лебеди-79
Гюстав Моро. Леда и лебедь.1865 г.
****************
ЛЕБЕДИ
Но ведь - лебедь в вышине;\Ворон, стало быть, - в огне.\Для чего ж, скажите мне,\Быть когда не на войне,\То – в карауле?\Мы постоянно думаем о смерти,\И бьем тем самым ей большой поклон.\Это черти... черти... черти... черти... черти\Берут уже при жизни нас в полон... Игорь Андриенко 2002 БАРДЫ РУ Тень Победы
О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют\ кувшинки саэт, и закаты, и звезды,\ и рыжая пена гвоздик под крылами\ поит ароматом осенние гнезда. Федерико Гарсиа Лорка. Книга стихов 1921 Элегия. Перевод М. Самаева
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ НИДЕРЛАНДЫ
КОНСТАНТЕЙН ХЁЙГЕНС Перевод С.Ошерова
МИЗОГAM, ИЛИ ХУЛИТЕЛЬ БРАКА
(Сатира)
Свадьбы злосчастный день и злосчастная ночь для мужчины,
Я вас не знаю и знать не хочу! — ?Что ж, тебе не но нраву
Дом, угодья, стада — все приданое?? — Так, но при этом
Ты нас избавь от жены и докуки законного ложа!
О, драгоценнее всех драгоценностей дар, что ниспослан
Нам, батавам, чтоб мы гордилися именем этим,
Дочь бессмертных и цель, желанная смертным, — свобода!
Кто согласится за мзду лишиться тебя и прогонит
С отчих пашен навек, от тебя добровольно отрекшись?
Боги! жену себе взять — удовольствие не из дешевых!
Свадьба — еще не конец. Чуть наступит день после первой
Ночи твоей, Гименей, — вас зову я в свидетели, девы
(Мы-то чуть не бегом спешите к свадьбе желанной!):
Тот, кто сердился вчера, что распрячь коней своих медлит
Солнце и тянет часы вечерние Геспер ленивый,
Разве бывает наутро таким, каким был накануне?
Пусть новобрачный хохочет, ликует, дарит поцелуи
Больше, чем милому их дарила Неэра, и больше,
Чем поэт получить от возлюбленной Лесбии жаждал,—
Разве не видели мы, как поют веселую песню,
Хоть и тоска за горло берет, как смеется на людях
Тот, кому плакать велит над отцовской могилой природа,
Так что притворство его достойно искусства Бафилла.
Праздник вчерашний, увы, обернулся комедией нынче:
Зрители-гости идут, и, взаправду вчера ликовавший,
Муж, личину надев, разыграть старается радость.
Стонет в душе, а губам дрожащим велит улыбаться,
Кубки подносит гостям, чтобы Вакх им глаза затуманил,
Учит, как может, роль, хохотать и шутить через силу
Сам принуждает себя, хоть в груди сжимается сердце
И покаянный псалом затянуть готова утроба.
Факел свой черный гаси, Гименей! Из Дионина дома,
Мальчик с колчаном, беги: ваш триумф совершился — и полно!
Ядом безумящим вы еще одного загубили.
Время настало узнать перемены внезапной причину.
Что за столбняк? Тут надо в тайник природы проникнуть!
За ночь одну открылись глаза, с ночной темнотою
Скрылись дурман идалийский и льстивые чары Морфея.
Вот в чем тут дело: ведь все, что стоит на самой вершине,
Близко к паденью всегда; между тем запрещает природа
Быть недвижным тому, чему она жить приказала.
Тем, чем хотел, овладел ты — и тут погибает надежда,
Тут и гневу конец, и любви, и рвенью, и страсти.
Вот отчего и душа на себя самое непохожа
Вдруг становится, вот отчего мы любим, надеясь,
А получив, ненавидим, твердим: ?Без этого лучше!?
Дива тут нет: ведь порыв наш вершины достиг, за которой
Нет ничего, и ум говорит, что дальше — паденье.
Верно, Юпитер пылал и желал Юнону, покуда,
Страстным поддавшись мольбам, она не пала в объятья.
Но, едва удалось насладиться, едва лишь супругой
Стала сестра, — о родитель богов и людей повелитель,
Что ты творишь? Ты томишься уже, ты боишься затворов
Новой тюрьмы, ты не хочешь того, что стало навеки?
Дочь Сатурна, теперь берегись! Уж пе спрячет Данаю
Медная башня: дождем соблазнитель проникнет сквозь кровлю
Стражу минуя. Телец увезет Агенорову дочку,
Чтобы преступную страсть преспокойно насытить на Крите.
Лебедь обманет жену, из чьего яйца, как цыплята,
Выйдут два близнеца, Тиндаридами ложно рекомых.
Новая птица прияшет к Астерии клюв крючковатый,
Дочку Никтея сатир проведет, пастух — Мнемозину,
А подложный супруг — скромнейшую мать Геркулеса.
Энносигей, и тебя, ненадежных вод колебатель,
Разве видать не пришлось Амфитрите быком и дельфином
И убедиться, что ты от законных сбегаешь объятий,
Что уж давно в кандалы превратились брачные узы?
И у богов не ценится то, что всегда под рукою!
Первая ночь есть конец любви. Мужья, сознавайтесь:
Нерасторжимый союз счастливыми многих ли сделал?
Впрочем, колодок каких пе заставит надеть и в какую
Нас не загонит тюрьму барыша заманчивый запах?
Пусть не по нраву жена, по по нраву и дом, и шкатулка,
И сундуки, и добро: ради пих мы бываем несчастны,
Но уж в неволю идем, взвалив ярмо не задаром!
Стыдно! Неужто и впрямь достойно честных батавов
Быть у богатства рабом? Пресмыкаться перед металлом,
Хоть под ногами лежать он самой предназначен природой?
Вот он, ценою прельщен, поклоняется женским уборам,—
Тот, кто поставлен судьей над землей и над морем. Послушай,
Женщина, пусть хоть тебе удалось урвать себе много
И под золотом скрыть большие темные пятна;
Есть благородная страсть и стремленье высокое духа,
Можно богатство не чтить! Ведь легко с добром расстаются
Те, кто отважен, и мудр, и над всем стоит от рожденья.
Славься, доблесть мужей! Тот, кому самого себя хватит,
Нужды не знает ни в чем. Пусть кузнец я по воле фортуны, —
Буду и тем богат, что есть дело в руках, и вдобавок
Буду своих трудов господином, свободным и вольным,
Сим па своем челноке и гребец, и кормчий, и мачта.
Мантию даст мне судьба — значит, суд мне даст подопечных;
А уж иной и не нужно толпы: любой, кто разумен,
Жилой ее золотой назовет. Чего еще нужно?
Руки ль усердны, язык ли — сидеть без дела не буду
И не придется ни праздно хиреть, ни денно и нощно
Мыкать заботы. К тому ж холостяк — над собою хозяина
Мне ль бояться бровей насупленных, ругани, криков,
А иногда и туфли жены? Мне ль таскать за собою,
Где б ни бродил я, потомство мое — недоносков-уродцев?
Ночью украдкой мой раб не трясет ли постели служанки,
Не наградит ли мой дом, всем па смех, внезапным приплодом,
Дела мне нет. И еще (хоть и колет горькая правда
Людям глаза, я скажу обо всем) не придется мне втайне
Мучиться, вдруг обнаружив, что тихо стоит под окошком
Сводник: ведь любит всегда жена потемки ночные,
Кинфии свет для нее дороже Фебова света.
Да, я не буду без сна ворочаться в потной постели,
Соображая в уме, какой ее смял соблазнитель,
Кто семенами своими успел мое поле засеять,
Подозревая не зря, что, едва отлучусь я, к приезду
Амфитрионов убор меня ждет — ветвистые рожки.
Полно! Уж я накормил сатирой досыта сатиров!
Что это, боги?! Ужель у меня на лбу зачесалось?
РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1932-1994)
ПОЭМЫ
Письмо в тридцатый век
И над мертвою землею —
солнце медное.
С океана дует ветер.
Мертвый.
Медленно.
И проклятия
становятся нелепыми.
На земле
отныне
ничего не было!
И Эйнштейна
не было!
И не было
Байрона!
И дождей
не было!
И не было
сполохов.
И берез
не было!
И танца ?барыня?.
И грамматики.
И Лувра.
И пороха.
И никто не сохранит
в людской памяти,
что такое бог.
И нищий на паперти.
Что такое поцелуй —
влажный,
трепетный.
Что такое сон.
И листья.
И лебеди.
И не будет
ни спасителей,
ни спасшихся…
Хватит!
Что я?!
Ночь длинна и черна.
До того черна,
что можно запачкаться,
если руку протянуть
из окна…
Вы,
счастливые,
живущие в трехтысячном,
хоть на миг
себе представить должны,
как в двадцатом веке —
грозное,
притихшее —
Человечество
глядит в лицо войны.
Переполнена
немирными заботами
до сих пор предгрозовая тишина…
А еще вы
ощутите и запомните:
на два лагеря
земля
разделена!
До предела напряженные нервы.
Под прицелами ракет —
любая пядь…
Красный флаг
над лучшей частью
планеты
очень многим в мире
не дает спать!..
Но прислушайтесь
к голосу разгневанному:
жаждой жизни
земля напоена!..
Мне
письмо мое писать
было б некому,
если б в мире
победила война.
Человечество
не хочет лезть в бункеры.
Человечество
не хочет лечь в бою!..
И когда вы на земле
жить будете,
берегите,
люди,
землю свою!
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
* Все смотрю, а, верно, насмотреться *
Все смотрю, а, верно, насмотреться
На тебя до смерти не сумею.
Меж подруг своих, красивых тоже,
Ты как лебедь в стае шумных уток.
Лебедь, лебедь, если я погибну,
Ты взлетишь ли в небо, чтоб оттуда
Броситься на утренние камни?
Прозвенишь ли песней лебединой?..
1952
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ (1928-2018) Сб. ?Утро начинается с любви? 2016
?Зимний лес, как дно большой реки…?
Зимний лес, как дно большой реки, —
Кажется задумчивым и странным.
Вон торчат у елей из карманов
Грустных сказок белые листки.
Я прочесть хочу – и не могу…
В небе ветви —
Словно вспышки молний…
Я иду по белому безмолвью,
По заре, уснувшей на снегу.
Всюду царство белых лебедей.
Лебединым озером – опушка.
И мигает сонная избушка,
Где живет кудесник Берендей.
Выйдет он,
Лишь ночь подаст свой голос.
И, увидев звезды, вспомнит вдруг,
Как когда-то, зацепив за сук,
Об иголки небо накололось.
И, взобравшись на крутой сугроб,
Оглядит по-стариковски снова,
Хорошо ли лес запеленован,
Туго ль связан ленточками троп.
С ветки снег нечаянно стряхнет,
Улыбнется гномам бородатым —
Белым пням,
Собравшимся куда-то…
И с собою сказку уведет.
Анатолий Жигулин
Белый лебедь
Ян Стефанович Раевский, Дальний-дальний пращур мой! Почему кружится лебедь Над моею головой?
Ваша дерзость, Ваша ревность, Ваша ненависть к врагам. Древний род! Какая древность — Близится к пяти векам!
Стольники и воеводы… Генерал… И декабрист. У него в лихие годы — Путь и страшен, и тернист.
Генерал — герой Монмартра И герой Бородина. Декабристу вышла карта Холодна и ледяна.
Только стуже не завеять Гордый путь его прямой. Кружит, кружит белый лебедь Над иркутскою тайгой.
Даль холодная сияет. Облака — как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо.
Трубы грозные трубили На закат и на восход. Всех Раевских перебили, И пресекся древний род —
На равнине югославской, Под Ельцом и под Москвой — На германской, На гражданской, На последней мировой.
Но сложилося веками: Коль уж нет в роду мужчин, Принимает герб и знамя Ваших дочек Старший сын.
Но не хочет всех лелеять Век двадцатый, век другой. И опять кружится лебедь Над иркутскою тайгой.
И легко мне с болью резкой Было жить в судьбе земной. Я по матери — Раевский. Этот лебедь — надо мной.
Даль холодная сияет. Облака — как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо.
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
ЖИТЬ НА ЗЕМЛЕ…
Жить на земле, душой стремиться в небо —
Вот человека редкостный удел.
Лежу в траве среди лесной поляны,
Березы поднимаются высоко,
И кажется, что все они немножко
Там, наверху, друг к дружке наклонились
И надо мной смыкаются шатром.
Но чист и синь просвет
Между берез зеленых,
Едва-едва листами шелестящих.
Я вижу там то медленную птицу,
То белые, как сахар, облака.
Сверкает белизна под летним солнцем,
И рядом с белизной — еще синее,
Заманчивее, слаще глубина.
Жить на земле, тянуться в беспредельность —
Вот человека радостный удел.
Лежу в траве
(Иль на песке в пустыне,
Иль на скале, на каменном утесе,
Или на гальке, там, где берег моря),
Раскинув руки, вверх гляжу, на звезды.
Мгновенья в жизни выше не бывает,
Мгновенья в жизни чище не бывает.
Ни труд, ни бой, ни женская любовь
Не принесут такого же восторга.
О глубина вселенского покоя,
Когда ты весь растаял в звездном небе,
И сам, как небо, потерял границы,
И все плывет и кружится тихонько.
Не то ты вверх летишь, раскинув руки,
Не то протяжно падаешь.
И сладко,
И нет конца полету (иль паденью),
И нет конца ни жизни, ни тебе.
Жить на земле, душой стремиться в небо…
Зачем стремиться? Брось свои березы,
Лети себе в заманчивую синь.
Купи скорей билет. С аэродрома
Тебя сейчас поднимут в небо крылья.
Вот синь твоя. Вот звезды. Наслаждайся.
Вон облако. Его с земли ты видел.
Оно горело, искрилось, сверкало.
Оно, как лебедь, плавало по небу.
Мы сквозь него спокойно пролетаем.
Туман, вода. А в общем — неприятность:
Всегда сильней качает в облаках.
Гляжу я вниз, в окошечко, на землю.
Лесок — как мох.
Река в лесу — как нитка.
Среди поляны точка —
Человечек!
Быть может, он лежит, раскинув руки,
И смотрит вверх.
И кажется красивой
Ему сейчас заманчивая синь.
— Хочу туда. Хочу скорей на землю!
— Постой. Сейчас поднимемся повыше.
На десять тысяч. Там еще ты не был.
— Пусти!
— Ты сам мечтал. Ты жаждал: Ты хотел!..
Жить на земле. Душой стремиться в небо.
Вот человека сладостный удел.
1964
ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1 Переводы1898
Генри Лонгфелло. ?Песнь о Гайавате? 1855
?Стоит мне тряхнуть во гневе
Головой своей седою, —
Молвил старец, мрачно хмурясь, —
Всю страну снега покроют,
Вся листва спадет с деревьев,
Все поблекнет и погибнет,
С рек и с тундр, с болотных топей
Улетят и гусь и цапля
К отдаленным, теплым странам;
И куда бы ни пришел я,
Звери дикие лесные
В норы прячутся, в пещеры,
Как кремень, земля твердеет!?
?Стоит мне тряхнуть кудрями, —
Молвил гость с улыбкой кроткой, —
Благодатный теплый ливень
Оросит поля и долы,
Воскресит цветы и травы;
На озера и болота
Возвратятся гусь и цапля,
С юга ласточка примчится,
Запоют лесные птицы;
И куда бы ни пришел я,
Луг колышется цветами,
Лес звучит веселым пеньем,
От листвы темнеют чащи!?
За беседой ночь минула;
Из далеких стран Востока,
Из серебряных чертогов,
Словно воин в ярких красках,
Солнце вышло и сказало:
?Вот и я! Любуйтесь солнцем,
Гизисом, могучим солнцем!?
Онемел при этом старец.
От земли теплом пахнуло,
Над вигвамом стали сладко
Опечи петь и Овейса,
Зажурчал ручей в долине,
Нежный запах трав весенних
Из долин в вигвам повеял,
И при ярком блеске солнца
Увидал Сэгвон яснее
Старца лик холодный, мертвый:
То был Пибоан могучий.
По щекам его бежали,
Как весенние потоки,
Слезы теплые струями,
Сам же он все уменьшался
В блеске радостного солнца —
Паром таял в блеске солнца,
Влагой всачивался в землю,
И Сэгвон среди вигвама,
Там, где ночью мокрый хворост
В очаге дымился, тлея,
Увидал цветок весенний,
Первоцвет, привет весенний,
Мискодит в зеленых листьях.
Так на север после стужи,
После лютой зимней стужи,
Вновь пришла весна, а с нею
Зацвели цветы и травы,
Возвратились с юга птицы.
С ветром путь держа на север,
В небе стаями летели,
Мчались лебеди, как стрелы,
Как большие стрелы в перьях,
И скликалися, как люди;
Плыли гуси длинной цепью,
Изгибавшейся, подобно
Тетиве из жил оленя,
Разорвавшейся на луке;
В одиночку и попарно,
С быстрым, резким свистом крыльев,
Высоко нырки летели,
Пролетали на болота
Мушкодаза и Шух-шух-га.
В чащах леса и в долинах
Пел Овейса синеперый,
Над вигвамами, на кровлях,
Опечи пел красногрудый,
Под густым наметом сосен
Ворковал Омими, голубь,
И печальный Гайавата,
Онемевший от печали,
Услыхал их зов веселый,
Услыхал — и тихо вышел
Из угрюмого вигвама
Любоваться вешним солнцем,
Красотой земли и неба.
Из далекого похода
В царство яркого рассвета,
В царство Вебона, к Востоку,
Возвратился старый Ягу,
И принес он много-много
Удивительных новинок.
Вся деревня собралася
Слушать, как хвалился Ягу
Приключеньями своими,
Но со смехом говорила:
?Уг! Да это точно — Ягу!
Кто другой так может хвастать!?
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ ФРАНЦИЯ
Перевод М. Кудинова
МАТЮРЕН РЕНЬЕ
Сатира II
(Фрагменты)
Когда на улице столкнется некто с вами
В разбитой обуви, с протертыми штанами,
Чьи брыжи и камзол не блещут чистотой,
Лицо болезненно, карман всегда пустой,—
Вы можете сказать о человеке этом:
Поэт он или тот, кто хочеть быть поэтом.
………………..
О Муза, расскажи об этих пилигримах,
О бастрюках своих, о стихотворцах мнимых,
Что, бормоча стихи, день целый месят грязь,
И на кого глядят прохожие, смеясь,
О тех, что норовят хлебнуть из вашей кружки
И, словно воробьи, рвут пищу друг у дружки.
Одеты кое-как, похожие на тень,
С глазами дикими, с мозгами набекрень,
Они подходят к вам и вместо ?добрый вечер?,—
?Месье, я автор книг, — вам говорят при встрече, —
Их продают в Палэ. Для знающих людей
С вниманьем их читать — занятья нет милей?.
Так, прицепившись к вам, они идут за вами,
Вгоняют вас в тоску, вас мучают стихами,
О славе речь ведут и о деньгах больших,
О том, что получить при жизни надо их,
Но что они живут в неблагодарном веке!
Таланта он не чтит в достойном человеке;
Что жил Ронсар не так, поскольку был богат,
И что король не прав, лишая их наград.
Затем, проникнув в дом, они без приглашенья
Садятся к вам за стол без всякого смущенья
И, рот набив едой, перестают болтать,
Хоть видно по глазам, как трудно им молчать.
В зубах поковыряв и пошептав молитву,
Они вас просят пить, с едой окончив битву,
И снова речь ведут: теперь в их болтовне
Все время слышится: ?Что вы дадите мне??
Такой рефрен всегда имеет их баллада.
Мне после этих встреч лекарство выпить надо:
Я болен, у меня кружится голова,
Весь искалеченный, я двигаюсь едва.
Один такой болтун — сердитый меланхолик.
Гримасничает он, как бы томясь от колик,
Потеет, кашляет, плюется — просто страх.
Так тонко речь ведет, что смысла нет в словах.
Другой — честолюбив, и за свои творенья
Принять высокий сан готов без промедленья;
Сонет обдумывая, видит пред собой
Аббатство, что ему назначено судьбой.
Кто так же, как и я, труды их в грош не ставит,
Тупица, неуч, лжец! Его сужденьем правит
Лишь зависть черная к достоинствам других,
Хотя молва давно талант признала их,
И только он один их умаляет славу;
В восторге дамы все, так им пришлись по нраву
Их дивные стихи, и даже по ночам
Они находятся у изголовья дам;
И в церковь их берут с собою не напрасно:
Стихи написаны божественно прекрасно.
О жителях небес тут, видно, речь идет:
Любой из них вино с богами рядом пьет,
Любой с Минервою знаком, он — светоч знанья,
И ждет от Франции почета и признанья.
Ронсар и те, о ком здесь умолчали мы!
Как можете терпеть вы, светлые умы,
Чтоб эта мошкара свое равняла пенье
С тем, что вы создали, и, словно в исступленье,
Пятнала царственные ваши имена?
Все вырождается в иные времена!
Бесстыдством окружен, чей разум, чье сознанье
Сумеет отличить невежество от знанья?
Подделку от того, что подлинно? Чей взгляд
Узрит любимца Муз, лишенного наград?
Зову в свидетели потомков! Ваше зренье
Сумеет разглядеть бессмертное творенье,
А справедливость, ум и вкус, присущий вам,
Откроют блеск его соседним племенам.
Вы твердо скажете, кто лебедь Аполлона,
А кто бессовестная дерзкая ворона,
В чьем наглом карканье нетрудно угадать
Желанье лаврами бессмертья обладать.
****************
ЛЕБЕДИ
Но ведь - лебедь в вышине;\Ворон, стало быть, - в огне.\Для чего ж, скажите мне,\Быть когда не на войне,\То – в карауле?\Мы постоянно думаем о смерти,\И бьем тем самым ей большой поклон.\Это черти... черти... черти... черти... черти\Берут уже при жизни нас в полон... Игорь Андриенко 2002 БАРДЫ РУ Тень Победы
О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют\ кувшинки саэт, и закаты, и звезды,\ и рыжая пена гвоздик под крылами\ поит ароматом осенние гнезда. Федерико Гарсиа Лорка. Книга стихов 1921 Элегия. Перевод М. Самаева
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ НИДЕРЛАНДЫ
КОНСТАНТЕЙН ХЁЙГЕНС Перевод С.Ошерова
МИЗОГAM, ИЛИ ХУЛИТЕЛЬ БРАКА
(Сатира)
Свадьбы злосчастный день и злосчастная ночь для мужчины,
Я вас не знаю и знать не хочу! — ?Что ж, тебе не но нраву
Дом, угодья, стада — все приданое?? — Так, но при этом
Ты нас избавь от жены и докуки законного ложа!
О, драгоценнее всех драгоценностей дар, что ниспослан
Нам, батавам, чтоб мы гордилися именем этим,
Дочь бессмертных и цель, желанная смертным, — свобода!
Кто согласится за мзду лишиться тебя и прогонит
С отчих пашен навек, от тебя добровольно отрекшись?
Боги! жену себе взять — удовольствие не из дешевых!
Свадьба — еще не конец. Чуть наступит день после первой
Ночи твоей, Гименей, — вас зову я в свидетели, девы
(Мы-то чуть не бегом спешите к свадьбе желанной!):
Тот, кто сердился вчера, что распрячь коней своих медлит
Солнце и тянет часы вечерние Геспер ленивый,
Разве бывает наутро таким, каким был накануне?
Пусть новобрачный хохочет, ликует, дарит поцелуи
Больше, чем милому их дарила Неэра, и больше,
Чем поэт получить от возлюбленной Лесбии жаждал,—
Разве не видели мы, как поют веселую песню,
Хоть и тоска за горло берет, как смеется на людях
Тот, кому плакать велит над отцовской могилой природа,
Так что притворство его достойно искусства Бафилла.
Праздник вчерашний, увы, обернулся комедией нынче:
Зрители-гости идут, и, взаправду вчера ликовавший,
Муж, личину надев, разыграть старается радость.
Стонет в душе, а губам дрожащим велит улыбаться,
Кубки подносит гостям, чтобы Вакх им глаза затуманил,
Учит, как может, роль, хохотать и шутить через силу
Сам принуждает себя, хоть в груди сжимается сердце
И покаянный псалом затянуть готова утроба.
Факел свой черный гаси, Гименей! Из Дионина дома,
Мальчик с колчаном, беги: ваш триумф совершился — и полно!
Ядом безумящим вы еще одного загубили.
Время настало узнать перемены внезапной причину.
Что за столбняк? Тут надо в тайник природы проникнуть!
За ночь одну открылись глаза, с ночной темнотою
Скрылись дурман идалийский и льстивые чары Морфея.
Вот в чем тут дело: ведь все, что стоит на самой вершине,
Близко к паденью всегда; между тем запрещает природа
Быть недвижным тому, чему она жить приказала.
Тем, чем хотел, овладел ты — и тут погибает надежда,
Тут и гневу конец, и любви, и рвенью, и страсти.
Вот отчего и душа на себя самое непохожа
Вдруг становится, вот отчего мы любим, надеясь,
А получив, ненавидим, твердим: ?Без этого лучше!?
Дива тут нет: ведь порыв наш вершины достиг, за которой
Нет ничего, и ум говорит, что дальше — паденье.
Верно, Юпитер пылал и желал Юнону, покуда,
Страстным поддавшись мольбам, она не пала в объятья.
Но, едва удалось насладиться, едва лишь супругой
Стала сестра, — о родитель богов и людей повелитель,
Что ты творишь? Ты томишься уже, ты боишься затворов
Новой тюрьмы, ты не хочешь того, что стало навеки?
Дочь Сатурна, теперь берегись! Уж пе спрячет Данаю
Медная башня: дождем соблазнитель проникнет сквозь кровлю
Стражу минуя. Телец увезет Агенорову дочку,
Чтобы преступную страсть преспокойно насытить на Крите.
Лебедь обманет жену, из чьего яйца, как цыплята,
Выйдут два близнеца, Тиндаридами ложно рекомых.
Новая птица прияшет к Астерии клюв крючковатый,
Дочку Никтея сатир проведет, пастух — Мнемозину,
А подложный супруг — скромнейшую мать Геркулеса.
Энносигей, и тебя, ненадежных вод колебатель,
Разве видать не пришлось Амфитрите быком и дельфином
И убедиться, что ты от законных сбегаешь объятий,
Что уж давно в кандалы превратились брачные узы?
И у богов не ценится то, что всегда под рукою!
Первая ночь есть конец любви. Мужья, сознавайтесь:
Нерасторжимый союз счастливыми многих ли сделал?
Впрочем, колодок каких пе заставит надеть и в какую
Нас не загонит тюрьму барыша заманчивый запах?
Пусть не по нраву жена, по по нраву и дом, и шкатулка,
И сундуки, и добро: ради пих мы бываем несчастны,
Но уж в неволю идем, взвалив ярмо не задаром!
Стыдно! Неужто и впрямь достойно честных батавов
Быть у богатства рабом? Пресмыкаться перед металлом,
Хоть под ногами лежать он самой предназначен природой?
Вот он, ценою прельщен, поклоняется женским уборам,—
Тот, кто поставлен судьей над землей и над морем. Послушай,
Женщина, пусть хоть тебе удалось урвать себе много
И под золотом скрыть большие темные пятна;
Есть благородная страсть и стремленье высокое духа,
Можно богатство не чтить! Ведь легко с добром расстаются
Те, кто отважен, и мудр, и над всем стоит от рожденья.
Славься, доблесть мужей! Тот, кому самого себя хватит,
Нужды не знает ни в чем. Пусть кузнец я по воле фортуны, —
Буду и тем богат, что есть дело в руках, и вдобавок
Буду своих трудов господином, свободным и вольным,
Сим па своем челноке и гребец, и кормчий, и мачта.
Мантию даст мне судьба — значит, суд мне даст подопечных;
А уж иной и не нужно толпы: любой, кто разумен,
Жилой ее золотой назовет. Чего еще нужно?
Руки ль усердны, язык ли — сидеть без дела не буду
И не придется ни праздно хиреть, ни денно и нощно
Мыкать заботы. К тому ж холостяк — над собою хозяина
Мне ль бояться бровей насупленных, ругани, криков,
А иногда и туфли жены? Мне ль таскать за собою,
Где б ни бродил я, потомство мое — недоносков-уродцев?
Ночью украдкой мой раб не трясет ли постели служанки,
Не наградит ли мой дом, всем па смех, внезапным приплодом,
Дела мне нет. И еще (хоть и колет горькая правда
Людям глаза, я скажу обо всем) не придется мне втайне
Мучиться, вдруг обнаружив, что тихо стоит под окошком
Сводник: ведь любит всегда жена потемки ночные,
Кинфии свет для нее дороже Фебова света.
Да, я не буду без сна ворочаться в потной постели,
Соображая в уме, какой ее смял соблазнитель,
Кто семенами своими успел мое поле засеять,
Подозревая не зря, что, едва отлучусь я, к приезду
Амфитрионов убор меня ждет — ветвистые рожки.
Полно! Уж я накормил сатирой досыта сатиров!
Что это, боги?! Ужель у меня на лбу зачесалось?
РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ (1932-1994)
ПОЭМЫ
Письмо в тридцатый век
И над мертвою землею —
солнце медное.
С океана дует ветер.
Мертвый.
Медленно.
И проклятия
становятся нелепыми.
На земле
отныне
ничего не было!
И Эйнштейна
не было!
И не было
Байрона!
И дождей
не было!
И не было
сполохов.
И берез
не было!
И танца ?барыня?.
И грамматики.
И Лувра.
И пороха.
И никто не сохранит
в людской памяти,
что такое бог.
И нищий на паперти.
Что такое поцелуй —
влажный,
трепетный.
Что такое сон.
И листья.
И лебеди.
И не будет
ни спасителей,
ни спасшихся…
Хватит!
Что я?!
Ночь длинна и черна.
До того черна,
что можно запачкаться,
если руку протянуть
из окна…
Вы,
счастливые,
живущие в трехтысячном,
хоть на миг
себе представить должны,
как в двадцатом веке —
грозное,
притихшее —
Человечество
глядит в лицо войны.
Переполнена
немирными заботами
до сих пор предгрозовая тишина…
А еще вы
ощутите и запомните:
на два лагеря
земля
разделена!
До предела напряженные нервы.
Под прицелами ракет —
любая пядь…
Красный флаг
над лучшей частью
планеты
очень многим в мире
не дает спать!..
Но прислушайтесь
к голосу разгневанному:
жаждой жизни
земля напоена!..
Мне
письмо мое писать
было б некому,
если б в мире
победила война.
Человечество
не хочет лезть в бункеры.
Человечество
не хочет лечь в бою!..
И когда вы на земле
жить будете,
берегите,
люди,
землю свою!
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
* Все смотрю, а, верно, насмотреться *
Все смотрю, а, верно, насмотреться
На тебя до смерти не сумею.
Меж подруг своих, красивых тоже,
Ты как лебедь в стае шумных уток.
Лебедь, лебедь, если я погибну,
Ты взлетишь ли в небо, чтоб оттуда
Броситься на утренние камни?
Прозвенишь ли песней лебединой?..
1952
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ (1928-2018) Сб. ?Утро начинается с любви? 2016
?Зимний лес, как дно большой реки…?
Зимний лес, как дно большой реки, —
Кажется задумчивым и странным.
Вон торчат у елей из карманов
Грустных сказок белые листки.
Я прочесть хочу – и не могу…
В небе ветви —
Словно вспышки молний…
Я иду по белому безмолвью,
По заре, уснувшей на снегу.
Всюду царство белых лебедей.
Лебединым озером – опушка.
И мигает сонная избушка,
Где живет кудесник Берендей.
Выйдет он,
Лишь ночь подаст свой голос.
И, увидев звезды, вспомнит вдруг,
Как когда-то, зацепив за сук,
Об иголки небо накололось.
И, взобравшись на крутой сугроб,
Оглядит по-стариковски снова,
Хорошо ли лес запеленован,
Туго ль связан ленточками троп.
С ветки снег нечаянно стряхнет,
Улыбнется гномам бородатым —
Белым пням,
Собравшимся куда-то…
И с собою сказку уведет.
Анатолий Жигулин
Белый лебедь
Ян Стефанович Раевский, Дальний-дальний пращур мой! Почему кружится лебедь Над моею головой?
Ваша дерзость, Ваша ревность, Ваша ненависть к врагам. Древний род! Какая древность — Близится к пяти векам!
Стольники и воеводы… Генерал… И декабрист. У него в лихие годы — Путь и страшен, и тернист.
Генерал — герой Монмартра И герой Бородина. Декабристу вышла карта Холодна и ледяна.
Только стуже не завеять Гордый путь его прямой. Кружит, кружит белый лебедь Над иркутскою тайгой.
Даль холодная сияет. Облака — как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо.
Трубы грозные трубили На закат и на восход. Всех Раевских перебили, И пресекся древний род —
На равнине югославской, Под Ельцом и под Москвой — На германской, На гражданской, На последней мировой.
Но сложилося веками: Коль уж нет в роду мужчин, Принимает герб и знамя Ваших дочек Старший сын.
Но не хочет всех лелеять Век двадцатый, век другой. И опять кружится лебедь Над иркутскою тайгой.
И легко мне с болью резкой Было жить в судьбе земной. Я по матери — Раевский. Этот лебедь — надо мной.
Даль холодная сияет. Облака — как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо.
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН (1924-1997) Собр. соч. Т.1 1983
ЖИТЬ НА ЗЕМЛЕ…
Жить на земле, душой стремиться в небо —
Вот человека редкостный удел.
Лежу в траве среди лесной поляны,
Березы поднимаются высоко,
И кажется, что все они немножко
Там, наверху, друг к дружке наклонились
И надо мной смыкаются шатром.
Но чист и синь просвет
Между берез зеленых,
Едва-едва листами шелестящих.
Я вижу там то медленную птицу,
То белые, как сахар, облака.
Сверкает белизна под летним солнцем,
И рядом с белизной — еще синее,
Заманчивее, слаще глубина.
Жить на земле, тянуться в беспредельность —
Вот человека радостный удел.
Лежу в траве
(Иль на песке в пустыне,
Иль на скале, на каменном утесе,
Или на гальке, там, где берег моря),
Раскинув руки, вверх гляжу, на звезды.
Мгновенья в жизни выше не бывает,
Мгновенья в жизни чище не бывает.
Ни труд, ни бой, ни женская любовь
Не принесут такого же восторга.
О глубина вселенского покоя,
Когда ты весь растаял в звездном небе,
И сам, как небо, потерял границы,
И все плывет и кружится тихонько.
Не то ты вверх летишь, раскинув руки,
Не то протяжно падаешь.
И сладко,
И нет конца полету (иль паденью),
И нет конца ни жизни, ни тебе.
Жить на земле, душой стремиться в небо…
Зачем стремиться? Брось свои березы,
Лети себе в заманчивую синь.
Купи скорей билет. С аэродрома
Тебя сейчас поднимут в небо крылья.
Вот синь твоя. Вот звезды. Наслаждайся.
Вон облако. Его с земли ты видел.
Оно горело, искрилось, сверкало.
Оно, как лебедь, плавало по небу.
Мы сквозь него спокойно пролетаем.
Туман, вода. А в общем — неприятность:
Всегда сильней качает в облаках.
Гляжу я вниз, в окошечко, на землю.
Лесок — как мох.
Река в лесу — как нитка.
Среди поляны точка —
Человечек!
Быть может, он лежит, раскинув руки,
И смотрит вверх.
И кажется красивой
Ему сейчас заманчивая синь.
— Хочу туда. Хочу скорей на землю!
— Постой. Сейчас поднимемся повыше.
На десять тысяч. Там еще ты не был.
— Пусти!
— Ты сам мечтал. Ты жаждал: Ты хотел!..
Жить на земле. Душой стремиться в небо.
Вот человека сладостный удел.
1964
ИВАН БУНИН (1870-1953)
Собр. соч. в 6 томах 1988 т.1 Переводы1898
Генри Лонгфелло. ?Песнь о Гайавате? 1855
?Стоит мне тряхнуть во гневе
Головой своей седою, —
Молвил старец, мрачно хмурясь, —
Всю страну снега покроют,
Вся листва спадет с деревьев,
Все поблекнет и погибнет,
С рек и с тундр, с болотных топей
Улетят и гусь и цапля
К отдаленным, теплым странам;
И куда бы ни пришел я,
Звери дикие лесные
В норы прячутся, в пещеры,
Как кремень, земля твердеет!?
?Стоит мне тряхнуть кудрями, —
Молвил гость с улыбкой кроткой, —
Благодатный теплый ливень
Оросит поля и долы,
Воскресит цветы и травы;
На озера и болота
Возвратятся гусь и цапля,
С юга ласточка примчится,
Запоют лесные птицы;
И куда бы ни пришел я,
Луг колышется цветами,
Лес звучит веселым пеньем,
От листвы темнеют чащи!?
За беседой ночь минула;
Из далеких стран Востока,
Из серебряных чертогов,
Словно воин в ярких красках,
Солнце вышло и сказало:
?Вот и я! Любуйтесь солнцем,
Гизисом, могучим солнцем!?
Онемел при этом старец.
От земли теплом пахнуло,
Над вигвамом стали сладко
Опечи петь и Овейса,
Зажурчал ручей в долине,
Нежный запах трав весенних
Из долин в вигвам повеял,
И при ярком блеске солнца
Увидал Сэгвон яснее
Старца лик холодный, мертвый:
То был Пибоан могучий.
По щекам его бежали,
Как весенние потоки,
Слезы теплые струями,
Сам же он все уменьшался
В блеске радостного солнца —
Паром таял в блеске солнца,
Влагой всачивался в землю,
И Сэгвон среди вигвама,
Там, где ночью мокрый хворост
В очаге дымился, тлея,
Увидал цветок весенний,
Первоцвет, привет весенний,
Мискодит в зеленых листьях.
Так на север после стужи,
После лютой зимней стужи,
Вновь пришла весна, а с нею
Зацвели цветы и травы,
Возвратились с юга птицы.
С ветром путь держа на север,
В небе стаями летели,
Мчались лебеди, как стрелы,
Как большие стрелы в перьях,
И скликалися, как люди;
Плыли гуси длинной цепью,
Изгибавшейся, подобно
Тетиве из жил оленя,
Разорвавшейся на луке;
В одиночку и попарно,
С быстрым, резким свистом крыльев,
Высоко нырки летели,
Пролетали на болота
Мушкодаза и Шух-шух-га.
В чащах леса и в долинах
Пел Овейса синеперый,
Над вигвамами, на кровлях,
Опечи пел красногрудый,
Под густым наметом сосен
Ворковал Омими, голубь,
И печальный Гайавата,
Онемевший от печали,
Услыхал их зов веселый,
Услыхал — и тихо вышел
Из угрюмого вигвама
Любоваться вешним солнцем,
Красотой земли и неба.
Из далекого похода
В царство яркого рассвета,
В царство Вебона, к Востоку,
Возвратился старый Ягу,
И принес он много-много
Удивительных новинок.
Вся деревня собралася
Слушать, как хвалился Ягу
Приключеньями своими,
Но со смехом говорила:
?Уг! Да это точно — Ягу!
Кто другой так может хвастать!?
Европейская поэзия XVII века (Антология поэзии - 1977) БВЛ ФРАНЦИЯ
Перевод М. Кудинова
МАТЮРЕН РЕНЬЕ
Сатира II
(Фрагменты)
Когда на улице столкнется некто с вами
В разбитой обуви, с протертыми штанами,
Чьи брыжи и камзол не блещут чистотой,
Лицо болезненно, карман всегда пустой,—
Вы можете сказать о человеке этом:
Поэт он или тот, кто хочеть быть поэтом.
………………..
О Муза, расскажи об этих пилигримах,
О бастрюках своих, о стихотворцах мнимых,
Что, бормоча стихи, день целый месят грязь,
И на кого глядят прохожие, смеясь,
О тех, что норовят хлебнуть из вашей кружки
И, словно воробьи, рвут пищу друг у дружки.
Одеты кое-как, похожие на тень,
С глазами дикими, с мозгами набекрень,
Они подходят к вам и вместо ?добрый вечер?,—
?Месье, я автор книг, — вам говорят при встрече, —
Их продают в Палэ. Для знающих людей
С вниманьем их читать — занятья нет милей?.
Так, прицепившись к вам, они идут за вами,
Вгоняют вас в тоску, вас мучают стихами,
О славе речь ведут и о деньгах больших,
О том, что получить при жизни надо их,
Но что они живут в неблагодарном веке!
Таланта он не чтит в достойном человеке;
Что жил Ронсар не так, поскольку был богат,
И что король не прав, лишая их наград.
Затем, проникнув в дом, они без приглашенья
Садятся к вам за стол без всякого смущенья
И, рот набив едой, перестают болтать,
Хоть видно по глазам, как трудно им молчать.
В зубах поковыряв и пошептав молитву,
Они вас просят пить, с едой окончив битву,
И снова речь ведут: теперь в их болтовне
Все время слышится: ?Что вы дадите мне??
Такой рефрен всегда имеет их баллада.
Мне после этих встреч лекарство выпить надо:
Я болен, у меня кружится голова,
Весь искалеченный, я двигаюсь едва.
Один такой болтун — сердитый меланхолик.
Гримасничает он, как бы томясь от колик,
Потеет, кашляет, плюется — просто страх.
Так тонко речь ведет, что смысла нет в словах.
Другой — честолюбив, и за свои творенья
Принять высокий сан готов без промедленья;
Сонет обдумывая, видит пред собой
Аббатство, что ему назначено судьбой.
Кто так же, как и я, труды их в грош не ставит,
Тупица, неуч, лжец! Его сужденьем правит
Лишь зависть черная к достоинствам других,
Хотя молва давно талант признала их,
И только он один их умаляет славу;
В восторге дамы все, так им пришлись по нраву
Их дивные стихи, и даже по ночам
Они находятся у изголовья дам;
И в церковь их берут с собою не напрасно:
Стихи написаны божественно прекрасно.
О жителях небес тут, видно, речь идет:
Любой из них вино с богами рядом пьет,
Любой с Минервою знаком, он — светоч знанья,
И ждет от Франции почета и признанья.
Ронсар и те, о ком здесь умолчали мы!
Как можете терпеть вы, светлые умы,
Чтоб эта мошкара свое равняла пенье
С тем, что вы создали, и, словно в исступленье,
Пятнала царственные ваши имена?
Все вырождается в иные времена!
Бесстыдством окружен, чей разум, чье сознанье
Сумеет отличить невежество от знанья?
Подделку от того, что подлинно? Чей взгляд
Узрит любимца Муз, лишенного наград?
Зову в свидетели потомков! Ваше зренье
Сумеет разглядеть бессмертное творенье,
А справедливость, ум и вкус, присущий вам,
Откроют блеск его соседним племенам.
Вы твердо скажете, кто лебедь Аполлона,
А кто бессовестная дерзкая ворона,
В чьем наглом карканье нетрудно угадать
Желанье лаврами бессмертья обладать.
Метки:
