Антонио Нобре. Труп

Памяти Жозе де Оливейра Маседу, Эдуардо Коимбра, Антонио Фугаса.

Когда смеркается, в тот час священный,
Когда, светясь, молочница-луна
Приносит молоко в дома Вселенной...

В часы вечерние, когда земля, хмельна,
Чудесного ждёт с верой изначальной;
И любятся пичуги допоздна…

Когда в монастыре в наряд печальный
Закутаются грустные монашки,
Когда цветы творят обряд венчальный.

Когда волнистый свет зальёт овражки,
И с неба глянут очи водяные,
И разбегутся звёздные ромашки.

И в те часы, тревожные, больные,
Когда Вселенная под пеленой
Сама себе страшна в часы ночные;

Я на холме, сливаясь с тишиной,
Мог видеть светлую слезу святую
Созданий, что уходят в мир иной.

И в ночь одну, по миру разлитую,
Увидел новую звезду на сини,
Поэта душу, душу золотую.

Он умер, путь прервав на середине,
Угасло сердце нежное поэта
Мелодией в старинном клавесине…

В нём жили и Ромео, и Джульетта,
Он странным был творением земным,
Орёл с душой голубки, полной света.

Овеян ветром смерти ледяным,
Я думал: всё едино, хоть злословь,
Хоть слёзы лей под небом кружевным.

И Эулалия, его любовь,
В Долине слёз осталась под ветрами
Оплакивать потерю вновь и вновь.

Ах, если б меж последними дарами
Был саван из волос его любимой,
Когда в гробу лежал мертвец во храме.

Вот у окна в тоске неистребимой
Стоит она, а косы золотые,
Как дым, по ветру медленно клубимый…

О вы, любимые мои Плеяды!
Вы приходите ставить паруса
В лагуны, где купаются наяды!

О, птицы, сладки ваши голоса!
Вы, травами с его простой могилы
Украсив гнёзда, славьте небеса!

Голубки лунные, что были милы
Поэта сердцу, вы, что так высоко
Блуждаете, порой теряя силы,

Вы к ветру, что замедлит у флагштока,
Крепите крылья и сопровождайте
Певца в струях воздушного потока!

Певцу-герою почести отдайте:
Вот он идёт, воздушный и прекрасный
Средь пены ласточек… О, не рыдайте!

Девчушки машут, светел взор их ясный.
Они проводят странника с земли
В тот мир, земным законам неподвластный.

А он идёт в немыслимой дали,
И вот, садится в лёгкую галеру,
Искрятся воды, словно хрустали…

В какую счастьем залитую сферу
Уносит душу смерть, и что там ждёт
Его - за чистую любовь и веру?

Да, новый день и новый труд грядёт…
Не призван ли возделывать он земли
Мариины… Кто знает наперёд?

Даровано такое счастье всем ли:
Вдали от грешников, среди крестьян
Трудись и сердцем светлый мир объемли;

Сей звёзды, лунным светом осиян!
А плачут, будто горе приключилось…
А ветер воет, стелется бурьян…

Смерть в ризы дождевые облачилась
И миро щедро льёт она с небес:
Причастие поэту, Божья милость.

Зачем же плакать, если он воскрес
Для новой жизни? Не рыдайте, горы!
Ты, ветер, не служи печальных месс!

Пусть скорбных родников умолкнут хоры,
Тростник не ропщет, словно проклиная,
Не шепчет море грустные укоры.

Достаточно, что плачет мать больная,
Что плачет Эулалия навзрыд,
Друзья печальны, друга вспоминая…

Невинный, светлою росой омыт,
Ты спать идёшь, оплаканный друзьями,
И Вечностью, как саваном, укрыт.

Ты, как дитя, в глубокой этой яме,
И кажется: боялись, погребая,
Что убежишь с ручьями, воробьями.

Спи, пусть цветы, головки нагибая,
С тобой пребудут: вечный щит цветной,
И ожиданья Вечность голубая…

Не трогает пещеры земляной
Ни пёс, ни волк, ни кондор белокрылый,
Могильщик – лучший зодчий под луной,
И вечные дома – его могилы.


Леса, 1885.