Билли Коллинз. После бури

Мягкий желто-серый свет раннего утра:
как м а с л о и ш е р с т ь ;
два окна спальни
всё еще в каплях и бисерных нитях дождя.

Мир опять успокоился, транспорт вновь
начал ездить по улицам – после ночи безумств,
когда водостоки забило наглухо,
а деревья тряслись на ветру, как космы дриад.

Теперь в доме тихо; крыша осталась на месте;
слишком рано пока для жары: не разгулялось ещё,
и двери комнаты для гостей всё еще закрыты.
Я лежу на мятых подушках;

серый, молью изъеденный кашемир
обмотан вокруг моей шеи:
холод прошедшей ночи дает себя знать.
Я думаю о вчерашней вечеринке с обедом:

длинный стол; бутылки с темным мерло,
ресторанная утка, брюссельская капуста,
и когда все мы, заполночь,
растянулись на диване и на полу,

свет внезапно погас, и мы пробирались
ощупью среди мрака
десятого столетья – пока не отыскали
и не зажгли припасённые свечи,

а потом сгруд`ились в кружок потеснее –
поближе к этому мягкому танцу свечей,
мерцавшему на бокалах и в зеркалах –
а ставни меж тем громыхали, и дождь хлестал.

Памяти сладкий орешек! –
но одна ее искра, что мне доносит
тот ропот – в овалах всеобщего изумленья –
(когда остатки облаков рассеялись –

и солнце рисует на ст`енах яркие полосы) –
это отблеск того, что случилось через пару часов –
когда мы унесли наверх по темным ступеням
каждый по свечке – и улеглись спать.

Было три, а может четыре утра,
когда электричество вспыхнуло вновь:
как будто бы в вечеринку
кто-то вставил вначале закладку,

потушив все лампы –
а теперь внизу вдруг разом загорелись огни,
и из стереосистемы
сквозь решетку вентиляции

в нашу спальню и в наши сны
ворвался голос Джимми Рида –
самый конец его песни
"Детка, ч т о ты хочешь, чтобы я сделал?"

Значит, вечер продолжался б е з н а с –
комната вновь жила сверкающей жизнью,
а ночь звенела гитарой и гудела
губной гармоникой –

пока один из нас не влез в шлепанцы,
не сошел вниз, в эту оргию праздничной пустоты,
и не вырубил в с ё.
И тогда даже нашим призракам,

оставшимся без света и музыки,
пришлось прекратить их веселье,
затушить сигареты
и отнести бокалы на кухню,

пожелав там друг другу спокойной ночи;
а поскольку деваться им было некуда,
они поплыли смутными тен`ями наверх –
лечь рядом с нами в наши темные тихие постели.



AFTER THE STORM
by Billy Collins

Soft yellow-gray light of early morning,
butter an wool,
the two bedroom windows
still beaded and streaked with rain.

The world calm again, routine with traffic,
after its night of convulsions,
when storm drains closed at the throat,
and trees shook in the wind like the hair of dryads.

In the silent house, its roof still on,
too early for the heat to come whistling up
and the guest room doors still closed,
I am propped up on these pillows,

a gray, moth-eaten cashmere jersey
wrapped around my neck
against the unbroken cold of last night.
I am thinking about the dinner party,

the long table, dark bottles of Merlot,
the odd duck and brussels sprouts,
and how, after midnight,
with all of us sprawled on the couch and floor,

the power suddenly went out
leaving us to feel our way around
in the tenth-century darkness
until we found and lit a stash of candles

then drew the circle of ourselves a little tighter
in this softer hula of lights
that gleamed in mirrors and on rims of glasses
while the shutters banged and the rain lashed down.

A sweet nut of a memory -
but the part that sends me whirring
in little ovals of wonder,
as the leftover clouds break apart

and the sun brightly stripes these walls,
is the part that came later,
hours after we had each carried a candle
up the shadowy staircase and gone to bed.

It was three, maybe four in the morning
when the power surged back on,
and, as if a bookmark
had been inserted into the party

when the lamps went dark,
now all the lights downstairs flared again,
and from the stereo speakers
up through the heat register

into our bedroom and our sleep
blared the sound of Jimmy Reed
singing “Baby What You Want Me to Do”
just where he had left off.

So the party resumed without us,
the room again aglow with a life of its own
the night air charged
with guitar and harmonica,

until one of us put on slippers,
went down to that blazing, festive emptiness,
and turned everything off.
Then, without lights or music,

even the ghosts of ourselves
had to break up their party,
snub out their cigarettes,
carry their wineglasses to the kitchen,

where they kissed each other good night,
and with nowhere else to go,
floated vaguely upstairs
to lie down beside us in our dark and quiet beds.


(с английского)