы отхапали мой кусок хлеба
освояли граммачиху, флексику
работают споро и чепко
без души без фантазии
без сучка безобразие
у меня же нечего к столу
и слабость, и легкое и негодование
и сердце, что называется
бывший начальник как редкий гость
не заходит вообще, как вы там поживаете
глушить и глушить
и занюхивать домашним шнауцером, шмальцем, шванцем
слово не подберу
почему не допустили до пенсии
я до сих пор бы так четко обсчипывал все
только б ветер свистел в драбадан
и солнце — облыжное палево Антон Тенсер ЗЕРКАЛО 2019 ЦИКЛ Говорят машинки
Метки:
