крым-70
Камень Сундукова. Последнее оставшееся напомнинание о съемках
Яндекс.Дзен
Кадр из фильма "Отелло" .
********
КРЫМ
Дорога. Мы спешим.\В тылу - шалят. \Еще остался Крым,\Но путь назад, \К Москве, земле святой –\Закрыт для нас.\Проигран главный бой.\И пробил час. Кирилл Ривель 2006 БАРДЫ РУ Дороги, гарь и грязь...\Из цикла "Белый ветер"
Здесь, в этом воздухе, пылающем и чистом,\Я сразу звонким стал и жарко-золотистым,\Горячим камешком, счастливым навсегда,\Соленым, как земля, и горьким, как вода. Всеволод Рождественский КОКТЕБЕЛЬ
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ
О последнем рязанском князе Иване Ивановиче
Ой вы, струночки — многозвончаты!
Балалаечка — многознаечка!
Уж ты спой нам весело
Свою песенку,
Спой нам нонче ты, нонче ты, нонче ты…
Как рязанский князь под замком сидит,
Под замком сидит, на Москву глядит,
Думу думает, вспоминает он,
Как людьми московскими без вины полонен,
Как его по улицам вели давеча,
Природного князя, Святославича,
Как глядел на него московский народ,
Провожал, смеясь, от Калужских ворот.
А ему, князю, подобает честь:
В старшинстве своем на злат-стол воссесть.
Вот в венце он горит, а кругом — лучи!
Поклоняются князья — Мономаховичи.
Но и тех любить всей душой он рад,
В племени Рюрика всем старший брат.
Вот он кликнет клич, кто горазд воевать!
На коне он сам поведет свою рать
На Свею, на Литву, на поганый Крым…
(А не хочет кто, отъезжай к другим! )
Споют гусляры про славную брань,
Потешат, прославят древнюю Рязань.
Но кругом темно — тишина, —
За решеткой в окно Москва видна,
Не услышит никто удалый клич,
За замком сидит последний Ольгович.
Поведут его, жди, середи воров
На злую казнь на кремлевский ров.
Ой вы, струночки — многозвончаты!
Ой подруженька — многознаечка!
Спой нам нонче ты, спой нам нонче ты,
Балалаечка!
27 ноября 1899
ВЛАДИМИР БРИТАНИШСКИЙ
Стихи о польских поэтах
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2009
БРОНЕВСКИЕ
Из Керча приехали мы в Кефу, остановились у Броневского.
Пушкин. Письма
Броневские. По русским словарям
их четверо. Все в чине генералов.
Один — морской (поплавав по морям,
издал четыре тома мемуаров).
Другой — кавказский (штурмовавший Карс).
Сибирский (усмирял мятеж киргизов).
И царскосельский (ко двору был близок
и удостоен многих царских ласк).
Историк Польши предлагает нам
другой набор Броневских. Первый там
Броневский Мартин, тот, что ездил в Крым
во времена Батория. За ним —
опять Броневский Мартин, но теолог.
Был также металлург. Но список долог,
и, как ни расширяй его состав,
есть лишь один Броневский — Владислав.
ТИМУР КИБИРОВ ?Стихи? сб. 2008
IV ИЗ ЦИКЛА ?ПАМЯТИ ДЕРЖАВИНА?
19
Саше Бродскому
Да нет же! Со страхом, с упреком
Гляжу я на кухне в окно.
Там где-то, на юго-востоке
стреляют, как будто в кино.
Ползет БТР по ущелью,
но не уползет далеко.
Я склонен к любви и веселью.
Я трус. Мне понять нелегко,
что в этом мозгу пламенеет?
Кем этот пацан одержим?
Язык мой веселый немеет.
Клубится Отечества дым.
И едкими полон слезами
мой взгляд. Не видать ни хрена.
Лишь страшное красное знамя
ползет из фрейдистского сна.
И пошлость в обнимку со зверством
за Правую Веру встает,
и рвется из пасти разверстой
волшебное слово – ?Народ!?
Как я ненавижу народы!
Я странной любовью люблю
прохожих, и небо, и воды,
язык, на котором корплю.
Тошнит от народов и наций,
племен и цветастых знамен!
Сойдутся и ну разбираться,
кем именно Крым покорен!
Семиты, хамиты, арийцы —
замучишься перечислять!
Куда ж человечику скрыться,
чтоб ваше мурло не видать?
Народы, и расы, и классы
страшны и противны на вид,
трудящихся мерзкие массы,
ухмылка заплывших элит.
Но странною этой любовью
люблю я вот этих людей,
вот эту вот бедную кровлю
вот в этой России моей.
Отдельные лица с глазами,
отдельный с березой пейзаж
красивы и сами с усами!
Бог мой, а не ваш и не наш!
Я чайник поставлю на плитку,
задерну на кухне окно.
Меня окружают пожитки,
любимые мною давно —
и книжки, и кружки, и ложки,
и плюшевый мишка жены.
Авось проживем понемножку.
И вправду – кому мы нужны?
В Коньково-то вроде спокойно.
Вот только орут по ночам.
Стихи про гражданские войны
себе сочиняю я сам.
Я – трус. Но куда же я денусь.
Торчу тут, взирая на страх…
Тяжелый и теплый младенец
притих у меня на руках.
1993
Игорь Бяльский Без заголовка
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2020
М.К.
* * *
Греки уехали в Грецию. В Крым собрались татары.
А там, глядишь, навострятся на Дальний Восток корейцы.
И кончатся за ненадобностью застойные тары-бары,
аварии, катастрофы и сами авиарейсы.
И повернет обратно залетная птица-тройка.
И полетит, свободная, местная сивка-бурка.
Шара-барой прокатится зычная перестройка,
и даже о стеклотаре не вспомнит ?Литературка?.
Так было уже в истории народов Узбекистана –
с освоенных территорий снимались ахемениды;
и родственники Пророка, и родичи Урус-хана,
ну скажем, репатриировались, легки и незнамениты.
А что до моей планиды – с татаркой давно развелся,
гречанка – да хоть англичанка! – а прошлого нет восторга.
Так что же я, всё испробовав, совсем не гляжу на звезды,
а только в ?Звезду Востока?, а то и в ?Правду Востока??..
Считаю проценты хлопка, почитываю заметки,
выглядываю прогнозы на завтрашние погоды…
Как будто и впрямь не ведаю, не знаю, не разумею
любви ли своей бессовестной, осознанной ли свободы.
СЕРГЕЙ БОБРЫШЕВ
Я молодой и сильный, рожден я для побед,
Я с честью постараюсь Ваш выполнить завет,
Быть Родине полезным и честно ей служить,
Чтоб на века два берега взять и объединить.
Как богатырь былинный, во весь могучий рост,
Над морем возвышаюсь я - надежный, крепкий мост,
Я - гражданин России, я сын страны своей,
Я - Крымский мост и здесь мой пост, я в гости жду друзей.
Поток автомобилей и сотни поездов,
Я с радостью огромной всегда принять готов,
А, если в Крым Вы едите с семьей чтоб отдохнуть,
То с ветерком прокатитесь, комфортным будет путь.
Как богатырь былинный, во весь могучий рост,
Над морем возвышаюсь я - надежный, крепкий мост,
Я - гражданин России, я сын страны своей,
Я - Крымский мост и здесь мой пост, я в гости жду друзей!
Мне повезло, конечно, быть суперсовременным,
Для всех людей хороших я стану другом верным,
Ведь наши с Вами ценности понятны и просты,
Давайте жить по совести и возводить мосты!!!
Как богатырь былинный, весь могучий рост,
Над морем возвышаюсь я - надежный, крепкий мост,
Я - гражданин России, я - сын страны своей,
Я - Крымский мост и здесь мой пост, я в гости жду друзей!
Александр Твардовский (1910-1971) ?Стихотворения. Поэмы? БВЛ
О родине
Родиться бы мне по заказу
У теплого моря в Крыму,
А нет, — побережьем Кавказа
Ходить, как в родимом дому.
И славить бы море и сушу
В привычном соседстве простом,
И видеть и слышать их душу
Врожденным сыновним чутьем…
Родиться бы, что ли, на Волге,
Своими считать Жигули,
И домик в рыбачьем поселке,
Что с палубы видишь вдали…
Родиться бы в сердце Урала,
Чья слава доныне скрытна,
Чтоб в песне моей прозвучала
С нежданною силой она.
В Сибири, на Дальнем Востоке,
В краю молодых городов,
На некоей там новостройке,—
Везде я с охотой готов
Родиться.
Одно не годится:
Что, где ни случилось бы мне,
Тогда бы не смог я родиться
В родимой моей стороне —
В недальней, отцами обжитой
И дедами с давних времен,
Совсем не такой знаменитой,
В одной из негромких сторон;
Где нет ни жары парниковой,
Ни знатных зимой холодов,
Ни моря вблизи никакого,
Ни горных, конечно, хребтов;
Ни рек полноты величавой,
А реки такие подряд,
Что мельницу на два постава,
Из сил выбиваясь, вертят.
Ничем сторона не богата,
А мне уже тем хороша,
Что там наудачу когда-то
Моя народилась душа.
Что в дальней дали зарубежной,
О многом забыв на войне,
С тоской и тревогою нежной
Я думал о той стороне:
Где счастью великой, единой,
Священной, как правды закон,
Где таинству речи родимой
На собственный лад приобщен.
И с нею — из той незавидной
По многим статьям стороны,
Мне всю мою родину видно,
Как город с кремлевской стены.
Леса, ее горы, столицы,
На рейде ее корабли…
И всюду готов я родиться
Под знаменем этой земли.
А только и прежде и ныне
Милей мне моя сторона —
По той по одной лишь причине,
Что жизнь достается одна.
1946
Игорь КОТЮХ
Дух местности
Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2015
***
метафизика начинается в пятницу
когда подруга детства
провожает тебя на поезд Киев – Симферополь
мягко чмокая на перроне в щечку
ты едешь на литературный фестиваль
на столике постукивают
запотевшие от холода бутылки
попутчица едет к дочке Марине
спрашивает: как там у вас в Эстонии
не обижают русских?
нет говорю я
и думаю про свой айпад
спрятанный в сумке
не обижают
россияне выкупили еще летом
все эстонские гостиницы на Рождество
дама сидит на нижней полке и задает все новые вопросы
айпад под ней хочет вместить в себя новые стихи
кто я?
трубадур, испытывающий радость от искусства
ищущий встречи с новыми песнями, лицами и улицами
в Эстонии меня ждут жена и детишки
(читателю нравится составлять биографию автора)
квартира с видом на море
(я больше люблю озера, но это неважно)
и постоянное погружение в самого себя
Эстония, Эстония…
девушка с гордой походкой
посматривающая то на Запад, то на Север
но способная топнуть ножкой
?получается ты свой и тут и там?
замечает моя попутчица
я киваю в ответ
мне нравится быть везде иностранцем
метафизика начинается в пятницу
когда день превращается в вечер
по коридору идет проводник
являя миру седовласую грудь
и его напарница
открывающая пиво чайной ложкой
тыква превращается в карету
Каурисмяки ищет во Франции Финляндию
Аллен находит в Париже Нью-Йорк
вагон-ресторан уносит в полночь
ты едешь покорять Крым
вроде эстонский поэт
хотя пишешь по-русски
вроде русский поэт
хотя пишешь не в рифму
едешь зайцем в служебном купе
на телефон приходит эсэмэс:
будь на позитиве
жми ОК
и читай анекдоты
* * *
БОРИС ПАРАМОНОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2009
* * *
Черное золото русского Рейна
обогатит ли наследственно нищих?
Им по дороге, мерином мереной,
Черную Грязь замастырил Радищев.
От Черноземья до Чернобылья,
От чернолесья до чернодырья —
лезет из небыли к прибыли-были,
черни чернее, племя упырье.
Сказано: чёрно, значит, червонно,
то есть червонец, то есть монета,
то есть отмыто до блеска, до звона,
до нае.она вроде балета.
У нефтяного встречаясь фонтана,
счеты сводили прорва и хевра,
переводя достоянье Вотана
на единицы какого-то евро.
Золото сперто. Прокрались Укр?йной —
след потерялся по мокрой погодке.
В Крым. И оттуда в офшор на украденной
у Черноморского флота подлодке.
Борис Херсонский Пословицы
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2020
Год смерти Брежнева я проводил в Крыму.
В Одессе шли обыски. Друг угодил в тюрьму.
Известное дело – разговорчики, самиздат,
Майор КГБ – опытный психопат.
А тут волошинские облака, киммерийские небеса,
троллейбус из Симферополя в Ялту идет два часа.
На набережной безлюдно, завершился сезон.
Овчарка с лагерной мордой мочится на газон.
Военный рядом стоит с поводком в руках.
Взглянул на меня – и возник рефлекторный страх.
Да, и такое случается ясным погожим днем.
Вижу: старик и девушка навстречу идут вдвоем.
О Боже! Смуглая кожа, восточная красота!
Какие глаза у девушки! Какая линия рта!
А лицо старика все соткано из морщин.
На нем написана мудрость состарившихся мужчин.
Да, это татары. Вернулись. Вернулись. Но как?
Неужели военные на них не спустили собак?
Не погрузили в вагон. не отправили в Узбекистан –
или куда-то еще, как прикажет тиран.
Как я радовался за них! Они вернулись домой.
По ялтинской набережной двое шли по прямой.
Я проводил долгим взглядом девушку и старика.
По киммерийскому небу плыли волошинские облака.
Ирина Евса, Харьков
?Любовь просачивается в щели…?
Любовь просачивается в щели,
в провалы чужих дворов.
Какое счастье, что мы успели
вкусить от её даров.
– Ты любишь персики? – Да. – Я тоже.
А кинзу? А бастурму?
Зима линяет и снег створожен.
Айда пировать в Крыму!
…Все очертания, все изгибы,
все впадинки позвонка
(когда синхронно – на правый, либо
на левый: кровать узка)
в себя вобрав, совпадая снами,
бессонницей, всем, что есть,
и безразлично, что будет с нами
назавтра, но дай нам днесь…
Любовь смывается, как в гримёрной
лицо, под которым твой
бескровный лик, ни живой ни мёртвый,
не мёртвый, но не живой.
Морозом схваченные ступени,
разграбленное гнездо.
Какое счастье, что мы успели
запомнить друг друга до
бесплотной лепты косого света,
направленного туда,
где под будильником два билета
на разные поезда.
Александр Галич (1918-1977) Генеральная репетиция 1991
Стихотворения и поэмы
ЛЕГЕНДА О ТАБАКЕ
Посвящается памяти замечательного человека, Даниила Ивановича Ювачева, придумавшего себе странный псевдоним — Даниил Хармс, писавшего прекрасные стихи и прозу, ходившего в автомобильной кепке и с неизменной трубкой в зубах, который действительно исчез, просто вышел на улицу и исчез. У него есть такая пророческая песенка:
?Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь, и в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел и все глядел вперед,
И все вперед глядел.
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды поутру
Вошел он в темный лес.
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез…?
Лил жуткий дождь.
Шел страшный снег.
Вовсю дурил двадцатый век.
Кричала кошка на трубе,
И выли сто собак.
И, встав с постели, человек
Увидел кошку на трубе,
Зевнул и сам сказал себе:
?Кончается табак!
Табак кончается — беда.
Пойду куплю табак?.
И вот… но это ерунда,
И было все не так.
Из дома вышел человек
С веревкой и мешком.
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком…
И тут же, проглотив смешок,
Он сам себя спросил:
?А для чего он взял мешок?
Ответьте, Даниил!?
Вопрос резонный, нечем крыть,
Летит к чертям строка,
И надо, видно, докурить
Остаток табака…
Итак, однажды человек
Та-та-та с посошком…
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел…
А может, снова все начать
И бросить этот вздор?!
Уже на ордере печать
Оттиснул прокурор…
Начнем все эдак: пять зайчат
Решили ехать в Тверь…
А в дверь стучат,
А в дверь стучат —
Пока не в эту дверь.
Пришли зайчата на вокзал,
Прошли зайчата в зальце.
И сам кассир, смеясь, сказал:
?Впервые вижу зайца!?
Но этот чертов человек
С веревкой и мешком,
Он и без спроса в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды поутру
Вошел он в темный лес.
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез.
На поле — снег, на кухне — чад
Вся комната в дыму,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат.
На этот раз — к нему!
О чем он думает теперь,
Теперь, потом, всегда,
Когда стучит ногою в дверь
Чугунная беда?!
А тут ломается строка,
Строфа теряет стать,
И нет ни капли табака.
Атам — уж не достать!
И надо дописать стишок,
Пока они стучат…
И значит, все-таки — мешок.
И побоку зайчат.
(А в дверь стучат!)
В двадцатый век!
(Стучат!)
Как в темный лес,
Ушел однажды человек
И навсегда исчез!..
Но Парка нить его тайком
По-прежнему прядет.
А он ушел за табаком.
Он вскорости придет.
За ним бежали сто собак,
И кот по крышам лез…
Но только в городе табак
В тот день как раз исчез.
И он пошел в Петродворец.
Потом пешком в Торжок…
Он догадался наконец,
Зачем он взял мешок…
Он шел сквозь снег
И шел сквозь тьму,
Он был в Сибири и в Крыму,
А опер каждый день к нему
Стучится, как дурак…
И много, много лет подряд
Соседи хором говорят:
?Он вышел пять минут назад,
Пошел купить табак…?
(1968–1969)
Александр ИЛИЧЕВСКИЙ Из книги “Ослиная челюсть”
Стихотворения в прозе Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2008
Шпион
Ночной вокзал. Бессонницы песок из ламповых часов в зрачок, натертый потоком воздуха, наискосок входящим в темень мозжечка — на версты. Глаз опухает — как осы сосок, спикировавшей сквозь свой желтый обруч, — и вертится, краснея, на восток. Мент на себя похож. И глаз — на глобус.
Я прибыл в Ялту поверху, как гусь, подстреленный из собственного зоба, пальнувшего картечью вопля — “Русь! тебя люблю, но проклинаю снова”.
И вот в Крыму… Вокзал, где я боюсь, что мент меня, бессонного, отметит, и створки — хлоп. Мой слепенький моллюск пищит в песке, которым время светит.
Сержант, таки приметив, под уздцы меня, шпиона зыбкой атмосферы, ведет к своим. Инструкций изразцы по отделенья стенкам: ксивы веры. Менты в Крыму, конечно, молодцы. Но мне совсем не по сердцу их меры — я жду связного: шифра образцы он передаст… Моллюск дрожит, как нервы.
Империя протухла, словно кит, спятивший от писка навигаций, — что посуху не смог. И вот смердит: молекулы, как пули, распадаться спешат замедленно, — и в воздух вдох забит, как в дифтерию — выдох ингаляций. Китовый ус под кадыком завит, пульсируя на пробу. Разлагаться кит медлит глянцевитым жиром сна, где в топком свете букс идет на месте, где ворванью зернистой сапога — в гангрене по колено — спит наместник. Где сну наместник снится нагишом, как он идет по полю на-гора — стрелять стрижей, махая палашом, а в поле все снега, метель, зима…
Маячит вдруг у выхода связной. Сержант никак не кончит протокола. Ну что же ты, связной, такой дурной, грозишь всей операции проколом! Сержант связного манит: — Подойди. — Ты знаешь (тычет в морду) вот такого? — Ни в коем случае. Могу идти? Сержант горнистом хлещет кока-колу и, в Гоби сушняка залив ведро, гремит ключами, клетку отпирая. А я, мента махнув через бедро, жму площадью вокзальной, догоняя связного, от которого ядро Мюнхгаузена вряд ли бы ушло…
Мелькает город — улички, бистро на набережной… Море как стекло.
И по дорожке солнечной восхода мы к Турции стремим свой беглый кроль. Взвывает катер перехвата, хода нам не давая даже под пароль. Из вод наместник сонный вдруг выходит, с скуластой рожей пахана Востока, кривым лучом по штилю колобродит. И две башки — бултых — с винта потока.
В Томилино, на даче, где сирень махровая вскипает над забором и яблони, как облак, светоносны, где карамельные несносны осы, где улички пылят под детским ором, скрывается разведчик — третий день: теплынь, гамак, томление и лень.
Он ждет связного. “Густав” странно медлит… И хорошо, что медлит. Для него быть одному — привычка и отрада. Как хорошо быть одному! Не надо ни слушать, ни ответствовать, чего он тут такое нашпионил… Если б! Шпионить нечего здесь бо…
Разведчик размещается ко сну. Он тушит лампу, разворачивает плед. Звезда глядит в окошко сквозь листву. Разведчик вспоминает о связном, о том, что бедолаги нет и нет. Звезда глядит в окошко на звезду: разведчика захлестывает сон.
И сну разведчик снится голышом, как он идет по Моховой к Кремлю, — вокруг телеги, лошади; биплан завис над Спасской, видя этот срам. Разведчик мерзнет. Дела нет сержанту, — он смотрит в небо:
— Мало ли что сон объявит правдой, даже нагишом!
Разведчик хочет сдаться, он идет к посту у Боровицких. Он кричит:
— Возьмите, гады, вот я!
Но висит, не шелохнется в небе самолет. И сержант все так же — в небо, и молчит: “Подумаешь, какой-то идиот… А что — разведчик, это подождет”.
Проходит лето. Ночи, сны — густеют и застят небо: солнце стало жиже, и облака, как тучи, стали ниже, — их ветер гонит, гонит под откос сквозь шорох стекловоздуха стрекоз. Гамак провис и прохудился небом: воздушных рыб не держит больше невод.
Разведчик синегубый, жив едва, под пледом просыпается. Звезда, сместившись, скрылась под листвой. И все еще отсутствует связной. Разведчик согревается луной и по нужде спускается с крыльца. Кругом Вселенная так хорошо видна…
Полынь белеет солью на меже. В заглохший сад впускает скрытно осень луну. И путает ее в ветвях. Лучи светила бьются в мокрый прах и каплями спадают в сливы корень, за воротник, когда — еще во сне — луну спасаешь, выйдя по нужде…
Нужда скромна, и вскоре, закурив, считаешь звезды. Россыпь их похожа на некое большое многоточье, стоящее в конце у жизни, точно жизнь вечная. Та, к сожаленью, тоже кончается, когда звучит обрыв от выстрела в сирени… Свет — нарыв.
Ирина Евса Соты 2017
Между
***
Видно, здорово напился, убаюкивая дух,
коль не хипстера на пирсе видишь ты, а сразу двух.
Это прям какой-то Пратчетт. Клацнув дверцами тойот,
глупый хипстер робко прячет, умный - смело достает,
чтоб, торча в чужой палатке с гордой надписью "Надым",
ты ловил ноздрями сладкий электронной цацки дым.
Не впервой курить вприглядку бездоходному тебе,
на челе сгоняя в складку мысль о классовой борьбе.
Не впервой слезой давиться пересекшему Сиваш.
Все плывет, и все двоится: крымненаш и крымневаш.
И маячат беспартейно - между миром и войной -
цвета местного портвейна два светила над волной.
Ты и сам давно раздвоен: у тебя внутри мятеж,
перестрелка, смута, зрада, разоренная страна,
где один - Аника-воин, а другой - А ну-ка врежь,
и обоим вам не надо ни победы, ни хрена.
Потому что в этом гуле, продолжающем расти,
ты боишься, но не пули - страшно резкость навести
на окрестность, где отсрочка от войны лишает прав,
и никчемный одиночка видит, голову задрав,
как меж бездною и бездной, рассекая темноту,
хипстер движется небесный с огнеметом на борту.
Александр Твардовский
За далью — даль
И неизмеренное море
Печали, тяжких мук и горя
И славы — тот душевный пыл,
Что вновь и вновь родится в споре
На эту тему: фронт и тыл.
Он возникает не по знаку
Организованных начал,
А сам собой и тоже всяко:
То днем, а то и по ночам.
В пути, в гостинице, в больнице,
На переправе затяжной,
В районе, в области, в столице,
В гостях и дома, — хоть с женой.
В бараке, в клубе и сторожке,
В тайге, в степи, на целине,
?На кукурузе?, ?на картошке?, —
Как говорят еще в стране.
На даче, на горячем пляже,
В Крыму и в заполярной тьме,
Во льдах торосистых, и даже
Не диво, если и в тюрьме…
Но время лучшее для спора,
Когда Москва — его исток,
А устье — где-то там, не скоро,
В конце, вдали — Владивосток.
Итак, в дороге три-четыре,
А то и пять, пожалуй, дней
Шел спор о фронте и о тыле, —
Не что важней,
А где трудней.
Спор в постановке чисто русской:
Где круче в смысле всех страстей —
Обычной на душу нагрузки,
Жары,
морозов
и харчей.
Павел Зальцман (1912-1985) Сигналы Страшного суда 2011
181. Весна в Крыму
Когда я раз приехал в Крым,
Та-рa;-ра та-ра-рa;,
Он был еще слегка сырым,
Та-рa;-ра та-ра-рa;.
И я один ходил на пляж,
Сидел там до утра.
Какая блажь, какая блажь!
Та-рa;-ра та-ра-рa;.
Еще стоял весенний дым,
Шумел прибой у скал,
Но я был очень молодым,
Я бегал и скакал.
И вдруг я вижу: на песке
Лежит она одна,
Пушистый локон на виске
Сверкает, как волна.
Холодный белый милый цвет
Ее покатых плеч…
Тара-та-та, влюбленный бред,
Позвольте мне прилечь.
Но для того чтоб загореть,
Та-рa;-ра та-ра-рa;,
Не обязательно сгореть,
Та-рa;-ра та-ра-рa;.
5 февраля 1952
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Земля наша обильна
Я езжу
По южному
Берегу Крыма, —
Не Крым,
А копия
Древнего рая!
Какая фауна,
Флора
И климат!
Пою,
Восторгаясь
И озирая.
Огромное
Синее
Черное море.
Часы
И дни
Берегами едем,
Слезай,
Освежайся,
Ездой умо- рен.
Простите, товарищ,
Купаться негде.
Окурки
С бутылками
Градом упали —
Здесь
Даже
Корове
Лежать не годится,
А сядешь в кабинку —
Тебе
Из купален
Вопьется
Заноза-змея
В ягодицу.
Огромны
Сады
В раю симферопольском, —
Пудами
Плодов
Обвисают к лету.
Иду
По ларькам
Евпатории
Обыском, —
Хоть четверть персика! —
Персиков нету.
Побегал,
Хоть версты
Меряй на счетчике!
А персик
Мой
На базаре и во- поле,
Слезой
Обливая
Пушистые щечки,
За час езды
Гниет в Симферополе.
Громада
Дворцов
Отдыхающим нравится.
Прилег
И вскочил от куса- чей тоски ты,
И крик
Содрогает
Спокойствие здравницы:
— Спасите,
На помощь,
Съели москиты! —
Но вас
Успокоят
Разумностью критики,
Тревожа
Свечой
Паутину и пыль:
?Какие же ж
Это,
Товарищ,
Москитики,
Они же ж,
Товарищ,
Просто клопы! ?
В душе
Сомнений
Переполох.
Контрасты —
Черт задери их!
Страна абрикосов,
Дюшесов
И блох,
Здоровья
И
Дизентерии.
Республику
Нашу
Не спрятать под ноготь,
Шестая
Мира
Покроется ею.
О,
До чего же
Всего у нас много,
И до чего же ж
Мало умеют!
1928 г.
***
Александр Кабанов ЮЖНОЕ СИЯНИЕ 2015
Невидимый плотник. Стихи
А если ты сверчок – пожизненно обязан –
сверкать, как будто молния над вязом,
и соответствовать призванью своему:
быть словом во плоти, быть новоязом,
хитиновым пристанищем в Крыму.
Фанерную в занозах тишину,
из запятой, из украинской комы
горбатым лобзиком выпиливая дни,
ты запиши меня в созвездье насекомых –
в котором будут спать тарковские одни.
С врагами Рериха я в связях не замечен,
на хлипком облачке, на облучке –
бессмертием и счастьем изувечен,
покуда дремлет молния в сверчке.
Константин Чебанюк журнал ?ЮЖНОЕ СИЯНИЕ? 2015
Из Понтийских песен. Стихи
ЮЖНЫЙ КРЕСТ И СЕВЕРНЫЙ ЛЕБЕДЬ
Natalie-Rose
Красная Африка. Грифы – узелком.
Чёрная графика. Кофе с молоком.
Жёлтые хижины. Белый лазарет.
Выжига стриженный лижет минарет.
Кепочки Ленина в лавочке – вразброс.
Джулия пленная. Леннон и Христос.
Сытые нищие. Голый небоскрёб.
Книжица Ницше и Библия взахлёб.
Озеро – посуху. Дальше – океан.
Юный принц посохом жалует славян.
Крепости запада – кровью на закат.
Смертная заповедь: ?Раб вериге рад!?
Пушки, стиравшие души в порошок.
Ангелы, падшие в каменный мешок.
Башни набухшие, в каждой – Ганнибал.
(Дедушка Пушкина мимо пробегал?)
Искры истерики пламенных лумумб.
(Ваши америки – индии, Колумб?)
Выкрики. Выстрелы. Бешеный там-там.
Рыжий лев выспался. Спит гиппопотам.
Золото праздника. Медная змея.
Азия, разве я Волге изменял?
Азия, разве мы – пасынки европ?
Хлопнемся наземь и – ?Где ты, Конотоп?!?
Шведская(?), польская(?) сваха королей.
Пастор из Ольстера. Вечный иудей.
В оптике цейсовской – трио лунных лам.
Цельсий прицелился – глобус пополам.
Бронзовый медиум кроет… римский Крым.
Южный Крест лебедем – северным родным…
Евгения Баранова СОТЫ 2017
Эволюция
Эмиграция
Меня затрагивает жизнь
холодной лапой октября,
щенком, прирученным в Крыму,
безвкусным чудом Nescafe.
Меня растрачивает жизнь.
И я пытаюсь второпях
здесь научиться жить и жать
масличной тяжестью морфем.
Приставки, суффиксы, софизм.
Рифмовка вяжет узелок, садится тихо в самолет
и эмигри- , и эмигр - ать.
Меня расплющивает жизнь. Песчаной змейки поворот
так выбивает из-под ног,
так выворачивает вспять.
Я - Эми Грант,
I amМегрэ.
Я детектива персонаж –
размиллионенный, пустой и все улики налицо.
Так забывают на земле
простивший небо экипаж.
Так убивают в тишине.
Так объясняются с отцом.
Так оставляют маму ждать,
и ждать, и ждать (за скайпом дверь).
Плюс тридцать, Родине легко, в осенних плавках не ходи.
Я - эмигрант,
я - вор,
я - зверь,
не примиренный с миром зверь,
не подчиненный миру зверь
с горячим камушком в груди.
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Еврей
(Товарищам из Озета)
Бывало,
Начни о вопросе еврейском
Тебе
Собеседник
Ответит резко:
— Еврей -
На Ильинке!
Все в одной ли- нийке!
Еврей — караты,
Еврей — валюта…
Люто богаты
И жадны люто.
А тут
Им
Дают Крым!
А Крым известен:
Не карта, а козырь;
На лучшем месте —
Дворцы и розы. —
Так врут
Рабочим врагов голоса,
Но ты, рабочий,
Но ты —
Ты должен честно взглянуть в глаза
Еврейской нищеты.
И до сегодня
Над Западным краем
Слышатся отзвуки
Стонов и рёва.
Это, ?жидов?
За бунты карая,
Тешилась
Пуля и плеть царёва.
Как будто бы
У крови стока
Стоишь
У столбцов статистических выкладок.
И липнет
Пух
Из перин Белостока
К лежащим глазам,
Которые выколоты.
Уставив зрачок
И желт и огромен,
Глядело солнце,
Едва не заплакав.
Как там —
Война
Проходила в погроме:
И немец,
И русский,
И шайки поляков.
Потом демократы
Во весь свой мах
Громили денно и нощно.
То шел Петлюра
В батарейных грома- х,
То плетью свистела махновщина.
Еще и подвал
От слезы не высох, —
Они выползали,
Оставив нору -
И было
В ихних Мюр-Мерилизах
Гнилых сельдей
На неполный рубль.
И снова
Смрад местечковых ям
Да крови несмытой красная медь.
И голод
В ухо орал:
— Земля!
Земля и труд
Или смерть! —
Ни моря нет,
Ни куста,
Ни селеньица,
Худшее из худших мест на Руси —
Место,
Куда пришли поселенцы,
Палаткой взвив
Паруса парусин.
Эту пустыню
В усердии рьяном
Какая жрала саранча-!
Солончаки сменялись бурьяном,
И снова
Шел солончак.
Кто смерит
Каторгу их труда-!
Геройство — каждый дым,
И каждый кирпич,
И любая труба,
И всякая капля воды.
А нынче
Течет ручьева- я лазурь;
И пота рабочего
Крупный град
Сегодня
Уже
Перелился в лозу-,
И сочной гроздью
Повис виноград.
Люди работы
Выглядят ровно:
Взгляни
На еврея,
Землей полированного.
Здесь
Делом растут
Коммуны слова:
Узнай —
Хоть раз из семи,
Который
Из этих двух —
Из славян,
Который из них —
Семит.
Не нам
Со зверьими сплетнями знаться.
И сердце
И тощий бумажник свой
Откроем
Во имя
Жизни без наций —
Грядущей жизни
Без нищих
И войн!
1926 г.
Павел Зальцман (1912-1985) Сигналы Страшного суда 2011
189. Крым (?На темном море пароход…?)
На темном море пароход
Над зеленью воды.
Сады спускаются с высот,
Холодные сады.
Дельфины прыгают в воде
С мыльной пеной в бороде.
Взрывает пену за кормой
Работающий винт,
Идем дорогой голубой —
Куда? На бейдевинд.
Небритые дельфины
Показывают спины.
За приседающей кормой
Холодная вода,
А мы торопимся домой,
Куда это? – Туда!
1953
Яндекс.Дзен
Кадр из фильма "Отелло" .
********
КРЫМ
Дорога. Мы спешим.\В тылу - шалят. \Еще остался Крым,\Но путь назад, \К Москве, земле святой –\Закрыт для нас.\Проигран главный бой.\И пробил час. Кирилл Ривель 2006 БАРДЫ РУ Дороги, гарь и грязь...\Из цикла "Белый ветер"
Здесь, в этом воздухе, пылающем и чистом,\Я сразу звонким стал и жарко-золотистым,\Горячим камешком, счастливым навсегда,\Соленым, как земля, и горьким, как вода. Всеволод Рождественский КОКТЕБЕЛЬ
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ
О последнем рязанском князе Иване Ивановиче
Ой вы, струночки — многозвончаты!
Балалаечка — многознаечка!
Уж ты спой нам весело
Свою песенку,
Спой нам нонче ты, нонче ты, нонче ты…
Как рязанский князь под замком сидит,
Под замком сидит, на Москву глядит,
Думу думает, вспоминает он,
Как людьми московскими без вины полонен,
Как его по улицам вели давеча,
Природного князя, Святославича,
Как глядел на него московский народ,
Провожал, смеясь, от Калужских ворот.
А ему, князю, подобает честь:
В старшинстве своем на злат-стол воссесть.
Вот в венце он горит, а кругом — лучи!
Поклоняются князья — Мономаховичи.
Но и тех любить всей душой он рад,
В племени Рюрика всем старший брат.
Вот он кликнет клич, кто горазд воевать!
На коне он сам поведет свою рать
На Свею, на Литву, на поганый Крым…
(А не хочет кто, отъезжай к другим! )
Споют гусляры про славную брань,
Потешат, прославят древнюю Рязань.
Но кругом темно — тишина, —
За решеткой в окно Москва видна,
Не услышит никто удалый клич,
За замком сидит последний Ольгович.
Поведут его, жди, середи воров
На злую казнь на кремлевский ров.
Ой вы, струночки — многозвончаты!
Ой подруженька — многознаечка!
Спой нам нонче ты, спой нам нонче ты,
Балалаечка!
27 ноября 1899
ВЛАДИМИР БРИТАНИШСКИЙ
Стихи о польских поэтах
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2009
БРОНЕВСКИЕ
Из Керча приехали мы в Кефу, остановились у Броневского.
Пушкин. Письма
Броневские. По русским словарям
их четверо. Все в чине генералов.
Один — морской (поплавав по морям,
издал четыре тома мемуаров).
Другой — кавказский (штурмовавший Карс).
Сибирский (усмирял мятеж киргизов).
И царскосельский (ко двору был близок
и удостоен многих царских ласк).
Историк Польши предлагает нам
другой набор Броневских. Первый там
Броневский Мартин, тот, что ездил в Крым
во времена Батория. За ним —
опять Броневский Мартин, но теолог.
Был также металлург. Но список долог,
и, как ни расширяй его состав,
есть лишь один Броневский — Владислав.
ТИМУР КИБИРОВ ?Стихи? сб. 2008
IV ИЗ ЦИКЛА ?ПАМЯТИ ДЕРЖАВИНА?
19
Саше Бродскому
Да нет же! Со страхом, с упреком
Гляжу я на кухне в окно.
Там где-то, на юго-востоке
стреляют, как будто в кино.
Ползет БТР по ущелью,
но не уползет далеко.
Я склонен к любви и веселью.
Я трус. Мне понять нелегко,
что в этом мозгу пламенеет?
Кем этот пацан одержим?
Язык мой веселый немеет.
Клубится Отечества дым.
И едкими полон слезами
мой взгляд. Не видать ни хрена.
Лишь страшное красное знамя
ползет из фрейдистского сна.
И пошлость в обнимку со зверством
за Правую Веру встает,
и рвется из пасти разверстой
волшебное слово – ?Народ!?
Как я ненавижу народы!
Я странной любовью люблю
прохожих, и небо, и воды,
язык, на котором корплю.
Тошнит от народов и наций,
племен и цветастых знамен!
Сойдутся и ну разбираться,
кем именно Крым покорен!
Семиты, хамиты, арийцы —
замучишься перечислять!
Куда ж человечику скрыться,
чтоб ваше мурло не видать?
Народы, и расы, и классы
страшны и противны на вид,
трудящихся мерзкие массы,
ухмылка заплывших элит.
Но странною этой любовью
люблю я вот этих людей,
вот эту вот бедную кровлю
вот в этой России моей.
Отдельные лица с глазами,
отдельный с березой пейзаж
красивы и сами с усами!
Бог мой, а не ваш и не наш!
Я чайник поставлю на плитку,
задерну на кухне окно.
Меня окружают пожитки,
любимые мною давно —
и книжки, и кружки, и ложки,
и плюшевый мишка жены.
Авось проживем понемножку.
И вправду – кому мы нужны?
В Коньково-то вроде спокойно.
Вот только орут по ночам.
Стихи про гражданские войны
себе сочиняю я сам.
Я – трус. Но куда же я денусь.
Торчу тут, взирая на страх…
Тяжелый и теплый младенец
притих у меня на руках.
1993
Игорь Бяльский Без заголовка
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2020
М.К.
* * *
Греки уехали в Грецию. В Крым собрались татары.
А там, глядишь, навострятся на Дальний Восток корейцы.
И кончатся за ненадобностью застойные тары-бары,
аварии, катастрофы и сами авиарейсы.
И повернет обратно залетная птица-тройка.
И полетит, свободная, местная сивка-бурка.
Шара-барой прокатится зычная перестройка,
и даже о стеклотаре не вспомнит ?Литературка?.
Так было уже в истории народов Узбекистана –
с освоенных территорий снимались ахемениды;
и родственники Пророка, и родичи Урус-хана,
ну скажем, репатриировались, легки и незнамениты.
А что до моей планиды – с татаркой давно развелся,
гречанка – да хоть англичанка! – а прошлого нет восторга.
Так что же я, всё испробовав, совсем не гляжу на звезды,
а только в ?Звезду Востока?, а то и в ?Правду Востока??..
Считаю проценты хлопка, почитываю заметки,
выглядываю прогнозы на завтрашние погоды…
Как будто и впрямь не ведаю, не знаю, не разумею
любви ли своей бессовестной, осознанной ли свободы.
СЕРГЕЙ БОБРЫШЕВ
Я молодой и сильный, рожден я для побед,
Я с честью постараюсь Ваш выполнить завет,
Быть Родине полезным и честно ей служить,
Чтоб на века два берега взять и объединить.
Как богатырь былинный, во весь могучий рост,
Над морем возвышаюсь я - надежный, крепкий мост,
Я - гражданин России, я сын страны своей,
Я - Крымский мост и здесь мой пост, я в гости жду друзей.
Поток автомобилей и сотни поездов,
Я с радостью огромной всегда принять готов,
А, если в Крым Вы едите с семьей чтоб отдохнуть,
То с ветерком прокатитесь, комфортным будет путь.
Как богатырь былинный, во весь могучий рост,
Над морем возвышаюсь я - надежный, крепкий мост,
Я - гражданин России, я сын страны своей,
Я - Крымский мост и здесь мой пост, я в гости жду друзей!
Мне повезло, конечно, быть суперсовременным,
Для всех людей хороших я стану другом верным,
Ведь наши с Вами ценности понятны и просты,
Давайте жить по совести и возводить мосты!!!
Как богатырь былинный, весь могучий рост,
Над морем возвышаюсь я - надежный, крепкий мост,
Я - гражданин России, я - сын страны своей,
Я - Крымский мост и здесь мой пост, я в гости жду друзей!
Александр Твардовский (1910-1971) ?Стихотворения. Поэмы? БВЛ
О родине
Родиться бы мне по заказу
У теплого моря в Крыму,
А нет, — побережьем Кавказа
Ходить, как в родимом дому.
И славить бы море и сушу
В привычном соседстве простом,
И видеть и слышать их душу
Врожденным сыновним чутьем…
Родиться бы, что ли, на Волге,
Своими считать Жигули,
И домик в рыбачьем поселке,
Что с палубы видишь вдали…
Родиться бы в сердце Урала,
Чья слава доныне скрытна,
Чтоб в песне моей прозвучала
С нежданною силой она.
В Сибири, на Дальнем Востоке,
В краю молодых городов,
На некоей там новостройке,—
Везде я с охотой готов
Родиться.
Одно не годится:
Что, где ни случилось бы мне,
Тогда бы не смог я родиться
В родимой моей стороне —
В недальней, отцами обжитой
И дедами с давних времен,
Совсем не такой знаменитой,
В одной из негромких сторон;
Где нет ни жары парниковой,
Ни знатных зимой холодов,
Ни моря вблизи никакого,
Ни горных, конечно, хребтов;
Ни рек полноты величавой,
А реки такие подряд,
Что мельницу на два постава,
Из сил выбиваясь, вертят.
Ничем сторона не богата,
А мне уже тем хороша,
Что там наудачу когда-то
Моя народилась душа.
Что в дальней дали зарубежной,
О многом забыв на войне,
С тоской и тревогою нежной
Я думал о той стороне:
Где счастью великой, единой,
Священной, как правды закон,
Где таинству речи родимой
На собственный лад приобщен.
И с нею — из той незавидной
По многим статьям стороны,
Мне всю мою родину видно,
Как город с кремлевской стены.
Леса, ее горы, столицы,
На рейде ее корабли…
И всюду готов я родиться
Под знаменем этой земли.
А только и прежде и ныне
Милей мне моя сторона —
По той по одной лишь причине,
Что жизнь достается одна.
1946
Игорь КОТЮХ
Дух местности
Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2015
***
метафизика начинается в пятницу
когда подруга детства
провожает тебя на поезд Киев – Симферополь
мягко чмокая на перроне в щечку
ты едешь на литературный фестиваль
на столике постукивают
запотевшие от холода бутылки
попутчица едет к дочке Марине
спрашивает: как там у вас в Эстонии
не обижают русских?
нет говорю я
и думаю про свой айпад
спрятанный в сумке
не обижают
россияне выкупили еще летом
все эстонские гостиницы на Рождество
дама сидит на нижней полке и задает все новые вопросы
айпад под ней хочет вместить в себя новые стихи
кто я?
трубадур, испытывающий радость от искусства
ищущий встречи с новыми песнями, лицами и улицами
в Эстонии меня ждут жена и детишки
(читателю нравится составлять биографию автора)
квартира с видом на море
(я больше люблю озера, но это неважно)
и постоянное погружение в самого себя
Эстония, Эстония…
девушка с гордой походкой
посматривающая то на Запад, то на Север
но способная топнуть ножкой
?получается ты свой и тут и там?
замечает моя попутчица
я киваю в ответ
мне нравится быть везде иностранцем
метафизика начинается в пятницу
когда день превращается в вечер
по коридору идет проводник
являя миру седовласую грудь
и его напарница
открывающая пиво чайной ложкой
тыква превращается в карету
Каурисмяки ищет во Франции Финляндию
Аллен находит в Париже Нью-Йорк
вагон-ресторан уносит в полночь
ты едешь покорять Крым
вроде эстонский поэт
хотя пишешь по-русски
вроде русский поэт
хотя пишешь не в рифму
едешь зайцем в служебном купе
на телефон приходит эсэмэс:
будь на позитиве
жми ОК
и читай анекдоты
* * *
БОРИС ПАРАМОНОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2009
* * *
Черное золото русского Рейна
обогатит ли наследственно нищих?
Им по дороге, мерином мереной,
Черную Грязь замастырил Радищев.
От Черноземья до Чернобылья,
От чернолесья до чернодырья —
лезет из небыли к прибыли-были,
черни чернее, племя упырье.
Сказано: чёрно, значит, червонно,
то есть червонец, то есть монета,
то есть отмыто до блеска, до звона,
до нае.она вроде балета.
У нефтяного встречаясь фонтана,
счеты сводили прорва и хевра,
переводя достоянье Вотана
на единицы какого-то евро.
Золото сперто. Прокрались Укр?йной —
след потерялся по мокрой погодке.
В Крым. И оттуда в офшор на украденной
у Черноморского флота подлодке.
Борис Херсонский Пословицы
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2020
Год смерти Брежнева я проводил в Крыму.
В Одессе шли обыски. Друг угодил в тюрьму.
Известное дело – разговорчики, самиздат,
Майор КГБ – опытный психопат.
А тут волошинские облака, киммерийские небеса,
троллейбус из Симферополя в Ялту идет два часа.
На набережной безлюдно, завершился сезон.
Овчарка с лагерной мордой мочится на газон.
Военный рядом стоит с поводком в руках.
Взглянул на меня – и возник рефлекторный страх.
Да, и такое случается ясным погожим днем.
Вижу: старик и девушка навстречу идут вдвоем.
О Боже! Смуглая кожа, восточная красота!
Какие глаза у девушки! Какая линия рта!
А лицо старика все соткано из морщин.
На нем написана мудрость состарившихся мужчин.
Да, это татары. Вернулись. Вернулись. Но как?
Неужели военные на них не спустили собак?
Не погрузили в вагон. не отправили в Узбекистан –
или куда-то еще, как прикажет тиран.
Как я радовался за них! Они вернулись домой.
По ялтинской набережной двое шли по прямой.
Я проводил долгим взглядом девушку и старика.
По киммерийскому небу плыли волошинские облака.
Ирина Евса, Харьков
?Любовь просачивается в щели…?
Любовь просачивается в щели,
в провалы чужих дворов.
Какое счастье, что мы успели
вкусить от её даров.
– Ты любишь персики? – Да. – Я тоже.
А кинзу? А бастурму?
Зима линяет и снег створожен.
Айда пировать в Крыму!
…Все очертания, все изгибы,
все впадинки позвонка
(когда синхронно – на правый, либо
на левый: кровать узка)
в себя вобрав, совпадая снами,
бессонницей, всем, что есть,
и безразлично, что будет с нами
назавтра, но дай нам днесь…
Любовь смывается, как в гримёрной
лицо, под которым твой
бескровный лик, ни живой ни мёртвый,
не мёртвый, но не живой.
Морозом схваченные ступени,
разграбленное гнездо.
Какое счастье, что мы успели
запомнить друг друга до
бесплотной лепты косого света,
направленного туда,
где под будильником два билета
на разные поезда.
Александр Галич (1918-1977) Генеральная репетиция 1991
Стихотворения и поэмы
ЛЕГЕНДА О ТАБАКЕ
Посвящается памяти замечательного человека, Даниила Ивановича Ювачева, придумавшего себе странный псевдоним — Даниил Хармс, писавшего прекрасные стихи и прозу, ходившего в автомобильной кепке и с неизменной трубкой в зубах, который действительно исчез, просто вышел на улицу и исчез. У него есть такая пророческая песенка:
?Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь, и в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел и все глядел вперед,
И все вперед глядел.
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды поутру
Вошел он в темный лес.
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез…?
Лил жуткий дождь.
Шел страшный снег.
Вовсю дурил двадцатый век.
Кричала кошка на трубе,
И выли сто собак.
И, встав с постели, человек
Увидел кошку на трубе,
Зевнул и сам сказал себе:
?Кончается табак!
Табак кончается — беда.
Пойду куплю табак?.
И вот… но это ерунда,
И было все не так.
Из дома вышел человек
С веревкой и мешком.
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком…
И тут же, проглотив смешок,
Он сам себя спросил:
?А для чего он взял мешок?
Ответьте, Даниил!?
Вопрос резонный, нечем крыть,
Летит к чертям строка,
И надо, видно, докурить
Остаток табака…
Итак, однажды человек
Та-та-та с посошком…
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел…
А может, снова все начать
И бросить этот вздор?!
Уже на ордере печать
Оттиснул прокурор…
Начнем все эдак: пять зайчат
Решили ехать в Тверь…
А в дверь стучат,
А в дверь стучат —
Пока не в эту дверь.
Пришли зайчата на вокзал,
Прошли зайчата в зальце.
И сам кассир, смеясь, сказал:
?Впервые вижу зайца!?
Но этот чертов человек
С веревкой и мешком,
Он и без спроса в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды поутру
Вошел он в темный лес.
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез.
На поле — снег, на кухне — чад
Вся комната в дыму,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат.
На этот раз — к нему!
О чем он думает теперь,
Теперь, потом, всегда,
Когда стучит ногою в дверь
Чугунная беда?!
А тут ломается строка,
Строфа теряет стать,
И нет ни капли табака.
Атам — уж не достать!
И надо дописать стишок,
Пока они стучат…
И значит, все-таки — мешок.
И побоку зайчат.
(А в дверь стучат!)
В двадцатый век!
(Стучат!)
Как в темный лес,
Ушел однажды человек
И навсегда исчез!..
Но Парка нить его тайком
По-прежнему прядет.
А он ушел за табаком.
Он вскорости придет.
За ним бежали сто собак,
И кот по крышам лез…
Но только в городе табак
В тот день как раз исчез.
И он пошел в Петродворец.
Потом пешком в Торжок…
Он догадался наконец,
Зачем он взял мешок…
Он шел сквозь снег
И шел сквозь тьму,
Он был в Сибири и в Крыму,
А опер каждый день к нему
Стучится, как дурак…
И много, много лет подряд
Соседи хором говорят:
?Он вышел пять минут назад,
Пошел купить табак…?
(1968–1969)
Александр ИЛИЧЕВСКИЙ Из книги “Ослиная челюсть”
Стихотворения в прозе Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2008
Шпион
Ночной вокзал. Бессонницы песок из ламповых часов в зрачок, натертый потоком воздуха, наискосок входящим в темень мозжечка — на версты. Глаз опухает — как осы сосок, спикировавшей сквозь свой желтый обруч, — и вертится, краснея, на восток. Мент на себя похож. И глаз — на глобус.
Я прибыл в Ялту поверху, как гусь, подстреленный из собственного зоба, пальнувшего картечью вопля — “Русь! тебя люблю, но проклинаю снова”.
И вот в Крыму… Вокзал, где я боюсь, что мент меня, бессонного, отметит, и створки — хлоп. Мой слепенький моллюск пищит в песке, которым время светит.
Сержант, таки приметив, под уздцы меня, шпиона зыбкой атмосферы, ведет к своим. Инструкций изразцы по отделенья стенкам: ксивы веры. Менты в Крыму, конечно, молодцы. Но мне совсем не по сердцу их меры — я жду связного: шифра образцы он передаст… Моллюск дрожит, как нервы.
Империя протухла, словно кит, спятивший от писка навигаций, — что посуху не смог. И вот смердит: молекулы, как пули, распадаться спешат замедленно, — и в воздух вдох забит, как в дифтерию — выдох ингаляций. Китовый ус под кадыком завит, пульсируя на пробу. Разлагаться кит медлит глянцевитым жиром сна, где в топком свете букс идет на месте, где ворванью зернистой сапога — в гангрене по колено — спит наместник. Где сну наместник снится нагишом, как он идет по полю на-гора — стрелять стрижей, махая палашом, а в поле все снега, метель, зима…
Маячит вдруг у выхода связной. Сержант никак не кончит протокола. Ну что же ты, связной, такой дурной, грозишь всей операции проколом! Сержант связного манит: — Подойди. — Ты знаешь (тычет в морду) вот такого? — Ни в коем случае. Могу идти? Сержант горнистом хлещет кока-колу и, в Гоби сушняка залив ведро, гремит ключами, клетку отпирая. А я, мента махнув через бедро, жму площадью вокзальной, догоняя связного, от которого ядро Мюнхгаузена вряд ли бы ушло…
Мелькает город — улички, бистро на набережной… Море как стекло.
И по дорожке солнечной восхода мы к Турции стремим свой беглый кроль. Взвывает катер перехвата, хода нам не давая даже под пароль. Из вод наместник сонный вдруг выходит, с скуластой рожей пахана Востока, кривым лучом по штилю колобродит. И две башки — бултых — с винта потока.
В Томилино, на даче, где сирень махровая вскипает над забором и яблони, как облак, светоносны, где карамельные несносны осы, где улички пылят под детским ором, скрывается разведчик — третий день: теплынь, гамак, томление и лень.
Он ждет связного. “Густав” странно медлит… И хорошо, что медлит. Для него быть одному — привычка и отрада. Как хорошо быть одному! Не надо ни слушать, ни ответствовать, чего он тут такое нашпионил… Если б! Шпионить нечего здесь бо…
Разведчик размещается ко сну. Он тушит лампу, разворачивает плед. Звезда глядит в окошко сквозь листву. Разведчик вспоминает о связном, о том, что бедолаги нет и нет. Звезда глядит в окошко на звезду: разведчика захлестывает сон.
И сну разведчик снится голышом, как он идет по Моховой к Кремлю, — вокруг телеги, лошади; биплан завис над Спасской, видя этот срам. Разведчик мерзнет. Дела нет сержанту, — он смотрит в небо:
— Мало ли что сон объявит правдой, даже нагишом!
Разведчик хочет сдаться, он идет к посту у Боровицких. Он кричит:
— Возьмите, гады, вот я!
Но висит, не шелохнется в небе самолет. И сержант все так же — в небо, и молчит: “Подумаешь, какой-то идиот… А что — разведчик, это подождет”.
Проходит лето. Ночи, сны — густеют и застят небо: солнце стало жиже, и облака, как тучи, стали ниже, — их ветер гонит, гонит под откос сквозь шорох стекловоздуха стрекоз. Гамак провис и прохудился небом: воздушных рыб не держит больше невод.
Разведчик синегубый, жив едва, под пледом просыпается. Звезда, сместившись, скрылась под листвой. И все еще отсутствует связной. Разведчик согревается луной и по нужде спускается с крыльца. Кругом Вселенная так хорошо видна…
Полынь белеет солью на меже. В заглохший сад впускает скрытно осень луну. И путает ее в ветвях. Лучи светила бьются в мокрый прах и каплями спадают в сливы корень, за воротник, когда — еще во сне — луну спасаешь, выйдя по нужде…
Нужда скромна, и вскоре, закурив, считаешь звезды. Россыпь их похожа на некое большое многоточье, стоящее в конце у жизни, точно жизнь вечная. Та, к сожаленью, тоже кончается, когда звучит обрыв от выстрела в сирени… Свет — нарыв.
Ирина Евса Соты 2017
Между
***
Видно, здорово напился, убаюкивая дух,
коль не хипстера на пирсе видишь ты, а сразу двух.
Это прям какой-то Пратчетт. Клацнув дверцами тойот,
глупый хипстер робко прячет, умный - смело достает,
чтоб, торча в чужой палатке с гордой надписью "Надым",
ты ловил ноздрями сладкий электронной цацки дым.
Не впервой курить вприглядку бездоходному тебе,
на челе сгоняя в складку мысль о классовой борьбе.
Не впервой слезой давиться пересекшему Сиваш.
Все плывет, и все двоится: крымненаш и крымневаш.
И маячат беспартейно - между миром и войной -
цвета местного портвейна два светила над волной.
Ты и сам давно раздвоен: у тебя внутри мятеж,
перестрелка, смута, зрада, разоренная страна,
где один - Аника-воин, а другой - А ну-ка врежь,
и обоим вам не надо ни победы, ни хрена.
Потому что в этом гуле, продолжающем расти,
ты боишься, но не пули - страшно резкость навести
на окрестность, где отсрочка от войны лишает прав,
и никчемный одиночка видит, голову задрав,
как меж бездною и бездной, рассекая темноту,
хипстер движется небесный с огнеметом на борту.
Александр Твардовский
За далью — даль
И неизмеренное море
Печали, тяжких мук и горя
И славы — тот душевный пыл,
Что вновь и вновь родится в споре
На эту тему: фронт и тыл.
Он возникает не по знаку
Организованных начал,
А сам собой и тоже всяко:
То днем, а то и по ночам.
В пути, в гостинице, в больнице,
На переправе затяжной,
В районе, в области, в столице,
В гостях и дома, — хоть с женой.
В бараке, в клубе и сторожке,
В тайге, в степи, на целине,
?На кукурузе?, ?на картошке?, —
Как говорят еще в стране.
На даче, на горячем пляже,
В Крыму и в заполярной тьме,
Во льдах торосистых, и даже
Не диво, если и в тюрьме…
Но время лучшее для спора,
Когда Москва — его исток,
А устье — где-то там, не скоро,
В конце, вдали — Владивосток.
Итак, в дороге три-четыре,
А то и пять, пожалуй, дней
Шел спор о фронте и о тыле, —
Не что важней,
А где трудней.
Спор в постановке чисто русской:
Где круче в смысле всех страстей —
Обычной на душу нагрузки,
Жары,
морозов
и харчей.
Павел Зальцман (1912-1985) Сигналы Страшного суда 2011
181. Весна в Крыму
Когда я раз приехал в Крым,
Та-рa;-ра та-ра-рa;,
Он был еще слегка сырым,
Та-рa;-ра та-ра-рa;.
И я один ходил на пляж,
Сидел там до утра.
Какая блажь, какая блажь!
Та-рa;-ра та-ра-рa;.
Еще стоял весенний дым,
Шумел прибой у скал,
Но я был очень молодым,
Я бегал и скакал.
И вдруг я вижу: на песке
Лежит она одна,
Пушистый локон на виске
Сверкает, как волна.
Холодный белый милый цвет
Ее покатых плеч…
Тара-та-та, влюбленный бред,
Позвольте мне прилечь.
Но для того чтоб загореть,
Та-рa;-ра та-ра-рa;,
Не обязательно сгореть,
Та-рa;-ра та-ра-рa;.
5 февраля 1952
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Земля наша обильна
Я езжу
По южному
Берегу Крыма, —
Не Крым,
А копия
Древнего рая!
Какая фауна,
Флора
И климат!
Пою,
Восторгаясь
И озирая.
Огромное
Синее
Черное море.
Часы
И дни
Берегами едем,
Слезай,
Освежайся,
Ездой умо- рен.
Простите, товарищ,
Купаться негде.
Окурки
С бутылками
Градом упали —
Здесь
Даже
Корове
Лежать не годится,
А сядешь в кабинку —
Тебе
Из купален
Вопьется
Заноза-змея
В ягодицу.
Огромны
Сады
В раю симферопольском, —
Пудами
Плодов
Обвисают к лету.
Иду
По ларькам
Евпатории
Обыском, —
Хоть четверть персика! —
Персиков нету.
Побегал,
Хоть версты
Меряй на счетчике!
А персик
Мой
На базаре и во- поле,
Слезой
Обливая
Пушистые щечки,
За час езды
Гниет в Симферополе.
Громада
Дворцов
Отдыхающим нравится.
Прилег
И вскочил от куса- чей тоски ты,
И крик
Содрогает
Спокойствие здравницы:
— Спасите,
На помощь,
Съели москиты! —
Но вас
Успокоят
Разумностью критики,
Тревожа
Свечой
Паутину и пыль:
?Какие же ж
Это,
Товарищ,
Москитики,
Они же ж,
Товарищ,
Просто клопы! ?
В душе
Сомнений
Переполох.
Контрасты —
Черт задери их!
Страна абрикосов,
Дюшесов
И блох,
Здоровья
И
Дизентерии.
Республику
Нашу
Не спрятать под ноготь,
Шестая
Мира
Покроется ею.
О,
До чего же
Всего у нас много,
И до чего же ж
Мало умеют!
1928 г.
***
Александр Кабанов ЮЖНОЕ СИЯНИЕ 2015
Невидимый плотник. Стихи
А если ты сверчок – пожизненно обязан –
сверкать, как будто молния над вязом,
и соответствовать призванью своему:
быть словом во плоти, быть новоязом,
хитиновым пристанищем в Крыму.
Фанерную в занозах тишину,
из запятой, из украинской комы
горбатым лобзиком выпиливая дни,
ты запиши меня в созвездье насекомых –
в котором будут спать тарковские одни.
С врагами Рериха я в связях не замечен,
на хлипком облачке, на облучке –
бессмертием и счастьем изувечен,
покуда дремлет молния в сверчке.
Константин Чебанюк журнал ?ЮЖНОЕ СИЯНИЕ? 2015
Из Понтийских песен. Стихи
ЮЖНЫЙ КРЕСТ И СЕВЕРНЫЙ ЛЕБЕДЬ
Natalie-Rose
Красная Африка. Грифы – узелком.
Чёрная графика. Кофе с молоком.
Жёлтые хижины. Белый лазарет.
Выжига стриженный лижет минарет.
Кепочки Ленина в лавочке – вразброс.
Джулия пленная. Леннон и Христос.
Сытые нищие. Голый небоскрёб.
Книжица Ницше и Библия взахлёб.
Озеро – посуху. Дальше – океан.
Юный принц посохом жалует славян.
Крепости запада – кровью на закат.
Смертная заповедь: ?Раб вериге рад!?
Пушки, стиравшие души в порошок.
Ангелы, падшие в каменный мешок.
Башни набухшие, в каждой – Ганнибал.
(Дедушка Пушкина мимо пробегал?)
Искры истерики пламенных лумумб.
(Ваши америки – индии, Колумб?)
Выкрики. Выстрелы. Бешеный там-там.
Рыжий лев выспался. Спит гиппопотам.
Золото праздника. Медная змея.
Азия, разве я Волге изменял?
Азия, разве мы – пасынки европ?
Хлопнемся наземь и – ?Где ты, Конотоп?!?
Шведская(?), польская(?) сваха королей.
Пастор из Ольстера. Вечный иудей.
В оптике цейсовской – трио лунных лам.
Цельсий прицелился – глобус пополам.
Бронзовый медиум кроет… римский Крым.
Южный Крест лебедем – северным родным…
Евгения Баранова СОТЫ 2017
Эволюция
Эмиграция
Меня затрагивает жизнь
холодной лапой октября,
щенком, прирученным в Крыму,
безвкусным чудом Nescafe.
Меня растрачивает жизнь.
И я пытаюсь второпях
здесь научиться жить и жать
масличной тяжестью морфем.
Приставки, суффиксы, софизм.
Рифмовка вяжет узелок, садится тихо в самолет
и эмигри- , и эмигр - ать.
Меня расплющивает жизнь. Песчаной змейки поворот
так выбивает из-под ног,
так выворачивает вспять.
Я - Эми Грант,
I amМегрэ.
Я детектива персонаж –
размиллионенный, пустой и все улики налицо.
Так забывают на земле
простивший небо экипаж.
Так убивают в тишине.
Так объясняются с отцом.
Так оставляют маму ждать,
и ждать, и ждать (за скайпом дверь).
Плюс тридцать, Родине легко, в осенних плавках не ходи.
Я - эмигрант,
я - вор,
я - зверь,
не примиренный с миром зверь,
не подчиненный миру зверь
с горячим камушком в груди.
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Еврей
(Товарищам из Озета)
Бывало,
Начни о вопросе еврейском
Тебе
Собеседник
Ответит резко:
— Еврей -
На Ильинке!
Все в одной ли- нийке!
Еврей — караты,
Еврей — валюта…
Люто богаты
И жадны люто.
А тут
Им
Дают Крым!
А Крым известен:
Не карта, а козырь;
На лучшем месте —
Дворцы и розы. —
Так врут
Рабочим врагов голоса,
Но ты, рабочий,
Но ты —
Ты должен честно взглянуть в глаза
Еврейской нищеты.
И до сегодня
Над Западным краем
Слышатся отзвуки
Стонов и рёва.
Это, ?жидов?
За бунты карая,
Тешилась
Пуля и плеть царёва.
Как будто бы
У крови стока
Стоишь
У столбцов статистических выкладок.
И липнет
Пух
Из перин Белостока
К лежащим глазам,
Которые выколоты.
Уставив зрачок
И желт и огромен,
Глядело солнце,
Едва не заплакав.
Как там —
Война
Проходила в погроме:
И немец,
И русский,
И шайки поляков.
Потом демократы
Во весь свой мах
Громили денно и нощно.
То шел Петлюра
В батарейных грома- х,
То плетью свистела махновщина.
Еще и подвал
От слезы не высох, —
Они выползали,
Оставив нору -
И было
В ихних Мюр-Мерилизах
Гнилых сельдей
На неполный рубль.
И снова
Смрад местечковых ям
Да крови несмытой красная медь.
И голод
В ухо орал:
— Земля!
Земля и труд
Или смерть! —
Ни моря нет,
Ни куста,
Ни селеньица,
Худшее из худших мест на Руси —
Место,
Куда пришли поселенцы,
Палаткой взвив
Паруса парусин.
Эту пустыню
В усердии рьяном
Какая жрала саранча-!
Солончаки сменялись бурьяном,
И снова
Шел солончак.
Кто смерит
Каторгу их труда-!
Геройство — каждый дым,
И каждый кирпич,
И любая труба,
И всякая капля воды.
А нынче
Течет ручьева- я лазурь;
И пота рабочего
Крупный град
Сегодня
Уже
Перелился в лозу-,
И сочной гроздью
Повис виноград.
Люди работы
Выглядят ровно:
Взгляни
На еврея,
Землей полированного.
Здесь
Делом растут
Коммуны слова:
Узнай —
Хоть раз из семи,
Который
Из этих двух —
Из славян,
Который из них —
Семит.
Не нам
Со зверьими сплетнями знаться.
И сердце
И тощий бумажник свой
Откроем
Во имя
Жизни без наций —
Грядущей жизни
Без нищих
И войн!
1926 г.
Павел Зальцман (1912-1985) Сигналы Страшного суда 2011
189. Крым (?На темном море пароход…?)
На темном море пароход
Над зеленью воды.
Сады спускаются с высот,
Холодные сады.
Дельфины прыгают в воде
С мыльной пеной в бороде.
Взрывает пену за кормой
Работающий винт,
Идем дорогой голубой —
Куда? На бейдевинд.
Небритые дельфины
Показывают спины.
За приседающей кормой
Холодная вода,
А мы торопимся домой,
Куда это? – Туда!
1953
Метки:
