Олесь Барлиг. Жаркий май...

Жаркий май,
когда тополя ещё ждут своего
звёздного часа,
чтобы высморкаться на прохожих
гирляндами и каплями пуха.
Когда боярышник и рябина
лишают элегии
смрадом цветов.
Где-то между парнем
с неудачной татуировкой
и женщиной
с неопределённой окраской волос.
Проходя мимо занудной лепнины
сталинского ампира.
Минуя проспект Победы
в неплотных объятиях теней
каштанов
я размышляю вот о чём:
если бы ты давал интервью
обо мне –
что первым бы вышло
из тёмной раздевалки памяти
на кончик трамплина твоего языка
и оттолкнувшись
бултыхнулось в речь?

Сомневаюсь, что глаза –
о них и мне самому
совсем нечего
рассказать
(разве что об очках –
с ними было когда-то
одно мистическое приключение
на Крещение
(почти настоящий хоррор)
где мелькнуло на обочине сюжета
привидение сельской Офелии
и поколебавшись недолго
быть или нет –
в озеро: ?Бульк!?)

Первым, думаю,
должен быть мой смех,
которого временами стыжусь
за то,
что он словно живёт отдельно.
Ведёт меня
перед собой
словно большую пёструю куклу
на празднике D;a de los Muertos
и иногда
неосмотрительно
выбегает вперёд,
показывая кто здесь
настоящий хозяин.

Ещё могут быть волосы,
которых с каждым годом
всё меньше
и если бы я встретил тебя
хотя бы на полгода раньше,
то мог бы в разговоре с тобой
наматывать эти чёрные пряди
на свой указательный палец
словно голове предлагая
стать молодым кустом винограда,
а руке –
началом забора,
чтобы все мои тёмные мысли
превратились лишь
в ягоды
без косточек
и терпкой кожицы.

Вероятно вспомнишь мой запах,
каким-то непостижимым образом
меняющий фактуру и цвет
на фоне незаметных обстоятельств,
внешних и внутренних течений.
Скажем – немного растерянности,
и сильнее становится запах лука,
подступает к животу похоть –
и напоминает о себе
козий сыр.

О губах вспомни самое общее:
размеры, форму
(трещина, не заживающая
от февраля и до апреля –
едва ли не обязательна).
Словно всегда видел их
только на расстоянии.
Словно знаком с ними был
хуже всего.

(Перевёл с украинского Станислав Бельский)