Антония Поцци. Лунный свет
ЛЕГКОМЫСЛИЕ
Вспоминаю сентябрьский день
на Монтелло. Я – ребенок еще,
с тощей косичкой, с зудом
от дикого лазанья на коленках.
Отец мой, забравшись в окоп,
вырытый в каменистом пригорке,
рукою указывал вдаль, сквозь расщелину,
на Пьяве, на те холмы; он говорил
о войне, о себе, о своих солдатах.
В тени холод остролистой травы
ощущали икры; в глубинах земли
корни еще, может быть, тянули
крови последние капельки. Но я горела
желанием выпрыгнуть вон,
в наглое солнце, чтобы сорвать
горсточку ежевики.
Милан, 22 мая 1929
Монтелло – гористая местность, примыкающая к Доломитовым Альпам, близ реки Пьяве. Знаменита своими живописными пейзажами, геологическими достопримечательностями. Летом 1918 г. стала ареной кровопролитных боев, в которых принимал участие и Роберто Поцци, отец Антонии. В послевоенные годы он часто посещал Доломитовые Альпы вместе с дочерью, которую воспитывал в спортивной, даже спартанской манере (лыжи, путешествия на велосипеде, верховая езда, горные восхождения, преодоление всевозможных препятствий). С отрочества и до самой смерти - стихи Антонии, посвященные горам, полны восторга, любви и преданности.
Блиндажи и окопы на Монтелло, выдолбленные в каменистой породе, сохранились до сих пор.
____________________________________
В СОБОРЕ
Толкаю тяжелую дверь,
И мне налегает на плечи
ярость ветреного полудня.
Робким шагом вступаю,
и, впитывая внезапную темноту
долго моргают
усталые веки:
звучат шаги, словно мертвые вещи,
брошенные в стоячую воду,
что тревожно разносит кругами
от берега к берегу
отзвук глухой.
Гребет печаль моя – бросить якорь
в тайных заливах
в глубины безвестности,
гребет по волшебному морю,
сквозь сокрытые под водой
затопленной рощи стволы,
живой и такой густой,
гребет по безбрежным далям …
Во мраке пылает
горящих свечей частокол;
немедля на вас
устремляются чьи-то глаза,
и нисходит душа
из покинутого простора,
в пучке огней
укрываясь.
Перед трепещущим цветником,
что под незнаемым божественным ветром
склоняется
к улыбке древней мадонны,
застыл ребенок.
Гляди: он так задумчив, малыш,
и, конечно, ему видится
пылающая капелла
чУдной рождественской елкой,
чьи ветви –
тонкие пальцы свечей.
Конечно, ему кажутся
только игрушками
все эти грубые кровоточащие стекла,
что цедят неясный свет…
И вливается в его большие, внимательные глаза
маленькая жизнь,
разрастаясь
до небесной безмерности сна.
И впадает смятенье
каждой из болей моих
в безмятежность экстаза,
не знающую предела,
и душа обретает свой мир,
как воды бесполезные брызги
унимаются, встречая
вечный морской покой.
Милан, 3 марта 1931
____________________________________________
В ПРИХОЖЕЙ У СЕСТЕР
Возможно, ты и права:
возможно, истинный мир
найдешь только
в темном месте, как эта
прихожая монастырская:
где снуют девочки изо дня в день,
на вешалках оставляя
пальтишки с беретками,
где бедные старики,
что приходят просить,
рады каждому сольдо,
данному им от Бога,
где вечером, по вине
этих окошек мизерных,
рано зажигают лампы,
и увидеть не ждут, как умирает свет,
и увидеть не ждут, как умирают цвета и формы вещей,
но выходят навстречу ночи,
неся высоко свой зажженный светильник,
и душа, что горит, не страдает
от гнилого запаха тьмы.
Милан, 12 ноября 1931
__________________________________________________
* * *
Смотри:
это мой ребенок
искусственный.
Я сама связала ему костюмчик
из белой шерсти
крючком.
Он даже умеет говорить ?мама? –
да –
если его положить на животик.
Дай-ка мне его на руки
на минутку.
Вот:
слышал,
как он мне сказал
?Мама??
Это мой ребенок,
видишь?
Это – искусственный
мой ребенок.
31 января 1933
________________________________________________
ЛУННЫЙ СВЕТ
О, зимнее небо огромное,
о, белая луна,
о вы, под фатами белыми,
звезды безмолвные,
цветы бессмертные тьмы бездонной –
каких ледников капля
блестела в людских устах,
как ясный ваш свет сияет
в сердечной ночи моей?
В лунном луче белеет
– как мрамор надгробный – душа,
но из-под камней воскресает,
как чудо – порубленный сад.
Встают увядшие травы,
сухой пробуждается лес –
прозрачными пьют глотками
прохладную росу небес –
И вновь расцветают мечты
после морока – словно в тимпан серебряный
играет древняя песнь –
ох, горе мое, – похоронена здесь
слеза моя
колыбельная.
13 февраля 1933
Вспоминаю сентябрьский день
на Монтелло. Я – ребенок еще,
с тощей косичкой, с зудом
от дикого лазанья на коленках.
Отец мой, забравшись в окоп,
вырытый в каменистом пригорке,
рукою указывал вдаль, сквозь расщелину,
на Пьяве, на те холмы; он говорил
о войне, о себе, о своих солдатах.
В тени холод остролистой травы
ощущали икры; в глубинах земли
корни еще, может быть, тянули
крови последние капельки. Но я горела
желанием выпрыгнуть вон,
в наглое солнце, чтобы сорвать
горсточку ежевики.
Милан, 22 мая 1929
Монтелло – гористая местность, примыкающая к Доломитовым Альпам, близ реки Пьяве. Знаменита своими живописными пейзажами, геологическими достопримечательностями. Летом 1918 г. стала ареной кровопролитных боев, в которых принимал участие и Роберто Поцци, отец Антонии. В послевоенные годы он часто посещал Доломитовые Альпы вместе с дочерью, которую воспитывал в спортивной, даже спартанской манере (лыжи, путешествия на велосипеде, верховая езда, горные восхождения, преодоление всевозможных препятствий). С отрочества и до самой смерти - стихи Антонии, посвященные горам, полны восторга, любви и преданности.
Блиндажи и окопы на Монтелло, выдолбленные в каменистой породе, сохранились до сих пор.
____________________________________
В СОБОРЕ
Толкаю тяжелую дверь,
И мне налегает на плечи
ярость ветреного полудня.
Робким шагом вступаю,
и, впитывая внезапную темноту
долго моргают
усталые веки:
звучат шаги, словно мертвые вещи,
брошенные в стоячую воду,
что тревожно разносит кругами
от берега к берегу
отзвук глухой.
Гребет печаль моя – бросить якорь
в тайных заливах
в глубины безвестности,
гребет по волшебному морю,
сквозь сокрытые под водой
затопленной рощи стволы,
живой и такой густой,
гребет по безбрежным далям …
Во мраке пылает
горящих свечей частокол;
немедля на вас
устремляются чьи-то глаза,
и нисходит душа
из покинутого простора,
в пучке огней
укрываясь.
Перед трепещущим цветником,
что под незнаемым божественным ветром
склоняется
к улыбке древней мадонны,
застыл ребенок.
Гляди: он так задумчив, малыш,
и, конечно, ему видится
пылающая капелла
чУдной рождественской елкой,
чьи ветви –
тонкие пальцы свечей.
Конечно, ему кажутся
только игрушками
все эти грубые кровоточащие стекла,
что цедят неясный свет…
И вливается в его большие, внимательные глаза
маленькая жизнь,
разрастаясь
до небесной безмерности сна.
И впадает смятенье
каждой из болей моих
в безмятежность экстаза,
не знающую предела,
и душа обретает свой мир,
как воды бесполезные брызги
унимаются, встречая
вечный морской покой.
Милан, 3 марта 1931
____________________________________________
В ПРИХОЖЕЙ У СЕСТЕР
Возможно, ты и права:
возможно, истинный мир
найдешь только
в темном месте, как эта
прихожая монастырская:
где снуют девочки изо дня в день,
на вешалках оставляя
пальтишки с беретками,
где бедные старики,
что приходят просить,
рады каждому сольдо,
данному им от Бога,
где вечером, по вине
этих окошек мизерных,
рано зажигают лампы,
и увидеть не ждут, как умирает свет,
и увидеть не ждут, как умирают цвета и формы вещей,
но выходят навстречу ночи,
неся высоко свой зажженный светильник,
и душа, что горит, не страдает
от гнилого запаха тьмы.
Милан, 12 ноября 1931
__________________________________________________
* * *
Смотри:
это мой ребенок
искусственный.
Я сама связала ему костюмчик
из белой шерсти
крючком.
Он даже умеет говорить ?мама? –
да –
если его положить на животик.
Дай-ка мне его на руки
на минутку.
Вот:
слышал,
как он мне сказал
?Мама??
Это мой ребенок,
видишь?
Это – искусственный
мой ребенок.
31 января 1933
________________________________________________
ЛУННЫЙ СВЕТ
О, зимнее небо огромное,
о, белая луна,
о вы, под фатами белыми,
звезды безмолвные,
цветы бессмертные тьмы бездонной –
каких ледников капля
блестела в людских устах,
как ясный ваш свет сияет
в сердечной ночи моей?
В лунном луче белеет
– как мрамор надгробный – душа,
но из-под камней воскресает,
как чудо – порубленный сад.
Встают увядшие травы,
сухой пробуждается лес –
прозрачными пьют глотками
прохладную росу небес –
И вновь расцветают мечты
после морока – словно в тимпан серебряный
играет древняя песнь –
ох, горе мое, – похоронена здесь
слеза моя
колыбельная.
13 февраля 1933
Метки:
