Беломорье
I
***
В Болшево дачном безлюдье и тишь.
Улица нехотя в Клязьму впадает.
Листья тяжёлые в грязь упадают.
Что же поделаешь? – назад не взлетишь!
Медленно тянет лошадка возок –
Скарб с отъезжающим в город народом,
Стройным от бурных общений с природой, -
Станут теперь отпускать поясок.
Неторопливо пройдись у воды
Без элегической грусти во взоре.
В чёрное платье одеты зори
В сердце твоё не накличут беды.
Дышат леса, не боясь топора.
Помнят просторы пожары и войны.
И от безлюдья душа беспокойна.
Ей не до грусти – работать пора!
***
Владимиру Науменкову
Мой друг, ты нынче далеко,
Где вьюги вольные гуляют,
Бегут упруго и легко,
И кажется, Москву качают.
Я не устану быть с тобой,
Пока твой голос сердцем слышу,
Как будто голос вечевой
Под односкатной нашей крышей.
***
Очень тонко начертано в палевом августе месяц,
В предзакатном разлёте последних лучей по стогам,
Увяданье твоё – в этом тихом прощании с местностью,
В пожелтевшем листке, отлетающем к нашим стопам.
Льют дожди на калину, уже отягчённую зрелостью,
Помертвелый туман по ночам оплетает кусты,
Надо жить, принимая потери со смелостью,
Не боясь неудач, а боясь не живой суеты.
Что добыто трудом и что прожито честно – то праведно.
Улетай, коль пора. Но на долгом пути не забудь,
Что остался в избе, заколоченной досками намертво,
Календарь на столе, указующий праведный путь.
***
Среди погибшей красоты стою.
Беспамятство жестоко.
Тревожно сердце в час беды –
Опалено высоким током.
Какие речи говорить, кому,
Какому государю,
Когда река теряет прыть,
Когда стрижи кричат над гарью?
Деревья мёртвые стоят.
Скудна земная кладовая.
И тяжко дышит земснаряд,
В святые мощи кол вбивая.
И крик тоскующей души
Летит на землю будто камень…
Не смей!
Устои не круши
Пустыми
Праздными словами.
***
…И, как всегда, летели птицы
На юг в минувшие года.
И сквозь последние зарницы
Дожди летели в холода.
Чего душа с надеждой просит?
Кому ответствует она?
Не птицы ль души наши носят,
Уже не помня имена?!
***
Душа моя, под спудом смерти нет,
Есть древности немыслимая грань.
А соловьи в предутреннюю рань –
Лишь чистый зов исчезнувших планет.
Столетий нет, лишь горний гул ветров
В ковше Медвежьем в кровь мою проник.
Несёт любовь, чтоб воплотить любовь,
Посеяв жизнь в космический тайник.
Что ей диктует время впереди?
Какой она в морях оставит след?
И рвётся тихий голос из груди:
?Земля моя, под спудом смерти нет!?
ДОСТОЕВКСИЙ В МОСКВЕ
Когда Достоевский не спит
И нарами кажется койка,
По тракту Виденьем скользит
Казённая чёрная тройка.
Господняя строгость лица.
Удары полночного шага.
И столько на сердце свинца,
Что с ужасом внемлет бумага.
В Москве зацветает жасмин,
С деревьями ветер играет.
И надо затеплить камин,
Коль страх из углов набегает.
И ржавчины след на ноже.
И слышен охранник во мраке.
И столько тревоги в душе –
Как мужества в мёртвом бараке.
ЗЕМНОЕ СУЩЕСТВО
Всю ночь в забвеньи мальчик плакал,
Но что же мучало его?
Иль возвращался дух в Икаре
В земное это существо?
Не ведал я, что с ним случилось, -
Лишь слышал вздох да горький всхлип.
Метель под окнами ярилась,
И мокрый снег на стёкла лип.
Метель стонала тайным знаком
Пятнала тени на стекле.
И от бессилья мальчик плакал,
И больно было на земле.
ДЕТСТВО
Детство моё – пригород, хатка,
Худые родители, брат и сестра,
Глаза, подсвеченные лихорадкой,
Соседи, от которых не дождёшься добра.
Подглядывали в щедрые щели забора
За нашей голодной послевоенной житухой,
За отцом-художником,
Только-только вернувшимся –
Нам не говорили, откуда.
А дальше всё тоньше и зримей детство.
Чёрные, просоленные от корней деревья.
Они в глазах, в слезах весеннего безветрия,
А в них – печаль отца и безжизненно – жалкое
Ветвей оперенье.
М мама, испуганно глядящая на монтёра,
С когтями и цепью вошедшего в дом.
Цигарка в пьяных губах и угроза:
?Обрежу свет…в свет вашу мать…?
И вот он, как жук, вползает на столб,
И режет…
***
Родина, одной тростинкой светлой
Озарила заводь юных лет,
Под неяркой северной луною
Увела
По чёрной буйной дельте,
Накрывая брызгами шальными.
Вот опять мы встретились
С тобой!
Просвистел кулик,
Из сердца выбрал боль,
И ушли мои глухонемые
Годы странствий под осенний дождь.
II
***
Пришли друзья на торжество,
А я сижу не рад.
Я там, среди нейтральных вод,
И гюйс лишь мой наряд.
Я нелюдим, печален я,
Застывший в глубине…
И давние мои друзья
Как бы чужие мне.
О, одиночество моё,
Святые чту я дни! –
Когда отечество своё
Хранил верней брони.
***
Мне часто сняться матросы –
Герои дальних походов,
Ушедшие в море с подлодкой
Без топового огня.
Где вы теперь,
Друзья,
С лицами всей России,
Служившие в ?автономках?
На голубых заставах?
Часто мне снитесь вы,
Опасные наши походы
И та
Подводная лодка,
Со ржавчиной на бортах.
Я вижу вас на экваторе –
И в том каботажном походе,
Где руки изъедены солью,
Но души,
Как жемчуг,
Чисты.
ПОДВОДНИКИ
Пришёл я на пирс при высокой луне,
Светящейся жутко,
Как пропасть небес.
Я люка центрального молча достиг,
И мир потайной мне открылся на миг.
Матросы подняли глаза на меня:
А может, я правду свалился с луны?
Я им улыбнулся и в рубку вошёл,
Там встретил меня капитан молодой,
Пожал мою руку и что-то сказал.
Его я не понял.
Спросил меня зам
?Ну что, землячок? Как на флоте земля??
Ответил я заму:
?Земля – в дизелях!?
И все засмеялись, а зам подобрел:
?Земля, она братец, имеет предел…?
И я, прогибаясь, пошёл в свой отсек
Мимо кают, дизелей и торпед.
Я шёл по отсекам,
Как сквозь города,
Я шёл под восходом стального листа,
Сквозь шелест берёз
И свечение глаз,
Сквозь тёмное море, объявшее нас.
***
Смотрю на небо в час отлёта птиц,
Смотрю на море, тёмное от снега.
А там, в байдарке, смертный человек
Не то плывёт, не то крылами машет.
Не то летит, не то во вьюге тонет,
Не то поёт, не то зовёт, зовёт…
Куда? Зачем? Боюсь я за него.
***
Ходит по морю капитан слепой,
Ходит, вглядывается в горизонт пустой.
А потом запьёт. И в тоске живёт.
?Эх, любил кого?..? - запоёт… – не тронь!
Далеко, далеко он плывёт тогда –
Среди ясных волн и полярных снов.
И не бьёт китов,
Стережёт их ход.
Словно тень китов – пароход его.
И, как прежде, лих капитан морей,
Хоть и слеп уже,
И снегов белей.
А волна идёт на закат – в закат?
Через семь штормов из семи смертей…
***
Моя палуба – в стареньком боте.
Ходит ботик по Белому морю,
На закат золотой и к загадочным коргам,
Всё по лоции сложного створа.
Он отсюда никак не уйдёт –
От весенних штормов, от моряны.
Этот крепкий, бессрочный мой бот
Прикипел к глубине океана.
***
Тревожится птица, кричит,
Свои острова облетает.
А я – островов обитатель –
Пугаюсь,
Когда беспричинно
Ранимая птица кричит.
Но с морем мы вместе щумим,
Разъяв побелевшие губы,
И цедим слова друг для друга,
И верим надеждам своим.
Неистово птица кричит,
Свои острова облетает,
…Свои острова облетала,
Вдали от меня голосит.
БАЛЛАДА
Остров малый в час отлива
Дыбе тягостной подобен.
Нерпа стаями гнездится
И кочует по морям,
Чтобы роду здесь продлиться.
Сизарей не слышит криков,
Разморённые лучами,
Дремлет – меж небесных облаков
И в кольце земных причалов,
Позабыв о трудном ходе
Среди льдов полярных, встречных.
Остров тот Домашний назван
Старожилами Поморья:
Окружённым морем Белым,
Сотворён для жизни мирной.
Потому спокойна нерпа,
Лишь зрачки блестят в тумане.
А тверской охотник знает
Все повадки нерпы старой.
Он не первый год бросает
Якоря на Соловках:
Бич, ремесленник, сезонник,
Он чахотку нажил тут.
Одержимый на охоте,
Жаден он такой работе.
Отрезает край заката.
С ходу, броско по накату,
Заломив руля направо,
Курс берёт на остров Малый…
Нерпа выглянула сонно,
Как ребёнок на крыльцо.
Йодом пахнет побережье,
Не учуяло беды.
Не услышала набата,
Проспала свою весну.
Гул прибоя Беломорья
Окружает всё плотнее.
Ах, не вижу в море солнца,
Лишь броженье облаков,
…А нерпёнок не рождённый
В чреве матери у мрёт.
Что ж ты, нерпа?! Что ж ты, нерпа,
Продремала свой бросок?
Летописными ластами
Обнимала островок.
А теперь далёко море,
И не хватит сил чуток.
А весло уже над мордой
Высоко занесено –
Занесла рука пропойцы,
Чтобы выбить дух упорный,
Напоённый глубиною
Строгих северных морей.
Оставляя след кровавый,
Огрызаясь и рыча,
Нерпа, рану прикрывая,
К морю синему ползла,
Издавая звук набатный
Всем на свете стаям нерп.
А тверской охотник снизу
Норовил под дых поддеть.
Но весло скользило мимо.
Не попасться бы на клык
Нерпы. Страшной и горластой.
Будто плачущей навзрыд.
А клыки, как два кинжала,
Рассекали тень у паха.
И охотник, отбегая,
Бьёт отчаянно и жёстко
Окровавленным веслом.
И приканчивает нерпу,
Матерится и плюёт.
Ткнулась нерпа мордой в море –
И затухнуть не могла,
Хоть и мёртвая была.
А охотник не заметил,
Как вошёл он в море бледный,
По колено в море с кровью –
Окровавленный стоял.
Жалкий, потный. Разъярённый,
Он привычно хвост вязал
Нерпы, меченный калёным.
Глох охотник от мотора.
(Так взведён курок ружейный
На родимый дом, в котором
Не горит волны накат
На песке кровавым жаром…)
За кормой тянулась пена,
И сплывали черепа
Над кипящими валами
Безысходнее печали.
***
…Соловки - не страшный край,
Не лютый.
Душу он врачует здесь любую.
Коль бунтарь – останется усмешка.
Если беглый – выслезит глаза.
Если покушался на Святейшего
Либо возомнил себя царём –
Каменный мешок зияет вечностью…
Я иду по тракту по верхам
Мимо Долгой бухты в глубь отрогов.
Сняв рюкзак за мостиком Фильтона,
Отдыхаю.
Возвращаясь в кремль.
Трогаю валун, в стене укоренённый,
Рядом – краснотала хмурый кустик,
Там – площадка.
Дети.
Солнце.
Мель.
Даже странно: солнце светит сутки!
Здесь оно – как призрак для слепого…
Этот день век с веком перепутал…
Всё светло!
И кажется, монахи
На стену восходят крепостную
И на море Белое глядят…
***
Последний вылет к северным границам,
К поверьям Соловецкой старины,
К могильным не сдвигаемым гранитам,
Где по ночам – от памяти светло,
Где под холстами северного неба
Так чутко смотрит в тихом свете зарев
Россия сквозь ледовое стекло…
Вот-вот пойдёт весеннее тепло,
И комары над голубою марью
Даль огласят прозрачным песнопеньем.
И станут здесь геологи долбить
Гранитный грунт – калёный грунт войны –
Под пенье утихающего ветра,
В раскатах набегающей волны…
***
…И я не Севере нелюдном
Услышал ярый голос лаек.
Дружок сказал:
?С чего бы это
Они зашлись взбешённым лаем,
Ужели мы тому причиной?
Они всегда при мне молчали?.
Потом, смутясь, обеспокоясь,
Смотрел печальными глазами
На лаек тех,
Себя ругая.
И всё сомненьями терзался:
?Но кто же злобно взлаял в нас?..?
***
Шестивесельная лодка – моряки на гонках,
Вот так выпала погодка!
Горизонт, как глотка.
И по ?Малому Улису? на заплыве ял.
До того второго мыса –
Лето на волнах.
Море в зайчиках,
Команды: два – раз, два – раз,
Гнутся вёсла - не беда: два – раз, два раз.
Из-под вёсел бурун-барин.
За кормою – чайки
С криком чалым.
- Левый борт, табань, правый – подгреби!
Свадьбы мирные медуз
Слева обойти бы.
Обогнули снова курс.
- Так держать!
Стек Улис, вот и бак.
Два – раз, два – раз.
Вот Улис, Диамид, Золотой Рог.
Там, при выходе в моря,
Самого Петра залив.
Берег – осень ярко – медная.
Тишина.
Корабли плывут медленно.
***
Мне трудно представить
Хотя бы одно утро
В глуби Соловецкого архипелага
И того узника в дощатом карцере,
Узника,
Который стал моим сердцем
И смотрит изнутри меня
На свою смерть.
…Много лучей в это утро
По волнам бежит к берегу.
В такое же белое утро
Монахи спускали меня
В синее озеро,
Привязав к спине валун и сказав:
?Да будет зиждиться душа твоя
В ризе илистого дна?.
И тому
Было свидетелем
Утро с высокими облаками,
С криками разбуженных чаек,
С поморской артелью,
Добывающей анфельцию,
С верстовыми столбами
На монашеском тракте вчерашнем,
Уходящем в Белое море…
ПИЛОТЫ
Пилоты живут, как звёзды, -
Незримо связуя небо
С дорогами на земле.
Часто седые пилоты,
Забыв про житейские будни,
Пристально смотрят на птиц,
Так дерзко в пике входящих.
В такие минуты – тревожно.
И ломит, и ломит лопатки.
Ожившая боль былого
Напоминает атаку.
В высоком и гулком небе
Мне слышатся отзвуки боя.
И годы,
Тянутся годы
Сквозь продолженье полётов.
У ПАМЯТНИКА БОЕВОМУ САМОЛЁТУ
Он там, касаясь млечности крылами,
Летит, шальную развивая скорость,
И рвёт лазурь о дыры в фюзеляже,
И траур дыма тащит за собой…
О, зов судьбы, неси меня, неси!
Чтоб мог, и я узнать лицо героя
И падать опалённым вместе с ним,
Удерживая горящими руками
Штурвал машины, мчащей на таран.
Оставлю след, прочерченный в лазури,
Оттуда, где спокойно млечность стынет,
До этого полынного бугра,
В котором затаились корни взрыва.
И знаю я:
Потомки будут лазать
По этим травам.
Будут, обжигаясь,
Искать разгадку мужества и риска.
За это звание заплатят кровью…
И юность вновь, влекомая наукой,
Уходит за барьеры синих кромок.
И кажется, что с этого бугра.
С мальчишкой,
Не назвав, как прежде, имя,
Берёт разбег крылатая Россия.
***
Который раз буксир ?Октябрь?
Суда, пыхтя, выводит в море.
И толкачом его не зря
Зовут матросы с теплоходов.
Гудут ?Альбанов?, ?Буковина?,
Его зовут и сним прощаются.
Мой взгляд невольно возвращается
К причалу, где ?Октябрь? стоял.
А он уже отдал швартовы.
И по волне пошёл фарватером
Походкой кряжистого мастера –
Портовика с душой полярника.
***
Птицы всё летят на север!
Я – больной лежу в постели.
А в окне метельный ветер
С голубою сечкой снега.
Мне не выжить здесь – я знаю.
Нал постелью – вырастаю.
И за птицами на север
Улетаю, улетаю…
***
Я опять в свою память ушёл,
Я ушёл в глубину океана,
Мир оставив примолкшим у моря,
Где всходила ночная звезда.
Шла подводная лодка в дозор,
Унося бортовые огни,
И, открыв в океане кингстоны,
В нём исчезла с моею судьбой…
Я закрою глаза, и опять
Далеко, далеко за глубь флагштоком
Открывается глубь океана
Под водою.
Но там меня нет…
III
***
Моё откровение – в звёздную ночь
Не спать, понимая, что пережил важное.
Знаком с ветераном, а он в орденах,
И бой с киноленты на нём отражается.
Моё откровение – поступь стиха.
Война в изголовье афганцев взрывается.
В беззвёздную полночь сирена ревёт,
Ревёт беспощадно – в жилищах взрывается.
И жаль мне, и жаль ветерана седого…
Покуда живой, он пощады не просит.
Но ?звёздные войны? - как будто воочию –
Он видит во сне беспокойной ночью.
ПОД МОСКВОЙ
В декабрьском пламени ветров,
Во мгле, где облачные стаи,
Твоя душа – на чей же зов,
В какой предел ушла, не знаю.
Судьбы железное кольцо.
Тот, в чёрной вьюге, день военный…
И до сих пор его лицо
Мерцает памятью бессменной.
1942
Роженица молчала, слёзы стекали
По горячим вискам, ещё молодым.
Гулкие грозы вдали сверкали.
И с Волги шёл клубящийся дым.
Пришло сотворенье жизни новой
В раскатах сраженья добра и зла.
Когда догорел фитилёк пеньковый,
Свечи соседка без слов зажгла.
И отец-матрос ожидал в огне
Крик младенца в долгой войне…
***
Казалось, она погребала себя,
Рыхля огородной лопатой
Полоску земли у межи. А над ней
Всё тень молодая взлетала.
Ещё молодая средь ровесников тех,
Кто жили трудом для Победы,
Копает старушка, и мечется тень
Войною измученной девы.
ГОРОД
О крепость! Рой твоих окон,
Избыв страдания и беды,
Многосвечовым ночником,
Расцвёл
В тот вешний час Победы.
Она стояла у окна,
Как фото в простенькой оправе.
За то,
Что мёртвым не верна,
Я осудить её не в праве.
Что ей –
Коль город так расцвёл…
Легко ли женщине – вдовою?!
А он из лагеря пришёл
Тропою послефронтовою.
ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА
Женщина, женщина с розой белой!
Вальс искромётен, на личике трепет.
Вы ли, невеста, в платье военном
На фотографии кружитесь – первой?
Призрачным кажется возраст теперь уже.
И женское сердце, к Победе пришедшее,
Горько от радости давней запело.
Свадьба!
А в лицах – страх неизбежный…
И только цветами вы обменялись,
Тёплой улыбкой, сухостью глаз –
Как вновь потерялись в пространствах немерных…
Музыка – медленней, медленней, медленней,
За полночь время – время бессонницы.
IV
***
Есть женщина
В серебряном Поморье.
Она во вьюгах мартовских безгрешна.
Став под венец, она дала обет
Нести любовь сквозь радости и муки.
Есть испытанье временем и морем,
Есть доля ожиданья, как сиротство.
Что женщине – надёжная опора?
В тягучей тьме – считать валы у моря?
Исконно крут её бровей излом,
И речь ясна, когда шторма притихнут…
С ней тихий отсвет древности великой.
Есть женщина в серебряном Поморье…
***
Я с женщиной стоял перед грозой.
Река в глухом кипении зашлась.
Косматый ветер нёс полынный зной,
Легко срывался с шёпота на бас.
В теснинах туч металось лето.
Померк небесный луч.
С трудом дышалось.
Преломлённый свет
На выпуклых предметах собирался,
А плоские предметы изгибал.
И пахло лесом, ладаном. Костром.
И взор безмолвный спутницы моей
Окидывал надвинувшийся свод,
Уже таящий молнии в глубинах.
Всё было далеко, но рухнул гром.
Скрестились наши руки, скрылись тени.
Как мощный бубен, зазвучало небо,
И мы бегом помчались под навес.
Ударил дождь,
Снося листву с дерев.
Пронёсся стон и отозвался эхом.
И дуб дрожал.
И мы, смеясь, дрожали.
И чудо грозовое ликовало…
***
Особый круг заветнейших друзей,
Послушных спутниц с идеалом робким,
И чёрный лебедь с песней лебединой –
Участники мятежных наших битв
Между правдоподобием и правдой.
Что вдохновляло, буйствовал – стало
Узлами слов, морскою пылью лета.
Повенчано столетье со столетьем.
…Иль плакальщицы выйдут нас отпеть
До истеченья срока, вертопрахов?..
***
Садишься к столику, в углу,
Кроссворд разгадываешь новый.
И кипятишь вчерашний суп.
И пеленаешь детский голос.
Печаль твоя пронзает сон.
Я взгляд ловлю твой на фарфоре.
И вздрагиваю. Слыша стон
В твоём спокойном разговоре.
***
Ты ждёшь сейчас…
- Чего ты нынче ждёшь? –
Я, спрашивая шёпотом.
Ответа
Не нахожу.
Над сумраком нелётным
Нетопырём полёт свершает мысль.
А свет горит, горит в твоём окне,
И сил уж нет ходить средь листопада
И враждовать наедине с тобой…
***
Сыну Алёшке
Ветер – в лицо, ветер – в лицо,
Ветер такой, что ломает свод
Над головой, под незримой звездой,
А сын, будто парус, плывёт высоко.
Во взоре – корабль, во взоре – штурвал,
А в море туман полусонный лежит.
Но белый корабль, прошедший сквозь вал,
Качает пока ещё в ванной мой сын.
V
***
Мне показал художник
Икону времени Рублёва,
Когда за окном лил дождик
И ветер кружил над кровлей.
А мне в тот миг показалось,
Что сам он с тоской исконной, -
Касаясь тысячелетий,
Глядит со стороны иконы.
ТИХАЯ МУЗЫКА
Тысячелетние ветры.
Гнуться бесшумно вербы.
У выси просят прощенья
Берёзы, звенят безмерно.
Дуют пустынные ветры
Ровно, свирепо, разбойно
С низов умирающей Волги
В посад рублёвских времён.
И обнажают череп.
Череп скатился на берег, -
Хранящий времени трепет,
Он – вечная память набегов.
Дуют пустынные ветры
Ровно, свирепо, разбойно
Там, где лежу я мёртвый,
Будто уснув пред избой.
И тихая музыка в полночь
Всюду звенит потаенно.
И нота споткнётся печально
О медь сталинградских гильз.
И я, стрелою пробитый,
Фугасной бомбой разъятый, -
Проснусь, крича, как младенец,
И колыбель – Земля.
***
Меня поразили тени,
Висевшие гирями в ризах,
Они по часовне плыли,
Как сторож России.
И маленький человечек –
Глашатай милой Вселенной,
На зорьке гирями рослыми
Ударит в колокол лета.
И дьяки на бронзовой дыбе
Заголосят воскреснув.
Но их голоса забыты –
Встают города из дыма.
ПЕТЕРГОФ
Фонтан времён Петра
Молчит среди руин…
Не бьёт ветвями струй
В сквозную синеву.
Бессмертие времён –
В нём явлен образ рек.
Он видел много войн,
Но пережил свой век.
Повсюду слышан мне
Его сторотый зов:
В подводной глубине –
И выше облаков!
ЗОВ РОДИНЫ
Судьба свела впервые с азиаткой
На берегу реки у стен Кремля.
Был тёплый март, и ручейки взлетали,
Ка будто воробьи, из-под колёс.
И девушка сидела, как во сне,
Смотрела сквозь окно
Заворожённо.
В такси, наверно, было ей уютно
Под грустный голос радиороманса.
?Как хорошо живёте вы в Москве!? -
Она сказала и, вздохнув, затихла.
Я, тишину нарушив, произнёс:
- Вот это – Крымский мост.
- А вы не азиат? – она спросила.
- Нет, славянин, - ответил я серьёзно, -
Да что с того, пол – Азии - в России…
А вы откуда?
- Родилась в Эдмонте –
Так далеко мои заплыли предки!
Ни зноя нет у нас, ни кишлаков.
Храним альбомы старых фотографий
Да горькие преданья стариков.
А я хочу увидеть землю предков,
Где грязь, и соль,
И умбра на руках у детворы,
У стариков степенных –
Дымящиеся чаем пиалы,
И на дорогах – конские подковы.
А наш удел – какое это счастье?.. –
Её печаль была невыразимой,
И слышался в словах стихии звук –
Песков движенье, рокот горных речек,
Далёкий горн пастушечьих кочевий, -
Всей Родины неодолимый зов,
Услышанный не разумом, а кровью…
Судьба свела впервые с азиаткой.
Был тёплый март, и ручейки мерцали
Таинственно, как боль в её глазах.
***
Наталье Стельмах
Я частый гость в сосновом тихом доме,
Где ты живёшь, поэзию познав…
И вот дыханье выражено болью.
После больницы стало чуть спокойней,
И ты уже в работе над строкой.
?К словам строга, иначе не умею.
Пока ещё растянут монолог!?
А тёплые лучи, как будто фея,
В полёт пускают всю листву по ветру.
Недвижима, внимательна, бессонна,
Сидишь ты в кресле с озарённым лбом.
Молчит рояль. У ног дитя с коняшкой.
И красный клён проник в окно листом,
Ещё живой, на подоконник сел –
Летучий жар природы невесомой
Из чернолесья, удостоив чести,
Прошелестел и души успокоил.
Ушёл летать. Да и тебе пора
Вернуться в мир.
Пока есть свет и воздух,
Любовь и гнев,
Таланта чистый дар.
ПРОЩАНИЕ МИКЕЛЬАНДЖЕЛО
Душа, душа…
Я слышал, как ушла
Она из храма ввысь.
И ласточкой январь
Гнездился у окна и влагой падал.
…Ночь.
К алтарю приблизилась рука.
Светильник уронил не я.
Прости, мой бог.
Прости, я очень стар.
Душа пошла в далёкие края,
Чтоб вновь себя
В былое возвратить.
Я ей желаю не витать впотьмах,
Но мучиться, летя к своей звезде.
Прощаюсь я!
Кровавый шар плывёт.
Земля, земля, я был твоим певцом.
И, мир поняв,
Я видел страшный суд.
И к рабству глух был радостный мой ум.
Я не был раб.
Но в мёртвый камень жизнь твою вдыхал.
Лети душа, лети!
Пока январь
Крылом холодным не унёс тебя
В полярный свет.
Пока ещё мерцает мой фитилёк,
В светильнике согбенный,
Я буду жить…
В ГОРАХ
Какие печальны знаки
Сквозят посреди облаков!
Как тёмные песни разлуки
В недвижных глазах пастухов.
Но день, словно всадник, проскачет,
В намёт посылая коня,
И страшные тени запрячет,
И душу зажжёт у меня.
***
В лесу, на мартовском снегу,
Костёр наш в бездне ночи тонет.
К животворящему огню
Мы тянем грубые ладони.
Я говорю:
?Люблю костёр
За то, что он тепла источник,
Огонь, воистину высокий,
Берёт в попутчики простор.
Он там, где сердце в пору вьюг
Бессильным быть не выносимо?.
Он соберёт друзей в свой круг
И слушать будет песнь России.
И, память добрую храня,
Прощальным племенем играет.
В душе всё мутное сгорает –
В лучах целебного огня.
***
В Болшево дачном безлюдье и тишь.
Улица нехотя в Клязьму впадает.
Листья тяжёлые в грязь упадают.
Что же поделаешь? – назад не взлетишь!
Медленно тянет лошадка возок –
Скарб с отъезжающим в город народом,
Стройным от бурных общений с природой, -
Станут теперь отпускать поясок.
Неторопливо пройдись у воды
Без элегической грусти во взоре.
В чёрное платье одеты зори
В сердце твоё не накличут беды.
Дышат леса, не боясь топора.
Помнят просторы пожары и войны.
И от безлюдья душа беспокойна.
Ей не до грусти – работать пора!
***
Владимиру Науменкову
Мой друг, ты нынче далеко,
Где вьюги вольные гуляют,
Бегут упруго и легко,
И кажется, Москву качают.
Я не устану быть с тобой,
Пока твой голос сердцем слышу,
Как будто голос вечевой
Под односкатной нашей крышей.
***
Очень тонко начертано в палевом августе месяц,
В предзакатном разлёте последних лучей по стогам,
Увяданье твоё – в этом тихом прощании с местностью,
В пожелтевшем листке, отлетающем к нашим стопам.
Льют дожди на калину, уже отягчённую зрелостью,
Помертвелый туман по ночам оплетает кусты,
Надо жить, принимая потери со смелостью,
Не боясь неудач, а боясь не живой суеты.
Что добыто трудом и что прожито честно – то праведно.
Улетай, коль пора. Но на долгом пути не забудь,
Что остался в избе, заколоченной досками намертво,
Календарь на столе, указующий праведный путь.
***
Среди погибшей красоты стою.
Беспамятство жестоко.
Тревожно сердце в час беды –
Опалено высоким током.
Какие речи говорить, кому,
Какому государю,
Когда река теряет прыть,
Когда стрижи кричат над гарью?
Деревья мёртвые стоят.
Скудна земная кладовая.
И тяжко дышит земснаряд,
В святые мощи кол вбивая.
И крик тоскующей души
Летит на землю будто камень…
Не смей!
Устои не круши
Пустыми
Праздными словами.
***
…И, как всегда, летели птицы
На юг в минувшие года.
И сквозь последние зарницы
Дожди летели в холода.
Чего душа с надеждой просит?
Кому ответствует она?
Не птицы ль души наши носят,
Уже не помня имена?!
***
Душа моя, под спудом смерти нет,
Есть древности немыслимая грань.
А соловьи в предутреннюю рань –
Лишь чистый зов исчезнувших планет.
Столетий нет, лишь горний гул ветров
В ковше Медвежьем в кровь мою проник.
Несёт любовь, чтоб воплотить любовь,
Посеяв жизнь в космический тайник.
Что ей диктует время впереди?
Какой она в морях оставит след?
И рвётся тихий голос из груди:
?Земля моя, под спудом смерти нет!?
ДОСТОЕВКСИЙ В МОСКВЕ
Когда Достоевский не спит
И нарами кажется койка,
По тракту Виденьем скользит
Казённая чёрная тройка.
Господняя строгость лица.
Удары полночного шага.
И столько на сердце свинца,
Что с ужасом внемлет бумага.
В Москве зацветает жасмин,
С деревьями ветер играет.
И надо затеплить камин,
Коль страх из углов набегает.
И ржавчины след на ноже.
И слышен охранник во мраке.
И столько тревоги в душе –
Как мужества в мёртвом бараке.
ЗЕМНОЕ СУЩЕСТВО
Всю ночь в забвеньи мальчик плакал,
Но что же мучало его?
Иль возвращался дух в Икаре
В земное это существо?
Не ведал я, что с ним случилось, -
Лишь слышал вздох да горький всхлип.
Метель под окнами ярилась,
И мокрый снег на стёкла лип.
Метель стонала тайным знаком
Пятнала тени на стекле.
И от бессилья мальчик плакал,
И больно было на земле.
ДЕТСТВО
Детство моё – пригород, хатка,
Худые родители, брат и сестра,
Глаза, подсвеченные лихорадкой,
Соседи, от которых не дождёшься добра.
Подглядывали в щедрые щели забора
За нашей голодной послевоенной житухой,
За отцом-художником,
Только-только вернувшимся –
Нам не говорили, откуда.
А дальше всё тоньше и зримей детство.
Чёрные, просоленные от корней деревья.
Они в глазах, в слезах весеннего безветрия,
А в них – печаль отца и безжизненно – жалкое
Ветвей оперенье.
М мама, испуганно глядящая на монтёра,
С когтями и цепью вошедшего в дом.
Цигарка в пьяных губах и угроза:
?Обрежу свет…в свет вашу мать…?
И вот он, как жук, вползает на столб,
И режет…
***
Родина, одной тростинкой светлой
Озарила заводь юных лет,
Под неяркой северной луною
Увела
По чёрной буйной дельте,
Накрывая брызгами шальными.
Вот опять мы встретились
С тобой!
Просвистел кулик,
Из сердца выбрал боль,
И ушли мои глухонемые
Годы странствий под осенний дождь.
II
***
Пришли друзья на торжество,
А я сижу не рад.
Я там, среди нейтральных вод,
И гюйс лишь мой наряд.
Я нелюдим, печален я,
Застывший в глубине…
И давние мои друзья
Как бы чужие мне.
О, одиночество моё,
Святые чту я дни! –
Когда отечество своё
Хранил верней брони.
***
Мне часто сняться матросы –
Герои дальних походов,
Ушедшие в море с подлодкой
Без топового огня.
Где вы теперь,
Друзья,
С лицами всей России,
Служившие в ?автономках?
На голубых заставах?
Часто мне снитесь вы,
Опасные наши походы
И та
Подводная лодка,
Со ржавчиной на бортах.
Я вижу вас на экваторе –
И в том каботажном походе,
Где руки изъедены солью,
Но души,
Как жемчуг,
Чисты.
ПОДВОДНИКИ
Пришёл я на пирс при высокой луне,
Светящейся жутко,
Как пропасть небес.
Я люка центрального молча достиг,
И мир потайной мне открылся на миг.
Матросы подняли глаза на меня:
А может, я правду свалился с луны?
Я им улыбнулся и в рубку вошёл,
Там встретил меня капитан молодой,
Пожал мою руку и что-то сказал.
Его я не понял.
Спросил меня зам
?Ну что, землячок? Как на флоте земля??
Ответил я заму:
?Земля – в дизелях!?
И все засмеялись, а зам подобрел:
?Земля, она братец, имеет предел…?
И я, прогибаясь, пошёл в свой отсек
Мимо кают, дизелей и торпед.
Я шёл по отсекам,
Как сквозь города,
Я шёл под восходом стального листа,
Сквозь шелест берёз
И свечение глаз,
Сквозь тёмное море, объявшее нас.
***
Смотрю на небо в час отлёта птиц,
Смотрю на море, тёмное от снега.
А там, в байдарке, смертный человек
Не то плывёт, не то крылами машет.
Не то летит, не то во вьюге тонет,
Не то поёт, не то зовёт, зовёт…
Куда? Зачем? Боюсь я за него.
***
Ходит по морю капитан слепой,
Ходит, вглядывается в горизонт пустой.
А потом запьёт. И в тоске живёт.
?Эх, любил кого?..? - запоёт… – не тронь!
Далеко, далеко он плывёт тогда –
Среди ясных волн и полярных снов.
И не бьёт китов,
Стережёт их ход.
Словно тень китов – пароход его.
И, как прежде, лих капитан морей,
Хоть и слеп уже,
И снегов белей.
А волна идёт на закат – в закат?
Через семь штормов из семи смертей…
***
Моя палуба – в стареньком боте.
Ходит ботик по Белому морю,
На закат золотой и к загадочным коргам,
Всё по лоции сложного створа.
Он отсюда никак не уйдёт –
От весенних штормов, от моряны.
Этот крепкий, бессрочный мой бот
Прикипел к глубине океана.
***
Тревожится птица, кричит,
Свои острова облетает.
А я – островов обитатель –
Пугаюсь,
Когда беспричинно
Ранимая птица кричит.
Но с морем мы вместе щумим,
Разъяв побелевшие губы,
И цедим слова друг для друга,
И верим надеждам своим.
Неистово птица кричит,
Свои острова облетает,
…Свои острова облетала,
Вдали от меня голосит.
БАЛЛАДА
Остров малый в час отлива
Дыбе тягостной подобен.
Нерпа стаями гнездится
И кочует по морям,
Чтобы роду здесь продлиться.
Сизарей не слышит криков,
Разморённые лучами,
Дремлет – меж небесных облаков
И в кольце земных причалов,
Позабыв о трудном ходе
Среди льдов полярных, встречных.
Остров тот Домашний назван
Старожилами Поморья:
Окружённым морем Белым,
Сотворён для жизни мирной.
Потому спокойна нерпа,
Лишь зрачки блестят в тумане.
А тверской охотник знает
Все повадки нерпы старой.
Он не первый год бросает
Якоря на Соловках:
Бич, ремесленник, сезонник,
Он чахотку нажил тут.
Одержимый на охоте,
Жаден он такой работе.
Отрезает край заката.
С ходу, броско по накату,
Заломив руля направо,
Курс берёт на остров Малый…
Нерпа выглянула сонно,
Как ребёнок на крыльцо.
Йодом пахнет побережье,
Не учуяло беды.
Не услышала набата,
Проспала свою весну.
Гул прибоя Беломорья
Окружает всё плотнее.
Ах, не вижу в море солнца,
Лишь броженье облаков,
…А нерпёнок не рождённый
В чреве матери у мрёт.
Что ж ты, нерпа?! Что ж ты, нерпа,
Продремала свой бросок?
Летописными ластами
Обнимала островок.
А теперь далёко море,
И не хватит сил чуток.
А весло уже над мордой
Высоко занесено –
Занесла рука пропойцы,
Чтобы выбить дух упорный,
Напоённый глубиною
Строгих северных морей.
Оставляя след кровавый,
Огрызаясь и рыча,
Нерпа, рану прикрывая,
К морю синему ползла,
Издавая звук набатный
Всем на свете стаям нерп.
А тверской охотник снизу
Норовил под дых поддеть.
Но весло скользило мимо.
Не попасться бы на клык
Нерпы. Страшной и горластой.
Будто плачущей навзрыд.
А клыки, как два кинжала,
Рассекали тень у паха.
И охотник, отбегая,
Бьёт отчаянно и жёстко
Окровавленным веслом.
И приканчивает нерпу,
Матерится и плюёт.
Ткнулась нерпа мордой в море –
И затухнуть не могла,
Хоть и мёртвая была.
А охотник не заметил,
Как вошёл он в море бледный,
По колено в море с кровью –
Окровавленный стоял.
Жалкий, потный. Разъярённый,
Он привычно хвост вязал
Нерпы, меченный калёным.
Глох охотник от мотора.
(Так взведён курок ружейный
На родимый дом, в котором
Не горит волны накат
На песке кровавым жаром…)
За кормой тянулась пена,
И сплывали черепа
Над кипящими валами
Безысходнее печали.
***
…Соловки - не страшный край,
Не лютый.
Душу он врачует здесь любую.
Коль бунтарь – останется усмешка.
Если беглый – выслезит глаза.
Если покушался на Святейшего
Либо возомнил себя царём –
Каменный мешок зияет вечностью…
Я иду по тракту по верхам
Мимо Долгой бухты в глубь отрогов.
Сняв рюкзак за мостиком Фильтона,
Отдыхаю.
Возвращаясь в кремль.
Трогаю валун, в стене укоренённый,
Рядом – краснотала хмурый кустик,
Там – площадка.
Дети.
Солнце.
Мель.
Даже странно: солнце светит сутки!
Здесь оно – как призрак для слепого…
Этот день век с веком перепутал…
Всё светло!
И кажется, монахи
На стену восходят крепостную
И на море Белое глядят…
***
Последний вылет к северным границам,
К поверьям Соловецкой старины,
К могильным не сдвигаемым гранитам,
Где по ночам – от памяти светло,
Где под холстами северного неба
Так чутко смотрит в тихом свете зарев
Россия сквозь ледовое стекло…
Вот-вот пойдёт весеннее тепло,
И комары над голубою марью
Даль огласят прозрачным песнопеньем.
И станут здесь геологи долбить
Гранитный грунт – калёный грунт войны –
Под пенье утихающего ветра,
В раскатах набегающей волны…
***
…И я не Севере нелюдном
Услышал ярый голос лаек.
Дружок сказал:
?С чего бы это
Они зашлись взбешённым лаем,
Ужели мы тому причиной?
Они всегда при мне молчали?.
Потом, смутясь, обеспокоясь,
Смотрел печальными глазами
На лаек тех,
Себя ругая.
И всё сомненьями терзался:
?Но кто же злобно взлаял в нас?..?
***
Шестивесельная лодка – моряки на гонках,
Вот так выпала погодка!
Горизонт, как глотка.
И по ?Малому Улису? на заплыве ял.
До того второго мыса –
Лето на волнах.
Море в зайчиках,
Команды: два – раз, два – раз,
Гнутся вёсла - не беда: два – раз, два раз.
Из-под вёсел бурун-барин.
За кормою – чайки
С криком чалым.
- Левый борт, табань, правый – подгреби!
Свадьбы мирные медуз
Слева обойти бы.
Обогнули снова курс.
- Так держать!
Стек Улис, вот и бак.
Два – раз, два – раз.
Вот Улис, Диамид, Золотой Рог.
Там, при выходе в моря,
Самого Петра залив.
Берег – осень ярко – медная.
Тишина.
Корабли плывут медленно.
***
Мне трудно представить
Хотя бы одно утро
В глуби Соловецкого архипелага
И того узника в дощатом карцере,
Узника,
Который стал моим сердцем
И смотрит изнутри меня
На свою смерть.
…Много лучей в это утро
По волнам бежит к берегу.
В такое же белое утро
Монахи спускали меня
В синее озеро,
Привязав к спине валун и сказав:
?Да будет зиждиться душа твоя
В ризе илистого дна?.
И тому
Было свидетелем
Утро с высокими облаками,
С криками разбуженных чаек,
С поморской артелью,
Добывающей анфельцию,
С верстовыми столбами
На монашеском тракте вчерашнем,
Уходящем в Белое море…
ПИЛОТЫ
Пилоты живут, как звёзды, -
Незримо связуя небо
С дорогами на земле.
Часто седые пилоты,
Забыв про житейские будни,
Пристально смотрят на птиц,
Так дерзко в пике входящих.
В такие минуты – тревожно.
И ломит, и ломит лопатки.
Ожившая боль былого
Напоминает атаку.
В высоком и гулком небе
Мне слышатся отзвуки боя.
И годы,
Тянутся годы
Сквозь продолженье полётов.
У ПАМЯТНИКА БОЕВОМУ САМОЛЁТУ
Он там, касаясь млечности крылами,
Летит, шальную развивая скорость,
И рвёт лазурь о дыры в фюзеляже,
И траур дыма тащит за собой…
О, зов судьбы, неси меня, неси!
Чтоб мог, и я узнать лицо героя
И падать опалённым вместе с ним,
Удерживая горящими руками
Штурвал машины, мчащей на таран.
Оставлю след, прочерченный в лазури,
Оттуда, где спокойно млечность стынет,
До этого полынного бугра,
В котором затаились корни взрыва.
И знаю я:
Потомки будут лазать
По этим травам.
Будут, обжигаясь,
Искать разгадку мужества и риска.
За это звание заплатят кровью…
И юность вновь, влекомая наукой,
Уходит за барьеры синих кромок.
И кажется, что с этого бугра.
С мальчишкой,
Не назвав, как прежде, имя,
Берёт разбег крылатая Россия.
***
Который раз буксир ?Октябрь?
Суда, пыхтя, выводит в море.
И толкачом его не зря
Зовут матросы с теплоходов.
Гудут ?Альбанов?, ?Буковина?,
Его зовут и сним прощаются.
Мой взгляд невольно возвращается
К причалу, где ?Октябрь? стоял.
А он уже отдал швартовы.
И по волне пошёл фарватером
Походкой кряжистого мастера –
Портовика с душой полярника.
***
Птицы всё летят на север!
Я – больной лежу в постели.
А в окне метельный ветер
С голубою сечкой снега.
Мне не выжить здесь – я знаю.
Нал постелью – вырастаю.
И за птицами на север
Улетаю, улетаю…
***
Я опять в свою память ушёл,
Я ушёл в глубину океана,
Мир оставив примолкшим у моря,
Где всходила ночная звезда.
Шла подводная лодка в дозор,
Унося бортовые огни,
И, открыв в океане кингстоны,
В нём исчезла с моею судьбой…
Я закрою глаза, и опять
Далеко, далеко за глубь флагштоком
Открывается глубь океана
Под водою.
Но там меня нет…
III
***
Моё откровение – в звёздную ночь
Не спать, понимая, что пережил важное.
Знаком с ветераном, а он в орденах,
И бой с киноленты на нём отражается.
Моё откровение – поступь стиха.
Война в изголовье афганцев взрывается.
В беззвёздную полночь сирена ревёт,
Ревёт беспощадно – в жилищах взрывается.
И жаль мне, и жаль ветерана седого…
Покуда живой, он пощады не просит.
Но ?звёздные войны? - как будто воочию –
Он видит во сне беспокойной ночью.
ПОД МОСКВОЙ
В декабрьском пламени ветров,
Во мгле, где облачные стаи,
Твоя душа – на чей же зов,
В какой предел ушла, не знаю.
Судьбы железное кольцо.
Тот, в чёрной вьюге, день военный…
И до сих пор его лицо
Мерцает памятью бессменной.
1942
Роженица молчала, слёзы стекали
По горячим вискам, ещё молодым.
Гулкие грозы вдали сверкали.
И с Волги шёл клубящийся дым.
Пришло сотворенье жизни новой
В раскатах сраженья добра и зла.
Когда догорел фитилёк пеньковый,
Свечи соседка без слов зажгла.
И отец-матрос ожидал в огне
Крик младенца в долгой войне…
***
Казалось, она погребала себя,
Рыхля огородной лопатой
Полоску земли у межи. А над ней
Всё тень молодая взлетала.
Ещё молодая средь ровесников тех,
Кто жили трудом для Победы,
Копает старушка, и мечется тень
Войною измученной девы.
ГОРОД
О крепость! Рой твоих окон,
Избыв страдания и беды,
Многосвечовым ночником,
Расцвёл
В тот вешний час Победы.
Она стояла у окна,
Как фото в простенькой оправе.
За то,
Что мёртвым не верна,
Я осудить её не в праве.
Что ей –
Коль город так расцвёл…
Легко ли женщине – вдовою?!
А он из лагеря пришёл
Тропою послефронтовою.
ЗОЛОТАЯ СВАДЬБА
Женщина, женщина с розой белой!
Вальс искромётен, на личике трепет.
Вы ли, невеста, в платье военном
На фотографии кружитесь – первой?
Призрачным кажется возраст теперь уже.
И женское сердце, к Победе пришедшее,
Горько от радости давней запело.
Свадьба!
А в лицах – страх неизбежный…
И только цветами вы обменялись,
Тёплой улыбкой, сухостью глаз –
Как вновь потерялись в пространствах немерных…
Музыка – медленней, медленней, медленней,
За полночь время – время бессонницы.
IV
***
Есть женщина
В серебряном Поморье.
Она во вьюгах мартовских безгрешна.
Став под венец, она дала обет
Нести любовь сквозь радости и муки.
Есть испытанье временем и морем,
Есть доля ожиданья, как сиротство.
Что женщине – надёжная опора?
В тягучей тьме – считать валы у моря?
Исконно крут её бровей излом,
И речь ясна, когда шторма притихнут…
С ней тихий отсвет древности великой.
Есть женщина в серебряном Поморье…
***
Я с женщиной стоял перед грозой.
Река в глухом кипении зашлась.
Косматый ветер нёс полынный зной,
Легко срывался с шёпота на бас.
В теснинах туч металось лето.
Померк небесный луч.
С трудом дышалось.
Преломлённый свет
На выпуклых предметах собирался,
А плоские предметы изгибал.
И пахло лесом, ладаном. Костром.
И взор безмолвный спутницы моей
Окидывал надвинувшийся свод,
Уже таящий молнии в глубинах.
Всё было далеко, но рухнул гром.
Скрестились наши руки, скрылись тени.
Как мощный бубен, зазвучало небо,
И мы бегом помчались под навес.
Ударил дождь,
Снося листву с дерев.
Пронёсся стон и отозвался эхом.
И дуб дрожал.
И мы, смеясь, дрожали.
И чудо грозовое ликовало…
***
Особый круг заветнейших друзей,
Послушных спутниц с идеалом робким,
И чёрный лебедь с песней лебединой –
Участники мятежных наших битв
Между правдоподобием и правдой.
Что вдохновляло, буйствовал – стало
Узлами слов, морскою пылью лета.
Повенчано столетье со столетьем.
…Иль плакальщицы выйдут нас отпеть
До истеченья срока, вертопрахов?..
***
Садишься к столику, в углу,
Кроссворд разгадываешь новый.
И кипятишь вчерашний суп.
И пеленаешь детский голос.
Печаль твоя пронзает сон.
Я взгляд ловлю твой на фарфоре.
И вздрагиваю. Слыша стон
В твоём спокойном разговоре.
***
Ты ждёшь сейчас…
- Чего ты нынче ждёшь? –
Я, спрашивая шёпотом.
Ответа
Не нахожу.
Над сумраком нелётным
Нетопырём полёт свершает мысль.
А свет горит, горит в твоём окне,
И сил уж нет ходить средь листопада
И враждовать наедине с тобой…
***
Сыну Алёшке
Ветер – в лицо, ветер – в лицо,
Ветер такой, что ломает свод
Над головой, под незримой звездой,
А сын, будто парус, плывёт высоко.
Во взоре – корабль, во взоре – штурвал,
А в море туман полусонный лежит.
Но белый корабль, прошедший сквозь вал,
Качает пока ещё в ванной мой сын.
V
***
Мне показал художник
Икону времени Рублёва,
Когда за окном лил дождик
И ветер кружил над кровлей.
А мне в тот миг показалось,
Что сам он с тоской исконной, -
Касаясь тысячелетий,
Глядит со стороны иконы.
ТИХАЯ МУЗЫКА
Тысячелетние ветры.
Гнуться бесшумно вербы.
У выси просят прощенья
Берёзы, звенят безмерно.
Дуют пустынные ветры
Ровно, свирепо, разбойно
С низов умирающей Волги
В посад рублёвских времён.
И обнажают череп.
Череп скатился на берег, -
Хранящий времени трепет,
Он – вечная память набегов.
Дуют пустынные ветры
Ровно, свирепо, разбойно
Там, где лежу я мёртвый,
Будто уснув пред избой.
И тихая музыка в полночь
Всюду звенит потаенно.
И нота споткнётся печально
О медь сталинградских гильз.
И я, стрелою пробитый,
Фугасной бомбой разъятый, -
Проснусь, крича, как младенец,
И колыбель – Земля.
***
Меня поразили тени,
Висевшие гирями в ризах,
Они по часовне плыли,
Как сторож России.
И маленький человечек –
Глашатай милой Вселенной,
На зорьке гирями рослыми
Ударит в колокол лета.
И дьяки на бронзовой дыбе
Заголосят воскреснув.
Но их голоса забыты –
Встают города из дыма.
ПЕТЕРГОФ
Фонтан времён Петра
Молчит среди руин…
Не бьёт ветвями струй
В сквозную синеву.
Бессмертие времён –
В нём явлен образ рек.
Он видел много войн,
Но пережил свой век.
Повсюду слышан мне
Его сторотый зов:
В подводной глубине –
И выше облаков!
ЗОВ РОДИНЫ
Судьба свела впервые с азиаткой
На берегу реки у стен Кремля.
Был тёплый март, и ручейки взлетали,
Ка будто воробьи, из-под колёс.
И девушка сидела, как во сне,
Смотрела сквозь окно
Заворожённо.
В такси, наверно, было ей уютно
Под грустный голос радиороманса.
?Как хорошо живёте вы в Москве!? -
Она сказала и, вздохнув, затихла.
Я, тишину нарушив, произнёс:
- Вот это – Крымский мост.
- А вы не азиат? – она спросила.
- Нет, славянин, - ответил я серьёзно, -
Да что с того, пол – Азии - в России…
А вы откуда?
- Родилась в Эдмонте –
Так далеко мои заплыли предки!
Ни зноя нет у нас, ни кишлаков.
Храним альбомы старых фотографий
Да горькие преданья стариков.
А я хочу увидеть землю предков,
Где грязь, и соль,
И умбра на руках у детворы,
У стариков степенных –
Дымящиеся чаем пиалы,
И на дорогах – конские подковы.
А наш удел – какое это счастье?.. –
Её печаль была невыразимой,
И слышался в словах стихии звук –
Песков движенье, рокот горных речек,
Далёкий горн пастушечьих кочевий, -
Всей Родины неодолимый зов,
Услышанный не разумом, а кровью…
Судьба свела впервые с азиаткой.
Был тёплый март, и ручейки мерцали
Таинственно, как боль в её глазах.
***
Наталье Стельмах
Я частый гость в сосновом тихом доме,
Где ты живёшь, поэзию познав…
И вот дыханье выражено болью.
После больницы стало чуть спокойней,
И ты уже в работе над строкой.
?К словам строга, иначе не умею.
Пока ещё растянут монолог!?
А тёплые лучи, как будто фея,
В полёт пускают всю листву по ветру.
Недвижима, внимательна, бессонна,
Сидишь ты в кресле с озарённым лбом.
Молчит рояль. У ног дитя с коняшкой.
И красный клён проник в окно листом,
Ещё живой, на подоконник сел –
Летучий жар природы невесомой
Из чернолесья, удостоив чести,
Прошелестел и души успокоил.
Ушёл летать. Да и тебе пора
Вернуться в мир.
Пока есть свет и воздух,
Любовь и гнев,
Таланта чистый дар.
ПРОЩАНИЕ МИКЕЛЬАНДЖЕЛО
Душа, душа…
Я слышал, как ушла
Она из храма ввысь.
И ласточкой январь
Гнездился у окна и влагой падал.
…Ночь.
К алтарю приблизилась рука.
Светильник уронил не я.
Прости, мой бог.
Прости, я очень стар.
Душа пошла в далёкие края,
Чтоб вновь себя
В былое возвратить.
Я ей желаю не витать впотьмах,
Но мучиться, летя к своей звезде.
Прощаюсь я!
Кровавый шар плывёт.
Земля, земля, я был твоим певцом.
И, мир поняв,
Я видел страшный суд.
И к рабству глух был радостный мой ум.
Я не был раб.
Но в мёртвый камень жизнь твою вдыхал.
Лети душа, лети!
Пока январь
Крылом холодным не унёс тебя
В полярный свет.
Пока ещё мерцает мой фитилёк,
В светильнике согбенный,
Я буду жить…
В ГОРАХ
Какие печальны знаки
Сквозят посреди облаков!
Как тёмные песни разлуки
В недвижных глазах пастухов.
Но день, словно всадник, проскачет,
В намёт посылая коня,
И страшные тени запрячет,
И душу зажжёт у меня.
***
В лесу, на мартовском снегу,
Костёр наш в бездне ночи тонет.
К животворящему огню
Мы тянем грубые ладони.
Я говорю:
?Люблю костёр
За то, что он тепла источник,
Огонь, воистину высокий,
Берёт в попутчики простор.
Он там, где сердце в пору вьюг
Бессильным быть не выносимо?.
Он соберёт друзей в свой круг
И слушать будет песнь России.
И, память добрую храня,
Прощальным племенем играет.
В душе всё мутное сгорает –
В лучах целебного огня.
Метки:
