Песни Бога - из Часослова 66
Райнер Мария Рильке
Название стихотворения я придумала сама для удобства поиска. В оригинале у него нет названия. Это шестьдесят шестое стихотворение из раздела "Книга о монашеской жизни" сборника "Часослов".
Это стихотворение лишено логического смысла до такой степени, что возникает подозрение, не хотел ли Рильке изобразить безумие монаха? На самом деле монахи довольно-таки часто лишались рассудка из-за отсутствия нормальных человеческих удовольствий. Петров и Прокопьев попытались скрыть отсутствие логики в стихотворении, приписав монаху возвышенные чувства, которых в оригинале нет. Так, в оригинале не упоминаются псалмы. Там упоминаются песни (Lieder), и уж псалмами они никак не могут быть: было бы уж совсем безумием изображать Бога молящимся самому себе. А появляющийся старик/ старец, по всей видимости, это – ипостась Бога, тем более, что он ассоциируется с ночью, а Бог у Рильке ассоциируется с тьмой, а не со светом. Песни Бога, которые он не хочет повторять – это исторические события: они не повторяются. Они "пьют" время – по-русски бы мы сказали, что события "пожирают" время. А вот как они "пьют ветер", уж совсем непонятно. И почему сюда затесались дураки? Видимо, это какой-то намек на то, что дураки не помнят истории, поэтому исторические летописи перестают звучать в их ушах, т.е. они"ушли из ушей дураков". Видимо, их сдуло из ушей ветром.
Сам старик несколько похож на Будду из стихов Рильке – он вмещает в себя мир; однако непонятно, на чем он сидит: не может же он сидеть на пустоте!
Со степью тоже не совсем понятно. Слово Heide переводится как "пустошь" и как "степь". Но раз там курганы, это степь. Но пустынная, безлюдная, поскольку она одновременно "пустошь".
Но что означают курганы? Конечно, это поэтический образ, но как он может появиться у христианина? Ведь это языческие могилы. То ли душа просит монаха, то ли монах просит душу, а затем тишину превратиться в степь с могилами язычников. Что это: желание похоронить язычество или сожаление по поводу язычества, похороненного в душе монаха? Непонятно. Более того, вообще непонятно, существуют ли курганы. Они едва видны – но не в любое время суток, а когда восходит луна, но не над обычной землей, а над землей, ушедшей в далекое прошлое, что в принципе невозможно – это скорее воспоминания о курганах, чем сами курганы.
Стихотворение написано вне постоянной ритмической схемы, одни строки написаны разными трехстопными ритмами, другие – ямбом, а третьи вообще с переменной длиной стопы.
Понятно, что число слогов в строках не соблюдается.
Поскольку в русском языке ямб и трехстопные ритмы плохо стыкуются, я всё перевела анапестом, не соблюдая число слогов и стараясь быть как можно ближе к подстрочнику. Из-за недостатка места я убрала эпитет "прислушивающийся" перед домом и заменила "тысяч ушей" на "премногих ушей".
ПЕСНИ БОГА
На закате дня ночь поджидая,
Уж готова земля ко всему.
Чего жаждешь, душа? Почему? -
Стань безлюдною степью без края,
Где древнейших курганов видны
Очертания на темном фоне -
Лишь луна взойдет на небосклоне
И земля канет в тьму старины.
Тишина, облаченье создай
Для себя, дай обличье вещам
(Они в детстве еще, к их годам
Снизойди). Себя степью подай!
Может, старец заглянет ко мне?
(Я от ночи его отличу не вполне).
Принесет темный старец с собой
Слепоту исполинов в дом мой.
Я рисую в уме: он сидит, размышляет,
И меня, видно, не замечает -
Явно, думает, сущее в нем:
Небеса, пустошь-степь и мой дом.
Старец песни свои потерял навсегда:
Их повторно пропеть не желал никогда.
И те пьют по безудержной воле своей
Времена и ветра из премногих ушей
Дураков и безумных людей.
Eine Stunde vom Rande des Tages,
und das Land ist zu allem bereit.
Was du sehnst, meine Seele, sag es:
Sei Heide und Heide, sei weit.
Habe alte, alte Kurgane,
wachsend und kaum erkannt,
wenn es Mond wird ueber das plane,
langvergangene Land.
Gestalte dich, Stille. Gestalte
die Dinge (es ist ihre Kindheit),
sie werden dir willig sein).
Sei Heide, sei Heide, sei Heide,
dann kommt vielleicht auch der Alte,
den ich kaum von der Nacht unterscheide
und bringt seine riesige Blindheit
in mein horchendes Haus herein.
Ich seh ihn sitzen und sinnen,
nicht ueber mich hinaus;
fuer ihn ist alles innen,
Himmel und Heide und Haus.
Nur die Lieder sind ihm verloren,
die er nie mehr beginnt;
aus vielen tausend Ohren
trank sie die Zeit und der Wind;
aus den Ohren der Toren.
Rainer Maria Rilke
***
Ниже переводы, которые я нашла в Интернете для сравнения. В оригинале не упоминаются псалмы, вече и поляны (речь идет о пустоши-степи), мятущийся дух и чувственный слух. Степь не называется "юной". Детство вещей не называется "святым". Монах не утверждает, что песни или страна забыты: земля с курганами не забыта, а ушла в прошлое. Дом не называется "сторожкой". Песни старец как раз поет, но он не хочет их повторять – он поет их только один раз.
Перевод Петрова:
Вот страна ко всему готова
в час, как день переходит грань.
Что тоскуешь, душа? Молви слово,
стань степью и далью стань.
Нарастай, нарастай курганами,
еле узнанной стариной,
когда месячно над полянами,
над давно забытой страной.
Явись, тишина, в обличий
вещей (выводи их из детства,
и пойдут они за тобой).
Стань степью простой и просторной!
Авось в полуночном величии
войдет Он, старый и черный,
в мой чуткий дом по соседству
исполинскою слепотой.
Раздумье Его все пуще я
вижу в уме моем.
Внутри для Него все сущее —
и небо, и степь, и дом.
Лишь псалмы забыты, как вечер,
потерялись вдали
и, как век за веком, как ветер,
из ушей человечьих ушли,
из ушей на шумливом вече.
***
Перевод Прокопьева:
Только час у дневного предела,
и готова земля ко всему.
Что, душа, сей ты час восхотела:
степью стань и беги во тьму.
Степь широкая, древняя, юная,
где курганы - растущей стеной,
когда ночь разыграется лунная
над забытой Богом страной.
Не мельчи же, молчанье, - начало
всех вещей (их детство святое,
так они тебя слушать хотят).
Степью стань, степью стань, степью стань, и -
Старец-ночь над тобой, коих мало
различаю я, словно в тумане:
величайшею слепотою
в чуткий дом твой приходит взгляд.
Так и Старец мыслит не вчуже,
не помимо меня, не сквозь,
и сторожка, и степь - не снаружи,
все с таинственным небом сошлось.
Лишь псалмы с их мятущимся духом,
тихий, он никогда не поет:
он питается чувственным слухом -
век и ветер из слуха пьет:
слуха безумных духом.
***
Перевод на английский Susan Ranson:
One hour from the end of day
And the land is prepared for what comes.
My soul, what you want, say.
Be a heath, O my soul, be as broad,
with ancient burial mounts
swelling unrecognized
at the time of the moon’s rising
on the plains it has left behind.
You silence: take shape, transform
All things (for their childhood is here
And they are open to you).
My soul, be heathland, be moor;
perhaps he that is Ancient will come
whom I barely distinguish from night,
bringing his giant blindness
here, to my listening home.
I see him sitting, reflecting
but not gazing out, because
for him all the world is within:
home and heath and heaven.
Only his songs are lost to him,
Those he no longer begins;
From thousands of ears like pools
drunk up by time and the wind,
from the years of fools.
Название стихотворения я придумала сама для удобства поиска. В оригинале у него нет названия. Это шестьдесят шестое стихотворение из раздела "Книга о монашеской жизни" сборника "Часослов".
Это стихотворение лишено логического смысла до такой степени, что возникает подозрение, не хотел ли Рильке изобразить безумие монаха? На самом деле монахи довольно-таки часто лишались рассудка из-за отсутствия нормальных человеческих удовольствий. Петров и Прокопьев попытались скрыть отсутствие логики в стихотворении, приписав монаху возвышенные чувства, которых в оригинале нет. Так, в оригинале не упоминаются псалмы. Там упоминаются песни (Lieder), и уж псалмами они никак не могут быть: было бы уж совсем безумием изображать Бога молящимся самому себе. А появляющийся старик/ старец, по всей видимости, это – ипостась Бога, тем более, что он ассоциируется с ночью, а Бог у Рильке ассоциируется с тьмой, а не со светом. Песни Бога, которые он не хочет повторять – это исторические события: они не повторяются. Они "пьют" время – по-русски бы мы сказали, что события "пожирают" время. А вот как они "пьют ветер", уж совсем непонятно. И почему сюда затесались дураки? Видимо, это какой-то намек на то, что дураки не помнят истории, поэтому исторические летописи перестают звучать в их ушах, т.е. они"ушли из ушей дураков". Видимо, их сдуло из ушей ветром.
Сам старик несколько похож на Будду из стихов Рильке – он вмещает в себя мир; однако непонятно, на чем он сидит: не может же он сидеть на пустоте!
Со степью тоже не совсем понятно. Слово Heide переводится как "пустошь" и как "степь". Но раз там курганы, это степь. Но пустынная, безлюдная, поскольку она одновременно "пустошь".
Но что означают курганы? Конечно, это поэтический образ, но как он может появиться у христианина? Ведь это языческие могилы. То ли душа просит монаха, то ли монах просит душу, а затем тишину превратиться в степь с могилами язычников. Что это: желание похоронить язычество или сожаление по поводу язычества, похороненного в душе монаха? Непонятно. Более того, вообще непонятно, существуют ли курганы. Они едва видны – но не в любое время суток, а когда восходит луна, но не над обычной землей, а над землей, ушедшей в далекое прошлое, что в принципе невозможно – это скорее воспоминания о курганах, чем сами курганы.
Стихотворение написано вне постоянной ритмической схемы, одни строки написаны разными трехстопными ритмами, другие – ямбом, а третьи вообще с переменной длиной стопы.
Понятно, что число слогов в строках не соблюдается.
Поскольку в русском языке ямб и трехстопные ритмы плохо стыкуются, я всё перевела анапестом, не соблюдая число слогов и стараясь быть как можно ближе к подстрочнику. Из-за недостатка места я убрала эпитет "прислушивающийся" перед домом и заменила "тысяч ушей" на "премногих ушей".
ПЕСНИ БОГА
На закате дня ночь поджидая,
Уж готова земля ко всему.
Чего жаждешь, душа? Почему? -
Стань безлюдною степью без края,
Где древнейших курганов видны
Очертания на темном фоне -
Лишь луна взойдет на небосклоне
И земля канет в тьму старины.
Тишина, облаченье создай
Для себя, дай обличье вещам
(Они в детстве еще, к их годам
Снизойди). Себя степью подай!
Может, старец заглянет ко мне?
(Я от ночи его отличу не вполне).
Принесет темный старец с собой
Слепоту исполинов в дом мой.
Я рисую в уме: он сидит, размышляет,
И меня, видно, не замечает -
Явно, думает, сущее в нем:
Небеса, пустошь-степь и мой дом.
Старец песни свои потерял навсегда:
Их повторно пропеть не желал никогда.
И те пьют по безудержной воле своей
Времена и ветра из премногих ушей
Дураков и безумных людей.
Eine Stunde vom Rande des Tages,
und das Land ist zu allem bereit.
Was du sehnst, meine Seele, sag es:
Sei Heide und Heide, sei weit.
Habe alte, alte Kurgane,
wachsend und kaum erkannt,
wenn es Mond wird ueber das plane,
langvergangene Land.
Gestalte dich, Stille. Gestalte
die Dinge (es ist ihre Kindheit),
sie werden dir willig sein).
Sei Heide, sei Heide, sei Heide,
dann kommt vielleicht auch der Alte,
den ich kaum von der Nacht unterscheide
und bringt seine riesige Blindheit
in mein horchendes Haus herein.
Ich seh ihn sitzen und sinnen,
nicht ueber mich hinaus;
fuer ihn ist alles innen,
Himmel und Heide und Haus.
Nur die Lieder sind ihm verloren,
die er nie mehr beginnt;
aus vielen tausend Ohren
trank sie die Zeit und der Wind;
aus den Ohren der Toren.
Rainer Maria Rilke
***
Ниже переводы, которые я нашла в Интернете для сравнения. В оригинале не упоминаются псалмы, вече и поляны (речь идет о пустоши-степи), мятущийся дух и чувственный слух. Степь не называется "юной". Детство вещей не называется "святым". Монах не утверждает, что песни или страна забыты: земля с курганами не забыта, а ушла в прошлое. Дом не называется "сторожкой". Песни старец как раз поет, но он не хочет их повторять – он поет их только один раз.
Перевод Петрова:
Вот страна ко всему готова
в час, как день переходит грань.
Что тоскуешь, душа? Молви слово,
стань степью и далью стань.
Нарастай, нарастай курганами,
еле узнанной стариной,
когда месячно над полянами,
над давно забытой страной.
Явись, тишина, в обличий
вещей (выводи их из детства,
и пойдут они за тобой).
Стань степью простой и просторной!
Авось в полуночном величии
войдет Он, старый и черный,
в мой чуткий дом по соседству
исполинскою слепотой.
Раздумье Его все пуще я
вижу в уме моем.
Внутри для Него все сущее —
и небо, и степь, и дом.
Лишь псалмы забыты, как вечер,
потерялись вдали
и, как век за веком, как ветер,
из ушей человечьих ушли,
из ушей на шумливом вече.
***
Перевод Прокопьева:
Только час у дневного предела,
и готова земля ко всему.
Что, душа, сей ты час восхотела:
степью стань и беги во тьму.
Степь широкая, древняя, юная,
где курганы - растущей стеной,
когда ночь разыграется лунная
над забытой Богом страной.
Не мельчи же, молчанье, - начало
всех вещей (их детство святое,
так они тебя слушать хотят).
Степью стань, степью стань, степью стань, и -
Старец-ночь над тобой, коих мало
различаю я, словно в тумане:
величайшею слепотою
в чуткий дом твой приходит взгляд.
Так и Старец мыслит не вчуже,
не помимо меня, не сквозь,
и сторожка, и степь - не снаружи,
все с таинственным небом сошлось.
Лишь псалмы с их мятущимся духом,
тихий, он никогда не поет:
он питается чувственным слухом -
век и ветер из слуха пьет:
слуха безумных духом.
***
Перевод на английский Susan Ranson:
One hour from the end of day
And the land is prepared for what comes.
My soul, what you want, say.
Be a heath, O my soul, be as broad,
with ancient burial mounts
swelling unrecognized
at the time of the moon’s rising
on the plains it has left behind.
You silence: take shape, transform
All things (for their childhood is here
And they are open to you).
My soul, be heathland, be moor;
perhaps he that is Ancient will come
whom I barely distinguish from night,
bringing his giant blindness
here, to my listening home.
I see him sitting, reflecting
but not gazing out, because
for him all the world is within:
home and heath and heaven.
Only his songs are lost to him,
Those he no longer begins;
From thousands of ears like pools
drunk up by time and the wind,
from the years of fools.
Метки:
