Мальчик Морис
Я не раз здесь рассказывал о моих чудесных собаках - интеллигентнейшем колли Клайде, таких разных француженках Катьке и Таше... Но об одном своём "ребёнке" я до сих пор умалчивал: воспоминания эти слишком болезненны для меня!
Когда, не дожив один день до четырнадцати лет, ушёл в небесные луга главный пёс моей жизни, я решил как минимум в течение года не брать никакую другую собаку. Тем более, что утешением для нас с женой осталась пёстрая разбойная кошка Лизка.
Но однажды друзья попросили меня помочь в выборе щенка - только входившего тогда в моду лабрадора. Я сделал это с удовольствием, и толстый мордастый пёсик потом действительно стал увешанным медалями чемпионом. А я неожиданно влюбился в самого грустного и пугливого ребёнка в этой компании. Несколько дней уламывал жену, и вскоре, к ужасу и возмущению Лизы, в нашем доме появился полугодовалый новый житель!
Морис, так звали лабрадорчика, оказался трудным подростком: команды его возмущали, и только мой авторитет заставлял худо-бедно подчиняться. Попытки третировать Лизу обычно заканчивались грандиозным мордобоем, в котором от нашей кошки доставалось всем! Приходилось мазать зелёнкой мои руки и собачий нос.
Ребёнок, до того росший в частном доме, был совершенно не приучен терпеть до прогулок, и безобразничал месяцев до семи. А уж насчёт погрызть всё, что придётся, он был выдающийся мастер! Мог обточить основание косяка на конус не хуже опытного бобра... правда, потом тяжко болел, освобождая неокрепшие потроха от опилок и щепок, часто выходивших с кровью.
На улице пёсик был трусоват с людьми, никому не давался в руки, не любил, в отличие от Клайда, детей. Но с собаками был не то что агрессивен, но старался всегда добиться подчинения. Приходилось следить, чтобы собачий пацан не получил трёпку от какого-нибудь старшего большого пса.
Не быстро и постепенно мы, старожилы, и Морис притирались друг к другу. Всё легче и с видимым удовольствием пёс выполнял команды, признавал домашнюю иерархию, да и на улице начал вести себя поприличнее. Конечно, его часто захлёстывал неуёмный темперамент - лабрадоры долго взрослеют, порой лет до трёх, и это собаки по молодости импульсивные, энергичные и озорные!
Морису исполнился год, и мы окончательно почувствовали: это наш пёс!
Но здесь нас и подстерегла беда.
Это был конец девяностых, ещё до дефолта, капитализм в России оставался достаточно диким, а возглавляемая мной независимая телекомпания нередко затрагивала интересы чиновников и новых богачей. Однажды наши журналисты выдали в эфир особенно острый материал. Сказать, что я боялся, не могу - до того уже приходилось крепко разговаривать с разными персонажами, и даже вынимать съёмочную группу из "обезьянника"...
И вот вечером, когда я поставил машину в гараж, ко мне подошли двое крепких парней и начали на их особом языке объяснять, как не прав я и наши журналисты.
Перепугался я жутко, и вот с этого-то перепуга, когда один из бойцов на меня замахнулся, включились и навыки боевого самбо, полученные во время службы в роте разведки, и любительские занятия восточными единоборствами... Так и получилось, что неожиданно для самого себя я бедных мальчиков крепко побил. И только уже дома, трясясь от пережитого ужаса, заметил, что кисть правой руки распухла и почернела...
Кстати, ночью обиженные "герои" подожгли дверь моей квартиры, но пёс сразу учуял дым, залаял, и я, недавно вернувшийся из травмпункта с гипсом на руке, всё-таки быстро затушил огонь.
Наутро, несмотря на всё пережитое и переломанное, я повёл Мориса гулять.
О, если бы я, вопреки привычке, взял поводок в левую руку!.. Тогда, скорее всего, смог бы удержать сильного молодого пса даже в случае неожиданного рывка. Дело в том, что Морис увидел на другой стороне улицы гуляющую по газону знакомую собачью девочку и со всей дури устремился к ней. От дикой боли в поломанной кисти руки я выпустил поводок и только в ужасе увидел, как сносит моего красавца грузовая машина.
Как я не умер в эту секунду, до сих пор не понимаю...
Ребята из нашей телекомпании сразу увезли погибшего пса. Когда они рассказали, где его могила, сердце моё оборвалось: именно там я и похоронил Клайда. Как будто старый пёс действительно забрал молодого.
Так вышло, хотя я никогда не верил во все эти приметы. С другой стороны, случайно ли, что, много позже, через день после смерти любимой французской бульдожки Катьки мы нашли очень похожую на неё Ташу?..
Вскоре после тех драматичных событий я написал такие стихи:
Лунная дорога
1.
В этой неприкаянной стране,
Под насквозь сырыми небесами,
По ночам приходит пёс ко мне –
Тихий мальчик с грустными глазами.
Я его от смерти не сберёг –
Как по сердцу тяжкие колёса.
Полюби его, собачий бог,
Осуши его щенячьи слёзы.
Пусть в твоих лугах играет он,
Юный бег его да будет вечен…
Только иногда в мой горький сон
Отпусти его для краткой встречи.
И тогда в тревожном, рваном сне
Мёртвый пёс заплачет обо мне.
2.
Когда я по лунной дороге уйду,
Оставлю и боль, и любовь, и тревогу,
По лунной дороге, к незримому Богу
Искать себе место в беспечном саду,
По лунной, по млечной...
И лёгок мой шаг,
Пустынна душа, этим светом омыта,
По лунной дороге, вовеки открытой,
Легко, беспечально, уже не спеша,
Уже не дыша…
И мой голос затих.
Два пса мне навстречу дорогой остывшей,
И юный - погибший, и старый – поживший,
И белый, и рыжий. Два счастья моих.
И раны затянутся в сердце моём,
Мы вместе на лунной дороге растаем –
Прерывистым эхом, заливистым лаем.
И всё. Мы за краем. За краем. Втроем.
Когда, не дожив один день до четырнадцати лет, ушёл в небесные луга главный пёс моей жизни, я решил как минимум в течение года не брать никакую другую собаку. Тем более, что утешением для нас с женой осталась пёстрая разбойная кошка Лизка.
Но однажды друзья попросили меня помочь в выборе щенка - только входившего тогда в моду лабрадора. Я сделал это с удовольствием, и толстый мордастый пёсик потом действительно стал увешанным медалями чемпионом. А я неожиданно влюбился в самого грустного и пугливого ребёнка в этой компании. Несколько дней уламывал жену, и вскоре, к ужасу и возмущению Лизы, в нашем доме появился полугодовалый новый житель!
Морис, так звали лабрадорчика, оказался трудным подростком: команды его возмущали, и только мой авторитет заставлял худо-бедно подчиняться. Попытки третировать Лизу обычно заканчивались грандиозным мордобоем, в котором от нашей кошки доставалось всем! Приходилось мазать зелёнкой мои руки и собачий нос.
Ребёнок, до того росший в частном доме, был совершенно не приучен терпеть до прогулок, и безобразничал месяцев до семи. А уж насчёт погрызть всё, что придётся, он был выдающийся мастер! Мог обточить основание косяка на конус не хуже опытного бобра... правда, потом тяжко болел, освобождая неокрепшие потроха от опилок и щепок, часто выходивших с кровью.
На улице пёсик был трусоват с людьми, никому не давался в руки, не любил, в отличие от Клайда, детей. Но с собаками был не то что агрессивен, но старался всегда добиться подчинения. Приходилось следить, чтобы собачий пацан не получил трёпку от какого-нибудь старшего большого пса.
Не быстро и постепенно мы, старожилы, и Морис притирались друг к другу. Всё легче и с видимым удовольствием пёс выполнял команды, признавал домашнюю иерархию, да и на улице начал вести себя поприличнее. Конечно, его часто захлёстывал неуёмный темперамент - лабрадоры долго взрослеют, порой лет до трёх, и это собаки по молодости импульсивные, энергичные и озорные!
Морису исполнился год, и мы окончательно почувствовали: это наш пёс!
Но здесь нас и подстерегла беда.
Это был конец девяностых, ещё до дефолта, капитализм в России оставался достаточно диким, а возглавляемая мной независимая телекомпания нередко затрагивала интересы чиновников и новых богачей. Однажды наши журналисты выдали в эфир особенно острый материал. Сказать, что я боялся, не могу - до того уже приходилось крепко разговаривать с разными персонажами, и даже вынимать съёмочную группу из "обезьянника"...
И вот вечером, когда я поставил машину в гараж, ко мне подошли двое крепких парней и начали на их особом языке объяснять, как не прав я и наши журналисты.
Перепугался я жутко, и вот с этого-то перепуга, когда один из бойцов на меня замахнулся, включились и навыки боевого самбо, полученные во время службы в роте разведки, и любительские занятия восточными единоборствами... Так и получилось, что неожиданно для самого себя я бедных мальчиков крепко побил. И только уже дома, трясясь от пережитого ужаса, заметил, что кисть правой руки распухла и почернела...
Кстати, ночью обиженные "герои" подожгли дверь моей квартиры, но пёс сразу учуял дым, залаял, и я, недавно вернувшийся из травмпункта с гипсом на руке, всё-таки быстро затушил огонь.
Наутро, несмотря на всё пережитое и переломанное, я повёл Мориса гулять.
О, если бы я, вопреки привычке, взял поводок в левую руку!.. Тогда, скорее всего, смог бы удержать сильного молодого пса даже в случае неожиданного рывка. Дело в том, что Морис увидел на другой стороне улицы гуляющую по газону знакомую собачью девочку и со всей дури устремился к ней. От дикой боли в поломанной кисти руки я выпустил поводок и только в ужасе увидел, как сносит моего красавца грузовая машина.
Как я не умер в эту секунду, до сих пор не понимаю...
Ребята из нашей телекомпании сразу увезли погибшего пса. Когда они рассказали, где его могила, сердце моё оборвалось: именно там я и похоронил Клайда. Как будто старый пёс действительно забрал молодого.
Так вышло, хотя я никогда не верил во все эти приметы. С другой стороны, случайно ли, что, много позже, через день после смерти любимой французской бульдожки Катьки мы нашли очень похожую на неё Ташу?..
Вскоре после тех драматичных событий я написал такие стихи:
Лунная дорога
1.
В этой неприкаянной стране,
Под насквозь сырыми небесами,
По ночам приходит пёс ко мне –
Тихий мальчик с грустными глазами.
Я его от смерти не сберёг –
Как по сердцу тяжкие колёса.
Полюби его, собачий бог,
Осуши его щенячьи слёзы.
Пусть в твоих лугах играет он,
Юный бег его да будет вечен…
Только иногда в мой горький сон
Отпусти его для краткой встречи.
И тогда в тревожном, рваном сне
Мёртвый пёс заплачет обо мне.
2.
Когда я по лунной дороге уйду,
Оставлю и боль, и любовь, и тревогу,
По лунной дороге, к незримому Богу
Искать себе место в беспечном саду,
По лунной, по млечной...
И лёгок мой шаг,
Пустынна душа, этим светом омыта,
По лунной дороге, вовеки открытой,
Легко, беспечально, уже не спеша,
Уже не дыша…
И мой голос затих.
Два пса мне навстречу дорогой остывшей,
И юный - погибший, и старый – поживший,
И белый, и рыжий. Два счастья моих.
И раны затянутся в сердце моём,
Мы вместе на лунной дороге растаем –
Прерывистым эхом, заливистым лаем.
И всё. Мы за краем. За краем. Втроем.
Метки:
