Джон Донн. Размышление 17
Возможно, тот, по ком звонит сей колокол, очень болен и поэтому не знает, что колокол звонит по нем; и возможно, я чувствую себя значительно лучше, чем на самом деле, а мое окружение видит мое состояние и понимает, что колокол звонит по мне, тогда как я этого не знаю. Наша церковь католическая, вселенская, поэтому ее воздействие, все, что она делает, распространяется на всех. Когда она крестит ребенка, этот обряд касается меня, ибо этот ребенок таким образом соединяется с тем телом, которое руководит также и мною, прививает ребенка к тому телу, членом которого являюсь и я. И когда она хоронит человека, этот обряд касается меня: у всего человечества имеется один автор, и оно является одной книгой; когда один человек умирает, соответствующую главу не вырывают из этой книги, но переводят на лучший язык; и каждая часть также будет переведена; Бог держит на службе нескольких переводчиков: иные части книги переводятся возрастом, иные — болезнью, иные — войной, иные — правосудием, но Божья рука ощущается в каждом переводе, и Его рука снова переплетает все наши разрозненные страницы для той библиотеки, где каждая книга будет открыта любой другой. Поэтому, как сей колокол, зовущий на проповедь, звонит не только для проповедника, но и для призвания паствы, так сей колокол звонит для всех нас; и тем более — для меня, который в силу своей болезни довольно близко находится у тех дверей.
Прежде постоянно спорили по вопросу (в котором смешались благочестие и достоинство, культ и уважение), который из монашеских орденов должен первым звонить к заутрене; и было определено, что первыми звонят пробудившиеся раньше других. Если мы правильно понимаем значение того колокола, призывающего нас к вечерней молитве, мы были бы счастливы причаститься ему, встав пораньше, — на том основании, на каком он звонил бы для нас так же, как и для того, кто причастился ему на самом деле. Колокол действительно звонит по тем, кто слышит его, и хотя звон порой прерывается, все же с той минуты, когда он возобновляется, слышащий его соединяется с Богом. Кто не поднимет свой взор к солнцу, когда оно восходит? и кто отводит свой взор от кометы, когда та вспыхивает? Кто не склонит своего слуха к колоколу, по какому бы поводу тот ни звонил? и кто может утишить звон того колокола, освящающего уход некоторой части нас самих из этого мира?
Ни один человек не является островом, сам по себе; каждый человек — часть материка, часть целого. Если один кусок суши смоет море, Европа станет меньше, и так же произойдет, если буду смыты мыс или усадьба друга твоего или твоя собственная: смерть любого человека умаляет и меня, ибо я включен во все человечество, и поэтому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе.
Никто не может счесть это желанием пострадать или желанием пострадать за другого, словно нам не хватает собственных страданий, и мы должны взять на себя больше из соседнего дома, принимая на себя страдания наших соседей. Поистине это была бы простительная жадность, поступай мы именно так, ибо несчастье — сокровище, и у редкого человека оно имеется в избытке. Ни у одного человека нет достаточно несчастья, поспевшего и вызревшего в нем для того, чтобы стать угодным Богу несчастьем. Если человек понесет сокровище в золотом слитке или песке и не будет иметь при этом разменной монеты, то своим сокровищем он ни за что не сможет заплатить в дороге. Горе — это сокровище по сути своей, но оно не разменные монеты для повседневного использования, хотя благодаря ему мы становимся ближе и ближе к нашему дому — небесам. Иной человек также может быть больным и смертельно больным, и беда его будет находиться в утробе его, как золото в копях, но не будет ему от этого никакой пользы; и только этот колокол, говорящий мне о его несчастье, находит и передает то золото мне: если при таком рассмотрении чуждой мне опасности я погружаюсь в размышления о грозящей мне, то тем самым спасаю себя, обратившись к моему Богу, являющемуся нашим единственным спасителем.
29-30 декабря 2014; 9 января 2015
John Donne (1572-1631)
XVII. Meditation
Perchance he for whom this bell tolls may be so ill, as that he knows not it tolls for him; and perchance I may think myself so much better than I am, as that they who are about me, and see my state, may have caused it to toll for me, and I know not that. The church is Catholic, universal, so are all her actions; all that she does belongs to all. When she baptizes a child, that action concerns me; for that child is thereby connected to that body which is my head too, and ingrafted into that body whereof I am a member. And when she buries a man, that action concerns me: all mankind is of one author, and is one volume; when one man dies, one chapter is not torn out of the book, but translated into a better language; and every chapter must be so translated; God employs several translators; some pieces are translated by age, some by sickness, some by war, some by justice; but God's hand is in every translation, and his hand shall bind up all our scattered leaves again for that library where every book shall lie open to one another. As therefore the bell that rings to a sermon calls not upon the preacher only, but upon the congregation to come, so this bell calls us all; but how much more me, who am brought so near the door by this sickness.
There was a contention as far as a suit (in which both piety and dignity, religion and estimation, were mingled), which of the religious orders should ring to prayers first in the morning; and it was determined, that they should ring first that rose earliest. If we understand aright the dignity of this bell that tolls for our evening prayer, we would be glad to make it ours by rising early, in that application, that it might be ours as well as his, whose indeed it is. The bell doth toll for him that thinks it doth; and though it intermit again, yet from that minute that that occasion wrought upon him, he is united to God. Who casts not up his eye to the sun when it rises? but who takes off his eye from a comet when that breaks out? Who bends not his ear to any bell which upon any occasion rings? but who can remove it from that bell which is passing a piece of himself out of this world?
No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main. If a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friend's or of thine own were: any man's death diminishes me, because I am involved in mankind, and therefore never send to know for whom the bells tolls; it tolls for thee.
Neither can we call this a begging of misery, or a borrowing of misery, as though we were not miserable enough of ourselves, but must fetch in more from the next house, in taking upon us the misery of our neighbours. Truly it were an excusable covetousness if we did, for affliction is a treasure, and scarce any man hath enough of it. No man hath affliction enough that is not matured and ripened by and made fit for God by that affliction. If a man carry treasure in bullion, or in a wedge of gold, and have none coined into current money, his treasure will not defray him as he travels. Tribulation is treasure in the nature of it, but it is not current money in the use of it, except we get nearer and nearer our home, heaven, by it. Another man may be sick too, and sick to death, and this affliction may lie in his bowels, as gold in a mine, and be of no use to him; but this bell, that tells me of his affliction, digs out and applies that gold to me: if by this consideration of another's danger I take mine own into contemplation, and so secure myself, by making my recourse to my God, who is our only security.
1624
Прежде постоянно спорили по вопросу (в котором смешались благочестие и достоинство, культ и уважение), который из монашеских орденов должен первым звонить к заутрене; и было определено, что первыми звонят пробудившиеся раньше других. Если мы правильно понимаем значение того колокола, призывающего нас к вечерней молитве, мы были бы счастливы причаститься ему, встав пораньше, — на том основании, на каком он звонил бы для нас так же, как и для того, кто причастился ему на самом деле. Колокол действительно звонит по тем, кто слышит его, и хотя звон порой прерывается, все же с той минуты, когда он возобновляется, слышащий его соединяется с Богом. Кто не поднимет свой взор к солнцу, когда оно восходит? и кто отводит свой взор от кометы, когда та вспыхивает? Кто не склонит своего слуха к колоколу, по какому бы поводу тот ни звонил? и кто может утишить звон того колокола, освящающего уход некоторой части нас самих из этого мира?
Ни один человек не является островом, сам по себе; каждый человек — часть материка, часть целого. Если один кусок суши смоет море, Европа станет меньше, и так же произойдет, если буду смыты мыс или усадьба друга твоего или твоя собственная: смерть любого человека умаляет и меня, ибо я включен во все человечество, и поэтому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе.
Никто не может счесть это желанием пострадать или желанием пострадать за другого, словно нам не хватает собственных страданий, и мы должны взять на себя больше из соседнего дома, принимая на себя страдания наших соседей. Поистине это была бы простительная жадность, поступай мы именно так, ибо несчастье — сокровище, и у редкого человека оно имеется в избытке. Ни у одного человека нет достаточно несчастья, поспевшего и вызревшего в нем для того, чтобы стать угодным Богу несчастьем. Если человек понесет сокровище в золотом слитке или песке и не будет иметь при этом разменной монеты, то своим сокровищем он ни за что не сможет заплатить в дороге. Горе — это сокровище по сути своей, но оно не разменные монеты для повседневного использования, хотя благодаря ему мы становимся ближе и ближе к нашему дому — небесам. Иной человек также может быть больным и смертельно больным, и беда его будет находиться в утробе его, как золото в копях, но не будет ему от этого никакой пользы; и только этот колокол, говорящий мне о его несчастье, находит и передает то золото мне: если при таком рассмотрении чуждой мне опасности я погружаюсь в размышления о грозящей мне, то тем самым спасаю себя, обратившись к моему Богу, являющемуся нашим единственным спасителем.
29-30 декабря 2014; 9 января 2015
John Donne (1572-1631)
XVII. Meditation
Perchance he for whom this bell tolls may be so ill, as that he knows not it tolls for him; and perchance I may think myself so much better than I am, as that they who are about me, and see my state, may have caused it to toll for me, and I know not that. The church is Catholic, universal, so are all her actions; all that she does belongs to all. When she baptizes a child, that action concerns me; for that child is thereby connected to that body which is my head too, and ingrafted into that body whereof I am a member. And when she buries a man, that action concerns me: all mankind is of one author, and is one volume; when one man dies, one chapter is not torn out of the book, but translated into a better language; and every chapter must be so translated; God employs several translators; some pieces are translated by age, some by sickness, some by war, some by justice; but God's hand is in every translation, and his hand shall bind up all our scattered leaves again for that library where every book shall lie open to one another. As therefore the bell that rings to a sermon calls not upon the preacher only, but upon the congregation to come, so this bell calls us all; but how much more me, who am brought so near the door by this sickness.
There was a contention as far as a suit (in which both piety and dignity, religion and estimation, were mingled), which of the religious orders should ring to prayers first in the morning; and it was determined, that they should ring first that rose earliest. If we understand aright the dignity of this bell that tolls for our evening prayer, we would be glad to make it ours by rising early, in that application, that it might be ours as well as his, whose indeed it is. The bell doth toll for him that thinks it doth; and though it intermit again, yet from that minute that that occasion wrought upon him, he is united to God. Who casts not up his eye to the sun when it rises? but who takes off his eye from a comet when that breaks out? Who bends not his ear to any bell which upon any occasion rings? but who can remove it from that bell which is passing a piece of himself out of this world?
No man is an island, entire of itself; every man is a piece of the continent, a part of the main. If a clod be washed away by the sea, Europe is the less, as well as if a promontory were, as well as if a manor of thy friend's or of thine own were: any man's death diminishes me, because I am involved in mankind, and therefore never send to know for whom the bells tolls; it tolls for thee.
Neither can we call this a begging of misery, or a borrowing of misery, as though we were not miserable enough of ourselves, but must fetch in more from the next house, in taking upon us the misery of our neighbours. Truly it were an excusable covetousness if we did, for affliction is a treasure, and scarce any man hath enough of it. No man hath affliction enough that is not matured and ripened by and made fit for God by that affliction. If a man carry treasure in bullion, or in a wedge of gold, and have none coined into current money, his treasure will not defray him as he travels. Tribulation is treasure in the nature of it, but it is not current money in the use of it, except we get nearer and nearer our home, heaven, by it. Another man may be sick too, and sick to death, and this affliction may lie in his bowels, as gold in a mine, and be of no use to him; but this bell, that tells me of his affliction, digs out and applies that gold to me: if by this consideration of another's danger I take mine own into contemplation, and so secure myself, by making my recourse to my God, who is our only security.
1624
Метки:
