Степь. Белые
1.
- Ах, как пронеслись эти милые юные годы!
Ужель я поручик, лихой боевой офицер?
Вы помните лодку и бурные вешние воды,
А вы – гимназистка, и я – ваш смешной кавалер?
Мир лопнул, и страшно мелькает всё перед глазами.
Мундир мой изодран, и рваная рана горит.
Какой-то хорунжий с Кубани с тремя казаками
К моей полусотни примкнул, но всё время молчит.
А ваша усадьба сгорела – я был там намедни:
Пограбили всё и побили, потом подожгли.
Ваш конюх в живых оставался, как видно, последним:
Проткнули штыком и земле-то предать не могли…
Кубанец-хорунжий – он тоже изранен жестоко –
Сказал, что мы можем пробиться к донскому полку.
Несёмся по голой степи, и мне так одиноко,
Что думы о вас не стихают на полном скаку…
…Поручик лежал, пулемётом два раза прошитый,
И губы его будто силились что-то сказать.
Хорунжий-кубанец был рядом и тоже убитый,
А всем остальным вороньё уж клевало глаза.
Где образ державный? Где славная мама-Россия? –
Всё это унёс необузданный, бешеный сброд.
Кровавое знамя и дикая, злобная сила…
Что сталось с тобой, православный и мирный народ?..
1995
2.
Вынеси, мой конь, меня отсюда!
Все мои солдаты уж в раю,
Только я один по воле чуда
Как-то удержался на краю.
Я скачу к тебе, моя родная, --
Все три года этого я ждал!
И пронзает сердце мысль шальная:
Лишь бы только я не опоздал!
Вот усадьба. Чьи же это кони
В тишине пасутся бок о бок?
По-над крышей крик взлетел вороний –
Палец машинально взвёл курок.
Слабый свет в окне. Ну, слава Богу:
Тускло серебром блеснул погон –
Вроде бы свои. И у порога
Привязав коня, шагнул я в дом.
При свече в углу звучит гитара.
Голос твой я слышу в темноте:
Ты поёшь. Вокруг в дыму угара
Лица всё какие-то не те.
Милая, во что ты превратилась!
Космы, безобразное лицо…
Видно, уж давно ты опустилась
И грешишь, ударившись в винцо.
Обнимал тебя на рысь похожий
Молодой совсем офицерок.
Целоваться лез слюнявой рожей..
Я, подняв ?наган?, спустил курок.
Жму и жму на спуск – молчит гитара.
Серебро погон не режет глаз.
Догорел дотла свечи огарок
И угас, мигнув в последний раз…
Кто же и когда меня допросит? –
Я готов ответить за своё.
Ветер песню мне твою доносит,
Много лет он мне её поёт.
Долго конь несёт меня оттуда.
Не дождётесь вы меня в раю.
Не поможет никакое чудо
Позабыть ту песню мне твою...
1995
3.
- Эй, чекист, брось пулемёт, там же нет патронов!
Вынимай-ка, брат клинок, выходи на бой!
Вижу, тоже ты казак, хоть и без погонов.
Хоть и с красной ты звездой, ладно, бог с тобой!
Закусили удила серый и буланый,
Зазвенели два клинка, бьётся сталь о сталь.
Шелестит в степи ковыль, а закат багряный!
И под яром Дон-река катит воды вдаль.
Эх, казак ты, казачок, больно уж ты молод!
Тот, который со звездой, старше и сильней.
Он в окопах испытал голод да и холод,
Норовит он полоснуть шашкой побольней.
Гулко грянул из кустов выстрел из винтовки.
Сразу рухнул серый конь, взмыло вороньё.
Но хватило казаку боевой сноровки,
И который был в кустах получил своё.
Вырвав ноги из стремян, кувыркнувшись лихо,
Бросил шашку казачок, выхватил ?наган?,
И ?наган? своё сказал по-наганьи тихо,
И, винтовку уронив, стих в кустах цыган.
- Ты б, товарищ комиссар, мог перекреститься,
Если б в правой не держал боевой клинок.
Но учили вас в ЧеКе только материться!
Что ж, моей рукой тебя накажет нынче Бог!
Комиссар взметнул клинок, но раздался выстрел.
Кожаный чекист в траву медленно упал.
Шашку подобрал казак, сунул в ножны быстро.
?Схоронить вас недосуг…?, -- он пробормотал.
Осенив себя крестом, закурил цигарку,
На буланого вскочил и подался в степь.
Ну а радости-то нет, только стало жарко:
Грех на душу намотал, как стальную цепь…
1995
4.
(Рассказ ротмистра)
- Ивакин, что ж ты как стоишь?! И ведь тоже мне – в политику!
Молчать! Ишь, сопли распустил, мараешь мою честь!
- Так ваше сокобродие, уж я за енту критику
Полсотни принял, как уж есть, уж боле мне не снесть!
- Зови мне Тимофеева, Булдыгина, Захарова, --
Всех в полном вооружении, да заседлать коней!
Мой конь с уздечкой, под седлом у рыжего урядника,
Который вечером рубил на ужин нам гусей.
- Тот рыжий, ваше сокобродь, зовут его Ипатьевым,
Дык вашего коня он вам не хочет отдавать.
Его связали, он орёт, мол, к ендакой вас матери,
Ишо припрятал ливорверт, чтоб, значит, вас стрелять!
- А где мой Зяблик? – Он, звиняйте, в полной безопасности:
Он у возка, что нынче возит ахвицерских дам.
Тут привели Ипатьева, связав для пущей важности.
Он заорал тут на меня: ?Коня я не отдам!?
Вдруг путы его лопнули, рукой - за голенище он!
И хоть со мной из четверых любой – что атаман!
Но вот стою я весь в крестах, а в глаз глядит начищенный,
Ещё вчера заряженный мой собственный ?наган?.
Пусть и война, да ведь и там стрелять не всяк осмелится,
А тут и вовсе нет врага – в избе-то все свои!
Стрелять совсем не можется в того, кто не шевелится.
Застыли все, забыв про все кромешные бои.
Сказал ему я медленно, цедя слова с растяжкою:
- Поедешь в лазарет, потом – с ранением домой.
И с воем рубанул ему по револьверу шашкою!
Двух пальцев будто не было! Увёл его конвой.
Через десяток дней опять зову к себе Ивакина,
Того, что своевольничал и был плетьми побит.
Примчался бравый казачок. Спросил его про Зяблика.
- А он всегда, вашсокобродь, напоен да и сыт!
...На узкой ленточке земли стоим у моря Чёрного.
Я вспомнил про Ипатьева, спросил у казака,
И рассказал он мне тогда про казачишку вздорного,
Что не был дома вовсе он, всё вьётся близ конька.
- Мы все подохнем скоро здесь от пули ли, от тифа ли,
Так ты, Ивакин, вместе с рыжим дуй в свои места.
Но только чтобы никому! Вон вроде все затихли.
Берите Зяблика и марш аллюром в три креста!..
...Уж нет лампасов и плетей, ржавеют шашки в ножнах,
А мне всё помнится в лицо направленный мне ствол.
Но проклинаю всё же тех вояк неосторожных,
Что просто так шрапнель пустили в тот безлюдный дол…
...Лишь только книги нам доносят те раскаты грома.
И редко видим мы теперь коня и казака.
А где-то в керченской степи, не доскакав до дома,
Лежат два верных земляка да кости их конька.
1995
5.
(Казачья походная песня)
Солнце село за горой, едут казаки домой
Из Маньчжурии далёкой в свой родимый край донской.
Вся станица расцвела от велика до мала,
Звон весёлый с колоколен подают колокола.
У околицы народ. Девки вышли наперёд:
- Что, станичники, невеселы, никто песен не поёт?
- Эй, служивый, что заснул? Аль по дому ты взгрустнул?
А служивый улыбнулся да буланого хлестнул.
Вспомнил он последний бой: кто не мёртвый, тот живой!
Грудь полна крестов-медалей – позавидует любой!
- Пики к бою! Шашки вон! – шла лавина под уклон.
Ох, запомнят самураи казаков, как страшный сон!
Но, по правде говоря, клали мы живот зазря,
Хоть и храбро воевали мы за веру, за царя…
Ну, встречай нас, атаман, чтобы каждый был сыт-пьян!
Да чтоб снова песни пелись, чтоб забылась боль от ран!..
...Вновь вскипел войною Дон: наступил Армагеддон!
Всех, кто верен был присяге, он убрал с России вон!..
...Семь десятков лет прошло, и всем демонам назло
За Отечество, за Веру казаков растёт число!!!
1995
- Ах, как пронеслись эти милые юные годы!
Ужель я поручик, лихой боевой офицер?
Вы помните лодку и бурные вешние воды,
А вы – гимназистка, и я – ваш смешной кавалер?
Мир лопнул, и страшно мелькает всё перед глазами.
Мундир мой изодран, и рваная рана горит.
Какой-то хорунжий с Кубани с тремя казаками
К моей полусотни примкнул, но всё время молчит.
А ваша усадьба сгорела – я был там намедни:
Пограбили всё и побили, потом подожгли.
Ваш конюх в живых оставался, как видно, последним:
Проткнули штыком и земле-то предать не могли…
Кубанец-хорунжий – он тоже изранен жестоко –
Сказал, что мы можем пробиться к донскому полку.
Несёмся по голой степи, и мне так одиноко,
Что думы о вас не стихают на полном скаку…
…Поручик лежал, пулемётом два раза прошитый,
И губы его будто силились что-то сказать.
Хорунжий-кубанец был рядом и тоже убитый,
А всем остальным вороньё уж клевало глаза.
Где образ державный? Где славная мама-Россия? –
Всё это унёс необузданный, бешеный сброд.
Кровавое знамя и дикая, злобная сила…
Что сталось с тобой, православный и мирный народ?..
1995
2.
Вынеси, мой конь, меня отсюда!
Все мои солдаты уж в раю,
Только я один по воле чуда
Как-то удержался на краю.
Я скачу к тебе, моя родная, --
Все три года этого я ждал!
И пронзает сердце мысль шальная:
Лишь бы только я не опоздал!
Вот усадьба. Чьи же это кони
В тишине пасутся бок о бок?
По-над крышей крик взлетел вороний –
Палец машинально взвёл курок.
Слабый свет в окне. Ну, слава Богу:
Тускло серебром блеснул погон –
Вроде бы свои. И у порога
Привязав коня, шагнул я в дом.
При свече в углу звучит гитара.
Голос твой я слышу в темноте:
Ты поёшь. Вокруг в дыму угара
Лица всё какие-то не те.
Милая, во что ты превратилась!
Космы, безобразное лицо…
Видно, уж давно ты опустилась
И грешишь, ударившись в винцо.
Обнимал тебя на рысь похожий
Молодой совсем офицерок.
Целоваться лез слюнявой рожей..
Я, подняв ?наган?, спустил курок.
Жму и жму на спуск – молчит гитара.
Серебро погон не режет глаз.
Догорел дотла свечи огарок
И угас, мигнув в последний раз…
Кто же и когда меня допросит? –
Я готов ответить за своё.
Ветер песню мне твою доносит,
Много лет он мне её поёт.
Долго конь несёт меня оттуда.
Не дождётесь вы меня в раю.
Не поможет никакое чудо
Позабыть ту песню мне твою...
1995
3.
- Эй, чекист, брось пулемёт, там же нет патронов!
Вынимай-ка, брат клинок, выходи на бой!
Вижу, тоже ты казак, хоть и без погонов.
Хоть и с красной ты звездой, ладно, бог с тобой!
Закусили удила серый и буланый,
Зазвенели два клинка, бьётся сталь о сталь.
Шелестит в степи ковыль, а закат багряный!
И под яром Дон-река катит воды вдаль.
Эх, казак ты, казачок, больно уж ты молод!
Тот, который со звездой, старше и сильней.
Он в окопах испытал голод да и холод,
Норовит он полоснуть шашкой побольней.
Гулко грянул из кустов выстрел из винтовки.
Сразу рухнул серый конь, взмыло вороньё.
Но хватило казаку боевой сноровки,
И который был в кустах получил своё.
Вырвав ноги из стремян, кувыркнувшись лихо,
Бросил шашку казачок, выхватил ?наган?,
И ?наган? своё сказал по-наганьи тихо,
И, винтовку уронив, стих в кустах цыган.
- Ты б, товарищ комиссар, мог перекреститься,
Если б в правой не держал боевой клинок.
Но учили вас в ЧеКе только материться!
Что ж, моей рукой тебя накажет нынче Бог!
Комиссар взметнул клинок, но раздался выстрел.
Кожаный чекист в траву медленно упал.
Шашку подобрал казак, сунул в ножны быстро.
?Схоронить вас недосуг…?, -- он пробормотал.
Осенив себя крестом, закурил цигарку,
На буланого вскочил и подался в степь.
Ну а радости-то нет, только стало жарко:
Грех на душу намотал, как стальную цепь…
1995
4.
(Рассказ ротмистра)
- Ивакин, что ж ты как стоишь?! И ведь тоже мне – в политику!
Молчать! Ишь, сопли распустил, мараешь мою честь!
- Так ваше сокобродие, уж я за енту критику
Полсотни принял, как уж есть, уж боле мне не снесть!
- Зови мне Тимофеева, Булдыгина, Захарова, --
Всех в полном вооружении, да заседлать коней!
Мой конь с уздечкой, под седлом у рыжего урядника,
Который вечером рубил на ужин нам гусей.
- Тот рыжий, ваше сокобродь, зовут его Ипатьевым,
Дык вашего коня он вам не хочет отдавать.
Его связали, он орёт, мол, к ендакой вас матери,
Ишо припрятал ливорверт, чтоб, значит, вас стрелять!
- А где мой Зяблик? – Он, звиняйте, в полной безопасности:
Он у возка, что нынче возит ахвицерских дам.
Тут привели Ипатьева, связав для пущей важности.
Он заорал тут на меня: ?Коня я не отдам!?
Вдруг путы его лопнули, рукой - за голенище он!
И хоть со мной из четверых любой – что атаман!
Но вот стою я весь в крестах, а в глаз глядит начищенный,
Ещё вчера заряженный мой собственный ?наган?.
Пусть и война, да ведь и там стрелять не всяк осмелится,
А тут и вовсе нет врага – в избе-то все свои!
Стрелять совсем не можется в того, кто не шевелится.
Застыли все, забыв про все кромешные бои.
Сказал ему я медленно, цедя слова с растяжкою:
- Поедешь в лазарет, потом – с ранением домой.
И с воем рубанул ему по револьверу шашкою!
Двух пальцев будто не было! Увёл его конвой.
Через десяток дней опять зову к себе Ивакина,
Того, что своевольничал и был плетьми побит.
Примчался бравый казачок. Спросил его про Зяблика.
- А он всегда, вашсокобродь, напоен да и сыт!
...На узкой ленточке земли стоим у моря Чёрного.
Я вспомнил про Ипатьева, спросил у казака,
И рассказал он мне тогда про казачишку вздорного,
Что не был дома вовсе он, всё вьётся близ конька.
- Мы все подохнем скоро здесь от пули ли, от тифа ли,
Так ты, Ивакин, вместе с рыжим дуй в свои места.
Но только чтобы никому! Вон вроде все затихли.
Берите Зяблика и марш аллюром в три креста!..
...Уж нет лампасов и плетей, ржавеют шашки в ножнах,
А мне всё помнится в лицо направленный мне ствол.
Но проклинаю всё же тех вояк неосторожных,
Что просто так шрапнель пустили в тот безлюдный дол…
...Лишь только книги нам доносят те раскаты грома.
И редко видим мы теперь коня и казака.
А где-то в керченской степи, не доскакав до дома,
Лежат два верных земляка да кости их конька.
1995
5.
(Казачья походная песня)
Солнце село за горой, едут казаки домой
Из Маньчжурии далёкой в свой родимый край донской.
Вся станица расцвела от велика до мала,
Звон весёлый с колоколен подают колокола.
У околицы народ. Девки вышли наперёд:
- Что, станичники, невеселы, никто песен не поёт?
- Эй, служивый, что заснул? Аль по дому ты взгрустнул?
А служивый улыбнулся да буланого хлестнул.
Вспомнил он последний бой: кто не мёртвый, тот живой!
Грудь полна крестов-медалей – позавидует любой!
- Пики к бою! Шашки вон! – шла лавина под уклон.
Ох, запомнят самураи казаков, как страшный сон!
Но, по правде говоря, клали мы живот зазря,
Хоть и храбро воевали мы за веру, за царя…
Ну, встречай нас, атаман, чтобы каждый был сыт-пьян!
Да чтоб снова песни пелись, чтоб забылась боль от ран!..
...Вновь вскипел войною Дон: наступил Армагеддон!
Всех, кто верен был присяге, он убрал с России вон!..
...Семь десятков лет прошло, и всем демонам назло
За Отечество, за Веру казаков растёт число!!!
1995
Метки:
