La Batalla
I
Вначале все слушали речи королей. Пахло смертью.
Солдаты со сверкающими чистыми ружьями и начищенными штыками,
в темно-синих костюмах, в треуголках (все - высокие красавцы, недавние выпускники)
разворачивались в каре перед битвой страшной.
Я же был легкой пехотой - простым пикадором, но мне казалось,
что я никого из врагов не проткну в решающей рукопашной.
И тогда я сбежал из актового зала. Стал дезертиром. Девушка-секретарша
директора школы мне сказала, что побег во время королевской речи
карается четвертованием, а побег до пяти утра дня сражения всего лишь расстрелом.
Я слышал жуткие крики из зала, стало реальным то, что писали нам десять лет на доске мелом...
Пахло порохом и кровью. Я сам обреченно сидел в туалете,
куда забегали израненные солдаты обеих армий глотнуть воды и сходить в туалет.
Потом забежала директор школы с окровавленной шпагой,
губы в яркой размазанной по лицу помаде.
И я ей сказал, что сижу в засаде. Потом я проснулся.
II
Потом я сразу сбежал в Венецию, поближе к воде, подальше от смерти,
от войн восемнадцатого века.
В слезах моя школьная библиотека
меня провожала, махала мне вслед
своими разорванными чулками,
лифчиком желтым с печатью Эдипа.
И ядра катались по полкам со скрипом,
книги спрессовывая в манускрипты.
Но скоро я прибыл на новое место.
На глинистом дне каналов Венеции
в костюме первого водолаза
отлавливал крабов голубоглазых.
Вечером сидел в антикварном магазине,
посмеиваясь над вещицами из времени рококо,
где ядра превращали в ракушки, скорлупки,
в узор военного человека.
И школа была так бессмысленно далеко
в дымке кровавой великого века.
Вначале все слушали речи королей. Пахло смертью.
Солдаты со сверкающими чистыми ружьями и начищенными штыками,
в темно-синих костюмах, в треуголках (все - высокие красавцы, недавние выпускники)
разворачивались в каре перед битвой страшной.
Я же был легкой пехотой - простым пикадором, но мне казалось,
что я никого из врагов не проткну в решающей рукопашной.
И тогда я сбежал из актового зала. Стал дезертиром. Девушка-секретарша
директора школы мне сказала, что побег во время королевской речи
карается четвертованием, а побег до пяти утра дня сражения всего лишь расстрелом.
Я слышал жуткие крики из зала, стало реальным то, что писали нам десять лет на доске мелом...
Пахло порохом и кровью. Я сам обреченно сидел в туалете,
куда забегали израненные солдаты обеих армий глотнуть воды и сходить в туалет.
Потом забежала директор школы с окровавленной шпагой,
губы в яркой размазанной по лицу помаде.
И я ей сказал, что сижу в засаде. Потом я проснулся.
II
Потом я сразу сбежал в Венецию, поближе к воде, подальше от смерти,
от войн восемнадцатого века.
В слезах моя школьная библиотека
меня провожала, махала мне вслед
своими разорванными чулками,
лифчиком желтым с печатью Эдипа.
И ядра катались по полкам со скрипом,
книги спрессовывая в манускрипты.
Но скоро я прибыл на новое место.
На глинистом дне каналов Венеции
в костюме первого водолаза
отлавливал крабов голубоглазых.
Вечером сидел в антикварном магазине,
посмеиваясь над вещицами из времени рококо,
где ядра превращали в ракушки, скорлупки,
в узор военного человека.
И школа была так бессмысленно далеко
в дымке кровавой великого века.
Метки: