Река Ложка2
Sarah Brown
MAURICE, weep not, I am not here under this pine tree.
The balmy air of spring whispers through the sweet grass,
The stars sparkle, the whippoorwill calls,
But thou grievest, while my soul lies rapturous
In the blest Nirvana of eternal light!
Go to the good heart that is my husband
Who broods upon what he calls our guilty love:--
Tell him that my love for you, no less than my love for him
Wrought out my destiny--that through the flesh
I won spirit, and through spirit, peace.
There is no marriage in heaven
But there is love.
Percy Bysshe Shelley
MY father who owned the wagon-shop
And grew rich shoeing horses
Sent me to the University of Montreal.
I learned nothing and returned home,
Roaming the fields with Bert Kessler,
Hunting quail and snipe.
At Thompson's Lake the trigger of my gun
Caught in the side of the boat
And a great hole was shot through my heart.
Over me a fond father erected this marble shaft,
On which stands the figure of a woman
Carved by an Italian artist.
They say the ashes of my namesake
Were scattered near the pyramid of Caius Cestius
Somewhere near Rome.
Flossie Cabanis
FROM Bindle's opera house in the village
To Broadway is a great step.
But I tried to take it, my ambition fired
When sixteen years of age,
Seeing "East Lynne," played here in the village
By Ralph Barrett, the coming
Romantic actor, who enthralled my soul.
True, I trailed back home, a broken failure,
When Ralph disappeared in New York,
Leaving me alone in the city--
But life broke him also.
In all this place of silence
There are no kindred spirits.
How I wish Duse could stand amid the pathos
Of these quiet fields
And read these words.
Julia Miller
WE quarreled that morning,
For he was sixty--five, and I was thirty,
And I was nervous and heavy with the child
Whose birth I dreaded.
I thought over the last letter written me
By that estranged young soul
Whose betrayal of me I had concealed
By marrying the old man.
Then I took morphine and sat down to read.
Across the blackness that came over my eyes
I see the flickering light of these words even now:
"And Jesus said unto him, Verily
I say unto thee, To-day thou shalt
Be with me in paradise."
Johnnie Sayre
FATHER, thou canst never know
The anguish that smote my heart
For my disobedience, the moment I felt
The remorseless wheel of the engine
Sink into the crying flesh of my leg.
As they carried me to the home of widow Morris
I could see the school-house in the valley
To which I played truant to steal rides upon the trains.
I prayed to live until I could ask your forgiveness--
And then your tears, your broken words of comfort!
From the solace of that hour I have gained infinite happiness.
Thou wert wise to chisel for me:
"Taken from the evil to come."
Charlie French
DID YOU ever find out
Which one of the O'Brien boys it was
Who snapped the toy pistol against my hand?
There when the flags were red and white
In the breeze and "Bucky" Estil
Was firing the cannon brought to Spoon River
From Vicksburg by Captain Harris;
And the lemonade stands were running
And the band was playing,
To have it all spoiled
By a piece of a cap shot under the skin of my hand,
And the boys all crowding about me saying:
"You'll die of lock-jaw, Charlie, sure."
Oh, dear! oh, dear!
What chum of mine could have done it?
Zenas Witt
I WAS sixteen, and I had the most terrible dreams,
And specks before my eyes, and nervous weakness.
And I couldn't remember the books I read,
Like Frank Drummer who memorized page after page.
And my back was weak, and I worried and worried,
And I was embarrassed and stammered my lessons,
And when I stood up to recite I'd forget
Everything that I had studied.
Well, I saw Dr. Weese's advertisement,
And there I read everything in print,
Just as if he had known me;
And about the dreams which I couldn't help.
So I knew I was marked for an early grave.
And I worried until I had a cough
And then the dreams stopped.
And then I slept the sleep without dreams
Here on the hill by the river.
Theodore the Poet
As a boy, Theodore, you sat for long hours
On the shore of the turbid Spoon
With deep-set eye staring at the door of the crawfish's burrow,
Waiting for him to appear, pushing ahead,
First his waving antennae, like straws of hay,
And soon his body, colored like soap-stone,
Gemmed with eyes of jet.
And you wondered in a trance of thought
What he knew, what he desired, and why he lived at all.
But later your vision watched for men and women
Hiding in burrows of fate amid great cities,
Looking for the souls of them to come out,
So that you could see
How they lived, and for what,
And why they kept crawling so busily
Along the sandy way where water fails
As the summer wanes.
The Town Marshal
THE: Prohibitionists made me Town Marshal
When the saloons were voted out,
Because when I was a drinking man,
Before I joined the church, I killed a Swede
At the saw-mill near Maple Grove.
And they wanted a terrible man,
Grim, righteous, strong, courageous,
And a hater of saloons and drinkers,
To keep law and order in the village.
And they presented me with a loaded cane
With which I struck Jack McGuire
Before he drew the gun with which he killed
The Prohibitionists spent their money in vain
To hang him, for in a dream
I appeared to one of the twelve jurymen
And told him the whole secret story.
Fourteen years were enough for killing me.
Jack McGuire
THEY would have lynched me
Had I not been secretly hurried away
To the jail at Peoria.
And yet I was going peacefully home,
Carrying my jug, a little drunk,
When Logan, the marshal, halted me
Called me a drunken hound and shook me
And, when I cursed him for it, struck me
With that Prohibition loaded cane--
All this before I shot him.
They would have hanged me except for this:
My lawyer, Kinsey Keene, was helping to land
Old Thomas Rhodes for wrecking the bank,
And the judge was a friend of
Rhodes And wanted him to escape,
And Kinsey offered to quit on
Rhodes For fourteen years for me.
And the bargain was made.
I served my time
And learned to read and write.
Jacob Goodpasture
WHEN Fort Sumter fell and the war came
I cried out in bitterness of soul:
"O glorious republic now no more!"
When they buried my soldier son
To the call of trumpets and the sound of drums
My heart broke beneath the weight
Of eighty years, and I cried:
"Oh, son who died in a cause unjust!
In the strife of Freedom slain!"
And I crept here under the grass.
And now from the battlements of time, behold:
Thrice thirty million souls being bound together
In the love of larger truth,
Rapt in the expectation of the birth
Of a new Beauty,
Sprung from Brotherhood and Wisdom.
I with eyes of spirit see the Transfiguration
Before you see it.
But ye infinite brood of golden eagles nesting ever higher,
Wheeling ever higher, the sun-light wooing
Of lofty places of Thought,
Forgive the blindness of the departed owl.
Dorcas Gustine
I WAS not beloved of the villagers,
But all because I spoke my mind,
And met those who transgressed against me
With plain remonstrance, hiding nor nurturing
Nor secret griefs nor grudges.
That act of the Spartan boy is greatly praised,
Who hid the wolf under his cloak,
Letting it devour him, uncomplainingly.
It is braver, I think, to snatch the wolf forth
And fight him openly, even in the street,
Amid dust and howls of pain.
The tongue may be an unruly member--
But silence poisons the soul.
Berate me who will--I am content.
Nicholas Bindle
Were you not ashamed, fellow citizens,
When my estate was probated and everyone knew
How small a fortune I left?--
You who hounded me in life,
To give, give, give to the churches, to the poor,
To the village!--me who had already given much.
And think you not I did not know
That the pipe-organ, which I gave to the church,
Played its christening songs when Deacon Rhodes,
Who broke and all but ruined me,
Worshipped for the first time after his acquittal?
Harold Arnett
I LEANED against the mantel, sick, sick,
Thinking of my failure, looking into the abysm,
Weak from the noon-day heat.
A church bell sounded mournfully far away,
I heard the cry of a baby,
And the coughing of John Yarnell,
Bed-ridden, feverish, feverish, dying,
Then the violent voice of my wife:
"Watch out, the potatoes are burning!"
I smelled them . . . then there was irresistible disgust.
I pulled the trigger . . . blackness . . . light . . .
Unspeakable regret . . . fumbling for the world again.
Too late! Thus I came here,
With lungs for breathing . . . one cannot breathe here with lungs,
Though one must breathe
Of what use is it To rid one's self of the world,
When no soul may ever escape the eternal destiny of life?
Margaret Fuller Slack
I WOULD have been as great as George Eliot
But for an untoward fate.
For look at the photograph of me made by Penniwit,
Chin resting on hand, and deep--set eyes--
Gray, too, and far-searching.
But there was the old, old problem:
Should it be celibacy, matrimony or unchastity?
Then John Slack, the rich druggist, wooed me,
Luring me with the promise of leisure for my novel,
And I married him, giving birth to eight children,
And had no time to write.
It was all over with me, anyway,
When I ran the needle in my hand
While washing the baby's things,
And died from lock--jaw, an ironical death.
Hear me, ambitious souls,
Sex is the curse of life.
George Trimble
Do you remember when I stood on the steps
Of the Court House and talked free-silver,
And the single-tax of Henry George?
Then do you remember that, when the Peerless Leader
Lost the first battle, I began to talk prohibition,
And became active in the church?
That was due to my wife,
Who pictured to me my destruction
If I did not prove my morality to the people.
Well, she ruined me:
For the radicals grew suspicious of me,
And the conservatives were never sure of me--
And here I lie, unwept of all.
"Ace" Shaw
I NEVER saw any difference
Between playing cards for money
And selling real estate,
Practicing law, banking, or anything else.
For everything is chance.
Nevertheless
Seest thou a man diligent in business?
He shall stand before Kings!
Willard Fluke
MY wife lost her health,
And dwindled until she weighed scarce ninety pounds.
Then that woman, whom the men
Styled Cleopatra, came along.
And we--we married ones
All broke our vows, myself among the rest.
Years passed and one by one
Death claimed them all in some hideous form
And I was borne along by dreams
Of God's particular grace for me,
And I began to write, write, write, reams on reams
Of the second coming of Christ.
Then Christ came to me and said,
"Go into the church and stand before the congregation
And confess your sin."
But just as I stood up and began to speak
I saw my little girl, who was sitting in the front seat--
My little girl who was born blind!
After that, all is blackness.
Aner Clute
OVER and over they used to ask me,
While buying the wine or the beer,
In Peoria first, and later in Chicago,
Denver, Frisco, New York, wherever I lived
How I happened to lead the life,
And what was the start of it.
Well, I told them a silk dress,
And a promise of marriage from a rich man--
(It was Lucius Atherton).
But that was not really it at all.
Suppose a boy steals an apple
From the tray at the grocery store,
And they all begin to call him a thief,
The editor, minister, judge, and all the people--
"A thief," "a thief," "a thief," wherever he goes
And he can't get work, and he can't get bread
Without stealing it, why the boy will steal.
It's the way the people regard the theft of the apple
That makes the boy what he is.
Lucius Atherton
WHEN my moustache curled,
And my hair was black,
And I wore tight trousers
And a diamond stud,
I was an excellent knave of hearts and took many a trick.
But when the gray hairs began to appear--
Lo! a new generation of girls
Laughed at me, not fearing me,
And I had no more exciting adventures
Wherein I was all but shot for a heartless devil,
But only drabby affairs, warmed-over affairs
Of other days and other men.
And time went on until I lived at
Mayer's restaurant,
Partaking of short-orders, a gray, untidy,
Toothless, discarded, rural Don Juan. . . .
There is a mighty shade here who sings
Of one named Beatrice;
And I see now that the force that made him great
Drove me to the dregs of life.
***
Река Ложка2
Сара Браун
Морис, не плачь, я не здесь под этой сосной.
Мягкий весенний воздух шепчет сквозь сладкую траву,
Звезды сверкают, зовет
козодой, Но ты скорбишь, а душа моя восхищена
В сияющей Нирване вечного света!
Иди к доброму сердцу моего мужа,
который размышляет над тем, что он называет нашей виновной любовью: -
Скажи ему, что моя любовь к тебе, равно как и моя любовь к нему,
Извергла мою судьбу, - что по плоти
я обрел дух, и через дух, мир.
На небесах нет брака,
но есть любовь.
Перси Биши Шелли
МОЙ отец, которому принадлежал универсал
И разбогатевшие подковы лошадей
отправили меня в университет Монреаля.
Я ничему не научился и вернулся домой,
бродя по полям с Бертом Кесслером,
охотой на перепелов и бекасом.
У озера Томпсона спусковой крючок моего пистолета
застрял на борту лодки,
и в моем сердце пробита огромная дыра.
Над моим приятелем отец установил этот мраморный вал,
на котором стоит фигура женщины,
вырезанной итальянским художником.
Говорят, что пепел моего тезки
был разбросан возле пирамиды Гая Цестия
Где-то под Римом.
Флосси Кабанис
ОТ оперного театра Биндла в деревне
На Бродвей - отличный шаг.
Но я попытался это принять, мои амбиции сработали.
Когда шестнадцатилетний
Видящий ?Ист-Линн? играл здесь в деревне
Ральфа Барретта, грядущего
романтического актера, который покорил мою душу.
Правда, я тянулся домой, сломленный провал,
Когда Ральф исчез в Нью-Йорке,
оставив меня одного в городе ...
Но жизнь сломала и его тоже.
Во всем этом месте тишины
Нет родственных духов.
Как бы мне хотелось, чтобы Дьюз мог стоять среди пафоса
этих тихих полей
И читать эти слова.
Джулия Миллер.
Мы ссорились в то утро,
потому что ему было шестьдесят пять, а мне тридцать,
И я нервничал и тяжело с ребенком,
чьего рождения я боялся.
Я подумала над последним письмом, написанным мной
этой отчужденной молодой душой,
Чье предательство меня я скрыла,
выйдя замуж за старика.
Затем я взял морфий и сел читать.
Сквозь темноту, которая появилась у меня на глазах,
я вижу мерцающий свет этих слов даже сейчас:
?И Иисус сказал ему: истинно
говорю тебе: сегодня ты будешь
со мной в раю?.
Джонни Сэйр
ОТЕЦ, ты никогда не сможешь знать
Мучение, которое поразило мое сердце
Из-за моего непослушания, в тот момент, когда я почувствовал
Безжалостное колесо двигателя
Погрузись в плачущую плоть моей ноги.
Когда они несли меня к дому вдовы Морриса,
я мог видеть школьный дом в долине, в
который я играл в хищение, чтобы украсть поездки на поездах.
Я молился, чтобы жить, пока я не смогу попросить у тебя прощения ...
А потом твои слезы, твои сломленные слова утешения!
От утешения этого часа я получил бесконечное счастье.
Ты мудр, чтобы высечь меня:
?От зла ;;грядущего?.
Чарли Френч.
Вы когда-нибудь
узнавали, кто из ребят из О'Брайена
бросил игрушечный пистолет в мою руку?
Там когда флаги были красно-белыми,
На ветру и "Баки" Эстиль
Стрелял из пушки, доставленной
капитаном Харрисом к реке Ложка из Виксбурга;
И стояли лимонадные стенды,
И играла группа,
Чтобы все это испортилось
Куском колпачка, стрелявшего под кожу моей руки,
И ребята все толпились вокруг меня, говоря:
?Ты умрешь от челюсти, Чарли, конечно.
О, Боже! о, Боже!
Какой мой приятель мог это сделать?
Zenas Witt
Мне было шестнадцать, и мне снились самые страшные сны,
Пятнышки на глазах и нервная слабость.
И я не мог вспомнить книги, которые я читал,
Как Фрэнк Барабанщик, который запоминал страницу за страницей.
И моя спина была слабой, и я волновалась,
И я смутился и запнулся на своих уроках,
И когда я встал, чтобы прочитать, я забыл обо
всем, что я изучал.
Ну, я видел рекламу доктора Уиз,
и там я прочитал все в печатном виде,
как будто он знал меня;
И о мечтах, которые я не мог помочь.
Таким образом, я знал, что был отмечен для ранней могилы.
И я волновался, пока у меня не было кашля,
А потом мечты прекратились.
А потом я спал без сна
Здесь, на холме у реки.
Теодор Поэт.
Будучи мальчиком, Теодор, вы сидели долгие часы
на берегу мутной ложки
с глубоко посаженным глазом, уставившимся на дверь норы раков,
В ожидании его появления, толкая вперед,
Сначала его машущие антенны, как соломинки сена,
И вскоре его тело, окрашенное, как мыльный камень,
Драгоценный камень с глазами струи.
А ты в трансе мыслей удивлялся,
что он знал, чего он желал и зачем вообще жил.
Но позже твое видение наблюдало за мужчинами и женщинами,
прячущимися в норах судьбы среди великих городов,
Ища души их, чтобы выйти,
Чтобы ты мог видеть,
Как они жили и для чего,
И почему они продолжали так ползти
вдоль песчаный путь, где вода не справляется,
как лето стихает.
Городской маршал
THE: Запрещающие сделали меня Городским маршалом
Когда салоны были исключены,
потому что, когда я был пьющим человеком,
прежде чем я присоединился к церкви, я убил шведа
на лесопилке возле Кленовой рощи.
И они хотели ужасного человека,
Мрачного, праведного, сильного, смелого,
И ненавистника салунов и пьющих,
чтобы поддерживать закон и порядок в деревне.
И они подарили мне заряженную трость,
которой я ударил Джека Макгуайра,
прежде чем он вытащил пистолет, которым он убил
. Запрещающие люди потратили свои деньги напрасно,
чтобы повесить его, потому что во сне
я явился одному из двенадцати присяжных
и сказал ему: вся секретная история.
Четырнадцати лет было достаточно, чтобы убить меня.
Джек МакГуайер
ОНИ бы линчевали
бы меня, если бы меня не потащили тайно
в тюрьму в Пеории.
И все же я мирно шел домой,
неся свой кувшин, немного пьяный,
Когда маршал Логан остановил меня,
Называл меня пьяной собачкой и тряс меня,
И, когда я проклинал его за это, ударил меня
той Запрещенной нагруженной тростью -
Все это, прежде чем я застрелил его.
Они бы меня повесили, если бы не это:
мой адвокат, Кинси Кин, помогал высадить
старого Томаса Родса для разрушения банка,
И судья был другом
Родоса, И хотел, чтобы он сбежал,
И Кинси предложил выйти на
Родос Уже четырнадцать лет для меня.
И сделка была заключена.
Я отслужил свое время
И научился читать и писать.
Джейкоб Гудпастюр
КОГДА Форт Самтер упал и началась война,
я с горечью закричал:
?О, славной республики больше нет!?
Когда они похоронили моего сына-солдата
По зову труб и звуков барабанов
Мое сердце разбилось под тяжестью
восьмидесяти лет, и я закричал:
?О, сын, который умер в несправедливом деле!
В борьбе Свободы убит!?
И я подкрался здесь под травой.
А теперь из крепостных времен: вот,
трижды тридцать миллионов душ связаны друг с другом
В любви к большей истине,
Рапт в ожидании рождения
Новой Красоты,
Возникшей из Братства и Мудрости.
Я глазами духа вижу Преображение
Перед тем, как вы это увидите.
Но вы, бесконечный вывод золотых орлов, гнездящихся все выше,
Колесо все выше, солнечный свет, ухаживающий за
высокими местами Мысли,
прости слепоту ушедшей совы.
Доркас Густин
Я не был любим из жителей деревни,
но все потому, что я высказал свое мнение,
и встретил тех, кто согрешил против меня,
с явным возмущением , сокрытием, ни воспитанием,
ни тайными скорбями, ни обидами.
Этот поступок спартанского мальчика очень хвалят,
который спрятал волка под плащом,
позволив ему безропотно пожрать его.
Думаю, смелее вырвать волка
и открыто бороться с ним, даже на улице,
Среди пыли и воплей боли.
Язык может быть неуправляемым членом ...
Но молчание отравляет душу.
Брань меня, кто будет - я доволен.
Николас Биндл:
Разве вам не стыдно, сограждане,
Когда мое имущество было испытано, и все знали,
Как мало у меня осталось целого состояния? -
Вы, кто преследовал меня по жизни,
Чтобы отдавать, отдавать, давать церквям, бедным,
Чтобы Деревня! - Я, который уже дал много.
И, думаю, вы не знали,
что тот орган, который я дал церкви,
играл свои крещающие песни, когда диакон Родос,
Кто сломал и почти уничтожил меня, впервые
поклонился после своего оправдания?
Гарольд Арнетт
Я опирался на камин, больной, больной,
Думая о своей неудаче, глядя в бездну, Слабую
от полуденной жары. Ужасно прозвенел
церковный колокол,
я услышал крик ребенка,
И кашель Джона Ярнелла, Прикованный к
постели, лихорадочный, лихорадочный, умирающий,
Затем яростный голос моей жены:
?Берегись, картошка горит! "
Я почувствовал их запах. , , потом было непреодолимое отвращение.
Я нажал на курок. , , чернота , , светлый . , ,
Невыразимое сожаление. , , снова окунулся в мир.
Поздно! Таким образом, я пришел сюда,
с легкими для дыхания. , , здесь нельзя дышать легкими,
хотя нужно дышать.
Какая польза от этого, чтобы избавить себя от мира,
когда ни одна душа не может избежать вечной судьбы жизни?
Маргарет Фуллер Слак:
Я был бы таким же великим, как Джордж Элиот,
но ради неудачной судьбы.
Взгляните на мою фотографию, сделанную Пеннивитом,
Чин лежит под рукой, и глубоко посаженные глаза - тоже
Серый и дальний поиск.
Но была старая, старая проблема:
это должно быть безбрачие, супружество или нечестие?
Тогда Джон Слэк, богатый аптекарь, ухаживал за мной,
заманивая меня обещанием досуга для моего романа,
и я вышла за него замуж, родив восемь детей,
и не успела написать.
Во всяком случае, со мной все было кончено,
Когда я провел иголкой в ;;руке,
когда мыл вещи ребенка,
И умер от челюсти - ироническая смерть.
Услышь меня, амбициозные души,
Секс - это проклятие жизни.
Джордж Тримбл
Вы помните, когда я стоял на ступеньках
Дома Суда и говорил о свободном серебре
И едином налоге с Генри Джорджа?
Тогда вы помните, что, когда Несравненный Лидер
проиграл первую битву, я начал говорить о запрете,
и стал активным в церкви?
Это произошло из-за моей жены,
которая изобразила мне мое уничтожение,
если я не докажу свою мораль людям.
Ну, она разрушила меня:
радикалы стали подозревать меня,
а консерваторы никогда не были во мне уверены -
и вот я лежу, не тронутый всеми.
?Эйс? Шоу
Я НИКОГДА не видел никакой разницы
между игрой в карты на деньги
и продажей недвижимости,
юридической практикой, банковским делом или чем-то еще.
Для всего это шанс.
тем не менее
Видишь ли ты человека усердного в бизнесе?
Он будет стоять перед королями!
Уиллард Флук
МОЯ жена потеряла здоровье,
и истощалась до тех пор, пока не весила недостающие девяносто фунтов.
Затем
пришла та женщина, которую мужчины называли Клеопатрой.
И мы… мы поженились.
Все нарушили свои обеты, я сам среди остальных.
Прошли годы, и одна за другой
Смерть унесла их всех в какой-то отвратительной форме.
И меня понесли сны
Об особой Божьей благодати для меня,
И я начал писать, писать, писать, бродить по стопам
Второго пришествия Христа.
Тогда Христос пришел ко мне и сказал:
?Идите в церковь и встаньте перед собранием
И признай свой грех ".
Но как только я встал и начал говорить,
я увидел свою маленькую девочку, которая сидела на переднем сиденье -
мою маленькую девочку, которая родилась слепой!
После этого все становится черным.
Aner Clute
OVER and более они использовали , чтобы спросить меня,
покупая вино или пиво,
в Peoria первой, а затем в Чикаго,
Денвере, Сан - Франциско, Нью - Йорк, где бы я ни жил
Как случилось вести жизнь,
и то , что было начало.
Ну, я сказал им шелковое платье
И обещание женитьбы на богаче ...
(Это был Люциус Атертон).
Но это было совсем не так.
Предположим, мальчик украл яблоко
С подноса в продуктовом магазине,
И все они начинают называть его вором,
Редактором, министром, судьей и всеми людьми:
? Вором ?, ? Вором ?, ? Вором ?, куда бы он ни шел
И он не может получить работу, и он не может получить хлеб
без кражи, почему мальчик будет воровать. То,
как люди расценивают кражу яблока,
делает мальчика таким, какой он есть.
Луций Атертон,
КОГДА мои усы свернулись,
И мои волосы были черными,
И я носил узкие брюки
И бриллиантовый жеребец,
я был превосходным бандитом из сердец и взял много уловок.
Но когда стали появляться седые волосы ...
Вот! новое поколение девушек
Смеялись надо мной, не боясь меня,
И у меня не было более захватывающих приключений, в которых
я был почти застрелен для бессердечного дьявола,
Но только грязные дела, согретые дела
других дней и других людей.
И время шло до тех пор, пока я не жил в
ресторане Майера,
принимая короткие заказы, серый, неопрятный,
беззубый, выброшенный, сельский дон Хуан. , , ,
Здесь есть могучая тень, которая поет
О человеке по имени Беатрис;
И теперь я вижу, что сила, которая сделала его великим,
довела меня до дна жизни.
MAURICE, weep not, I am not here under this pine tree.
The balmy air of spring whispers through the sweet grass,
The stars sparkle, the whippoorwill calls,
But thou grievest, while my soul lies rapturous
In the blest Nirvana of eternal light!
Go to the good heart that is my husband
Who broods upon what he calls our guilty love:--
Tell him that my love for you, no less than my love for him
Wrought out my destiny--that through the flesh
I won spirit, and through spirit, peace.
There is no marriage in heaven
But there is love.
Percy Bysshe Shelley
MY father who owned the wagon-shop
And grew rich shoeing horses
Sent me to the University of Montreal.
I learned nothing and returned home,
Roaming the fields with Bert Kessler,
Hunting quail and snipe.
At Thompson's Lake the trigger of my gun
Caught in the side of the boat
And a great hole was shot through my heart.
Over me a fond father erected this marble shaft,
On which stands the figure of a woman
Carved by an Italian artist.
They say the ashes of my namesake
Were scattered near the pyramid of Caius Cestius
Somewhere near Rome.
Flossie Cabanis
FROM Bindle's opera house in the village
To Broadway is a great step.
But I tried to take it, my ambition fired
When sixteen years of age,
Seeing "East Lynne," played here in the village
By Ralph Barrett, the coming
Romantic actor, who enthralled my soul.
True, I trailed back home, a broken failure,
When Ralph disappeared in New York,
Leaving me alone in the city--
But life broke him also.
In all this place of silence
There are no kindred spirits.
How I wish Duse could stand amid the pathos
Of these quiet fields
And read these words.
Julia Miller
WE quarreled that morning,
For he was sixty--five, and I was thirty,
And I was nervous and heavy with the child
Whose birth I dreaded.
I thought over the last letter written me
By that estranged young soul
Whose betrayal of me I had concealed
By marrying the old man.
Then I took morphine and sat down to read.
Across the blackness that came over my eyes
I see the flickering light of these words even now:
"And Jesus said unto him, Verily
I say unto thee, To-day thou shalt
Be with me in paradise."
Johnnie Sayre
FATHER, thou canst never know
The anguish that smote my heart
For my disobedience, the moment I felt
The remorseless wheel of the engine
Sink into the crying flesh of my leg.
As they carried me to the home of widow Morris
I could see the school-house in the valley
To which I played truant to steal rides upon the trains.
I prayed to live until I could ask your forgiveness--
And then your tears, your broken words of comfort!
From the solace of that hour I have gained infinite happiness.
Thou wert wise to chisel for me:
"Taken from the evil to come."
Charlie French
DID YOU ever find out
Which one of the O'Brien boys it was
Who snapped the toy pistol against my hand?
There when the flags were red and white
In the breeze and "Bucky" Estil
Was firing the cannon brought to Spoon River
From Vicksburg by Captain Harris;
And the lemonade stands were running
And the band was playing,
To have it all spoiled
By a piece of a cap shot under the skin of my hand,
And the boys all crowding about me saying:
"You'll die of lock-jaw, Charlie, sure."
Oh, dear! oh, dear!
What chum of mine could have done it?
Zenas Witt
I WAS sixteen, and I had the most terrible dreams,
And specks before my eyes, and nervous weakness.
And I couldn't remember the books I read,
Like Frank Drummer who memorized page after page.
And my back was weak, and I worried and worried,
And I was embarrassed and stammered my lessons,
And when I stood up to recite I'd forget
Everything that I had studied.
Well, I saw Dr. Weese's advertisement,
And there I read everything in print,
Just as if he had known me;
And about the dreams which I couldn't help.
So I knew I was marked for an early grave.
And I worried until I had a cough
And then the dreams stopped.
And then I slept the sleep without dreams
Here on the hill by the river.
Theodore the Poet
As a boy, Theodore, you sat for long hours
On the shore of the turbid Spoon
With deep-set eye staring at the door of the crawfish's burrow,
Waiting for him to appear, pushing ahead,
First his waving antennae, like straws of hay,
And soon his body, colored like soap-stone,
Gemmed with eyes of jet.
And you wondered in a trance of thought
What he knew, what he desired, and why he lived at all.
But later your vision watched for men and women
Hiding in burrows of fate amid great cities,
Looking for the souls of them to come out,
So that you could see
How they lived, and for what,
And why they kept crawling so busily
Along the sandy way where water fails
As the summer wanes.
The Town Marshal
THE: Prohibitionists made me Town Marshal
When the saloons were voted out,
Because when I was a drinking man,
Before I joined the church, I killed a Swede
At the saw-mill near Maple Grove.
And they wanted a terrible man,
Grim, righteous, strong, courageous,
And a hater of saloons and drinkers,
To keep law and order in the village.
And they presented me with a loaded cane
With which I struck Jack McGuire
Before he drew the gun with which he killed
The Prohibitionists spent their money in vain
To hang him, for in a dream
I appeared to one of the twelve jurymen
And told him the whole secret story.
Fourteen years were enough for killing me.
Jack McGuire
THEY would have lynched me
Had I not been secretly hurried away
To the jail at Peoria.
And yet I was going peacefully home,
Carrying my jug, a little drunk,
When Logan, the marshal, halted me
Called me a drunken hound and shook me
And, when I cursed him for it, struck me
With that Prohibition loaded cane--
All this before I shot him.
They would have hanged me except for this:
My lawyer, Kinsey Keene, was helping to land
Old Thomas Rhodes for wrecking the bank,
And the judge was a friend of
Rhodes And wanted him to escape,
And Kinsey offered to quit on
Rhodes For fourteen years for me.
And the bargain was made.
I served my time
And learned to read and write.
Jacob Goodpasture
WHEN Fort Sumter fell and the war came
I cried out in bitterness of soul:
"O glorious republic now no more!"
When they buried my soldier son
To the call of trumpets and the sound of drums
My heart broke beneath the weight
Of eighty years, and I cried:
"Oh, son who died in a cause unjust!
In the strife of Freedom slain!"
And I crept here under the grass.
And now from the battlements of time, behold:
Thrice thirty million souls being bound together
In the love of larger truth,
Rapt in the expectation of the birth
Of a new Beauty,
Sprung from Brotherhood and Wisdom.
I with eyes of spirit see the Transfiguration
Before you see it.
But ye infinite brood of golden eagles nesting ever higher,
Wheeling ever higher, the sun-light wooing
Of lofty places of Thought,
Forgive the blindness of the departed owl.
Dorcas Gustine
I WAS not beloved of the villagers,
But all because I spoke my mind,
And met those who transgressed against me
With plain remonstrance, hiding nor nurturing
Nor secret griefs nor grudges.
That act of the Spartan boy is greatly praised,
Who hid the wolf under his cloak,
Letting it devour him, uncomplainingly.
It is braver, I think, to snatch the wolf forth
And fight him openly, even in the street,
Amid dust and howls of pain.
The tongue may be an unruly member--
But silence poisons the soul.
Berate me who will--I am content.
Nicholas Bindle
Were you not ashamed, fellow citizens,
When my estate was probated and everyone knew
How small a fortune I left?--
You who hounded me in life,
To give, give, give to the churches, to the poor,
To the village!--me who had already given much.
And think you not I did not know
That the pipe-organ, which I gave to the church,
Played its christening songs when Deacon Rhodes,
Who broke and all but ruined me,
Worshipped for the first time after his acquittal?
Harold Arnett
I LEANED against the mantel, sick, sick,
Thinking of my failure, looking into the abysm,
Weak from the noon-day heat.
A church bell sounded mournfully far away,
I heard the cry of a baby,
And the coughing of John Yarnell,
Bed-ridden, feverish, feverish, dying,
Then the violent voice of my wife:
"Watch out, the potatoes are burning!"
I smelled them . . . then there was irresistible disgust.
I pulled the trigger . . . blackness . . . light . . .
Unspeakable regret . . . fumbling for the world again.
Too late! Thus I came here,
With lungs for breathing . . . one cannot breathe here with lungs,
Though one must breathe
Of what use is it To rid one's self of the world,
When no soul may ever escape the eternal destiny of life?
Margaret Fuller Slack
I WOULD have been as great as George Eliot
But for an untoward fate.
For look at the photograph of me made by Penniwit,
Chin resting on hand, and deep--set eyes--
Gray, too, and far-searching.
But there was the old, old problem:
Should it be celibacy, matrimony or unchastity?
Then John Slack, the rich druggist, wooed me,
Luring me with the promise of leisure for my novel,
And I married him, giving birth to eight children,
And had no time to write.
It was all over with me, anyway,
When I ran the needle in my hand
While washing the baby's things,
And died from lock--jaw, an ironical death.
Hear me, ambitious souls,
Sex is the curse of life.
George Trimble
Do you remember when I stood on the steps
Of the Court House and talked free-silver,
And the single-tax of Henry George?
Then do you remember that, when the Peerless Leader
Lost the first battle, I began to talk prohibition,
And became active in the church?
That was due to my wife,
Who pictured to me my destruction
If I did not prove my morality to the people.
Well, she ruined me:
For the radicals grew suspicious of me,
And the conservatives were never sure of me--
And here I lie, unwept of all.
"Ace" Shaw
I NEVER saw any difference
Between playing cards for money
And selling real estate,
Practicing law, banking, or anything else.
For everything is chance.
Nevertheless
Seest thou a man diligent in business?
He shall stand before Kings!
Willard Fluke
MY wife lost her health,
And dwindled until she weighed scarce ninety pounds.
Then that woman, whom the men
Styled Cleopatra, came along.
And we--we married ones
All broke our vows, myself among the rest.
Years passed and one by one
Death claimed them all in some hideous form
And I was borne along by dreams
Of God's particular grace for me,
And I began to write, write, write, reams on reams
Of the second coming of Christ.
Then Christ came to me and said,
"Go into the church and stand before the congregation
And confess your sin."
But just as I stood up and began to speak
I saw my little girl, who was sitting in the front seat--
My little girl who was born blind!
After that, all is blackness.
Aner Clute
OVER and over they used to ask me,
While buying the wine or the beer,
In Peoria first, and later in Chicago,
Denver, Frisco, New York, wherever I lived
How I happened to lead the life,
And what was the start of it.
Well, I told them a silk dress,
And a promise of marriage from a rich man--
(It was Lucius Atherton).
But that was not really it at all.
Suppose a boy steals an apple
From the tray at the grocery store,
And they all begin to call him a thief,
The editor, minister, judge, and all the people--
"A thief," "a thief," "a thief," wherever he goes
And he can't get work, and he can't get bread
Without stealing it, why the boy will steal.
It's the way the people regard the theft of the apple
That makes the boy what he is.
Lucius Atherton
WHEN my moustache curled,
And my hair was black,
And I wore tight trousers
And a diamond stud,
I was an excellent knave of hearts and took many a trick.
But when the gray hairs began to appear--
Lo! a new generation of girls
Laughed at me, not fearing me,
And I had no more exciting adventures
Wherein I was all but shot for a heartless devil,
But only drabby affairs, warmed-over affairs
Of other days and other men.
And time went on until I lived at
Mayer's restaurant,
Partaking of short-orders, a gray, untidy,
Toothless, discarded, rural Don Juan. . . .
There is a mighty shade here who sings
Of one named Beatrice;
And I see now that the force that made him great
Drove me to the dregs of life.
***
Река Ложка2
Сара Браун
Морис, не плачь, я не здесь под этой сосной.
Мягкий весенний воздух шепчет сквозь сладкую траву,
Звезды сверкают, зовет
козодой, Но ты скорбишь, а душа моя восхищена
В сияющей Нирване вечного света!
Иди к доброму сердцу моего мужа,
который размышляет над тем, что он называет нашей виновной любовью: -
Скажи ему, что моя любовь к тебе, равно как и моя любовь к нему,
Извергла мою судьбу, - что по плоти
я обрел дух, и через дух, мир.
На небесах нет брака,
но есть любовь.
Перси Биши Шелли
МОЙ отец, которому принадлежал универсал
И разбогатевшие подковы лошадей
отправили меня в университет Монреаля.
Я ничему не научился и вернулся домой,
бродя по полям с Бертом Кесслером,
охотой на перепелов и бекасом.
У озера Томпсона спусковой крючок моего пистолета
застрял на борту лодки,
и в моем сердце пробита огромная дыра.
Над моим приятелем отец установил этот мраморный вал,
на котором стоит фигура женщины,
вырезанной итальянским художником.
Говорят, что пепел моего тезки
был разбросан возле пирамиды Гая Цестия
Где-то под Римом.
Флосси Кабанис
ОТ оперного театра Биндла в деревне
На Бродвей - отличный шаг.
Но я попытался это принять, мои амбиции сработали.
Когда шестнадцатилетний
Видящий ?Ист-Линн? играл здесь в деревне
Ральфа Барретта, грядущего
романтического актера, который покорил мою душу.
Правда, я тянулся домой, сломленный провал,
Когда Ральф исчез в Нью-Йорке,
оставив меня одного в городе ...
Но жизнь сломала и его тоже.
Во всем этом месте тишины
Нет родственных духов.
Как бы мне хотелось, чтобы Дьюз мог стоять среди пафоса
этих тихих полей
И читать эти слова.
Джулия Миллер.
Мы ссорились в то утро,
потому что ему было шестьдесят пять, а мне тридцать,
И я нервничал и тяжело с ребенком,
чьего рождения я боялся.
Я подумала над последним письмом, написанным мной
этой отчужденной молодой душой,
Чье предательство меня я скрыла,
выйдя замуж за старика.
Затем я взял морфий и сел читать.
Сквозь темноту, которая появилась у меня на глазах,
я вижу мерцающий свет этих слов даже сейчас:
?И Иисус сказал ему: истинно
говорю тебе: сегодня ты будешь
со мной в раю?.
Джонни Сэйр
ОТЕЦ, ты никогда не сможешь знать
Мучение, которое поразило мое сердце
Из-за моего непослушания, в тот момент, когда я почувствовал
Безжалостное колесо двигателя
Погрузись в плачущую плоть моей ноги.
Когда они несли меня к дому вдовы Морриса,
я мог видеть школьный дом в долине, в
который я играл в хищение, чтобы украсть поездки на поездах.
Я молился, чтобы жить, пока я не смогу попросить у тебя прощения ...
А потом твои слезы, твои сломленные слова утешения!
От утешения этого часа я получил бесконечное счастье.
Ты мудр, чтобы высечь меня:
?От зла ;;грядущего?.
Чарли Френч.
Вы когда-нибудь
узнавали, кто из ребят из О'Брайена
бросил игрушечный пистолет в мою руку?
Там когда флаги были красно-белыми,
На ветру и "Баки" Эстиль
Стрелял из пушки, доставленной
капитаном Харрисом к реке Ложка из Виксбурга;
И стояли лимонадные стенды,
И играла группа,
Чтобы все это испортилось
Куском колпачка, стрелявшего под кожу моей руки,
И ребята все толпились вокруг меня, говоря:
?Ты умрешь от челюсти, Чарли, конечно.
О, Боже! о, Боже!
Какой мой приятель мог это сделать?
Zenas Witt
Мне было шестнадцать, и мне снились самые страшные сны,
Пятнышки на глазах и нервная слабость.
И я не мог вспомнить книги, которые я читал,
Как Фрэнк Барабанщик, который запоминал страницу за страницей.
И моя спина была слабой, и я волновалась,
И я смутился и запнулся на своих уроках,
И когда я встал, чтобы прочитать, я забыл обо
всем, что я изучал.
Ну, я видел рекламу доктора Уиз,
и там я прочитал все в печатном виде,
как будто он знал меня;
И о мечтах, которые я не мог помочь.
Таким образом, я знал, что был отмечен для ранней могилы.
И я волновался, пока у меня не было кашля,
А потом мечты прекратились.
А потом я спал без сна
Здесь, на холме у реки.
Теодор Поэт.
Будучи мальчиком, Теодор, вы сидели долгие часы
на берегу мутной ложки
с глубоко посаженным глазом, уставившимся на дверь норы раков,
В ожидании его появления, толкая вперед,
Сначала его машущие антенны, как соломинки сена,
И вскоре его тело, окрашенное, как мыльный камень,
Драгоценный камень с глазами струи.
А ты в трансе мыслей удивлялся,
что он знал, чего он желал и зачем вообще жил.
Но позже твое видение наблюдало за мужчинами и женщинами,
прячущимися в норах судьбы среди великих городов,
Ища души их, чтобы выйти,
Чтобы ты мог видеть,
Как они жили и для чего,
И почему они продолжали так ползти
вдоль песчаный путь, где вода не справляется,
как лето стихает.
Городской маршал
THE: Запрещающие сделали меня Городским маршалом
Когда салоны были исключены,
потому что, когда я был пьющим человеком,
прежде чем я присоединился к церкви, я убил шведа
на лесопилке возле Кленовой рощи.
И они хотели ужасного человека,
Мрачного, праведного, сильного, смелого,
И ненавистника салунов и пьющих,
чтобы поддерживать закон и порядок в деревне.
И они подарили мне заряженную трость,
которой я ударил Джека Макгуайра,
прежде чем он вытащил пистолет, которым он убил
. Запрещающие люди потратили свои деньги напрасно,
чтобы повесить его, потому что во сне
я явился одному из двенадцати присяжных
и сказал ему: вся секретная история.
Четырнадцати лет было достаточно, чтобы убить меня.
Джек МакГуайер
ОНИ бы линчевали
бы меня, если бы меня не потащили тайно
в тюрьму в Пеории.
И все же я мирно шел домой,
неся свой кувшин, немного пьяный,
Когда маршал Логан остановил меня,
Называл меня пьяной собачкой и тряс меня,
И, когда я проклинал его за это, ударил меня
той Запрещенной нагруженной тростью -
Все это, прежде чем я застрелил его.
Они бы меня повесили, если бы не это:
мой адвокат, Кинси Кин, помогал высадить
старого Томаса Родса для разрушения банка,
И судья был другом
Родоса, И хотел, чтобы он сбежал,
И Кинси предложил выйти на
Родос Уже четырнадцать лет для меня.
И сделка была заключена.
Я отслужил свое время
И научился читать и писать.
Джейкоб Гудпастюр
КОГДА Форт Самтер упал и началась война,
я с горечью закричал:
?О, славной республики больше нет!?
Когда они похоронили моего сына-солдата
По зову труб и звуков барабанов
Мое сердце разбилось под тяжестью
восьмидесяти лет, и я закричал:
?О, сын, который умер в несправедливом деле!
В борьбе Свободы убит!?
И я подкрался здесь под травой.
А теперь из крепостных времен: вот,
трижды тридцать миллионов душ связаны друг с другом
В любви к большей истине,
Рапт в ожидании рождения
Новой Красоты,
Возникшей из Братства и Мудрости.
Я глазами духа вижу Преображение
Перед тем, как вы это увидите.
Но вы, бесконечный вывод золотых орлов, гнездящихся все выше,
Колесо все выше, солнечный свет, ухаживающий за
высокими местами Мысли,
прости слепоту ушедшей совы.
Доркас Густин
Я не был любим из жителей деревни,
но все потому, что я высказал свое мнение,
и встретил тех, кто согрешил против меня,
с явным возмущением , сокрытием, ни воспитанием,
ни тайными скорбями, ни обидами.
Этот поступок спартанского мальчика очень хвалят,
который спрятал волка под плащом,
позволив ему безропотно пожрать его.
Думаю, смелее вырвать волка
и открыто бороться с ним, даже на улице,
Среди пыли и воплей боли.
Язык может быть неуправляемым членом ...
Но молчание отравляет душу.
Брань меня, кто будет - я доволен.
Николас Биндл:
Разве вам не стыдно, сограждане,
Когда мое имущество было испытано, и все знали,
Как мало у меня осталось целого состояния? -
Вы, кто преследовал меня по жизни,
Чтобы отдавать, отдавать, давать церквям, бедным,
Чтобы Деревня! - Я, который уже дал много.
И, думаю, вы не знали,
что тот орган, который я дал церкви,
играл свои крещающие песни, когда диакон Родос,
Кто сломал и почти уничтожил меня, впервые
поклонился после своего оправдания?
Гарольд Арнетт
Я опирался на камин, больной, больной,
Думая о своей неудаче, глядя в бездну, Слабую
от полуденной жары. Ужасно прозвенел
церковный колокол,
я услышал крик ребенка,
И кашель Джона Ярнелла, Прикованный к
постели, лихорадочный, лихорадочный, умирающий,
Затем яростный голос моей жены:
?Берегись, картошка горит! "
Я почувствовал их запах. , , потом было непреодолимое отвращение.
Я нажал на курок. , , чернота , , светлый . , ,
Невыразимое сожаление. , , снова окунулся в мир.
Поздно! Таким образом, я пришел сюда,
с легкими для дыхания. , , здесь нельзя дышать легкими,
хотя нужно дышать.
Какая польза от этого, чтобы избавить себя от мира,
когда ни одна душа не может избежать вечной судьбы жизни?
Маргарет Фуллер Слак:
Я был бы таким же великим, как Джордж Элиот,
но ради неудачной судьбы.
Взгляните на мою фотографию, сделанную Пеннивитом,
Чин лежит под рукой, и глубоко посаженные глаза - тоже
Серый и дальний поиск.
Но была старая, старая проблема:
это должно быть безбрачие, супружество или нечестие?
Тогда Джон Слэк, богатый аптекарь, ухаживал за мной,
заманивая меня обещанием досуга для моего романа,
и я вышла за него замуж, родив восемь детей,
и не успела написать.
Во всяком случае, со мной все было кончено,
Когда я провел иголкой в ;;руке,
когда мыл вещи ребенка,
И умер от челюсти - ироническая смерть.
Услышь меня, амбициозные души,
Секс - это проклятие жизни.
Джордж Тримбл
Вы помните, когда я стоял на ступеньках
Дома Суда и говорил о свободном серебре
И едином налоге с Генри Джорджа?
Тогда вы помните, что, когда Несравненный Лидер
проиграл первую битву, я начал говорить о запрете,
и стал активным в церкви?
Это произошло из-за моей жены,
которая изобразила мне мое уничтожение,
если я не докажу свою мораль людям.
Ну, она разрушила меня:
радикалы стали подозревать меня,
а консерваторы никогда не были во мне уверены -
и вот я лежу, не тронутый всеми.
?Эйс? Шоу
Я НИКОГДА не видел никакой разницы
между игрой в карты на деньги
и продажей недвижимости,
юридической практикой, банковским делом или чем-то еще.
Для всего это шанс.
тем не менее
Видишь ли ты человека усердного в бизнесе?
Он будет стоять перед королями!
Уиллард Флук
МОЯ жена потеряла здоровье,
и истощалась до тех пор, пока не весила недостающие девяносто фунтов.
Затем
пришла та женщина, которую мужчины называли Клеопатрой.
И мы… мы поженились.
Все нарушили свои обеты, я сам среди остальных.
Прошли годы, и одна за другой
Смерть унесла их всех в какой-то отвратительной форме.
И меня понесли сны
Об особой Божьей благодати для меня,
И я начал писать, писать, писать, бродить по стопам
Второго пришествия Христа.
Тогда Христос пришел ко мне и сказал:
?Идите в церковь и встаньте перед собранием
И признай свой грех ".
Но как только я встал и начал говорить,
я увидел свою маленькую девочку, которая сидела на переднем сиденье -
мою маленькую девочку, которая родилась слепой!
После этого все становится черным.
Aner Clute
OVER and более они использовали , чтобы спросить меня,
покупая вино или пиво,
в Peoria первой, а затем в Чикаго,
Денвере, Сан - Франциско, Нью - Йорк, где бы я ни жил
Как случилось вести жизнь,
и то , что было начало.
Ну, я сказал им шелковое платье
И обещание женитьбы на богаче ...
(Это был Люциус Атертон).
Но это было совсем не так.
Предположим, мальчик украл яблоко
С подноса в продуктовом магазине,
И все они начинают называть его вором,
Редактором, министром, судьей и всеми людьми:
? Вором ?, ? Вором ?, ? Вором ?, куда бы он ни шел
И он не может получить работу, и он не может получить хлеб
без кражи, почему мальчик будет воровать. То,
как люди расценивают кражу яблока,
делает мальчика таким, какой он есть.
Луций Атертон,
КОГДА мои усы свернулись,
И мои волосы были черными,
И я носил узкие брюки
И бриллиантовый жеребец,
я был превосходным бандитом из сердец и взял много уловок.
Но когда стали появляться седые волосы ...
Вот! новое поколение девушек
Смеялись надо мной, не боясь меня,
И у меня не было более захватывающих приключений, в которых
я был почти застрелен для бессердечного дьявола,
Но только грязные дела, согретые дела
других дней и других людей.
И время шло до тех пор, пока я не жил в
ресторане Майера,
принимая короткие заказы, серый, неопрятный,
беззубый, выброшенный, сельский дон Хуан. , , ,
Здесь есть могучая тень, которая поет
О человеке по имени Беатрис;
И теперь я вижу, что сила, которая сделала его великим,
довела меня до дна жизни.
Метки:
