Robert Service Музыка в буше
РОБЕРТ СЕРВИС
(1874 – 1958)
MUSIC IN THE BUSH
МУЗЫКА В БУШЕ
Ей видится над соснами сребристая луна
И без конца дрожащая на западе звезда;
И мерная мелодия ей издали слышна
Коровьих колокольчиков — там, где бредут стада.
Стоит она, усталая, в печали у двери,
Украшенную розами, и шлёт свою любовь
С лучами золотистыми уж гаснущей зари —
Стране, куда, изгнанница, не возвратится вновь.
В темнице мрачных сосен её печальный взгляд,
А небо всё спокойней, тоскливей и темней;
И скозь ольху зловеще ей сердце бередят
Дыханием холодным ветра минувших дней.
О, как пылают розы! — И занавес дрожит
От стародавней боли, впадая в забытьё.
Как оникс пианино её во тьме блестит,
И ждёт, и ждёт напрасно касания её.
Но вдруг упали руки её, как лунный свет,
Так мягко, грациозно, на клавиши — и вдаль
Понёсся над морями, всем горестям вослед,
Рефрен из недра ночи, певучий, как печаль.
И вдруг она запела! (Певунья в темноте,
Ты выражаешь горе совсем не так, как мы.
Здесь Вдалеке бесстыдно ты предаёшь мечте
Любовь и нежность нашу, врываяся из тьмы.
Но наши отзовутся сердца на песнь твою,
Покуда будут биться, об Англии родной.
Однажды ты услышишь, поймёшь в своём краю
Такую же бессмертную любовь к тебе одной.)
О, примадонна прошлых, давно минувших дней!
Но ныне постарела и поседела мать.
И думает, как много ей удалось людей
Пленить и каждой ночью с триумфом побеждать.
И возникают лица пред нею как во сне.
Она — царица песни, у ней успех всегда.
Вокруг глаза сияют как звёзды при луне.
Она поёт, как раньше не пела никогда.
Она поёт так страстно, перемежая боль
С великой болью жизни, что выше всех искусств —
О доме, столь глубоко — у ней такая роль —
Петь песню лебединую, где половодье чувств.
Идёт хромой бродяга вдоль почерневших шпал, —
Плешивая собака, чей день давно угас.
И вдруг остановился… Подал назад… Он знал:
Ему лишь одному поют в столь поздний час!
Она поёт — и голос её звучит сквозь мрак
Для тысячи несчастных и страждущих ушей.
Он слышит в песне трепет и замедляет шаг,
И горько, горько плачет по юности своей.
И вдруг она смолкает… Как будто собралась
Немного помолиться пред пламенем свечи.
И лишь один несчастный, лицом упавший в грязь, —
Всего один бродяга продолжит плач в ночи.
--
Music in the Bush
O'er the dark pines she sees the silver moon,
And in the west, all tremulous, a star;
And soothing sweet she hears the mellow tune
Of cow-bells jangled in the fields afar.
Quite listless, for her daily stent is done,
She stands, sad exile, at her rose-wreathed door,
And sends her love eternal with the sun
That goes to gild the land she'll see no more.
The grave, gaunt pines imprison her sad gaze,
All still the sky and darkling drearily;
She feels the chilly breath of dear, dead days
Come sifting through the alders eerily.
Oh, how the roses riot in their bloom!
The curtains stir as with an ancient pain;
Her old piano gleams from out the gloom
And waits and waits her tender touch in vain.
But now her hands like moonlight brush the keys
With velvet grace—melodious delight;
And now a sad refrain from over seas
Goes sobbing on the bosom of the night;
And now she sings. (O! singer in the gloom,
Voicing a sorrow we can ne'er express,
Here in the Farness where we few have room
Unshamed to show our love and tenderness,
Our hearts will echo, till they beat no more,
That song of sadness and of motherland;
And, stretched in deathless love to England's shore,
Some day she'll hearken and she'll understand.)
A prima-donna in the shining past,
But now a mother growing old and gray,
She thinks of how she held a people fast
In thrall, and gleaned the triumphs of a day.
She sees a sea of faces like a dream;
She sees herself a queen of song once more;
She sees lips part in rapture, eyes agleam;
She sings as never once she sang before.
She sings a wild, sweet song that throbs with pain,
The added pain of life that transcends art—
A song of home, a deep, celestial strain,
The glorious swan-song of a dying heart.
A lame tramp comes along the railway track,
A grizzled dog whose day is nearly done;
He passes, pauses, then comes slowly back
And listens there—an audience of one.
She sings—her golden voice is passion-fraught,
As when she charmed a thousand eager ears;
He listens trembling, and she knows it not,
And down his hollow cheeks roll bitter tears.
She ceases and is still, as if to pray;
There is no sound, the stars are all alight—
Only a wretch who stumbles on his way,
Only a vagrant sobbing in the night.
==
(1874 – 1958)
MUSIC IN THE BUSH
МУЗЫКА В БУШЕ
Ей видится над соснами сребристая луна
И без конца дрожащая на западе звезда;
И мерная мелодия ей издали слышна
Коровьих колокольчиков — там, где бредут стада.
Стоит она, усталая, в печали у двери,
Украшенную розами, и шлёт свою любовь
С лучами золотистыми уж гаснущей зари —
Стране, куда, изгнанница, не возвратится вновь.
В темнице мрачных сосен её печальный взгляд,
А небо всё спокойней, тоскливей и темней;
И скозь ольху зловеще ей сердце бередят
Дыханием холодным ветра минувших дней.
О, как пылают розы! — И занавес дрожит
От стародавней боли, впадая в забытьё.
Как оникс пианино её во тьме блестит,
И ждёт, и ждёт напрасно касания её.
Но вдруг упали руки её, как лунный свет,
Так мягко, грациозно, на клавиши — и вдаль
Понёсся над морями, всем горестям вослед,
Рефрен из недра ночи, певучий, как печаль.
И вдруг она запела! (Певунья в темноте,
Ты выражаешь горе совсем не так, как мы.
Здесь Вдалеке бесстыдно ты предаёшь мечте
Любовь и нежность нашу, врываяся из тьмы.
Но наши отзовутся сердца на песнь твою,
Покуда будут биться, об Англии родной.
Однажды ты услышишь, поймёшь в своём краю
Такую же бессмертную любовь к тебе одной.)
О, примадонна прошлых, давно минувших дней!
Но ныне постарела и поседела мать.
И думает, как много ей удалось людей
Пленить и каждой ночью с триумфом побеждать.
И возникают лица пред нею как во сне.
Она — царица песни, у ней успех всегда.
Вокруг глаза сияют как звёзды при луне.
Она поёт, как раньше не пела никогда.
Она поёт так страстно, перемежая боль
С великой болью жизни, что выше всех искусств —
О доме, столь глубоко — у ней такая роль —
Петь песню лебединую, где половодье чувств.
Идёт хромой бродяга вдоль почерневших шпал, —
Плешивая собака, чей день давно угас.
И вдруг остановился… Подал назад… Он знал:
Ему лишь одному поют в столь поздний час!
Она поёт — и голос её звучит сквозь мрак
Для тысячи несчастных и страждущих ушей.
Он слышит в песне трепет и замедляет шаг,
И горько, горько плачет по юности своей.
И вдруг она смолкает… Как будто собралась
Немного помолиться пред пламенем свечи.
И лишь один несчастный, лицом упавший в грязь, —
Всего один бродяга продолжит плач в ночи.
--
Music in the Bush
O'er the dark pines she sees the silver moon,
And in the west, all tremulous, a star;
And soothing sweet she hears the mellow tune
Of cow-bells jangled in the fields afar.
Quite listless, for her daily stent is done,
She stands, sad exile, at her rose-wreathed door,
And sends her love eternal with the sun
That goes to gild the land she'll see no more.
The grave, gaunt pines imprison her sad gaze,
All still the sky and darkling drearily;
She feels the chilly breath of dear, dead days
Come sifting through the alders eerily.
Oh, how the roses riot in their bloom!
The curtains stir as with an ancient pain;
Her old piano gleams from out the gloom
And waits and waits her tender touch in vain.
But now her hands like moonlight brush the keys
With velvet grace—melodious delight;
And now a sad refrain from over seas
Goes sobbing on the bosom of the night;
And now she sings. (O! singer in the gloom,
Voicing a sorrow we can ne'er express,
Here in the Farness where we few have room
Unshamed to show our love and tenderness,
Our hearts will echo, till they beat no more,
That song of sadness and of motherland;
And, stretched in deathless love to England's shore,
Some day she'll hearken and she'll understand.)
A prima-donna in the shining past,
But now a mother growing old and gray,
She thinks of how she held a people fast
In thrall, and gleaned the triumphs of a day.
She sees a sea of faces like a dream;
She sees herself a queen of song once more;
She sees lips part in rapture, eyes agleam;
She sings as never once she sang before.
She sings a wild, sweet song that throbs with pain,
The added pain of life that transcends art—
A song of home, a deep, celestial strain,
The glorious swan-song of a dying heart.
A lame tramp comes along the railway track,
A grizzled dog whose day is nearly done;
He passes, pauses, then comes slowly back
And listens there—an audience of one.
She sings—her golden voice is passion-fraught,
As when she charmed a thousand eager ears;
He listens trembling, and she knows it not,
And down his hollow cheeks roll bitter tears.
She ceases and is still, as if to pray;
There is no sound, the stars are all alight—
Only a wretch who stumbles on his way,
Only a vagrant sobbing in the night.
==
Метки:
