Подборка для финала Турнира Поэтов

Подборка 1



* * *

Загустевший воздух хватая безвольным ртом,
Ощутив себя попавшим в капкан животным,
Размышляешь – вот человек человеку кто,
Понимая, что человек человеку кто-то.

Человек человеку свет, мармелад, ТТ,
Человек человеку система "Тополь".
Человек человеку Асклепий, Сократ, Эйнштейн.
Человек обязательно человеку кто-то.

Человек человеку, пока человек живёт –
Скорость звука, движение кровотока.
Человек человеку хлеб. Человек человеку мёд.
Человек живёт, пока человек человеку кто-то.



Строгая женщина

Строгая женщина сладкого молока
Медвежьего надоила.
Греется самовар, зеркальны его бока;
Чаепитие Гавриила и Михаила
Состоится, наверное, через час;
Женщина собирает на стол, молится истово,
Ломится стол, везде ароматы яств –
Чаепитие обязательно состоится;

Женщина, строгая, вспоминает, как
Горнее выливалось в дольнее –
Струйки медвежьего молока
Бились о стенки подойника;

Гавриил садится, рядом с ним Михаил –
Красивые великаны;
Строгая женщина чай наливает им
В жерла земных вулканов;
Один вулкан и второй вулкан
Становятся обыденными вещами –
Снежинки – молекулы молока,
Подвешенные в чае;

Не обращая внимания на людей,
Кричащих: "Какого Сартра",
Ветки кустарников мочит в воде,
Их окунает в сахар,
Смотрит на них, полминуты ждёт,
Сквозь свет любуется ими;
И вот – не вода, а байкальский лёд,
И вот – иней;

Строгая женщина наблюдает, как
Беседуют Гавриил с Михаилом;
Строгая женщина сладкого молока
Медвежьего надоила.



Комар

Лука закончен, будет начат Марк. Лежишь и ожидаешь знаков сверху.
А с потолка пикирует комар, обыкновенный и проникновенный.
Комар поёт противное "ура", и в мозг уже впивается идея,
Что нету никакого комара. Не Б ли это снова 29?
Лежишь и чешешь эпидермис, весь, от темноты и паники зверея.
А надо бы, наверное, прочесть ещё и Иоанна, и Матфея.

Встаёшь, пыхтишь, идёшь, включаешь свет, берёшь огнетушитель и кувалду,
А комара-то не было и нет, но есть Матфей в стране обетованной,
Валериана, психотерапевт, и самолёт, и облако, и лето,
А страха нет, оттенков страха нет, уже не надо к психотерапевту;

И некто, говорящий в голове, и некто, в голове дождём стучащий,
Зовёт курить, зовёт встречать рассвет, при этом оставаясь в настоящем;

Ты есть, и ты целуешь дождь, и пьёшь его, и радуешься зверски.
Всё, что захочешь, ты ещё прочтёшь;

И ты течёшь в одной из лучших версий.



* * *

Трамваи, хохоталища раззявив,
В себя народ впускают как хозяев,
Народ в одеждах из овечьих шкур.
По Ленина идёт со службы кто-то,
Не ставший даже частью хронотопа,
Шагает, спотыкаясь о бордюр.

Порхают цвета пепла пепелацы,
Порхает цвета пепла некто в ластах –
Он не стритует, это просто аск;
А тот, другой – пылинка, он снежинка,
Ему и пять копеек будет жирно,
Но всё туда же – вечно жаждет ласк.

К бордюру припаркован ?Форд Мондео?.
Звонит жене его хозяин демон:
?Мы, – говорит, – семья, имей в виду?.
Затем напоминает про тотемы,
Затем рычит, затем меняет тембр
И добавляет: ?Встретимся в аду?.



Поезд на Вифлеем

Минус одиннадцать, снежно, погода – во!
Стоит на Казанском вокзале тамбовский волхв;
Купил бутерброд, ему разогрели, съел,
И вот он садится в поезд на Вифлеем.

Гугл открывается, радуясь ста нулям
И единице. Поезд везёт землян
По городам, по воздуху, по полям.

В поезде запах чая, хлебов и рыб.
Волхв из Тамбова в пещеру везёт дары,
Дремлет на верхней полке и видит сон,
Спит и во сне улыбается всем лицом.

Поезд приходит на станцию Вифлеем,
Здесь выходить из поезда надо всем.
Волхв на вокзале, видит – два мужика:
Курят о чём-то, держат дары в руках.

Подходит, приветствует, вроде бы ни о чём:
– Я из Тамбова, с любовью, а как ещё.
Я, – говорит, – из Тамбова, а вы волхвы?
Они говорят: – Не знаем. – А кто же вы?..
– Мы вообще не в курсе, какой Тамбов,
Мы и не знаем, что завтра родится Бог.

Небо темнеет, вспыхивает звезда,
Трое решают: надо идти туда,
Где светится Гугл сотым своим нулём,
Туда, где Иосиф в Марию давно влюблён.

Надо идти туда. И они идут,
Ориентируясь на звезду.








Подборка 2

Морозко

На перекрёстке всех глубин и бездн,
Не чуя ни нашедших, ни искомых,
Уставший человек, оставшись без,
Из всех условий принимает холод.

Любил кого? Кому-то задолжал?
Ходил когда-то в детский сад и в школу.
Обнявшись крепко, на земле лежат
Он и его период ледниковый.

Минуя заключительный барьер,
Душа его летит над теплотрассой,
Летит, как над Парижем О. Фаньер,
Как белый альбатрос над Алькатрасом.

Летит и понимает: всё, каюк;
Туда летит, где каждый безусловен,
В полёте заменяя "мать твою"
На "дедушка, спасибо, ой, тепло мне".



Ярик

– Ярик, – кричит детвора под балконом, –
Выходи, Ярик.
Взгляд его васильков,
Кровав подбой одеяний,
В руках его автомат, детский.
– Как настоящий, – говорит Ярик,
Швыркает соплями
И на меня автомат направляет,
И возглавляет колонну римлян,
Следующих на нерест.
Ярик стреляет в любую нехристь,
В любую нечисть.

Эрих Мария Ремарк, Рильке Райнер Мария
Прячутся под лавочку возле дома,
Дрожат,
Превращаясь в ежат
Противотанковых.
Ярик идёт в атаку
Ярик становится танком,
Комфортабельным, благоустроенным.
На башне надпись "За родину".
Дуло направлено на меня,
Взгляд его васильков,
Глаз, голубой, небесно-голубой
Сейчас лопнет,
Обрызгает меня с головы до ног;

Ярик, голубоглазый, бронированный,
Направляет на меня автомат.
На башне надпись "За родину".

В университете города Кёнигсберга
Идёт лекция профессора Канта.
Сидя на лавочке,
Разглядывая наркоманов и куртизанок,
Разглядывая людей в розовых штанах
И жёлтых рубашках,
Вижу отдельно стоящего Ярика.
Ярик направляет на меня автомат,
Почти настоящий,
Будто бы я наркоманка и куртизанка,
Будто бы получил приказ,
Заказ
На наркоманов и куртизанок,
Будто бы не было никогда никакого Канта.
Я становлюсь Антанта.

Ярик направляет на меня автомат и смеётся.
Встаю с лавочки, говорю:
– Ярик, не заслоняй солнце.
Ярик, солнце – оно как мячик,
Только он настоящий,
Совсем настоящий.

Бабушка Ярика на пятом этаже
Выпекает вафли.
Бабушка кричит:
– Ярик, иди есть вафли.
Небесно-голубые глаза чисты,
Небесно-голубые глаза чисты.
Ярик взлетает на пятый, ест вафли.
На нём форма люфтваффе.



Смородина

Разбарабанивая сумерки,
Трамвайно, зонтично и суетно
Стирая грани и рисуя их,
Никем не выпит и не спет,
Мерцающе мироустроенно
Нечаянно на город пролитый,
Как будто бы река Смородина,
Течёт грохочущий проспект,

На непогоду и невыгоду
Стабильно выдыхая выхлопы,
Оставшийся без права выбора,
На берега швыряет слизь;
Топча ногами грязь и слизь его
Обочины широколиственной,
Апостолы с евангелистами
Пока ещё не родились,

Не отражая лица постные
Евангелистов и апостолов,
По сумраку как будто посветлу
Течёт Смородина-река;
Мироустроенно заманчива,
Она притягивает мальчика,
И мальчик, оставаясь мальчиком,
В неё ведёт купать щенка;

Горыныч змей рычит, что вроде бы
Проглотит мальчика Смородина –
Стремясь привычно выпить кровь его,
Клокочет у прохожих ног;
Под взглядом боженьки японского
По броду полосато-конскому
Перелетают аки посуху
Её и мальчик и щенок.



Корчной

Корчной небрит, Корчной немного дик, глядит на мир из семьдесят восьмого.
Я точно знаю – Карпов победит, но я опять на стороне Корчного.
Мне наплевать, что он уже не наш, мне всё равно, что я не знаю шахмат –
Из всех коней цэ-два-аш-пять-о-аш к соседям в гости ходит тихим шагом.
Наверное, они его родня, они близки, они как пиву – пена.
А я не Карпов, нет, и у меня – ни био-, ни энерготерапевта.

Возможно, станут пешка, слон, ладья когда-нибудь редкоземельной солью
И растворятся в жидкости, но я – сегодня я, увы, ни Том ни Сойер –
Сегодня я живу в СССР, мне надо срочно выучить девизы,
Включить девизы в повесть и эссе, но мой не чёрно-белый телевизор,
Поймавший передачу с Филиппин о том, как для коней куют подковы,
Мне говорит: ?не спи не спи не спи?, и я опять на стороне Корчного.

Советский человек, советский, но я не советский человек-индиго.
Я знаю всё, поскольку я – Корчной, и это я тогда не победила.
Ему тогда один бы на один, но карма – что поделать, это карма,
И он бы победил, но победил – и это точно – Анатолий Карпов.
А людям что – балет и общепит, и ликовать в своих хрущёвских норах.
Я точно знаю – Карпов победит. Но я – всегда – на стороне Корчного.