Сонеты Шекспира перевод автора

1

От сказочных созданий мы жаждем прибавленья,
Чтоб красота прекрасных Роз жила не умирая.
Когда же в зрелые года наступит час успенья,
Наследник нежный подрастёт, их облик сохраняя.
Но ты, помолвленный с сияньем своих ярких глаз,
Питаешь пламень их одним собой, и в том -
Являешь глад средь изобилия, что изумляет нас,
Став милой сущности своей безжалостным врагом.
И вот теперь ты – миру украшенье,
Глашатай только праздника весны,
В бутоне нераскрывшемся упрятано цветенье,
И, нежный скряга, тем несёшь убытки ты.
Жаль мир, где с жадностью такой,
Всё пожирается могилой и тобой.

2

Когда чело твоё осадят сорок зим,
И рвы пророют на прекрасном лике,
Ты на блистанье юности по-новому взгляни;
Сейчас ему цена тряпья на рынке.
Когда же спросят где теперь лежат
Сокровища тех дней весенних,
Ответ придёт из глубоко запавших глаз,
Где прячутся и стыд и восхваленье.
Насколько б лучше дар природы оправдал,
Когда ответить смог: ?То - милое дитя,
Мой счет оплатит в ветхие года?,-
Прелестный облик свой в ребёнке находя!
Пусть новая родится жизнь хотя давно не молод,
Почувствуешь, как станет кровь теплей и отступает холод.

3

Скажи, что в зеркале ты видишь пред собой?
Ведь отраженье в нём должно принадлежать другому,
Чей бодрый вид похож на обновлённый твой,
Но там, где ты - нет места чувству матери святому.
Найдётся ль дева, столь мила, храня невспаханное лоно,
Что сад отдать тебе возделывать не хочет?
Иль тот глупец, что себялюбия надгробьем,
Прервать стремится поколений почерк?
Ты – счастье матери, она живёт тобой,
Напоминанием своей младой весны:
И также, глядя на детей, увидишь пред собой
И ты, сквозь сеточку морщин свои златые дни.
Пока живёшь, запомни смысл простой:
Умрёшь один и сгинет образ твой.

4

Зачем, очаровательный транжира, тратишь
Прекрасное наследство на себя?
Природы дар еще так мало значит;
Он требует щедрот и от тебя.
Зачем, прекрасный скряга, истощаешь
Обильные дары, что сам ты мог дарить?
Неловкий ростовщик, зачем в расход пускаешь
Такие суммы, сам ещё не начав жить?
Торгуя лишь с собой одним,
Себе ты мил, себя же и обманешь.
Когда придёт пора уйти,
Что ценного тогда оставишь?
Пропав напрасно, красота в могиле прахом станет,
Но коль потрачена не зря, в потомках заново восстанет.

5

То время, что в тайной работе создало прекрасное тело,
На ком с наслажденьем задержится каждого взгляд,
Сыграет мучителя роль для любого,
И чудо исчезнет, явив увяданья обряд:
Без устали гонит то время цветущее лето
К суровой зиме, где смолкает мелодия света;
Сок жизни застыл, лист последний уносится ветром,
Все голо вокруг, красота не видна из-под снега.
Уж прежней свежести цветка не ощутить дыханья,
Лишь зыбкий пленник заперт в стенах из стекла,
Прекрасное лишилось обаянья,
Исчезла красота, лишь память и молва...
Бледнеют краски у цветов, когда они зиму встречают,
Но перелитые в духи, нежнейший запах источают.



6

Не дай зимы жестокой длани
В тебе твой цвет убить, пока не вышел срок:
Фиал наполни светом, в месте тайном
Сокровище храни, пока оно живёт.
Ведь ты ж не тайный ростовщик,
Удачливей других, старательно платящих заем;
Тот, кто растит своё дитя, счастливей в десять раз
Того, что крупным барышом питаем;
И кратно будет счастлив каждый сын,
В десятерых твой образ повторя:
Что может сделать смерть, коль, уходя, оставишь,
Себя в своих потомках навсегда?
Не обольщайся дивной красотой своей,
Смерть превратит наследство в пищу для червей.

7

Посмотри на восход там, где дивный огонь
Поднимает главу свою жарко горя,
Взор пред нею почтительно склонит любой,
Как святому величию верность храня.
Всходя по лестнице небесного холма,
Не юноша, но - муж в зените небосвода,
Ты видишь, как восторженно толпа
Следит за шествием сверкающего бога.
Когда ж колесницей уставшей с вершины,
Как в старости, тащится он долгим днём,
Все те же глаза не к нему уж прикованы,
Не спуск их прельщает, а новый подъём.
Вот так, проходя своей жизни вершину,
Ты будешь забыт, коль не дал жизни сыну.

8

Мелодия тебе звучит, но почему печалит?
Меж вами нет войны, прекрасны оба вы.
Так почему ты любишь то, что только грусть питает,
Иль наслаждаешься унынием своим?
И если подлинной гармонией звучат те ноты
В согласье искреннем, то оскорблён твой слух.
Напев их ласковый звучит тебе упрёком,
И одиночество частей несёт смущённый дух.
Когда же связь прочна в союзе двух сердец;
Стук одного – другому в унисон.
В ребёнке мать видна, но также и отец,
В одном воплощены, слагая песни тон.
Та музыка, что создана слиянием частей,
Без слов поёт:"один-ничто" мелодии твоей.

9

Неужто из-за страха перед вдовией слезой,
На жизнь безбрачную расходуешь себя?
О! Если одиноким вдруг ты обретёшь покой,
Весь мир завоет о тебе, как сирая жена;
И овдовеет целый мир и будет слезы лить,
Что не оставил ты наследников четей,
Когда обычная вдова легко сумеет сохранить
Супруга облик в лицах собственных детей.
Смотри! То, что транжира щедро тратит,
Меняет место лишь и в мире остаётся;
Но чахнет красота в себе и, наконец, истает,
Что не использовал - то больше не вернётся.
Коль не отдал любовь другим, её за пазухой храня,
Стыд и убийственный позор в ответе лягут на тебя.

10

Стыдись! Ты никому не подарил любви,
И без радения относишься к себе.
Признай, что многие тобой увлечены,
Но ни к кому ты не возжёг любовный жар в душе.
Коль одержим ты ненавистью смертной,
В ущерб себе упорствуя напрасно,
Прекрасный дом свой губишь незаметно,
Беречь который должен жаждать страстно.
Ах! Изменись, чтоб я иначе думать мог!
Дать ненависти кров честней, чем ласковой любви?
Стань сам собою, милостив и добр,
И сердце кроткое нам, наконец, яви:
Себя в потомках повтори, ради любви ко мне,
Чтоб в детях красота жила, не сгинула во тьме.

11

Насколько быстро силы тают,
Настолько в сыне прибавляешь ты;
И жар младой крови, что жилы наполняет,
Оставив юность позади, в нём сможешь ощутить.
В этом – вся мудрость, красота и рост;
Иное - глупость, старость и упадок:
Когда бы думали все так, нарушив поколений ход,
И шестьдесят хватило лет, чтоб в мире никого не стало.
Пусть те, кого Природа обделила,
Кто груб, бесчувственен и пуст – без отпрыска умрёт.
Но, кто обласкан ей, она благословила
На щедрый дар, что в красоте взрастёт.
Природой высечен ты был искусно для того,
Чтоб, уходя, оставил оттиски не хуже своего.

12

Когда я счёт веду часам, что время отмеряют,
То вижу, как нарядный день в вечернем мраке тает;
Когда ж минувших дней расцвет я вспоминаю,
Въяве, где локон чёрный был, лишь серебро блистает.
Когда высокие деревья стоят, я вижу, без листвы,
Что прежде в летний зной под пологом своим спасали стадо овнов,
И то, что было зелено – повязано в снопы,
Торчащие седой щетиной бороды как в погребальных дрогах,
То сомневаюсь я теперь, что долго красоту свою,
Среди издержек времени ты сможешь пронести,
Ведь красота и прелести оставят пору лучшую,
Они увянут быстро, лишь всё начнёт расти.
Ничто от Времени серпа не может защитить,
Спаси породу, чтоб в последний час отвагу сохранить.

13

Прекрасен ты! Но, всё ж останешься таким
Не долее, чем жизнь твоя продлится:
Срок близится, готовься к встрече с ним,
Дай лику своему в потомках повториться.
Тогда бы красота, что ссужена взаймы,
Не знала бы границ и, покидая мир,
Ты возродился вновь, коль милые черты
Нежнейший отпрыск твой надёжно сохранил.
Кто же позволит погибнуть прекрасному дому,
Чьё состояние можно умножить с достоинством,
Назло лютым ветрам, зимы завыванию злому
И в битве с предвечного холода воинством?
Одни растратчики! любовь моя, и всё же,
Ты звал – ?отец?, пусть сын твой скажет то же.

14

Не звёзд расположенье мне решенье даст;
И будь возможность мне в трубу взглянуть,
Не предскажу удачу иль несчастья час,
Чуму и голод иль природы бунт;
И не смогу судьбу я в краткий миг узнать,
Что ожидает каждого: гром, ливень или ветер;
Ни с королями говорить, коль верный знак,
Смог ясно прочитать в небесной сети.
Но взгляд в твои глаза мне знание дает,
Вернее звёзд они откроют смысл того,
Что правда с красотою вместе расцветёт,
Коль примешь ты решение продолжить род;
В противном случае я предсказать могу,
Что истина и красота с тобою вместе в гроб сойдут.

15

Когда наблюдаю за всем, что растёт
В расцвете своём находясь лишь мгновенье,
На сцене огромной, где пьеса идёт,
Я в замысле звёзд здесь ищу объясненье;
Когда постигаю, что люди подобны растеньям,
Чей рост поощряем, затем воспрепятствован небом,
Я вижу, как юности жар вдруг сменяется тленьем,
И облик прекрасный уходит из памяти следом;
Тогда тщеславие тех дней весенних
В моих глазах лишь делает тебя богаче,
Ведь расточительное Время спорит с Разрушеньем,
Чтобы сменить твой день на мрачный вечер;
Идёт война со Временем, но за любовь твою,
Всё что оно сумеет взять, я вновь тебе привью.

16

Ну почему ты не ступил на путь могучий воина,
Не объявил войну кровавому тирану Времени?
Не защитил себя от разрушенья
Тем способом, что благостней моих пустых творений?
И вот стоишь ты на вершине счастья,
Но многих девственных садов земля посадки ждёт,
С их добродетельным желанием рождать цветов прекрасных,
Похожих больше на тебя, чем представляет холст;
Ведь те штрихи, что восстановят жизни строй,
Иль кистью Времени, иль школярской моей строкой,
Ни внутренним богатством и ни внешней красотой,
Не сохранят твой облик в памяти людской.
Дверь закрывая за собой, оставь себя в другом;
Заставь служить искусство, которым наделён.

17

Ну, кто строфе моей поверит в будущие дни
Если полна она твоих возвышенных достоинств?
То знают небеса, она – как камень на могиле,
Что прячет жизнь твою, явив лишь малый толик.
Ах, если б мог я описать прелестных глаз красу,
Иль неумело срифмовать все грации твои,
Потомок бы сказал: ?Не верь лжецу,
Таких божественных людей не видел лик Земли?.
Тогда презрение падёт на пожелтевшие листки,
Как если б память старика не в меру болтовне;
Поэта выдумкой сочтут все похвалы твои,
И старомодного стиха растянутым размер.
Но если бы твой сын дожил до этих дней,
Ты дважды жил тогда: в нём и строфе моей.

18

Сравню ль тебя с цветущим летним днём?
Прекрасней ты его, но сдержанней притом;
Порывы ветра налетят, сорвут Весны бутон,
И краток лета миг, сдаваемый внаём.
И слишком яркий взгляд небесного сиянья,
И золото лица теряют яркость вдруг,
И дивной красоты исчезнет обаянье,
Случайно, иль замкнув естественных событий круг;
Но твоя вечная весна не будет знать конца,
И обладанья красотой не будешь ты лишён,
И мрачной Смерти тень не ляжет на овал лица,
Когда в твердеющих стихах твой лик запечатлён:
Пока способен человек дышать или смотреть,
Ты – этих строк бесценный дар, не можешь умереть.

19

Всепожирающее Время пусть когти львиные затупит,
Земле позволив поглощать своих любимейших детей,
И из тигриных челюстей острейшие пусть зубы вырвет,
И выжжет феникс вековечный в крови зверей.
Наполнив радостью иль горем летящие так быстро годы,
Как хочешь, Время, торопись, твори свои деянья,
Над миром всем и обречёнными созданьями природы;
Но запрещаю я тебе одно лишь злодеянье:
Пусть времени рука не осквернит прекрасный лик,
Не прочертит резцом античным борозды на нём;
И, мимо шествуя, нетронутым оставит,
Примером дивной красоты для будущих времён.
Но, коль дряхлеющее Время, сумеет всё же одолеть,
Смогу в стихах твой юный облик я на века запечатлеть.

20

Ах, это женское лицо, где вкус Природы отражён,
Дано тебе, царица-царь, источник моей страсти;
И сердце нежное твоё, как дев, однако ты лишён
Непостоянства их, а внешний облик так обманчив.
И яркий взгляд, пришедший из не отведённых глаз,
Упав на каждого, как златом покрывает;
А стройный стан, изящность, каждый раз
Мужчин притягивает взор и души женщин изумляет.
Ты женщиной задуман был сначала
Пока Природа, вдруг к тебе не воспылала страстью,
Но с той прибавкою - лишь у меня отняла,
Что мне не нужно и мешает счастью.
И, коль Природой создан ты для наслажденья женщин,
Пусть будет мне твоя любовь, а им - желанный дар обещан.

21

Нет, не меня та Муза вдохновляет,
Что красотой румяною к стихам побуждена,
Что сами небеса на помощь призывает,
И всякому прекрасному красивый слог дала;
Что составляет связь великого сравненья
С луной и солнцем, недр земли и моря жемчугами,
Цветами первыми весны и редкой сути проявленьем,
Которые небесный айр в огромный свод включает.
Пусть правду о любви явит моё перо.
Поверь! Любовь моя прекрасна точно так,
Как матери - дитя, хоть огонёк его
Блестит не ярче звёзд, застывших в небесах:
Пусть прибавляют те, кто любит болтовню;
Зачем приукрашать мне то, что я не продаю.

22

?Не стар я, нет? - так зеркалу отвечу,
Покуда молодость и ты одну являют суть;
Когда же на челе твоём след времени замечу,
Услышу смерти шаг, что мой окончит путь.
Ведь всё прекрасное, что облик твой венчает,
Для сердца моего - покровы красоты,
Оно в груди твоей бессрочно пребывает:
Как же могу я старше быть, чем ты?
Поэтому, друг мой, храни свою красу,
Как делаю я сам – лишь только для тебя;
И сердце я твоё надёжно сберегу,
Как нянька нежная от бед своё дитя.
Обратно сердца не верну коли в моём содеешь ад;
Ведь мне его ты отдавал не для того, чтоб взять назад.

23

Как плохо подготовленный актёр на сцене
От страха невпопад играет роль,
Иль монолог читает в яростным кипенье,
Безмерно сердце истощая силой той;
Вот так и я, из страха потерять доверье,
Не смею описать любви священный ритуал,
И, кажется, что в собственной любви хирею,
Обременённый самой мощью её чар.
О! Пусть стихи мои исторгнут красноречье
Немой мольбы не молкнущей души,
Что просит за любовь и ждёт вознагражденья,
Но, большего, чем тот восторженный язык.
Ах! Научись читать любви тишайшей строки рун:
Глазами слушать может лишь влюбленный тонкий ум.

24

Мне глаз исполнил живописца роль,
Прекрасный образ твой на сердце написав;
И тело рамой служит для картины той,
Где перспектива – признак мастерства.
И чрез художника ты должен оценить,
Правдиво ль на рисунке был запечатлён,
Что в мастерской груди моей висит,
И стёклами оконец-глаз с твоими разделён.
Смотри ж, какие чудеса глаза для глаз свершили:
Одни - тебя нарисовав – наполнили тобой,
Другие – окна в комнате, что ставни приоткрыли,
Чтоб даже солнце радовать твоею красотой;
И пусть глаза своё искусство умеют ловко применять,
Они рисуют то, что видят, им сердца не дано понять.

25

Пусть те, кому благоволят светила,
Народом чтимы и горды высоким званьем;
Меня ж пока судьба таких наград лишила,
Сокрыв от радости заслуженным вниманьем.
Любимцы королей – они свою листву простёрли
Как ноготки под лаской солнечных лучей;
Но спесь свою тотчас внутри хоронят
Под хмурым взглядом из-под сдвинутых бровей.
Пусть воин, израненный, прославленный в боях,
Свершивши тысячи побед, один раз побеждён;
Из книги почестей он вычеркнут тогда,
Забытый всеми, для кого сражался он:
И посему, я счастлив, что люблю и что любим,
И без желанья моего, сей факт никем не устраним.

26

Властитель дум моих, кому, как верный раб,
Я за достоинства готов служить всегда,
Тебе шлю это я послание в стихах,
Чтоб выразить почтенье, а не блеск ума.
Так восхитителен сей долг, что бедный разум мой
Мне кажется пустым, в котором нету слов.
Надеюсь, что души причудливой игрой
Служенью моему нагому, ты даруешь кров.
Пока ж звезда, что мной руководит,
Не явит милость мне для благ земных,
Набросив платье на озябший стан любви,
Даст знать, что я достоин чувств твоих;
Тогда отважусь показать свою любовь к тебе,
Ну, а пока без знаков сих, таю её в себе.

27

Свершивши тяжкий труд, спешу прилечь на ложе,
Давая отдых членам от долгого пути,
Но тотчас в голове моей движенье мысль продолжит,
Когда уставший мускул работу прекратит.
Всё для того чтоб думы, унёсшись далеко,
Несли печать усердного паломника к тебе,
Под сенью век глаза мои открылись широко,
Глядя во мрак ночи, будто слепой въяве:
Стараюсь сохранить души моей виденье,
Представший образ твой, невидимый для глаз,
Как камень драгоценный, парящий в мгле вечерней,
Ночь делает прекрасной и обновлённой враз.
Вот так, ногами – днём, а ночью – головой,
Я в поисках тебя не нахожу покой.

28

Как же могу я вновь счастливым стать,
Лишившись благодатной пользы сна?
Когда томленье дня бессильна снять кровать,
И череда ночей и дней гнетёт меня?
Хотя враги между собой в борьбе за власть,
Они согласны на союз, чтоб мучить так меня;
Один – тяжким трудом, другая – жалуясь:
Что чем упорнее тружусь, тем дальше от тебя.
В угоду дню я славлю красоту твою,
Дающей свет ему, коль в тучах небеса,
И льщу услужливо пред смуглолицей ночью,
Где звёзд мерцание слабей сиянья твоего лица.
Так ежедневно день печаль мою продляет,
И еженощно ночь мне горе умножает.

29

Когда приязнь Фортуны и людей меня оставит,
Я в полном одиночестве стенаю свой удел,
К мольбам глухие небеса я тщетно призываю,
И, глядя на себя, проклятья шлю судьбе;
Завидовать тому, кто в мире преуспел,
Чертами повторять его, как он иметь друзей,
И мужественный вид, и широту идей,
Всему, что так люблю, но чей удел скромней;
В раздумьях так себя едва не презирая,
Вдруг, вспомню о тебе – и снова я воскрес,
Подобно жаворонку, что рассвет встречая,
Отринув мрак земной, поёт у врат небес.
За эти сладкие мне памяти твоих достоинств приношенья,
Хоть посули корону - откажусь с презреньем.

30

Когда в процессе тихого немого размышленья
Я вспоминаю о событьях прошлых лет,
С тоскою вижу: многое исчезло в мгле забвенья,
И вновь скорблю о днях, которых больше нет.
И вот уж слезы на глазах, что так нечасты,
О дорогих друзьях, канувших в вечной ночи,
О прежних связях и любви угасшей,
О всём былом и тех что не увидят очи:
Так как же мне тогда обиду не нести,
И, тяжело скорбя опять о них,
Унылый счёт, оплаканным, вести,
Который вновь плачу, как если б не платил.
Когда же вспоминаю о тебе, мой милый друг,
Утраты возмещаю, разъяв печалей круг.

31

В твоей груди нашли приют сердца,
Которых нет уже со мной и, кажется, мертвы;
В ней царствует Любовь и нежных чувств игра,
И все друзья, что мной погребены.
Как много же священных, раболепных слёз
Благоговейная любовь исторгнула из глаз,
Но право тех, кто жизни нить пресеёк,
Воскреснуть вновь уже в тебе сейчас!
Ты – склеп, где погребённая любовь живёт
С венками всех исчезнувших во тьму,
Кто по частям меня тебе все отдали давно;
Что причиталось многим то – досталось одному:
Все образы любви моей в тебе я нахожу,
Ты – все они и, сам тебе я весь принадлежу.

32

На годы пережив мой благой день кончины,
Когда Смерть слоем пыли покроет мой скелет,
Тобой, по воле случая, пусть будут оценимы
Невзрачные стихи поклонника тех лет.
Сравни их с лучшими твореньями эпохи
И, понимая, что любым превзойдены,
Храни их за любовь (пусть рифмы плохи),
Что выше всех высот, достигнутых людьми.
Тогда даруй меня сладчайшей мыслью той,
Что: ?Муза друга стала бы со временем ценней,
Твореньем дивных чувств, что принесла любовь,
И вознеслась в ряды почётных степеней;
С тех пор как он почил, поэтов сонм блистает вновь,
Их я прочту за стиль, его же – за любовь?.

33

Чудесным изобильным утром я видел, как Заря
Ласкает гор вершины величавым взглядом,
Целует ликом золотым зелёные луга,
Алхимией небесной золотит потоки вод, стекающие рядом;
Но вот, позволив мрачным облакам скользить
Опасною грядою пред небесным ликом,
Я видел: мир несчастный от Зари укрыт,
C бесчестием крадущейся на Запад невидимкой:
Вот так же светоч мой вдруг утром засиял
Прелестным бликом на моём челе;
Но он исчез, увы! он мне лишь миг принадлежал,
И грудой туч он от меня сокрыт уже.
Пока в любви моей душа всё также высока,
Переживу, что и земные солнца пятнают облака.

34

Зачем ты обещал мне день такой прекрасный,
Отправив в путешествие без верного плаща,
Позволил облакам нагнать в пути ненастьем,
Сокрыв свой мужественный вид в их испареньях зла?
И пусть ты смог во мгле дорогу проложить,
Чтоб осушить лицо принявшее грозы напор,
Но кто же будет тот бальзам хвалить
Что рану заживит, не исцелив позор?
Твоя досада-стыд не лечит огорченье;
Хоть сожалеешь ты, мне всё ж утрату несть:
Обидчика печаль лишь слабым будет утешеньем
Тому, кто носит оскорбленья тяжкий крест.
Ах, слезы те - как жемчуга, которые твоя любовь роняет,
И их цена дурные все поступки искупает.

35

Не стоит больше убиваться о том, что сделал ты:
Имеет роза шип, ключ серебристый – грязь в затоне;
Туч и затмений мрак чернит лик солнца и луны,
И гадкий червь живёт в прекраснейшем бутоне.
Все делают ошибки, и я виновен в том,
Что оправдать тебя стремлюсь в сравнении любом,
Ломая слог, избыть стараюсь поступок твой дурной,
Прощая все грехи людские, и меньший - твой;
Твой чувственный порыв мой разум понимает, -
Враждебный обвинитель – теперь твой адвокат,
Который уже мне судебный иск вчиняет;
Такой любви и ненависти во мне идёт разлад.
Так что пособником стать непременно должен я
Тому прекрасному вору, что грубо грабит так меня.

36

Я знаю, пара нас из двух должна слагаться,
Хотя раздельные любви являются одной,
И те бесчестья, что должны со мной остаться,
Без помощи твоей несомы будут только мной.
В любви взаимной у двоих одно лишь уваженье,
Хоть злоба в нашей жизни для каждого своя,
И умалить не может любовного влеченья,
Она приходит и крадёт часы сладчайшего зелья.
И не могу я вечно сознавать втуне,
Что моя скорбная вина заставила б тебя стыдиться;
И не приму публичной доброты ко мне,
Коль честью той ты у себя отнимешь имени частицу:
Не делай так; любовь моя из тех страстей:
Пока ты мой, я буду доброй репутацией твоей.

37

Как и дряхлеющий отец находит наслажденье в том,
Чтоб наблюдать проворного дитя свершенья,
Так я, хромой и искалеченный Фортуны злом,
Беру в достоинствах твоих и правде утешенье;
За красоту, породу ли, богатство или ум,
За каждого из них, иль всех, иль ещё меру,
Дающих право в ипостасях сих короной увенчать главу,
Прививку делаю своей любви к се изобилья древу:
И вот уж я не хром, не беден, не презрен,
Пока есть тот, чья сути сень простёрла так листву,
Что изобилья благ с избытком хватит мне,
И долей этой красоты я с радостью живу.
Всё лучшее, что в мире есть, желаю я найти в тебе:
А нахожу - счастливей кратно жизнь сияет мне!

38

Имеет ль право моя Муза искать сюжет пригодный,
Пока дыхание твоё, что полнит строфу мне
И есть тот сладкий аргумент, настолько превосходный,
Чтобы любой бумажный лист мог рассказать вполне?
Воздай же сам себе, коль что-нибудь во мне
Достойного прочтения с тобой разделит паритет;
Найдётся ли такой, что строку не сложит тебе,
Когда собою даришь ты фантазий дивный свет?
Десятой Музой будь, но кратной уваженья
Тех старых – девяти, что полнили стихи;
И лишь взывающий к тебе получит дар рожденья
Немеркнущих поэм, что будут вечно жить.
Коль моей Музы слабый звук созвучен нынешнему дню,
Он мне оставит труд поэта, тебе же принесёт хвалу.

39

Как мне воспеть твои достоинства и стиль,
Когда в тебе заключены все лучшие мои черты?
К чему хвала моя себе тут может привести?
И что иного для хвалы тогда имеешь ты?
Для этого пусть будем мы раздельно жить
И наша славная любовь утратит смысл единой.
Но разлученье это даст возможность оценить
И должное воздать той сути, лишь в тебе хранимой.
Разлука та…, какие муки испытать могли,
Когда б она, угрюмую свободу дав, не позволяла нам
Мечтами время наполнять и мыслью о любви,
Какое время и мечты есть сладостный обман.
И вот, разлука, твой урок как разделить на два одно;
Когда я здесь, в своих стихах, вдали хвалю его!

40

Возьми влюблённости мои, все можешь их забрать;
И что добавилось к тому, что прежде ты имел?
Здесь нет и близко той любви, чтоб истинной назвать;
Ведь всем моим, любезный друг, и раньше ты владел.
Тогда, ради любви моей, любви, что ты вкушаешь,
Не должен осуждать тебя, что пользуешься ей;
Но, все-таки виню, коль ты себя ввергаешь
В обман самим же презираемых страстей.
И должен я простить тебе грабёж, мой милый вор,
Хотя крадёшь ты для себя мое лишь оскуденье;
Однако, горший для любви укор
Сносить обиды от любви, чем ненависти оскорбленье.
О, сладострастный друг, в ком всё дурное предстаёт
добром перед глазами,
Убей, прогневавшись, меня пока не стали мы врагами.

41

Обиды милые, что мне твоя свобода доставляет,
Случаются, как оставляю замок сердца твой,
Ведь красота и младость суть являют
Для искушенья, что идёт вслед за тобой.
Ты – нежен, тем уже одержана победа,
Прекрасен ты и, потому, атак не миновать;
Влюблённую ль сын женщины оставит без ответа,
Когда та с чувствами не может совладать?
Пусть так! Ещё позволишь мне захват терпеть,
Клясть красоту твою и сбившуюся младость,
Которые ведут тебя в разгульный свой вертеп,
Где дважды вынужден нарушить правды святость:
Её своею красотой к сближенью соблазняя,
Меня всё той же красотою подло предавая.

42

В том, что она – твоя, лишь часть моей беды,
Ведь я же до сих пор любил её так нежно;
Но в том, что ты – её, есть вопль моей души,
Любви потеря для меня печалью неизбежна.
Любя обидчиков лишь так могу их извинить:
Ты даришь ей свою любовь, уж зная о моей любви;
И также делает она, стараясь правду утаить,
Испытывая верность друга, собою соблазнив.
Лишусь тебя – моя потеря выгодою станет ей,
Её утрачу – друг найдёт любовь в ответ;
А обретут они друг друга, лишусь обоих я верней,
И оба возлагают на меня мучений тяжкий крест:
Но утешенье в том ищу, что друг и я – всегда одно;
О, лесть сладчайшая! Тогда, любим я ею всё равно.

43

Смежая веки, глаз усталых взор проясняю я,
Которые весь день на недостойное взирают;
Когда ж засну, в видениях они вновь смотрят на тебя,
И, тускло-светлые, в ночи вдруг ярко тьму пронзают.
И ты, чья тень свет дарит для других теней,
Каким бы стал ты зрелищем прекрасным,
Собою ярко освещая светлый день,
Когда в ночи слепым глазам сияешь духом ясным!
Ах! Что за счастье было б каждый день,
Смотреть мне на тебя в расцвете сил и славы,
Когда в безжизненную ночь твоя мерцающая тень,
Сквозь тяжкий сон пред спящими глазами оживает!
Дни для меня – как ночь, пока тебя не вижу я,
И ночь сверкает ярким днём, во снах являя мне тебя.

44

Когда б состав тяжёлый плоти был мыслью заменён,
И поражающая даль не сбила бы с пути,
Тогда, пространству вопреки, я был бы унесён
К краям пределов неземных, где пребываешь ты.
Тогда неважно, пусть стояли бы мои ступни
На удалённейшем из мест, откуда гнать и плыть;
Но вольно мысли постигать пространства моря и земли,
Лишь я подумаю о том, где следует ей быть.
И убивает меня мысль, что мне не стать такою,
Чтоб сотни миль преодолеть, туда, где ты сейчас,
Я лишь являю смесь немалую частей воды с землёю,
И должен в муках проводить досуга каждый час;
Из элементов медленных состава моего
Лишь слёзы тяжкие - знак горя одного.

45

Другие два, как лёгкий ветерок и очищающее пламя,
Всегда с тобой, где б ни томился я;
И первый – моя мысль, второй – моё желанье,
Незримы, здесь и там в стремительном движении скользят.
И вот когда суть этих быстрых элементов улетает
Хрупким посланником моей любви к тебе,
Из четырех стихий слагаемая жизнь, с двумя спадает
До верной гибели, неся тоску в себе.
Вновь жизненный состав мой будет восстановлен
Лишь скорые посланники вернутся от тебя,
Кто, будучи уверены сейчас в твоём здоровье,
Расскажут обо всём подробно для меня:
Я завереньям этим рад, но счастлив ненадолго,
Я посылаю их опять, и грусть сжимает горло.

46

Глаза и сердце у меня смертельную ведут войну,
Чтобы победу одержать за право обожать тебя;
Изображением твоим пред сердцем выставлен редут,
Но сердце минует его, пред оком истину трубя.
И сердце убеждает суд в том, что тобой располагает -
В ларец закрытый никогда не проникает ясный взгляд;
Ответчик же перед судом сей довод отвергает,
И говорит, что только в нём прекрасен ты и свят.
Чтоб присудить кому из них то право на владенье,
Назначено дознанье мыслей, что живут в душе;
И вот присяжных сих вердикт даёт одно решенье:
Для ясных глаз полдоли и сердцу столько же:
Итак, глазам принадлежит весь внешний облик твой,
А сердцу - право на любовь, даримую тобой.

47

Меж глаз и сердцем заключён у нас союз,
И каждый делает любезный реверанс другому,
Когда глаз голодает от нехватки чувств,
И сердце в чаяньях своих склоняется в истому.
Портрет любви моей - что пиршество для глаз,
И к красочному пиру мы сердце пригласим;
В иные времена у сердца глаз в гостях,
И мысли о любви здесь разделяет с ним.
С любовью ли моей или с твоим виденьем,
Хотя ты далеко – по-прежнему со мной;
Не далее, чем мысли мои придут в движенье,
И вот я снова с ними, а они - с тобой;
Когда же спят они, то образ твой в глазах
Разбудит сердце, радостью обоих став.

48

Каким старательным я был, в дорогу собираясь,
Для каждой мелочи найдя укромный уголок,
Чтобы нетронутой никем меня там дожидалась,
От вороватых рук закрыта на замок.
Но ты, кому сокровища мои – пустяк,
Кто - утешенье и покой, сейчас - моя беда,
Прелестнейший из всех, о ком забочусь так,
Добыча лёгкая теперь для всякого вора.
Тебя же мне не спрятать в сундуке,
И, потому храню - где мог бы ощущать;
Внутри себя, в душе, в укромном уголке,
Куда ты волен приходить и снова уезжать.
Но и оттуда, я боюсь, ты можешь быть украден,
Коль даже честность искушает столь желанная награда.

49

Ко времени тому, коль всё ж оно придёт,
Когда с укором взглянешь ты на скудости мои,
Когда любовь итог нелестный подведёт,
В проверке, что учинят размышления твои;
Ко времени тому, когда ты, чуждо проходя,
Едва лучами глаз скользнёшь без благосклонности,
Когда любовь иной вдруг станет для тебя,
Найдя причину церемонной холодности;
Ко времени тому я должен быть готов
Уж тем, что знаю о достоинствах своих,
Но противу себя свидетельствую вновь,
Чтоб стать в защиту доводов твоих:
Оставить жалкого меня законное имеешь право,
Ведь оснований для любви на самом деле мало.

50

С какой тоской в дороге должен я себя влачить,
Когда стремление моё – пути нелёгкого итог –
Сном и покоем ложа станет говорить:
?Сколь много миль до друга твоего!?
Несущий меня зверь моей тоске внимает,
Безрадостно бредёт, везя сей груз во мне,
Как если б некоим инстинктом он, несчастный, знает,
Что не торопится седок от друга вдалеке:
Кровавых шпор посыл его не понуждает,
Тех, что вонзаются порой безжалостно в бока;
Он на удары их лишь стоном отвечает,
Они жесточе мне, чем шкуре шенкеля;
И оттого что тот же стон терзает разум мой,
Грусть впереди меня, а радость – за спиной.

51

Любовь простит обидную медлительность коня
Когда я от тебя скачу в пылу езды:
Ты - позади, зачем мне торопить себя?
Пока не лёг обратно путь, мне мчаться нет нужды.
Но как простить мне бедного коня,
Когда и быстрая езда как будто - промедленье?
Пришпорить должен я его, дыхание сведя,
На крыльях ветра мчась, не ощутив движенья:
Не сможет конь с желанием моим тогда тягаться;
Желанье то - плод совершеннейшей любви, и значит,
Способное уже не вялой плотью мчаться;
И потому, ради любви своей, я извиняю клячу;
Так, удаляясь от тебя, упрямец, тащится едва,
В обратный путь к тебе пущусь, я с этой лошадью прощусь.

52

Я как богач, чей ключ божественный
Способен привести его к сокровищу в ларце,
Не каждый час, а только в миг торжественный,
Из страха притупить волшебный вкус в конце.
Вот почему есть празднества, сколь редки, столь прекрасны,
Торжественно идут в чреде неспешных дней,
Как камни драгоценные, среди других нечасты,
Иль жемчуг в ожерелии меж перлов всех главней.
Подобно времени и я храню тебя в своей груди,
Как в плательном шкафу, где прячут одеянье,
Чтоб миг особенный в блаженство превратить,
Из гардероба вновь явив в нём заключённое сиянье.
Благословляю же тебя, чьим благородством полны вежды,
Со мною ты – ликую я, разлучены – живу надеждой.

53

Из сущности какой ты вылеплен, мой друг,
Что столько образов чужих в ней с радостью живут?
И если каждый лишь одну отбрасывает тень,
То ты единственный даёшь мильонов отражений сень.
Возьми Адониса, чей красочный портрет
Подделка жалкая и копия с тебя;
Пусть очерк головы Елены стандартом красоты воспет,
Твой абрис в греческом уборе - свет нынешнего дня.
Возьми весну иль осени обилья пору;
Одна – лишь призрачная тень твоей наружной красоты,
Другая - с щедростью твоей сравняется, без спору;
И в каждом образе благом твой лик узнаем мы.
Во всём прекрасном что вокруг, часть красоты твоей,
Ты же – один, единственный и сердца нет верней.

54

Насколько красота казалась бы прекрасней
В изящном украшении, что истина дает!
И роз очарование мы ощущаем ясней
За тонкий аромат, что только в них живёт.
Цветы шиповника насыщенно пылают
Как цвет благоухающей настойки нежных роз.
Повиснув средь шипов, листочками играют,
Лишь только летний бриз пробудит их от грёз:
Достоинством одно - их показная пышность,
Обделены вниманием и незаметно вянут;
Без пользы погибают. Нежнейшие же розы,
Так сладко умирая, духами оживают:
И также ты, мой друг, сейчас прекрасен юностью своей,
Увянешь – и моя строфа пусть станет правдою твоей.

55

Ни мраморным, ни золочёным монументам
Ушедших королей не пережить могучей рифмы слог;
В ней засияешь ярче ты чистейшим светом,
Чем на плите могильной меж замшелых строк.
Когда растратчица-война все изваянья уничтожит,
И кладки каменной столпов не пощадит нигде,
Ни Марс мечом не поразит, ни смут губительный огонь не сможет
Стереть из памяти людей записки о тебе.
Противу смерти и вражды, забвенье приносящих,
Уйдёшь вперед - хвала тебе ещё найдет цену
В глазах всех поколений предстоящих,
Мир приближающих к предельному концу.
Пока ж решение Суда не вознесёт твой прах,
Живи в стихах моих и в любящих глазах.

56

Сладчайшая любовь, вновь силу обрети; не убеждён
Что острие твоё тупей, чем аппетит,
Который в день сегодняшний едою утолён,
А завтра с прежней силою желанием горит.
И ты, моя любовь, хотя напитаны голодные глаза твои
Сегодня так, что прикрываются, довольные вполне,
Назавтра вновь смотри и только не сгуби
Свой дух любви в предвечной дремоте.
И пусть печальный мир разлуки – тот же океан
Что разделяет берега недавно обручённых двух,
Двух приходящих каждый день увидеть сквозь туман
Возврат любви, чья благость воспаряет дух.
Разлуку назови зимой, что вся исполнена забот,
Но трижды делает желанным весны пленительной приход.

57

Твой раб, что делать мне, как не служить
Чередами часов и дней желаниям твоим?
Ни время славное свободно не прожить,
Ни дел исполнить коль не призван им.
Не смею сетовать на долгий час томленья,
Пока, мой господин, ход стрелок тороплю,
И думать не могу о горьком разлученье,
Когда скомандуешь слуге прощальное “adieu”;
Не смею вопрошать я в ревности сомненьях
Где можешь находиться ты, и занят чем сейчас,
Но как печальный раб в навязчивых виденьях,
Я вижу, как все счастливы с тобою в этот час.
Воистину, любовь глупа, что следует желанью твоему,
И что б ни сделал ты она всегда благоволит ему.

58

Избави, Бог мне быть твоим рабом,
И мысли гнать в часы твоих увеселений,
Иль жаждать выслушать отчёт о времени твоём,
Слугою верным в ожиданье повелений.
О, пусть страдаю я, заметив головы кивок,
Тюремным узником, твоих свобод лишённым;
Терпенье дай безропотно принять любой упрёк,
Считая им тобой случайно обронённым.
С тобою вместе быть - устав твой слишком строг,
Ты волен сам себе избрать часы ристанья
Своих желаний; чтоб со временем ты смог
Себя помиловать за собственные злодеянья.
Когда-нибудь пробьёт мой час, хоть ожиданье будет адом;
За наслажденья не виню, добро иль зло пусть с ними рядом.

59

Коль не было б под солнцем нового совсем,
Умы людей обмануты бы были,
Стремясь создать великое, рождали между тем
Вторично идеал всех тех что раньше жили!
О, письмена, дающие взглянуть назад в едином миге,
Почти на пять столетий в глубину веков,
Явите же мне образ твой в античной книге,
Когда впервые мысль была отлита в виде букв и слов!
Постиг бы я тогда, что скажет древний мир
Об удивительном твоём телосложенье;
Мы превзошли, иль были лучшими они,
Иль не меняет ничего времён круговращенье.
Уверен я, мудрейшие из тех далёких дней
Не лучших вознесли хвалой восторженной своей.

60

Волнам подобны набегающим на брег,
Минуты наших дней торопятся к пределу,
Вступив на место тех, что завершили бег,
Свершая тяжкий труд – идущих впереди уделу.
Рождённый к счастью в океане света,
Ползет до зрелости, которую прелестный лик венчает,
Но вот уже затмений мгла застит великолепье,
И Время свой чудесный дар само уничтожает.
То Время, что расцвета час для юности дало,
Прочертит сеть борозд на лике милом,
Пожрав редчайшее природы естество,
Оставит пустоту лишь на жнивье остылом!
Надеюсь, что мои стихи взойдут в грядущие века,
Хваля достоинства твои назло усилиям серпа.

61

Твоё ль желанье образом своим мне не давать смежать
Сном отягчённых век в усталой темноте?
Иль жаждешь ты дремоты час прервать
Обманным призраком, представшим ночью мне?
Не свой ли дух ты шлёшь без промедленья
Вдали домашних стен в мои дела вникать,
Открыть поступков стыд и праздного безделья,
С намереньем таким ревнивость проявлять?
О нет! любовь твоя не столь уж велика,
Чтоб не давать моим глазам смыкаться;
То сила истинной любви моей ломает ковы сна,
Чтоб стражем для тебя бессменно оставаться.
Так охраняю я тебя, пока вдали без риска,
Ты жизнь проводишь без меня с другими слишком близко.

62

Грех себялюбия горит в моих глазах,
В душе моей и в каждой части тела;
От этого греха не найдено лекарств,
Коль сердце одержимо им всецело.
Мне кажется, милее нет лица,
Ни формы совершенней, ни пропорций;
Пусть будет мне высокая цена,
Как будто всех превысил в благородстве.
Когда же в зеркале я вижу образ свой,
Побитой временем, темнеющей античности,
То себялюбье, мнившее увидеть лик иной,
Страдает от такой злой идентичности.
Но ты – я сам, второе я, тебя я славлю для себя,
Румяня возраст свой тобой в расцвете молодого дня.

63

Настанет день, когда Любовь моя, как я, износится зело
Рукою Времени безжалостной, разящей;
Когда часы иссушат кровь, наполнивши чело
Бороздами морщин; когда его задор звенящий
Преткнётся к старости обрыву, низвергаясь в мрак;
И красота, чей он, пока ещё властитель всемогущий,
Сойдёт на нет, пропав из виду… так, что
Незаметно ускользнёт сокровище его весны цветущей;
В предвиденье тех дней, мне нужно быть сейчас
Готовым к жатве Времени губительной косы,
Чтоб память сберегла навечно, не на час,
Мне друга милого черты пленительной красы.
Пусть в чёрных строках красоту его увидит каждый взгляд,
В них он останется всегда как молодой цветущий сад.

64

Когда я вижу, как жестоко Время косит
Богатство и надменность уходящих вглубь веков,
И некогда великие твердыни Время сносит,
И бронзы вечного раба низводит до основ;
Как ненасытный алчный океан
Одерживает верх над царством суши,
А твёрдый слой земли, волн отодвинув стан,
Прибыток свой сдаёт прибою тут же;
Когда таких я вижу форм чередованье,
Иль торжество, себя приведшее к распаду,
Руины мне дают урок и мысли основанье,
Что скоро Время унесет мою любовь-усладу.
Мне эта мысль, как смерть, которую не выбираем,
Имея, плачем по любви, боясь, что потеряем.

65

Ни бронза, камень, суши твердь, безбрежные моря
Не устоят, лишь Смерти тень прострёт свои крыла.
Что против ярости такой воздвигнет красота,
Чья сила действия слабей, чем у цветка?
Как устоять медовому дыханью лета
От разрушительной осады дней набегающих валов,
Когда неодолимых башен крепь задета,
И врат стальных изъеден Временем остов?
О, мысль, наполненная страхом! Где, увы,
Перл драгоценный Времени от Времени укрыть?
Какая сильная рука задержит скорые шаги?
Кто красоту – его добычу – сможет защитить?
Никто! Но вещь чудесная надеждой окрыляет,
Что в черноте чернильных строк моя любовь ещё сияет.

66

Устав от них от всех, молю о тихой смерти,
Как вижу, что достоинство впадает в нищету,
Пустейшее ничтожество украшено весельем,
И верность безупречная несёт измен тщету.
И почесть золочёная постыдно так дарована,
И добродетель девичья так грубо попрана,
И совершенство цельное неправедно осмеяно,
И сила хромой властью исчерпана до дна,
И мастера язык, коснеющий пред именем,
И глупость, поучающую истинный талант,
И правду незатейную, что кличут простодушием,
И в пленниках добро прислугою у зла:
Устав от них от всех, ушёл бы в мир иной,
Но кто ж тогда останется, моя любовь, с тобой?

67

Зачем он должен в этом падшем мире жить,
Своим присутствием оправдывать бесчестье,
Греху позволить превосходство получить,
И украшать порок, с ним оставаясь вместе?
Зачем фальшивой краскою копировать его румянец щёк,
Крадя безжизненную тень живых палитр лица?
А в жалкой красоте искать уклончивый намёк
На призрак роз, хоть истинна его цветка краса?
Что ему жить, когда Природа, как банкрот,
Разбавленной крови не позволяет рдеть сквозь токи жил?
Растратив всё своё добро - использует его,
И, многими, гордясь, полнит казну лишь им?
О, бережёт она его, хвалясь богатством, что имела,
Давным-давно, до той поры пока оно не захирело.

68

Его лицо – картина дней, давно канувших в Лета,
Где красота жила и умирала как простой цветок,
Допрежь бастардовой красы не рождены приметы,
Что смели осквернять ещё прелестный лоб;
В те дни златые локоны у мертвых на челе -
Могилы достояние - не стриглись лишь затем,
Чтоб снова жизнь продлить на чьей-то голове,
Руном прекрасным на усладу всем.
В нём видим дни античности святой,
Без украшения, как есть, простой и настоящей,
Не обряжающей себя заёмной свежестью младой,
Крадущей доброе ещё для новизны блестящей.
Его, как истинный портрет Природа бережёт,
Чтоб Фальши показать красу, что ныне не живёт.

69

Ту часть тебя, что мир объемлет светом,
Едва ль улучшат чаянья сердец;
Все языки, глаголы душ, поют тебе об этом,
Простую истину глася, и даже недруг-льстец.
Тебя венчают на престол за внешний облик твой;
Но те же языки, что льют восторга глас,
Другой акцент придав, мешкают с похвалой,
Увидев много дальше, чем открывает глаз.
Когда ж они хотят исследовать твой разум,
То меряют его, прикинув, по делам;
И хоть добры глаза их, мысли-смерды сразу,
Вдруг чувствуют в красе твоей зловонье сорняка.
И потому твой аромат с лицом сравнить нельзя,
Что твой цветущий сад – общинная земля.

70

Что осуждаем ты, не значит твой изъян;
Всегда прекрасное – мишень для клеветы.
Злословье метит красоту, вороною летя
В прозрачном воздухе небесной чистоты.
Коль не порочен ты, возможна клевета:
Достоинства ценней, где искушений – тьма;
И червоточину влечет медовый вкус цветка,
Ты ж – незапятнанной весны прекрасная пора.
И пусть избегнул ты соблазнов юных дней,
Иль не был осаждён, иль выиграл войну;
Ещё хвала твоя не такова чтоб ей
Заставить навсегда умолкнуть клевету:
И если б подозренья тень ты отвести бы смог,
Весь мир сердец тогда лежал у твоих ног.

71

Когда умру, пусть скорбь твоя по мне
Звучит не долее, чем колокол церквей,
Дающий миру знать, что я ушёл навек
Из мира мерзкого в мерзейший мир червей.
Пусть чтенье этих строф в тебе не воскресит
Ту руку, что писала их, и знай, моя любовь:
Что в мыслях сладостных твоих я буду позабыт,
Коль думы обо мне повергнут тебя в скорбь.
И если взглянешь ты на эти строки,
Когда уж, верно, обращусь я в прах земной,
Ты имя бедное моё назвать не пробуй,
Но дай любви своей угаснуть вслед за мной;
Чтоб не услышал мудрый мир твоей печали стон,
Не поглумился бы над нами, мой нарушая сон.

72

О! Чтобы не нудил тебя сей мир назвать
Суть благородную во мне, достойную любви,
Когда умру, прошу мой друг, меня не вспоминать,
Ведь ты её не сможешь предъявить;
Вот, разве что придумал добродетельную ложь,
Чтоб выглядел я лучше, чем того я стою,
И большим славословием украсил мой уход,
Чем правдою скупой был честно удостоен:
О, пусть любовь твоя не кажется притворной,
В том, что, хваля меня, ты, может быть, солгал,
Тогда пусть лучше имя моё с телом похоронят,
Исчезнет навсегда оно, чтоб срам нас не взалкал.
Ибо бесчестия клеймо мне принесли труды мои,
И стыд тебе за выбор твой, не стоящий любви.

73

Сейчас во мне ты видишь время года, когда
Лишь жёлтая листва, иль несколько, иль одинокий лист висит
На ветках древ, трясущихся от холода,
И на развалинах хоров песнь птахи поздней не звучит.
Во мне ты видишь сумерки такого часа дня,
Когда с вечернею зарёю блекнет небосклон;
И, вскоре, мрак ночной с собой их унося,
Как ангел смерти всё погрузит в вечный сон.
Во мне ты видишь отблески того огня,
Что на угольях юности покоится его,
И, как на смертном ложе, вздох свой оброня,
Сжигает до конца, что прежде было пищей самого.
И осознанье этого лишь сделает твою любовь сильней,
Ведь крепче любишь то, с чем расстаёшься на остаток дней.

74

Но не ропщи, когда судьбины злой арест
Без льгот залоговых сведёт меня в могилу,
Лишь в этих строках жизнь моя имеет интерес,
Навечно в памяти с тобой остаться, милый.
Просматривая их, увидишь, без сомненья,
Что каждая строфа посвящена тебе;
Могила скроет прах для вечного забвенья,
Но дух мой – твой навек, часть лучшая во мне.
И пусть утратишь ты останков жизни бремя,
Они в умершем теле – добыча для червей;
Трофей коварного ножа трусливого злодея,
Едва ль достойный памяти твоей.
Всё ценное во мне озвучено не телом, но душой,
Оно в стихах заключено и здесь останется с тобой.

75

Для мыслей ты моих – как пища, чтобы жить,
Иль тёплые дожди, что орошают землю;
Но для покоя твоего готов в себе раздор чинить,
Как жуткий скопидом, что лишь богатству внемлет.
Сейчас он обладаньем горд, но мучим опасеньем,
Что всё крадущие года сокровище возьмут;
То я считаю лучше быть с тобой одним всё время,
То видеть, как внимает мир блаженству моему:
Пусть на пиру твоей красы наступит насыщенье,
Но вскоре вновь желание появится в глазах;
Не знай и не ищи иного наслажденья,
Храни бесценное своё, иль обездолишься в слезах.
Таков удел мой: голодать, иль пресыщаться каждый день,
То, объедаться, то с тоской взирать на благодати тень.

76

Зачем чужда моим стихам изысков новых суть
И далеки они от скорых изменений?
Зачем со временем мне плавно не скользнуть
К приёмам новым и смешению течений?
Зачем по-прежнему пишу я рифмами одними,
Ряжа фантазии игру в привычные одежды,
Что все слова мои едва ль не называют имя,
И тайна их рождения секрет лишь для невежды?
Так, милый, знай: мой слог всегда таков,
Пока любовь моя и ты – источник вдохновенья.
Я платье новое скрою для устаревших слов,
Вновь тратя то, чем жил, без сожаленья:
Как солнце в небе каждый день и старо, и ново,
Так и любовь моя вторит тому, что сказано давно.

77

Пусть в зеркале увидишь ты ветшанье красоты,
Растрату дорогих минут исчислит циферблат;
Ты амброй светлого ума наполни чистые листы,
Чтоб книгой этой каждый смог вкусить твой аромат.
Правдиво зеркало явит тебе морщины на челе,
Всепожирающих могил напоминанием они;
В своих часах, крадущих тень, услышишь ли уже,
Как Время-тать спешит к пределу вечности.
Пусть всё, что память не удержит на плаву,
Доверь листкам пустым и обнаружишь вдруг,
Что мысли-детки там, покинувши твой ум,
Вновь с разумом твоим знакомство заведут.
Часы и зеркало – чем чаще в них смотреть,
Лишь пользой будет для тебя о книге порадеть.

78

Столь часто образ твой я призывал для музы,
И вдохновенье яркое являла мне строфа,
Что каждое перо теперь, что славит дружбы узы
Под именем твоим, рождает ритм стиха.
Твои глаза, что и немого научили громко петь
И грубое невежество подняться к небесам,
Добавили пера иным крылам, чтобы взлететь,
И благости дарованной – величие стихам.
Тем более гордись ведь всё, что я пишу
Навеяно тобой и рождено тобою.
В творениях других ты правишь их строфу,
Удвоив мастерство лишь грацией одною;
Моё искусство – это ты, и совершенство выше,
Когда мой неумелый слог посыл к ученью слышит.

79

Пока твоей я, одинокий, помощи взывал;
Один поэзией своей всю твою благость пел.
Но вот очарованье строф исчезло навсегда,
И утомлённой Музе жалую теперь иной удел.
Уверен, сладкая любовь, что красота твоя
Достойна тяжкого труда искусного пера;
Ведь всё что сочинит поэт, увидевши тебя,
Он украдет вначале, чтоб вернуть сполна.
Достоинство придав, он похищает слово
Твоих манер; взывает к красоте
Узрев овал лица; ему лишь нужно снова
Превозносить всё то, что вмещено в тебе.
Не будь признателен ему за то, что он сказал,
Коль то, что должен он тебе, ты сам себе воздал.

80

Растерян я, тщась для тебя найти слова,
Узнав, что лучший ум твоё возносит имя,
В создании хвалы тебе всю свою мощь призвав,
Чтоб, онемев, не мог сравниться с ним я!
Когда достоинства твои – бескрайний океан,
Что утлый челн и гордый бриг качает на волне,
Мой дерзкий шлюп, плывя обок его возвышенным бортам,
На ясной глади вод твоих вдруг явится извне.
Твоё малейшее участие меня удержит на плаву,
Когда в безмолвии твоём он медленно скользит;
Иль, потерпев крушение, никчёмный, на брегу
Останусь наблюдать его величественный вид:
Коль преуспеет он, и буду изгнан я,
Что хуже может быть; любовь убьёт меня.

81

Останусь жить, чтоб сделать надпись на твоей могиле,
Иль ты переживёшь меня, гниющего в земле;
Изгладить память о тебе смерть более не в силе,
Но вряд ли время сохранит хоть что-то обо мне.
Впредь жизнь бессмертная взлелеет твое имя,
Оставив бренный свет, для мира я умру;
Земля мне должное воздаст в обыденной могиле,
Но, погребённого, тебя сердца людей возьмут.
Твой памятник – все нежные к тебе мои стихи,
Что, не родившихся глаза когда-то перечтут,
И перескажут языки твоей судьбы штрихи,
Когда все вздохи мира этого уже навек замрут;
Ты будешь вечно жить – в том сила моего пера –
В дыханье множества людей, что полнит их уста.

82

Коль с Музою моею не обвенчан ты,
Не будешь мной в проступке осуждён
За чтенье посвящений слов, которые певцы
Предмету милому поют, венчая каждый том.
Прекрасен ты учёностью, но столь же и красой,
Твоих достоинств яркий блеск вне похвалы моей;
Вот почему ты вынужден отыскивать порой
Свежее стихотворный слог для лучших своих дней.
Ты их прочти, любимый, хоть порой они
Поэзии напыщенный оттенок придают,
Тогда как о красе твоей, дающей свет любви,
Словами ясными расскажет верный друг.
Пусть пошлых красок живопись найдёт простор себе
Где щёки требуют крови, но оскорбительны тебе.

83

Не мог и думать, что тебе румяна яркие нужны
И красоту твою зане раскрашивать не стал;
Я полагал бесхитростно, что много выше ты
В уплату долга подносимых поэтами пустых похвал.
И потому берег втуне восторги я свои,
Что ты и сам, в расцвете сил всем можешь показать
Тщету обычного пера писать достоинства твои,
Те благолепия в тебе, что будут возрастать.
Молчанье это ты теперь во грех вменяешь мне,
Безгласие, что в будущем моею славой станет;
Что не испортил красоту и оставался нем,
Когда другие жизнь суля, надгробный камень ставят.
Намного ярче жизни свет в одном из милых глаз твоих,
Чем два поэта сочинят в стихах восторженных своих.

84

Кто скажет лучше, иль восславит более
Чем яркая хвала, которая – ты сам,
В чьём ларце теснится обилие благое,
Достойнейший пример для совершенства нам?
Изъян и скудость то перо являет,
Что не добавит горнему сияния одежд;
Но тот, кто пишет о тебе лишь правду открывая,
Придаст рассказу своему достоинство и блеск.
Пусть снимет копию он с твоего письма,
Не портя то, что сделала природа,
И с нею слава возгремит его ума,
А слог его – источником восторга.
К сиянью благости своей добавь немного порчи,
Коль любишь лесть, что в похвале мешает очень.

85

Моя косноязычна Муза и по-прежнему скупа
В отзывах о хвале твоей в богатом облаченье,
Вручая образ твой трудам злочёного пера,
И милым фразам Муз, отточенных в раденье.
В прекрасных думах я, когда другие обретают слово,
И, как неграмотная служка, всё кричу ?Амен?
Любому гимну, где душа воспеть готова
В изящной форме отшлифованных фонем.
Внимая им, я говорю - ?Пусть так. Верны они?,
И к похвалам таким ещё добавлю боле;
Ведь чувства все мои к тебе касаются любви,
Её слова придут поздней, но выше всех дотоле.
Когда другие за дыханье слов поэтов уважают,
Меня почтут за тайну чувств, что лишь любовь стяжают.

86

Ужель столь величаво шествие его искусных строф
Под парусами вздутыми, к награде, что есть – ты,
Что мыслям, вызревшим в главе моей, набросило покров,
В могилу лоно превратив, где были рождены.
Его ли ум, ушедшими наученный писать
Над смертным воспарив, так поразил меня?
Ах нет! Ни он, ни равные ему, что тщатся вдохновлять
Его ночной порой, не станут удивленьем дня.
Ни он, ни этот вежливый и всем знакомый дух,
Что по ночам дарит ему обманчиво общенье,
Пускай не кичатся, молчанье то - не лавры этих двух;
И не слабеет суть моя от страха и сомненья:
Когда ж великолепием твоим полны его стихи,
Я пуст, мне нечего сказать, не в силах написать строки.

87

Прощай! Ты слишком дорог, чтоб владеть тобою,
И, верно, знаешь высоту своей цены:
Твоих достоинств полный счёт дарует тебе волю,
И обязательства твои пред мной прекращены.
Как удержать тебя без твоего согласья?
И за богатство это всё заслуги мои где?
Прекрасный дар сей оплатить я не имею счастья,
И право, жалованное мне вновь отдаю тебе.
Собой ты жертвовал, достоинством своим, того не зная,
Или вручаешь мне его неправо и так смело,
И, потому, сей дивный дар, ошибкой возрастая,
Обратно будет возвращён для пересмотра дела.
Тобой я обладал как наваждением ночным;
В объятьях сна я – властелин, проснулся –
становлюсь, кем был.

88

Когда захочешь вывести на Божий свет меня
И о достоинствах судить с презрением в глазах,
На стороне твоей, себя поправ, приду сражаться я,
О добродетелях твердя, хоть не сдержал ты клятв.
И, зная лучше все свои пороки и изъяны,
В поддержку иска твоего могу дать показанья
О тайных прегрешениях, что есть бесчестья раны;
Так избавленье от меня придаст тебе сиянья.
И окажусь от этого я в выигрыше тоже,
Ведь устремляя всю любовь на одного тебя,
Себе же причиняю вред заведомо, но всё же,
Предстанет выгода твоя двойною для меня.
Уж такова моя любовь - я лишь тебе принадлежу,
И ради правоты твоей, всё зло переживу.

89

Скажи, что рвёшь со мной из-за моей ошибки,
Я буду объяснить тогда поступок свой;
Скажи, что хром я и тотчас приму калеки пытки,
И против доводов твоих не ополчусь на бой.
Не сможешь, милый, так сразить меня, позором покрывая,
Стремясь придать пристойный вид желанной перемене,
Как сам бесчещу я себя, твоё желанье зная,
И дружбе положу конец, став чужд и холоднее.
Прогулок прежних избегай и на моих губах
Твоё возлюбленное имя не будет больше жить,
Чтоб, нечестивый, я тебе не причинил бы зла,
О нашей близости былой не стал бы говорить.
Ради тебя я клятву дам себя винить, увидишь,
Не должен я любить того, кого ты ненавидишь.

90

Возненавидь, когда захочешь; хоть сейчас;
Сейчас, покуда мир не свёл меня в могилу,
Пригни к земле, с судьбою злой объединясь,
И слёз не лей вернуть утрату не имея силу:
Когда душа моя спаслась уже от этой муки,
Не снаряжайся в арьергард поверженного горя,
Ненастной ночи не сули дня дожделивой скуки,
Чтобы влачить пустую жизнь, со жребием не споря.
Оставить вздумаешь меня, оставь, но не последним,
Когда ряд мелких напастей проявят свою злобу.
Стань первым злом, чтобы вначале я изведал с ним
Всё худшее, что может Рок явить себе в угоду.
Иные бедствия, из тех, что видятся большими,
С утратой горькою тебя, не кажутся такими.

91

Кто горд происхождением, кто славен мастерством,
Иные – состоянием, а тот – телесной силой,
Кто платьями ужасными, но модными притом,
Кто соколами, гончими, кто - лошадью ретивой.
В утехе каждой кроется источник наслаждения,
Где радость обретается превыше всех других,
Но только эти частности суть не мои стремления;
Моё пристрастие в одном, что много лучше их.
Твоя любовь ответная важней происхождения,
Ценней богатств блистательных и дорогих вещей,
И боле птиц и лошадей источник наслаждения,
Ведь обладание тобой затмит все гордости людей.
Я с ужасом встречаю мысль, что можешь ты уйти,
Тогда несчастнее меня на свете не найти.

92

Но сделай худшее, исчезнув незаметно
Из жизни будущей, обещанной мне всей,
И эта жизнь иссякнет неприметно,
Продлясь не долее самой любви твоей.
Нужды нет опасаться мне и худшего из зол,
Когда от меньшего истает жизнь моя;
Достоин лучше жребия тому, что я нашёл,
Где б от каприза твоего не столь зависел я.
Не изводи меня своим непостоянством,
Когда от верности твоей зависит жизнь моя.
И что тогда смогу назвать я счастьем?
Счастье любить, иль умереть любя!
Что за благая красота, бесстрашная позора?
Ты можешь лгать, но моего минует это взора.

93

Вот так я буду жить; твоим смиренным словом,
Как муж обманутый; так видимость любви
Могу любовью счесть в её обличье новом;
Твой взгляд ещё на мне, но ты уже вдали.
Коль ненависть в глазах твоих приюта не нашла,
Я не смогу узнать уж верно об измене.
На многих лицах сердца лжи читаем письмена
В злых сдвинутых бровях и хмуром настроенье.
Но, небеса, создав тебя, тогда же порешили,
Что будет в облике твоём любовь навечно жить;
Какие б мысли не явил, поступки совершил ли,
Во взгляде, брошенном тобой, лишь сладость может быть.
Подобен Евы яблоку ты в грешной красоте своей,
Коль добродетель не в согласье с внешностью твоей.

94

Есть те, кто в силах уязвить, но никого не ранят,
И не вершат великих дел без страха и сомнений,
Кто, побуждая в чём других, сами являют камень,
Незыблемы и холодны и чужды искушений;
По праву милости небес наследуют они,
И берегут природы дар от траты и страстей;
Владыки внешности своей и выражений лиц,
Другие же - стюарды чувств и красоты своей.
Цветка весеннего расцвет медовым летом манит,
Пусть только жить и умереть его удел всего;
Но если дивный тот цветок вдруг заражённым станет,
Тогда и сорная трава достойнее его:
Ибо сладчайшие из всех прокиснут за свои дела;
Гниющих лилий запах хуже, чем пахнет сорная трава.

95

В какие прелести и шёлк ты облекаешь стыд,
Что будто червоточина в зародыше-цветке
Пятнает имя доброго благопристойный вид!
Ах! милый, что за сладости живут в твоём грехе!
Язык тот, что расскажет повесть дней твоих,
(Любовным развлечениям придав распутный смысл)
Не сможет осудить, а лишь восхвалит их;
Так именем твоим святится суть молвы.
Какой прекрасный дом пороки те имеют,
Что местом обитания вдруг выбрали тебя,
Где дивной красоты вуаль бесчестья покрывает,
Преображая их для нас в чудесный идеал!
Будь осторожен, милый друг, с очарованием свободы;
И самой твёрдой стали нож затупят небреженья годы.

96

В пороках молодость винят или твоё распутство;
Кто видит красоту твою, кто - элегантный флирт.
Грехов и граций волшебство рождает любопытство;
Ты благом делаешь грехи, что здесь приют нашли.
Но, как на пальце коронованной особы
И скромный камень превзойдёт свою цену,
Так все изъяны у тебя меняют суть природы,
Чтоб добродетелями стать в глазах, как наяву.
Немало агнцев может волк свирепый заманить,
Коль примет он обличие ягнёнка!
О скольких на заклание ты мог грехом прельстить,
Когда б вся сила красоты вдруг зазвучала громко!
Не делай так, ведь я люблю тебя;
Пока ты мой, и честь твоя - моя.

97

Какою долгою зимой казалась мне разлука
С тобой, кто полнит радостью стремительные дни!
Я весь застыл, повсюду – мрак и скука,
Как в одряхлевшем Декабре лишь скудости одни!
Я был вдали тебя в пору благого лета,
Богатой осени, что пухнет в изобилье,
Неся игривый плод весеннего расцвета,
Как чрево вдов, чей господин в могиле.
Ещё казался мне обильный сей приплод
Надеждой для сирот, и чадом без отца;
Ведь лето радости ждёт только твой приход,
Но ты – вдали, птиц смолкли голоса;
Когда ж они поют, их песни так грустны,
И листья на древах бледны от близости зимы.

98

Я разлучён c тобою был прекрасной той весной,
Когда сверкающий Апрель пестрел и наряжался,
Вдыхая юношеский пыл внутрь сущности любой,
Что даже пасмурный Сатурн плясал и улыбался.
И всё ж таки ни песни птиц, ни сладкий аромат
Цветов различных меж собой по запаху и цвету,
Не тронули меня писать цветущий этот сад,
Ни рвать их с пышных лож, весною приодетых.
Ни лилий белизна меня не изумляла,
Не возносил хвалы я розы киновари;
Да, были они милыми, приятными для взгляда;
Но только тень твою собою представляли.
Весна зимой казалась мне в разлуке долгих дней,
Где с отраженьями твоими игрою тешусь в ней.

99

Я раннюю фиалку так бранил:
Ах, милый вор, где выкрала ты нежный аромат
Как не из уст любимого? А царственный порфир
На щёчках-лепестках твоих из вен у друга взят;
Но слишком много в них ты краски положил.
За кражу белизны руки я лилию корил;
А майорана завязи – за цвет твоих волос;
И в страхе розы, будто я с поличным их схватил,
Румяна от стыда одна, а та – бледна от слёз;
Третья – ни красна, и ни бела, а розового цвета,
К тому ж присвоила себе твоё дыханье;
Но за такое воровство в пору её расцвета,
Коварный червь ей отомстит, сожрав до основанья.
Средь множества цветов в саду ещё не встретил я,
Такого запаха и цвета, что не украден у тебя.

100

Где Музы глас, что правде о чинах твоих
Поэт давно не посвящал сонеты?
Зачем ты время тратишь на никчёмный стих
И дара мощь на низкие предметы?
Вернись, забывчивая Муза, чтобы искупить
В изящных строках время, прожитое праздно;
Воспой тому, кто сможет оценить
И даст перу писать и мастерски, и связно.
Встань, Муза ленная, на милый лик взгляни,
Увидишь ль Временем прорытые морщины;
И, если – да, ты увяданья знак в сатиру оберни,
И сделай Времени трофей презренно-некрасивым.
Прославь мою любовь скорей, покуда Время не отняло;
Опереди его косу и взмах изогнутый кинжала.

101

О! Муза ленная, как будешь исправлять
Своё пренебрежение пред правдой красоты?
Ведь можно красоту его с любовью лишь писать;
И, Муза, поступая так, придёшь к величью ты.
Ответь мне, Муза праздная, то не твои ль слова,
Что "Правде краски не нужны и так прелестен он;
И красоте кисть ни к чему, чтоб истинной была;
Прекрасно ль лучшее когда к нему добавлен тон?"
Коль он не требует хвалы, так будешь ли немой?
Нет оправданья твоему; зависит от тебя:
Дать пережить ему покой под золотой доской,
И с честью воспринять хвалу в грядущие века.
Исполни же свой долг о, Муза, и я дам урок,
Как сделать, чтоб остался он таким на долгий срок.

102

Сильней любовь моя сейчас, хоть кажется слабее;
Люблю не меньше я тебя, да не обманет вид:
Продажна та любовь, чей собственник звончее
О прелестях её на всех углах твердит.
Любовь нова была у нас - прекрасною весной,
Когда приветствовал её я в радостных стихах;
Как ранним летом соловей напев выводит свой,
Но умолкает его свист в сгустившихся садах.
И для меня уже теперь не так приятно лето,
Как в дни, когда ночной покой печалил соловей,
Всё оттого, что дикий хор звучит на каждой ветке,
А благозвучие в толпе не слышится милей.
Вот почему, как соловей, и я на время умолкаю,
Чтобы тебя не утомить той песней, что я слагаю.

103

Увы! Какую скудость Муза мне рождает,
Простор имея воссиять во славу своих дней,
Что обнажённой сути лик тем более являет
Достоинств истинных, чем с похвалой моей!
Ах, не вини, что больше не могу писать!
Взгляни же в зеркало, увидишь в нем лицо,
Что превосходит кратно, что я мог создать,
Лишая яркости слова, а мне - неся позор.
Разве не грех в стараньях улучшать
И исказить предмет, что без того прекрасен?
Иной нет цели у меня, чтоб только рассказать
О дарованиях твоих, чей лик столь мил и ясен;
И больше, много более чем есть в моих стихах,
Покажет тебе зеркало в ухоженных руках.

104

Ах, милый друг, ты для меня останешься таким,
Как в первый раз увидел я тебя,
Так ты красив ещё. Холодных три зимы
Уж трижды обнажили лес к началу января.
Я наблюдал, как три весны прекрасные сменились
Жёлто-коричневой листвой в движении сезонов,
Как три апрельских аромата в жаре июней докурились,
Но ты, как прежде юн и свеж и не понёс уронов.
Ах, оставайся же таким; ведь часовая стрелка
Крадучись двигаясь от цифр, как бы стоит на месте;
Так твой прелестный цвет лица, не изменив оттенка,
На деле глаз мой и меня обманывает вместе:
Ах, устрашитесь этого, наследники грядущих лет;
Ещё до вашего рожденья краса весны сойдёт на нет.

105

Пусть не зовут мою любовь язычеством волхвов
И совершенно не похож на идола мой милый,
Хоть поклонению подобна суть восхвалений и стихов
Единственному, кто был, есть и в веки вечные красивый.
Добра любовь моя сейчас и завтра будет доброй,
И постоянна, и верна в чудесном совершенстве;
Поэтому, стихи мои одной лишь темой полны
И в ней божественность твоя сияет во главенстве.
Прекрасен, добр, правдив – вот всё о чём пишу,
Прекрасен, добр, правдив – на множество ладов;
И в этих вариациях я время провожу,
Когда все три в одном – вот чудный сон стихов.
Прекрасен, добр, правдив – порознь твердят о чести,
Но лишь в тебе одном они собрались вместе.

106

Листая хроники ушедших вглубь веков,
Я вижу описания прекраснейших людей,
И красоту, что красит древний ритм стихов
В хвале усопших дам и латников-князей.
И в украшениях прекраснейших существ,
Их рук и ножек, губ, их глаз и лба,
Перо старинное могло бы лучше всех
Дать красоте твоей светиться навсегда.
Так, восхваления их стали предсказаньем
Дней нынешних, всей прелести твоей;
Но бросив взгляд через века мерцанье,
Всё ж не смогли б они сейчас воспеть о ней:
И даже нам, читающим новейших дней главу,
От изумленья красотой нет слов воздать хвалу.

107

Ни мои собственные страхи, ни дух пророчества
Вселенной, в мечтах и предсказанье смелом
Не смогут договор любви нетленной
Расторгнуть иначе, чем роковым пределом.
Уже и смертная луна пережила своё затменье,
Трунят авгуры над собой, чьи предсказанья ложны были;
И неуверенности все в венце нашли успокоенье,
И мир провозглашён садам для созревания оливы.
И омываясь в сих живительных струях,
Свежа любовь моя и Смерть даёт мне время,
А после - буду жить в невзрачных сих стихах,
Когда неграмотных племён уже иссякнет семя.
И в этих рифмах обретёшь себе ты вечный монумент,
Когда властителей былых, гербов и плит исчезнет след.

108

Что есть в мозгу моём достойное пера,
Что б не являло тебе чаянья мои?
Иль нового сказать, что не писал вчера,
Чтоб выразить любовь иль благости твои?
Увы! И всё же, милый мой, на утрене, вечерне,
Я должен каждый день молить всё об одном и том же;
Считая, что ?ты - мой, я - твой? не старит повторенье,
И имя дивное твоё, как новь, святиться может.
И эту давнюю любовь, но в новом облаченье,
Не тронут увяданья тлен и возраста увечья,
И неминуемых морщин упрямясь появленью,
Она и старость сделает своим слугой навечно.
Вновь обрети любовь, что некогда была,
Когда, как кажется, она давно уж умерла.

109

Пусть никогда не обвинишь меня в измене ты,
Хотя в разлуке кажется, что страсть ослабевает;
Мне было б легче от себя уйти,
Чем от души своей, что грудь твою стесняет:
Там дом моей любви, когда скитаюсь я,
И, будто пилигрим, я возвращаюсь снова,
Точно ко времени, такой же как всегда,
Слезой стыда смывающий с себя пятно позора.
Ах! в то не верь! Хотя в моей природе
Господствуют все слабости, что у людей в крови,
Что она стала бы грязниться чем-то вроде
Ничтожно-мелкого, отринув благости твои.
О малом весь огромный мир напрасно умоляю я,
Спасти тебя, цветок прекрасный, в ком пребывает жизнь моя.

110

Увы, то - правда всё, я вечно здесь и там,
Как шут-комедиант мелькаю на виду,
Гнетомый мыслями, продав за грош всё сам,
Обидев старую любовь, я новым связям счёт веду.
Однако ж верно то, что я глядел на них
С сомненьями и искоса, но ради правоты,
Те помрачения ума мне младости вернули миг,
А жалкий опыт показал, что всех их лучше ты.
Всё позади, прими любовь, которой нет конца;
Уже не стану подстрекать я склонности свои
На новых искусах, чтоб друга моего лица
Печаль не тронула… Он – божество в любви.
Радушно встреть меня, мой друг, прекрасный, неземной,
Своею самой чистою и любящей душой.

111

Ради меня, брани дела Фортуны злой
Виновной в низких глупостях моих,
Что не дала в начатье мне судьбы другой,
Чем забавлять толпу, лишив манер иных.
И потому на имени моём стоит клеймо,
И, оттого природы суть запятнана
Сим ремеслом, как у художника стило;
Так сжалься надо мной, чтоб обновился я.
Пока ж с усердием больных я буду пить
Зелье из уксуса, чтобы изгнать заразу,
Не горше дум, с какими буду жить,
Не епитимьи тяжелей, чтобы исцелиться сразу.
Не осуждай, а пожалей; в том уверяю я,
Что состраданием одним ты вылечишь меня.

112

Твоя любовь и доброта избавят от клейма,
Что вытравлено клеветою злою на моём челе;
И дела нет до тех, кто хвалит, иль хулит меня,
Коль воскрешаешь ты достоинство во мне?
В тебе – весь мир, вселенная и должен я узнать
Из уст твоих безропотно бесчестье, иль хвалу;
Нет никого, нигде, кто мог бы указать
В чём заблуждения мои, иль видит правоту.
Я брошу в бездну весь пригляд и вместе с ним -
Все шёпоты; пусть мой змеиный слух
К клеветнику, льстецу останется глухим;
Заметь, как отрицаньем всех я сохраняю дух:
Столь долго в помыслах моих ты безраздельно жил,
Что, кажется, весь мир вокруг давно уже почил.

113

Едва покинул я тебя, внутрь обернулся взор;
А тот, что устремлён вперёд и должен править мной,
Не ладно исполняет роль и, действуя в раздор,
Казалось бы, что видит всё, на деле же – слепой;
Ведь разуму не шлёт он форм, полнящих этот мир,
Ни птиц, цветов, ни образов, которых смог узнать;
Живых существ в движении мой мозг не различил,
А то, что глаз сумел схватить, не может удержать.
И если видит грубость он иль нежные черты,
Прекраснейший цветок иль жуткое творенье,
Гору иль море, светлый день иль морок темноты,
Ворон иль горлицу – твоё в них отраженье:
Способный только грезить, весь наполненный тобой,
Мой мозг мне лжёт о том, что видит пред собой.

114

Ужели разум мой, увенчанный тобой,
Пьёт залпом зелье-лесть монархов-королей?
Или признать тогда, что глаз правдив со мной,
И учит глаз твоя любовь алхимии своей
Преображать чудовищ злых, уродливых существ
В прекрасных ангелов, похожих на тебя,
Иль в совершенство обращать всё худшее окрест,
Лишь привлекут они его лучистый взгляд?
Вернее, первое; и это – лесть-видение,
И, величаясь, разум мой по-царски пьёт его;
Прекрасно глаз осведомлён, в чём сердцу наслажденье
И, угождая, чашу ту готовит для него:
Но если яд в ней - нет греха за ним,
Ведь первым пьёт он то, что нравится двоим.

115

И стали лживыми слова, написанные мной:
?Любить тебя нельзя сильней, ещё сильнее, паче?;
Не мог предвидеть я тогда и полагать, что мой
Любви сжигающий огонь вдруг загорится ярче.
Ведь Время подлое мильонами путей, как тать,
Крадётся разорвать обет и отменить владык декреты,
Святую красоту отцвесть и чувств порывы обуздать,
И ясные умы отвлечь на жалкие предметы;
Так что ж, страшася гнёта Времени, в ту новь
Не молвить мне: ?Люблю тебя безмерно?,
Не сомневаясь более, что устоит моя любовь,
Венчая настоящее, а в будущем - наверно?
Любовь – дитя; не мог сказать себе тогда я,
Что совершенство всё растёт, растёт не увядая.

116

Пусть не поверю я, что браку двух сердец
Помехи есть. Ведь верная любовь – не та,
Что клонится, встречая перемены,
Иль с изменившим вслед меняется сама.
о, нет! Любовь – незыблемый маяк,
Взирающий на бури с крепкостенной кручи;
Она - звезда для шхуны, бороздящей мрак,
Чья суть сокрыта, но восход изучен.
Любовь – не Времени игрушка, пусть розы губ и щек её
Пожнёт изогнутый охват его разящего серпа;
И в дни, отмеренные им, любовь, конечно, не умрёт,
Но верность сохранит свою до смертного креста.
И если ошибаюсь я, и правы все они,
Тогда я не писал стихов, и в мире нет любви.

117

Вини ж меня, что не плачу долги
За всю твою возвышенную сень;
Что не взывал к прекраснейшей любви,
Хоть с мыслями о ней живу я каждый день;
Что часто взгляды разделял ничтожнейших людей,
И время дурно расточал, что плачено тобой;
Что ставил паруса всем ветрам в гавани своей,
Которые уносят в даль, где меркнет образ твой;
Внеси в реестр мой норов и грехи страстей,
На верных доказательствах отбрось вины сомненья;
Возьми в прицел из сдвинутых бровей,
Но не рази стрелой вражды и отчужденья;
Так, обвиняемый, скажу, что деянья творил свои,
Чтоб верность испытать твою и истинность любви.

118

Чтоб сделать вкус свой сильным и глубоким,
Мы острой смесью возбуждаем нёбо;
Чтоб отвести недуг не видный оком,
Мы очищеньями терзаем себя злобно;
Вот так и я, наполненный всей сладостью твоей до края,
Приправой горькою перчил своё питанье
И, утомлённый благостями, счёл уместным,
Принять лекарство раньше, чем придёт страданье.
Политика в любви – избегнуть пресыщенья,
Чревата хворями – измен поступком гадким,
И вот, здоровому ещё, прописано леченье
Приёма рвотного от объеденья сладким:
Так я учусь, и сей урок теперь усвоен мной:
Снадобья – яд тому, кто болен так тобой.

119

Какими ж мерами я пил горчайших слёз Сирен,
Из кубов перегонных выгнанных, столь грязных, аки ад внутри,
И, налагая страхи на надежды, иль страх сменив надеждою затем,
Всегда терял там, где прибыль ожидал найти!
Какие ж гадкие блуждания моё свершало сердце,
В то время как оно цвело лобзаньем мира сладким!
И как глаза мои сошли с осей орбит небесных
В безумье истовом любовной лихорадки!
О, польза зла! Теперь я истину открыл,
Что лучшее им делается и лучше и полнее;
А старая любовь, что зиждит новых крыл,
Воскреснет заново, став ярче и сильнее.
И вот вернулся я и сам укором душу истерзал,
Но злом я втрое приобрёл того, что издержал.

120

Твоя неверность мне теперь в помощники дана;
Ведь из-за горестей, что душу мне терзали
Согнуться должен я под тяжестью греха,
Коль нервы не сработаны из самой прочной стали.
И если мною был ты тяжко потрясён,
Как я – тобой, тогда ты испытал все муки ада;
И, твой тиран, я мысли гнал о том
Как прежде сам страдал, испив измены яда.
О, эту нашу отчужденья ночь, моя душа, стеная,
Как тяжкие удары зла лишь может ощутить,
И я уже тебе, как прежде - ты, страдая,
Бальзам смиренья приложу, чтоб сердце излечить!
Так, преступление твоё моим прощеньем будет;
Своим грехом я выкупаю твой, ты – мой, и Бог рассудит.

121

Уж лучше низким быть, чем таковым считаться,
Когда невинного в грехах осудят из-за них,
И радости утрачены, понеже, может статься,
Не чувствами взаимными, а взглядами других.
С чего ж тогда развратные притворные глаза
Приветы шлют моей блудливой крови?
Иль слабости узрев, суют свой нос в мои дела,
В порочности своей, не жалуя иной мне доли?
Но я - такой, как есть, они же свой прицел
К моим грехам наводят, как к своим;
Я мог бы верным быть, бесчестье - их удел;
И непристойность мыслей их не мерило моим.
Пока же гнусной их привычке судить других не вышел срок,
То люди все вокруг дурны, в них царствует порок.

122

Подарок твой, твою тетрадь, храню я в голове;
Бессмертной памяти заполнены страницы
Листов бумажных более, но длящуюся вне
Пределов Временем отмеренной границы;
Иль долго так, как мозг мой и душа
Способны жить, ведомые Судьбою;
Иль каждый часть свою забвенью не предаст,
И память о тебе не застит чёрной мглою.
Та скромная тетрадь вмещает слишком мало
И нет нужды листами мне любовь считать;
Поэтому я выбросил её, чтобы вольнее стало
Мне доверять тем записям, где весь твой ум и стать:
Держать помощника, чтоб сохранить тебя,
Уж верно привело б к беспамятству меня.

123

Пусть не кичится Время тем, что изменяюсь я:
Ведь в пирамидах, сложенных твоею мощью сил,
Иного или чудного нет вовсе для меня;
Былой их сути новый вид никак не изменил.
Дни жизни кратки и нас радует недаром
Старьё, что ты сбываешь нам в заботе о своём,
И мы готовы полагать его для нас волшебным даром,
Чем вспомнить, что уже мы слышали о нём.
Тебе и хроникам твоим бросаю вызов сам:
Они не интересны мне ни в прошлом, ни теперь,
В историях твоих и всё вокруг – обман,
Мизерный иль умноженный поспешностью твоей.
Я в верности клянусь на вечные века,
Пускай косу заносит Времени рука.

124

Когда б моя любовь была дитя лишь места в свете,
Она могла сойти за бастарда Фортуны,
Став Времени любимицей иль злобы всех на свете,
Обычным сорняком иль лилией в букете.
Но далека она от случаем рождённых;
Её свободы не лишит благоволения улыбка,
Она не сгинет в волнах смут и мятежей порабощённых,
К которым время призывает нас так пылко.
Ей не страшна политика измены и предательства,
Сдающая себя внаём на краткие часы,
Она одна без помощи осилит обстоятельства,
Не начиная от тепла расти иль чахнуть от грозы.
Свидетель я: глупцами Времени являются все те,
Кто, умирая за добро, живёт по-прежнему в грехе.

125

Что для меня несенье балдахина
С достойным видом, вызывающим почтенье,
Иль вечности создание, будь слово или глина,
Чей жизни срок короче просто убыли и тленья?
Не правда ль, что поклонники двора и этикета
Лишаются всего, платя большую ренту,
В погоне за изысками теряют вкус к простому,
А их цветенье жалкое присуще лишь моменту?
Позволь же преданно мне жить в твоей душе.
Возьми сей приношенья дар, свободный, но простой,
Который не смешается с притворством и клише,
Но наградит взаимностью меж мною и тобой.
Прочь, соглядатай купленный! Чем более ты лжёшь,
Тем сердцу верному ясней, какой ты вздор несёшь.

126

Мой милый друг, в расцвете сил,
Ты руку Времени отвёл с часами, зеркалом, косой;
И пусть на убыли твой рост кого б не удивил,
Поклонников увядших ряд и вид цветущий твой.
И пусть Природа - соверен над грозным разрушеньем,
В твоём движении вперёд всегда будет хранить
И отвоёвывать тебя, чтобы своим уменьем
Бесчестить Время и, тем самым, минуты подлые убить.
Ах, опасайся же её, любимец, баловень Природы!
Она способна лишь занять у Времени младые годы,
И аудит, пусть и не сразу, но нам ответ даёт такой:
В конечном счёте (по расписке) она уплатит долг тобой.
( )
( )


127

В былое время чёрный цвет был красоты лишён,
И правильный, но смуглый лик, не мил и не прекрасен;
Теперь же тёмный цвет волос по праву оценён,
А совершенства идеал бастарда славой красен:
Увы, любой своей рукой Природы мощь поправ,
Уродство делает приятным искусно созданным лицом,
А красота без имени, лишённая всех прав,
Из храма изгнана, осквернена, коль не в бесчестье том.
Вот почему бровь госпожи моей черна как ворона крыло,
Темны глаза её и, кажется, что в трауре они,
По тем, кому с рождения природой не дано,
Кто превращает краской фальшь в достоинства свои;
Их траурный оттенок так идёт к её лицу,
Что каждый скажет искренне: ?Я вижу красоту?.

128

Когда ты, музыка моя, садишься поиграть в саду
На клавишах благословенных, коих сладостные звуки
Под пальцами любимыми рождаются в ладу,
Мой обрекают слух они на радостные муки.
Завидую я клавишам, что так проворно скачут,
Стремясь поцеловать испод чувствительный руки,
А губы бедные мои горят и чуть не плачут,
Что собирает урожай бесстыдный вор, а не они!
И в состоянье том они свою меняют суть,
На место пляшущих, себя, как будто, подставляя,
Где пальцы лёгкой поступью свой направляют путь,
Тем благосклонность дереву, а не губам являя.
Пусть клавиши нахальные тем счастливы вполне,
Отдай им пальцы, ну а губы - дари для поцелуя мне.

129

Растрата жизни сил в позоре и стыде
Есть похоть, вожделенья акт: пока не утолён
Преступно-кровожадный, весь в убийственном грехе,
Свиреп, жесток и дик, доверия лишён;
И, насладившись, тотчас же – презрения улыбка;
Преследует вне разума и, не вкусивши всласть,
Безвинно ненавидит, лишь проглочена наживка,
Намеренно введя предмет в неистовую страсть.
С ума сходить, преследуя, и бредить в обладанье;
Заполучив, иль в поиске, круша любой препон;
В блаженстве акта, в гордости, глубокой ли печали;
Лишь предвкушая сладкий акт, иль сбросив грезы сон.
Известно это всем, но каждый знать бы рад,
Как уберечься от соблазна, что гонит человека в ад.

130

Глаза возлюбленной моей не солнце и луна;
Кораллы ярче и алее красной губ каймы;
Цвет снега бел, её же грудь – темна;
И волосы что пряжи нить - не златы, а черны.
Есть розы белого и красного и розового цвета,
Но на щеках её не видел ни одной;
И аромат духов скорей напоминает лето,
Чем госпожи моей дыхание порой.
Мне говор нравится её, хотя я точно знаю,
Что звуки музыки приятнее слух ублажают мой;
И пусть богини лёгкий шаг услышать лишь мечтаю,
Мне поступь милой кажется прелестной, но земной.
И всё ж, о небеса! она так редкостно пригожа,
Что много, много лучше тех, кому польстили ложно.

131

Ты - мой тиран, и в этом вся сама,
Как те, чьи прелести возносят их над нами;
Кто знает, что для сердца, сходящего с ума,
Ты вся – сверкающий и драгоценный камень.
И скажет кто ещё иной, что милое лицо
Не в силах вызвать вздох любви или сердечный стон.
Пусть заблуждаются они, не вымолвлю словцо,
Хотя поклясться я готов, что всё это не сон.
И чтоб удостоверить в том, что клятва не пуста,
Стенаньями я полню мир, лишь вспомнив облик твой,
Что чередою следуют, свидетельства неся
Тому, что смуглый цвет лица прекрасен так порой.
Пускай, темна - ничто, делами ты черна,
И из-за них вся клевета, я думаю, пошла.

132

Любимые глаза мне сострадают, зная
Что сердце мучает презрением своим,
И, будто плакальщицы в траурном наряде,
С прелестной жалостью глядят, как я раним.
Ни утреннее солнце на небесном вече
Так не румянит серых щёк востока,
Ни яркая звезда, что возвещает вечер
Не придаёт полсвета тьме далёкой,
Как скорбные глаза твои - сияние лицу.
Пускай и сердце будет в трауре по мне,
(Ведь грусть даёт тебе волшебную красу)
И доля каждая твоя несёт печаль-тоску.
Тогда я поклянусь, что красота смугла,
А та, что ценится теперь – нечиста и пуста.

133

Будь сердце проклято, что душу рвёт, язвя
Глубокой раною, полученной в любви тобой и мной!
И мало ему мучить одного меня,
Зачем же должен стать рабом ещё друг сладкий мой?
Уже твой бессердечный взгляд лишил меня рассудка,
А другом просто завладела целиком:
Так, что я им, тобою и собой оставлен,
Чтобы трикратно муки несть под тяжким сим крестом.
Моё ты сердце заточи в груди за прочной рамой,
Оно – залогом сердца друга моего,
Крепи засовы, но позволь мне быть его охраной,
Тогда суровой быть ко мне резона нет одно.
Пока ж неумолима ты, я, волею-неволей,
В темнице заключён твоей и телом, и душою.

134

Вдруг разом осознал я, что теперь он – твой,
И сам я весь в залоге у твоих желаний.
Пусть заплачу сполна, чтоб друг любезный мой,
Вернулся бы ко мне, избавив от страданий.
Но нет, ты не отдашь его, свободой наделя,
Всё потому, что алчна ты, а он так добр и мил;
Как поручителем любви он подписался за меня
Под обязательством к тебе и им же связан был.
По праву красоты своей ты взыскиваешь строго,
Как ростовщик, вложивший в рост все средства до нуля,
И в должниках теперь мой друг, вины моей здесь много;
Ведь из-за подлой хитрости теряю друга я.
Увы, я потерял его; мы оба в её власти:
Он ей выплачивает долг, а я - в плену у страсти.

135

Иная ждёт, а для тебя всегда есть твой Уилл,
Ещё Уилл вдобавок, и Уилл к тому же;
Избытком досаждаю я тебе во весь свой пыл,
Чтоб сладкое желание твоё исполнить тут же.
Ужели та, чья страсти суть обильна и просторна,
Моё желанье не дозволит спрятать в ней?
И почему другим желаниям ты радостно потворна,
А для меня приём не дарит свет лучей?
Как океан вбирает все ручьи, бегущие к нему
И в изобилье том становится всё глубже,
Так ты, богатая Уиллом, добавь к избытку своему
Ещё желание моё, чтоб прибыло Уилла тут же.
Не будь же злой, поклонников своих не доводи до гроба;
Будь равно благосклонна всем, но мне – Уильяму – особо.

136

Уж если упрекнёшь себя, что сблизилась чрезмерно,
Душу слепую увещай, что я был твой Уилл,
И что желанье здесь живёт, та знает, несомненно;
Ради любви, любовь мою, любимая, прими.
Твоей любви сокровищницу пусть утолит Уилл,
Наполнив множеством желаний и в них одно – моё.
Но там, где мера велика, любой бы объяснил,
Что средь обилия один бывает лишь нулём.
Пусть мой удел в том множестве несчитанным остаться,
Хоть в списке принятых тобой я должен первым быть.
Ты просто мной располагай, и очень может статься,
Смогу тебе я кое-что приятное дарить.
Пусть в имени моём тебе звук каждый будет мил,
Тогда полюбишь ты меня, ведь звать меня Уилл.

137

Ужель слепой глупец, Любовь, вошла в мои глаза,
Которые глядят на мир, но не поймут в чём дело?
Ведь, зная всё о красоте, и где лежит она,
Всё ж выбирают худшее в расчёте неумелом.
Буде отравлены соблазном смелых взглядов,
Свой якорь бросят в гавани, где каждому причал;
Зачем из заблужденья глаз моих ты выковала крючья,
Куда решенье сердца своего я крепко привязал?
Что ж сердцу полагать, что мой причальный плот
Лишь мне принадлежит, а не для всех крыльцо?
Иль видя то, глаза мои намеренно мне лгут,
Чтоб в правду с красотой одеть столь грязное лицо?
И сердце, и глаза мои во многом ошибались,
И вероломной той чуме в итоге передались.

138

Когда любовь клянётся мне, что нет её верней,
Поверю в то, хоть думаю: наверно лжёт она,
И мыслить может обо мне, что я юнца юней,
Не искушён в коварстве лжи и хитростях ума.
Тщеславлюсь, что в глазах её я молодым кажусь,
Хоть знает: лучшие года мои давно прошли;
И доверяю как простак её я вруше-языку,
Не для того ль, чтоб истины мы с нею не нашли?
Ну почему же, наконец, ей правду не сказать?
И отчего мне не признать, что я почти старик?
Ах, есть обычай у любви притворству доверять,
И старший возрастом всегда свои лета таит.
Поэтому в глаза ей лгу, мне лжёт в ответ она,
И этим тешим мы себя, какая в том вина?

139

Не требуй от меня оправдывать всё зло
И бессердечие твоё, что сердце уязвляют;
Не рань глазами, сделай это языком,
Убей безжалостно и сразу как те, кто хитростей не знают.
Выбалтывай, что ты желанна где-то, но при мне,
Любимая, удерживай себя от посторонних взглядов:
Зачем же причинять мне боль коварно так, зане
Могущество твоё сметает все преграды?
Пусть оправдаю я тебя, ведь знает то любовь,
Что эти сладостные взгляды теперь мои враги;
Вот почему их от меня она уводит вновь,
Где они стрелами других изранить бы могли.
Ах, нет! Не отводи глаза: коль мне уже не жить,
Добей, чтоб раз и навсегда страданья прекратить.

140

Будь столь же мудрою, сколь бессердечна ты,
И не испытывай надменностью своей;
Иль скорбь найдёт слова, что выразить смогли,
Всю глубину страдания больной души моей.
Ах, если б научить тебя всем милостям ума,
И хоть не любишь ты, могла тогда солгать;
Ведь и больные все, когда их смерть близка,
Лишь новость добрую от лекаря хотят узнать.
Но, если я отчаюсь, то могу сойти с ума,
И в сумасшествии своём тебя порочить стану,
А этот искажённый мир потворствует сполна,
Лжецам безумным и ушам, внимающим обману.
Чтоб не терял я голову, и клеветать тебя не смели,
Держи в прицеле глаз меня, хоть сердце гордое твоё
стреляет мимо цели.

141

Клянусь, тебя я не люблю глазами,
Ибо они в тебе заметят тысячу изъянов;
Но сердцу мило то, что видится грехами,
И любит до безумия, не видя знаков явных.
Мой слух не радует совсем, как голос твой звучит,
И осязанью чуткому от ласк не по себе;
Ни вкус, ни обоняние нисколько не манит,
Быть зваными на праздник чувств с тобой наедине.
Но ни пять чувств моих, ни разума причины,
Не разуверят сердце глупое прислуживать тебе,
Которое покинуло пустую суть мужчины,
Чтоб быть вассалом и рабом надменной красоте.
Чуму и бедствие своё сочту подарком иль наукой,
Ту, что ввергает меня в грех и награждает мукой.

142

Любовь - мой грех и ненависть твоя,
Девичья ненависть к греховному желанью,
Но если сравнивать, что ты есть и что – я,
Нашла бы качества во мне невместны порицанью.
И если упрекать меня – не этими губами,
Которые осквернены бесстыдством краски алой;
Кладя печать любовных клятв, как часто я - устами,
Крадут супружества плоды сей рентой небывалой.
Позволь законно мне любить, как любишь ты других,
Которым докучаешь, глаз не сводя, как я.
Дай состраданью прорасти ростком в своей груди,
И ты заслужишь, чтоб в ответ жалели и тебя.
В стремлении заполучить, своё оберегаешь,
В черёд тебя отвергнут те, которых возжелаешь.

143

Гляди ж как добрая хозяйка, подхватив подол,
Спешит поймать сбежавшее создание творца,
Ребёнка, усадив на пол, несётся голову сломя,
С намереньем вернуть на место беглеца;
Тогда как брошенное чадо вслед за ней, ползком,
Кричит, пытаясь удержать бегущую за птицей мать,
Но где там! чуть задев лица её крылом,
Каплун бежит, нет времени дитя унять.
И точно также ты преследуешь иного,
Тогда как я, ребёнок твой, спешу тебя догнать;
Надеюсь, схватишь ты его, ко мне вернёшься снова,
И будешь, как родная мать ласкать и целовать.
Молиться стану, чтоб сбылись желания твои,
Тогда ты вспомнишь обо мне, сняв горести мои.

144

Мне две любви несут покой и ад ужасный,
Подобно духам двум ввергают в грех меня:
И лучший ангел это - муж, действительно прекрасный,
А худший дух то - женщина, чья сущность так черна.
Чтоб в ад свести меня, тот женский дьявол
Склоняет ангела добра на сторону свою,
И жаждет развратить его, чтоб тёмным принцем стал он,
И соблазняет чистоту вульгарной пышностью.
И то, что ангел мой вдруг в беса превратился
Могу предположить, хоть и не наверняка,
Ведь я оставлен, а они готовы в дружбе слиться,
И думаю, один уже к другому в ад попал.
Так это или нет, мне не узнать, живу в сомненьях,
Пока злой ангел мой не даст для друга избавленья.

145

Те губы, что Любовью созданы самой
Мне выдохнули: ?Ненавижу?.
Да, мне, тоскующему лишь по ней одной;
Но, тотчас увидав, как я обижен,
Смягчила сердце, отогнав ненастье,
Браня язык всегда столь ласковый ко мне,
Не обещавший ранее несчастья,
И научив его приветствовать внове;
Вот так поправилась она в конце,
И словно ясный день настал
За ночью вслед, что будто бес
Свалилась в ад, низринутой с небес;
?Я ненавижу? - бросила она, губя,
Но и спасла, добавив: ?Не тебя?.

146

Ах, бедная душа моя внутри греховной плоти,
В осаде сомкнутых рядов бунтующих страстей,
Что ж истощаешь ты себя в одной заботе -
Раскраской слишком дорогой стен крепости своей?
Зачем такую цену за столь малый срок аренды,
Расходуешь на свой уже ветшающий дворец?
Не черви ли тогда, наследники той ренты,
Её съедят? Такой ли телу своему ты видела конец?
Тогда, душа моя, живи себе от убыли слуги,
Пускай иссохнет он, но станешь ты богаче;
Купи часы для горнего, продай часы тщеты,
Питай лишь внутреннюю суть, её, а не иначе:
Так делая, ты обираешь Смерть, что всюду ест людей,
Наступит день и Смерть умрёт, забудет мир о ней.

147

Любовь моя – как непрестанный жар
Сиделкой неотлучно у болезни,
Живёт лишь тем, что кормит недуга пожар
И нездоровый аппетит свой балует, как прежде.
Рассудок мой – то лекарь для любви,
Разгневанный, что от рецептов нету проку,
Меня покинул и я в отчаянье считаю дни
До смерти; ей лишь телесное противится до сроку.
Надежды нет, исчерпаны все средства,
Я как безумный в вечном беспокойстве;
И речь и думы у меня как будто впал я в детство,
Блуждают вкруг да около в немыслимом расстройстве;
Ведь клялся я, что ты мила и нет тебя светлей,
На деле ж ты черна как ад, ночной золы темней.

148

Увы! Что за глаза вложила мне Любовь,
Чей взгляд в согласье не вступает с правдой!
А если да, то отчего рассудок покидает вновь,
И суть, открытую глазам, тотчас зовёт неправдой?
Но коль прекрасно то, что нравится глазам,
Что ж не глаголет мир об этой красоте?
Ведь окажись он прав, то станет ясно нам:
Глаза Любви в тебе нашли не то, что - все.
Как это может быть? Ах, им ли правду углядеть,
Когда измучены они слеженьем и слезами?
Тогда и мне простительно неверный взгляд иметь;
И солнцу не видать того, что скрыто облаками.
О! хитроумная Любовь! Слезами слепишь ты затем,
Чтоб твои подлые дела не мог я разглядеть совсем.

149

Как ты могла сказать, что не люблю тебя,
Когда мы вместе восстаём против меня стеной?
Ужель не думал о тебе, когда забыл себя
И собственным тираном стал ради тебя одной?
Кто невзлюбил тебя – мои ль теперь друзья?
Кем недовольна ты – прислуживаю ль им?
Когда угрюмо смотришь ты порою на меня,
Не мщу ль себе тотчас страданием своим?
Какие добродетели найду я среди всех,
Чтоб возгордиться и презреть тебе служенья час,
Когда всё лучшее во мне боготворит твой грех
И повинуется лишь одному движенью глаз?
Теперь, любимая, понятна мне суть ненависти той;
Ты любишь тех, кто может видеть, а я, увы – слепой.

150

Какой непостижимый дар даёт тебе такую силу,
Чтобы пороками могла над сердцем властвовать моим?
Заставить правду отрицать, что верный взгляд увидел,
И уверять, что ясность та не явит день иным?
Откуда у тебя умение придать очарованье злу,
Что в самых низких и дурных твоих деяньях,
Видна такая мощь и склонность к ремеслу,
Что наихудшее в тебе затмит всё в мире и мечтаньях?
Откуда знанье как заставить полюбить себя сильней
За то, что вижу, слышу я и должен ненавидеть?
Пускай любимое в тебе - суть осуждения людей,
Ты с ними вместе не должна во мне бесчестье видеть:
Уж, коль твои несовершенства зажгли любовь во мне,
Тем более я заслужил любимым быть тебе.

151

Юн Купидон, неопытен чтоб разуметь про совесть;
Но кто ж не знает, что она любовью рождена?
Поэтому, любезный плут, не осуждай греховность,
В моих проступках, кажется, есть и твоя вина:
Из-за обмана, милая, я должен предавать
Часть лучшую свою изменническим телом;
И телу говорит душа триумф любви торжествовать;
Для плоти нет больше причин не заниматься делом;
Восстав при имени твоём, указывая прямо
На свой победоносный приз, раздута непомерной спесью,
Готова плоть как жалкий раб служить тебе упрямо,
Как часовой твоих измен, в грех низвергаясь вместе.
И нет стыда мне из-за той, кого “любимой” называю,
За чью прелестную любовь я восхожу и ниспадаю.

152

Ты знаешь, что любовь моя есть клятвопреступленье,
Но и сама двукратно ты отступницей была;
Предав супружескую связь и это новое доверье,
Суля мне ненависть взамен, лишь вновь увлечена.
Могу ль винить тебя из-за обетов двух, нарушенных тобой,
Когда я кратно преступал? Я больший лжесвидетель;
Все мои клятвы для того, чтоб вкусить с тобой,
И искренность всех слов к тебе утрачена навеки.
Я клятвы пылкие давал твоей глубокой доброте,
Обетам верности твоей, любви и постоянству;
И чтоб сияла ярче ты – прибегнул к слепоте,
И верить научил глаза обману и жеманству.
Я присягал твоей красе; отступник больший я,
Когда я клялся против правды, её пятная и грязня.

153

Свой факел отложив, забылся Купидон во сне:
Дианы дева набрела на жезл почти потухший,
Тотчас она сей возжигающий любовь предмет
В ручей холодный опустила, протекавший тут же.
Поток принял от вечного огня Любви
Древнейшее тепло, что будет длиться вечно,
И стал кипящей ванной, почитаемой людьми
От странных хворей лучшим способом леченья.
Но вот от глаз моей Любви тот факел вновь зажёгся,
И Купидон коснулся им меня для испытанья,
Я занемог и чтобы жар в моей груди улёгся,
Унылым гостем жду целебного купанья.
Но тщетно: ванну, что поможет мне, я отыщу скорей,
Где Купидон нашёл огонь – в глазах возлюбленной моей.

154

Однажды маленький божок заснул на травке где-то,
Обок свой факел положив, воспламеняющий любовь;
В то время нимфы нежные, что следуют обету,
Сбежались, быстроногие, и вот одна рукой,
Прекрасной в чистоте своей подобрала тот факел,
Которым легион сердец был ранее зажжён;
Так генерал страстей и чувств законодатель
Был девственной рукой во сне разоружён.
Она чтоб факел погасить его в источник опустила,
Который от огня любви взял вечное тепло,
Став булькающей ванной и целебной силой
Для недужных… Раб госпожи, влача ярмо,
Я жажду излеченья здесь, но убеждаюсь вновь:
Огонь любви согреет воду, воде не охладить любовь.