Не пишите стихов, или полёт нормальный
Прелюдия: В списке, полученном в результате опроса по выявлению 100 популярных книг, проводимого lenta.ru, не оказалось ни одной поэтической книжки.
Уважаемые, а зачем вы пишете стихи? Я ещё понимаю тех 40-50 авторов сайта, которые умеют писать и при этом настолько не в своём уме, что заставить их не писать невозможно. Но остальное неодарённое человеческое месиво? Люди, ау, зачем вы пишете? В этом мире есть столько много дел, где можно проявить себя, — юриспруденция, финансы, менеджмент, цирк, наконец. Зачем вы занимаетесь тем, что вы не умеете делать, и что не принесёт вам никакой пользы? Эй! Не слышат. Как обычно, не слышат. Да и ладно. Приступим к делу.
То, что в списке нет ни одной поэтической книжки, — это совершенно нормально. Дело в том, что поэзия была востребована, пока не появилась поп-музыка :)
Разбираемся. Есть массовая литература, которую модно ругать, и зря, кстати. У этой литературы есть одна характерная черта — процесс прочтения она превращает во всё, результат от прочитанного — в ничто. Цель массовой биллетристики — эскейпизм, то бишь бегство от реальности на время, пока книжка читается. Это в наши неспокойные дни очень даже хорошо. Есть ещё литература, которую иногда почему-то принято называть серьёзной. Эта литература рассчитана на довольно узкий круг любителей слова, а иногда даже словесных извращений типа прозы Барроуза, например. А ещё есть стихи — что-то совершенно неестественное, потому что в рифму в повседневной жизни говорят разве что сбежавшие из психушки дебилы, но никак не нормальные человеки. Теперь посмотрим на проблему в ретроспективе. Древние римляне, например, относились к поэзии именно как к чему-то на 100% искусственному, диковинному и достойному показа в бестиарии. Игра словами была для римлян своеобразным цирком или видом спорта (элементом досуга, во всяком случае), отсюда и все эти состязания поэтов, идею которых подхватило провансальское Средневековье. Побеждает тот, кто выдаст больше словесных выкрутасов и продемонстрирует самую выдающуюся вычурность ума. ?Баллада пословиц? Вийона весьма показательна в этом смысле. Однако в позднем Средневековье появляется роман (всякие Лонги и Петронии не в счёт, ибо речь идёт о популярно-шаблонном чтиве). С этого исторического момента происходит размежевание прозы и поэзии. Проза всё дальше будет уходить по скучной дорожке жизнеподражательства, а поэзию будет бросать из стороны в сторону в поисках самоопределения. Однако ещё довольно продолжительное время поэзия будет восприниматься в пику прозе именно как неестественное состояние языка и мысли. В эпоху Барокко, где впервые, кажется, оформилась идея искусства для искусства, поэзия станет даже востребована (в узких кругах, естественно), а в эпоху Просвещения с её ставкой на назидательность поэзия снова превратится в служанку прозы и драматургии и т. д. Что касается России-матушки, то тут, имхо, цензура в какой-то момент прозевала поэзию, сосредоточившись на прозе. Цензоры поначалу не могли себе представить, что посредством придурковатого рифмованного языка можно сказать что-то серьёзное. В результате, в виду отсутствие достойной конкуренции в начале 19 века в России поэзия даже попыталась овладеть типично прозаическими жанрами (роман). Разумеется, литература в это время была властительницей дум, а поэзия находилась на самой её маковке. Кстати, в массовом порядке читали как раз беллетристику — французские и английские любовные романы и доморощенные их аналоги. В конце 19 века происходит размытие сословных границ, связанное с отменой крепостного права. На исторической сцене появляется разночинское (читай массовое) общество, которое во-первых, хочет отобрать у ?бывших? право на единоличное пользование культурными благами, а, встретив совершенно понятное сопротивление, настаивает на отрицании прежней культуры (нигилизм) и создании новой литературы, которая по умолчанию будет новым обществом востребована (всевозможнейшие формы модернизма). Так, кстати, появляется поэзия символизма, а по мере ускоренного развития новых общественных отношений и возникновения новых запросов, возникают и иные литературные направления. Потребность в поэзии в этот период объясняется именно претензией тех, чьи отцы были никем, на элитарность (а поэзией всегда баловалась обладающая уймой свободного времени элита) — по большому счёту, это попытка самоутверждения масс. Воздух свободы — это ведь нужно почувствовать! Кстати, революция 17 года, потребовавшая новых форм искусства, новую литературу не изобрела, а лишь расчистила путь ?на Олимп? тем авторам, кто до сих пор толпились в литературной прихожей и безнадёжно ждали своей очереди пройти к литературной кормушке. По сути, ?новая революционная литература? — логичное продолжение литературы конца 19 – начала 20 века. Это мы, напоминаю, всё ещё продолжаем рассматривать времена, в которых именно литература являлась доминирующим видом искусства. Но поставим перед собой вопрос: был ли у той же поэзии массовый читатель? Разумеется, нет. Вспомним, что в последние годы жизни и какое-то время по смерти тот же Пушкин был почти забыт. По большому счёту, Пушкина сделал Пушкиным Достоевский в своей знаменитой речи. Что уж говорить об остальных поэтах периода, который мы теперь, причмокивая, называем ?Золотым веком русской литературы?. Единственным действительно популярным поэтом был в 60-х годах 19 века Некрасов, здорово попавший в общественную ?струю?. Блок тоже попал, но в иное русло — он появился в нужное время в нужном месте: массам и выделившейся из них новой элите нужна была новая литература и новая поэзия. На месте Блока мог оказаться кто угодно. А вообще поэзия Серебряного века — это клубная поэзия, формировавшаяся вокруг определённых мест (Бродячая собака, Стойло пегаса, литературных салонов и т. д.). О большом круге читателей мы знаем, прежде всего, из мемуаров деятелей Серебряного века, а я бы не советовал им особо доверять. Маяковский и Есенин тоже обрели популярность, когда их уже не было в подлунном: Маяковский — указом Сталина, а Есенин посредством мелодраматической (сейчас бы сказали ?кинематографической?) жизненной развязки. Ни о каких толпах читателей при жизни этих двух поэтов речь даже и не шла. Есенин покрикивал свои стихи пьяным голосом по кабакам и бил пивные кружки об головы своих прихлебателей, которым больше нужны были его деньги, нежели его вирши. Да и его женитьба на Дункан — лишь способ обрести известность за счёт чужой славы. Маяковский, конечно, мог собрать зал в Политехническом, но народ туда приходил в массе своей не на стихи, а на футуристическое шоу. Футуристы вообще предвосхитили и Элиса Купера и Кисс, и Мерлина Мэнсона. Это я подвожу к тому, что как только появился и окреп вид искусства, сделавший шоу своим непременным атрибутом, поэзия превратилась в обыкновенное чтиво. Именно поп-музыка, по большому счёту, и скушала стешки. Поясню. Прозаику зал не нужен: читать романы на публике — утомительное и неблагодарное дело. Поэту зал вроде бы нужен, но стихи лучше читать глазами, а слушать нужно что-то более музыкальное — ?Иванушек?, Баскова или Распутину. Вот и кино в последнее время перестало быть глупым, а ведь оно куда более зрелищнее и интереснее, чем нетрезвый, небритый и козлоголосый поэт. Синкретические виды творчества здорово растянули одеяло искусства, чтобы затем вообще разорвать его на лоскуты, как тузик бабушкину кислородную подушку. Ну и как отреагировала на этот вызов поэзия? Самым нормальным образом: лишённая соцзаказа, не находящая причин шагать в ногу со временем, она удалилась в свою (нет, не башню) норку из слоновьего помёта, запихнула пальцы обеих рук в розетку и замкнулась, как заповедовал дедушка Джойс, на внутренней реальности в качестве единственно возможной, иными словами, вернулась к своим истокам — стала чистой бесполезной искусственностью. А чистая искусственность подразумевает усложнение формы и невнятность содержания, ибо и то, и другое мотивировано одной лишь авторской волей. Очевидно, что подобная литература требует (в первую очередь) чрезвычайно подготовленного читателя, и это не открытие 21 века — время от времени поэзия усложняется настолько, что её без словаря и слёз не понять. А где его взять-то, читателя? Кто и зачем его будет готовить? Оглянемся по сторонам: детишек натаскивают на ЕГЭ — им некогда, народ спешит на Киркорова — ему не надобно, страна голосует за Единую Россию — ей пох. То, что поэзия не востребована, — это совершенно нормально. Она превратилась в золотую табакерку — безделушку, которую приятно держать в руках, но пользы от неё никакой — одно эстетическое удовольствие для способных оценить. Это не mp3 и не dvd — какая от поэзии польза? Да и вообще в эпоху стагнации литература не развивается — дай Б_г, поддерживает себя на уровне тления, о горении речь не идёт. Задумайтесь, о неталантливые мои! Зачем вам то, что не принесёт вам выгоды? Поэзия вернулась к себе. Всё пучком. Жизнь продолжается. Не пишите.
Уважаемые, а зачем вы пишете стихи? Я ещё понимаю тех 40-50 авторов сайта, которые умеют писать и при этом настолько не в своём уме, что заставить их не писать невозможно. Но остальное неодарённое человеческое месиво? Люди, ау, зачем вы пишете? В этом мире есть столько много дел, где можно проявить себя, — юриспруденция, финансы, менеджмент, цирк, наконец. Зачем вы занимаетесь тем, что вы не умеете делать, и что не принесёт вам никакой пользы? Эй! Не слышат. Как обычно, не слышат. Да и ладно. Приступим к делу.
То, что в списке нет ни одной поэтической книжки, — это совершенно нормально. Дело в том, что поэзия была востребована, пока не появилась поп-музыка :)
Разбираемся. Есть массовая литература, которую модно ругать, и зря, кстати. У этой литературы есть одна характерная черта — процесс прочтения она превращает во всё, результат от прочитанного — в ничто. Цель массовой биллетристики — эскейпизм, то бишь бегство от реальности на время, пока книжка читается. Это в наши неспокойные дни очень даже хорошо. Есть ещё литература, которую иногда почему-то принято называть серьёзной. Эта литература рассчитана на довольно узкий круг любителей слова, а иногда даже словесных извращений типа прозы Барроуза, например. А ещё есть стихи — что-то совершенно неестественное, потому что в рифму в повседневной жизни говорят разве что сбежавшие из психушки дебилы, но никак не нормальные человеки. Теперь посмотрим на проблему в ретроспективе. Древние римляне, например, относились к поэзии именно как к чему-то на 100% искусственному, диковинному и достойному показа в бестиарии. Игра словами была для римлян своеобразным цирком или видом спорта (элементом досуга, во всяком случае), отсюда и все эти состязания поэтов, идею которых подхватило провансальское Средневековье. Побеждает тот, кто выдаст больше словесных выкрутасов и продемонстрирует самую выдающуюся вычурность ума. ?Баллада пословиц? Вийона весьма показательна в этом смысле. Однако в позднем Средневековье появляется роман (всякие Лонги и Петронии не в счёт, ибо речь идёт о популярно-шаблонном чтиве). С этого исторического момента происходит размежевание прозы и поэзии. Проза всё дальше будет уходить по скучной дорожке жизнеподражательства, а поэзию будет бросать из стороны в сторону в поисках самоопределения. Однако ещё довольно продолжительное время поэзия будет восприниматься в пику прозе именно как неестественное состояние языка и мысли. В эпоху Барокко, где впервые, кажется, оформилась идея искусства для искусства, поэзия станет даже востребована (в узких кругах, естественно), а в эпоху Просвещения с её ставкой на назидательность поэзия снова превратится в служанку прозы и драматургии и т. д. Что касается России-матушки, то тут, имхо, цензура в какой-то момент прозевала поэзию, сосредоточившись на прозе. Цензоры поначалу не могли себе представить, что посредством придурковатого рифмованного языка можно сказать что-то серьёзное. В результате, в виду отсутствие достойной конкуренции в начале 19 века в России поэзия даже попыталась овладеть типично прозаическими жанрами (роман). Разумеется, литература в это время была властительницей дум, а поэзия находилась на самой её маковке. Кстати, в массовом порядке читали как раз беллетристику — французские и английские любовные романы и доморощенные их аналоги. В конце 19 века происходит размытие сословных границ, связанное с отменой крепостного права. На исторической сцене появляется разночинское (читай массовое) общество, которое во-первых, хочет отобрать у ?бывших? право на единоличное пользование культурными благами, а, встретив совершенно понятное сопротивление, настаивает на отрицании прежней культуры (нигилизм) и создании новой литературы, которая по умолчанию будет новым обществом востребована (всевозможнейшие формы модернизма). Так, кстати, появляется поэзия символизма, а по мере ускоренного развития новых общественных отношений и возникновения новых запросов, возникают и иные литературные направления. Потребность в поэзии в этот период объясняется именно претензией тех, чьи отцы были никем, на элитарность (а поэзией всегда баловалась обладающая уймой свободного времени элита) — по большому счёту, это попытка самоутверждения масс. Воздух свободы — это ведь нужно почувствовать! Кстати, революция 17 года, потребовавшая новых форм искусства, новую литературу не изобрела, а лишь расчистила путь ?на Олимп? тем авторам, кто до сих пор толпились в литературной прихожей и безнадёжно ждали своей очереди пройти к литературной кормушке. По сути, ?новая революционная литература? — логичное продолжение литературы конца 19 – начала 20 века. Это мы, напоминаю, всё ещё продолжаем рассматривать времена, в которых именно литература являлась доминирующим видом искусства. Но поставим перед собой вопрос: был ли у той же поэзии массовый читатель? Разумеется, нет. Вспомним, что в последние годы жизни и какое-то время по смерти тот же Пушкин был почти забыт. По большому счёту, Пушкина сделал Пушкиным Достоевский в своей знаменитой речи. Что уж говорить об остальных поэтах периода, который мы теперь, причмокивая, называем ?Золотым веком русской литературы?. Единственным действительно популярным поэтом был в 60-х годах 19 века Некрасов, здорово попавший в общественную ?струю?. Блок тоже попал, но в иное русло — он появился в нужное время в нужном месте: массам и выделившейся из них новой элите нужна была новая литература и новая поэзия. На месте Блока мог оказаться кто угодно. А вообще поэзия Серебряного века — это клубная поэзия, формировавшаяся вокруг определённых мест (Бродячая собака, Стойло пегаса, литературных салонов и т. д.). О большом круге читателей мы знаем, прежде всего, из мемуаров деятелей Серебряного века, а я бы не советовал им особо доверять. Маяковский и Есенин тоже обрели популярность, когда их уже не было в подлунном: Маяковский — указом Сталина, а Есенин посредством мелодраматической (сейчас бы сказали ?кинематографической?) жизненной развязки. Ни о каких толпах читателей при жизни этих двух поэтов речь даже и не шла. Есенин покрикивал свои стихи пьяным голосом по кабакам и бил пивные кружки об головы своих прихлебателей, которым больше нужны были его деньги, нежели его вирши. Да и его женитьба на Дункан — лишь способ обрести известность за счёт чужой славы. Маяковский, конечно, мог собрать зал в Политехническом, но народ туда приходил в массе своей не на стихи, а на футуристическое шоу. Футуристы вообще предвосхитили и Элиса Купера и Кисс, и Мерлина Мэнсона. Это я подвожу к тому, что как только появился и окреп вид искусства, сделавший шоу своим непременным атрибутом, поэзия превратилась в обыкновенное чтиво. Именно поп-музыка, по большому счёту, и скушала стешки. Поясню. Прозаику зал не нужен: читать романы на публике — утомительное и неблагодарное дело. Поэту зал вроде бы нужен, но стихи лучше читать глазами, а слушать нужно что-то более музыкальное — ?Иванушек?, Баскова или Распутину. Вот и кино в последнее время перестало быть глупым, а ведь оно куда более зрелищнее и интереснее, чем нетрезвый, небритый и козлоголосый поэт. Синкретические виды творчества здорово растянули одеяло искусства, чтобы затем вообще разорвать его на лоскуты, как тузик бабушкину кислородную подушку. Ну и как отреагировала на этот вызов поэзия? Самым нормальным образом: лишённая соцзаказа, не находящая причин шагать в ногу со временем, она удалилась в свою (нет, не башню) норку из слоновьего помёта, запихнула пальцы обеих рук в розетку и замкнулась, как заповедовал дедушка Джойс, на внутренней реальности в качестве единственно возможной, иными словами, вернулась к своим истокам — стала чистой бесполезной искусственностью. А чистая искусственность подразумевает усложнение формы и невнятность содержания, ибо и то, и другое мотивировано одной лишь авторской волей. Очевидно, что подобная литература требует (в первую очередь) чрезвычайно подготовленного читателя, и это не открытие 21 века — время от времени поэзия усложняется настолько, что её без словаря и слёз не понять. А где его взять-то, читателя? Кто и зачем его будет готовить? Оглянемся по сторонам: детишек натаскивают на ЕГЭ — им некогда, народ спешит на Киркорова — ему не надобно, страна голосует за Единую Россию — ей пох. То, что поэзия не востребована, — это совершенно нормально. Она превратилась в золотую табакерку — безделушку, которую приятно держать в руках, но пользы от неё никакой — одно эстетическое удовольствие для способных оценить. Это не mp3 и не dvd — какая от поэзии польза? Да и вообще в эпоху стагнации литература не развивается — дай Б_г, поддерживает себя на уровне тления, о горении речь не идёт. Задумайтесь, о неталантливые мои! Зачем вам то, что не принесёт вам выгоды? Поэзия вернулась к себе. Всё пучком. Жизнь продолжается. Не пишите.
Метки:
