мои переводы У. Х. Оден. На смерть У. Б. Йейтса
In Memory of W.B. Yeats
I
He disappeared in the dead of winter:
The brooks were frozen, the airports almost deserted,
The snow disfigured the public statues;
The mercury sank in the mouth of the dying day.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
Far from his illness
The wolves ran on through the evergreen forests,
The peasant river was untempted by the fashionable quays;
By mourning tongues
The death of the poet was kept from his poems.
But for him it was his last afternoon as himself,
An afternoon of nurses and rumours;
The provinces of his body revolted,
The squares of his mind were empty,
Silence invaded the suburbs,
The current of his feeling failed; he became his admirers.
Now he is scattered among a hundred cities
And wholly given over to unfamiliar affections,
To find his happiness in another kind of wood
And be punished under a foreign code of conscience.
The words of a dead man
Are modified in the guts of the living.
But in the importance and noise of to-morrow
When the brokers are roaring like beasts on the floor of the Bourse,
And the poor have the sufferings to which they are fairly accustomed,
And each in the cell of himself is almost convinced of his freedom,
A few thousand will think of this day
As one thinks of a day when one did something slightly unusual.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
II
You were silly like us; your gift survived it all:
The parish of rich women, physical decay,
Yourself. Mad Ireland hurt you into poetry.
Now Ireland has her madness and her weather still,
For poetry makes nothing happen: it survives
In the valley of its making where executives
Would never want to tamper, flows on south
From ranches of isolation and the busy griefs,
Raw towns that we believe and die in; it survives,
A way of happening, a mouth.
III
Earth, receive an honoured guest:
William Yeats is laid to rest.
Let the Irish vessel lie
Emptied of its poetry.
Time that is intolerant
Of the brave and the innocent,
And indifferent in a week
To a beautiful physique,
Worships language and forgives
Everyone by whom it lives;
Pardons cowardice, conceit,
Lays its honours at their feet.
Time that with this strange excuse
Pardoned Kipling and his views,
And will pardon Paul Claudel,
Pardons him for writing well.
In the nightmare of the dark
All the dogs of Europe bark,
And the living nations wait,
Each sequestered in its hate;
Intellectual disgrace
Stares from every human face,
And the seas of pity lie
Locked and frozen in each eye.
Follow, poet, follow right
To the bottom of the night,
With your unconstraining voice
Still persuade us to rejoice.
With the farming of a verse
Make a vineyard of the curse,
Sing of human unsuccess
In a rapture of distress.
In the deserts of the heart
Let the healing fountains start,
In the prison of his days
Teach the free man how to praise
(Feb. 1939)
I
Он растворился в смерти зимы.
Ручьи замерзли, аэропорты почти что опустели,
Снег исказил силуэты статуй;
Ртуть стекала в уста умирающего дня.
Те инструменты, которые у нас есть, согласны -
День его смерти был холоден и мрачен.
Вдали от его болезни
Волки проносились через вечнозеленые леса.
Сельская речушка не соблазнилась модными причалами.
Плачущие голоса
Смерть поэта от стихов отделили его.
Но для него это был последний полдень, как и он сам,
Полдень сиделок и слухов;
Части его тела, которые воспротивились,
Задворки его разума были пусты.
Тишина вторгалась в окрестности,
Поток его чувств иссяк; он превратился в своих почитателей.
Теперь его разбросали среди сотен городов,
Над чужими страстями обретет он свою полноту,
Чтобы найти свое счастье в другой разновидности древа,
Чтобы чуждой морали закон принудил к наказанью его.
Речи умершего
Меняются в брюхе живущих.
Ввиду важности завтра, его оголтелого шума,
Когда брокеры, словно звери, ревут в помещении Биржи,
И бедняк все страдает, справедливо к страданью привыкнув,
И каждый в тюрьме эгоизма почти убежден, что свободен,
Лишь несколько тысяч людей осмыслят сей день
Так, будто случилось что-то немножко необычное.
Те инструменты, которые у нас есть, согласны -
День его смерти был холоден и мрачен.
II
Ты был глуп, как и мы; но твой дар пережил все это:
Церковный приход богатой женщины, телесный распад,
Самого себя. Безумная Ирландия болью ввергла тебя в поэзию.
И сейчас у Ирландии все еще есть ее сумасшествие и погода,
Но для поэзии это бесполезно: Поэзия выживает
в долине своего дела, куда никогда не пожелают
вмешиваться властители, она утекает прочь на юг,
от одиноких ферм и беспокойных огорчений,
прочь от сырых городов, в которые мы верим и где мы умираем; она превозмогает
тот способ, благодаря которому появилась,- уста.
III
На, Земля, ведь славен он:
Йейтс обрел свой вечный сон.
Пусть Ирландии сосуд
Здесь лежит, теперь он пуст.
Время, кое нетерпимо
Ни ко храбрым, ни к невинным,
И нейтрально чрез неделю
К красоте, живущей в теле,
Исповедует Язык,
Всех прощая, кем Он жив;
Трусость, чванство, все простит,
Славу ж их не упразднит.
Время странным извиненьем
Дало Киплингу прощенье,
И простит Оно Клоделя,-
Хорошо писать умел он.[1]
Рвется в этот страшный мрак
Европейских лай собак,
И народы, что живут,
Одиноко в злобе ждут;
Всюду умственный позор
Отражает каждый взор,
Океаны жалкой лжи
Во очах заключены.
Так ступай, поэт, вперед,
Тьма ночная тебя ждет,
Твой непринужденный глас
Пусть вселяет радость в нас.
Культивируя свой стих,
Вертограды строй из них,
Воспевай в восторге горя
Неудач людское море.
В сердце, высохшем без вод,
Ключ здоровья пусть забьет.
Из своих времен тюрьмы
Научи нас петь хвалы.
[1]- В Киплинге и Поле Клоделе Одену претили их правая и консервативная ориентация, которая по мысли Одена была источником всяческого тоталитаризма, ненавистного ему, ибо в это время Оден был левым и агностиком. Спустя годы Оден, редактируя эту поэму, уберет это и два предыдущих четверостишия. Многие, например Бродский, считали, что он зря это сделал, ибо рассуждения о Времени и Языке очень глубоки и созвучны философской мысли 20в. Я тоже считаю, что зря он убрал эти строки. Что до Клоделя, то его консерватизм действительно привел к временному сближению с правительством Виши. Так, он написал даже поэму - не помню как называется, - которую он посвятил маршалу Филиппу Петену - главе Виши. Но потом Клодель распрощался с Виши и очень критично отзывался о Наци. Так что, возможно, Оден и был неправ. Может и не всегда правая ориентация должна приводить к тоталитаризму...Бог весть.
I
He disappeared in the dead of winter:
The brooks were frozen, the airports almost deserted,
The snow disfigured the public statues;
The mercury sank in the mouth of the dying day.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
Far from his illness
The wolves ran on through the evergreen forests,
The peasant river was untempted by the fashionable quays;
By mourning tongues
The death of the poet was kept from his poems.
But for him it was his last afternoon as himself,
An afternoon of nurses and rumours;
The provinces of his body revolted,
The squares of his mind were empty,
Silence invaded the suburbs,
The current of his feeling failed; he became his admirers.
Now he is scattered among a hundred cities
And wholly given over to unfamiliar affections,
To find his happiness in another kind of wood
And be punished under a foreign code of conscience.
The words of a dead man
Are modified in the guts of the living.
But in the importance and noise of to-morrow
When the brokers are roaring like beasts on the floor of the Bourse,
And the poor have the sufferings to which they are fairly accustomed,
And each in the cell of himself is almost convinced of his freedom,
A few thousand will think of this day
As one thinks of a day when one did something slightly unusual.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.
II
You were silly like us; your gift survived it all:
The parish of rich women, physical decay,
Yourself. Mad Ireland hurt you into poetry.
Now Ireland has her madness and her weather still,
For poetry makes nothing happen: it survives
In the valley of its making where executives
Would never want to tamper, flows on south
From ranches of isolation and the busy griefs,
Raw towns that we believe and die in; it survives,
A way of happening, a mouth.
III
Earth, receive an honoured guest:
William Yeats is laid to rest.
Let the Irish vessel lie
Emptied of its poetry.
Time that is intolerant
Of the brave and the innocent,
And indifferent in a week
To a beautiful physique,
Worships language and forgives
Everyone by whom it lives;
Pardons cowardice, conceit,
Lays its honours at their feet.
Time that with this strange excuse
Pardoned Kipling and his views,
And will pardon Paul Claudel,
Pardons him for writing well.
In the nightmare of the dark
All the dogs of Europe bark,
And the living nations wait,
Each sequestered in its hate;
Intellectual disgrace
Stares from every human face,
And the seas of pity lie
Locked and frozen in each eye.
Follow, poet, follow right
To the bottom of the night,
With your unconstraining voice
Still persuade us to rejoice.
With the farming of a verse
Make a vineyard of the curse,
Sing of human unsuccess
In a rapture of distress.
In the deserts of the heart
Let the healing fountains start,
In the prison of his days
Teach the free man how to praise
(Feb. 1939)
I
Он растворился в смерти зимы.
Ручьи замерзли, аэропорты почти что опустели,
Снег исказил силуэты статуй;
Ртуть стекала в уста умирающего дня.
Те инструменты, которые у нас есть, согласны -
День его смерти был холоден и мрачен.
Вдали от его болезни
Волки проносились через вечнозеленые леса.
Сельская речушка не соблазнилась модными причалами.
Плачущие голоса
Смерть поэта от стихов отделили его.
Но для него это был последний полдень, как и он сам,
Полдень сиделок и слухов;
Части его тела, которые воспротивились,
Задворки его разума были пусты.
Тишина вторгалась в окрестности,
Поток его чувств иссяк; он превратился в своих почитателей.
Теперь его разбросали среди сотен городов,
Над чужими страстями обретет он свою полноту,
Чтобы найти свое счастье в другой разновидности древа,
Чтобы чуждой морали закон принудил к наказанью его.
Речи умершего
Меняются в брюхе живущих.
Ввиду важности завтра, его оголтелого шума,
Когда брокеры, словно звери, ревут в помещении Биржи,
И бедняк все страдает, справедливо к страданью привыкнув,
И каждый в тюрьме эгоизма почти убежден, что свободен,
Лишь несколько тысяч людей осмыслят сей день
Так, будто случилось что-то немножко необычное.
Те инструменты, которые у нас есть, согласны -
День его смерти был холоден и мрачен.
II
Ты был глуп, как и мы; но твой дар пережил все это:
Церковный приход богатой женщины, телесный распад,
Самого себя. Безумная Ирландия болью ввергла тебя в поэзию.
И сейчас у Ирландии все еще есть ее сумасшествие и погода,
Но для поэзии это бесполезно: Поэзия выживает
в долине своего дела, куда никогда не пожелают
вмешиваться властители, она утекает прочь на юг,
от одиноких ферм и беспокойных огорчений,
прочь от сырых городов, в которые мы верим и где мы умираем; она превозмогает
тот способ, благодаря которому появилась,- уста.
III
На, Земля, ведь славен он:
Йейтс обрел свой вечный сон.
Пусть Ирландии сосуд
Здесь лежит, теперь он пуст.
Время, кое нетерпимо
Ни ко храбрым, ни к невинным,
И нейтрально чрез неделю
К красоте, живущей в теле,
Исповедует Язык,
Всех прощая, кем Он жив;
Трусость, чванство, все простит,
Славу ж их не упразднит.
Время странным извиненьем
Дало Киплингу прощенье,
И простит Оно Клоделя,-
Хорошо писать умел он.[1]
Рвется в этот страшный мрак
Европейских лай собак,
И народы, что живут,
Одиноко в злобе ждут;
Всюду умственный позор
Отражает каждый взор,
Океаны жалкой лжи
Во очах заключены.
Так ступай, поэт, вперед,
Тьма ночная тебя ждет,
Твой непринужденный глас
Пусть вселяет радость в нас.
Культивируя свой стих,
Вертограды строй из них,
Воспевай в восторге горя
Неудач людское море.
В сердце, высохшем без вод,
Ключ здоровья пусть забьет.
Из своих времен тюрьмы
Научи нас петь хвалы.
[1]- В Киплинге и Поле Клоделе Одену претили их правая и консервативная ориентация, которая по мысли Одена была источником всяческого тоталитаризма, ненавистного ему, ибо в это время Оден был левым и агностиком. Спустя годы Оден, редактируя эту поэму, уберет это и два предыдущих четверостишия. Многие, например Бродский, считали, что он зря это сделал, ибо рассуждения о Времени и Языке очень глубоки и созвучны философской мысли 20в. Я тоже считаю, что зря он убрал эти строки. Что до Клоделя, то его консерватизм действительно привел к временному сближению с правительством Виши. Так, он написал даже поэму - не помню как называется, - которую он посвятил маршалу Филиппу Петену - главе Виши. Но потом Клодель распрощался с Виши и очень критично отзывался о Наци. Так что, возможно, Оден и был неправ. Может и не всегда правая ориентация должна приводить к тоталитаризму...Бог весть.
Метки:
