Эмилио Бальягас. Ноктюрн и элегия
(NOCTURNO Y ELEGIA)
Если спросит она обо мне, перечеркни
на земле мое имя, от которого маюсь,
крестом из молчанья и пепла.
Если спросит, скажи, что я умер
и что теперь я – корм муравьям.
Скажи, что я – апельсинная ветка –
или старый флюгер на башне.
Не говори, что я всё еще плачу,
гладя рукой пустоту, где ее больше нет,
где безглазая статуя ее осталась навечно стоять –
в ожиданьи, что тело вернется.
Но плоть – это лавр: он только поёт и страдает,
и напрасно ждал я чего-то в его тени.
Поздно. И я лишь – рыбешка немая.
Если спросит она обо мне, эти глаза отдай ей,
слова эти блёклые, пальцы вот эти,
и каплю крови на этом платке.
Скажи, что я в о в с е пропал – превратившись
в перо куропатки, в колечко фальшивое,
у пруда в камышах забытое:
скажи, что начав за здравие, кончаю заупокой.
Скажи – я хотел, чтоб губы ее пребывали
вечно, хотел пожить во дворце её лба.
В копне волос её ночью поплавать.
Выучить цвет ее глаз –
и замереть на груди у нее, без слов,
утонув в ночном мраке, нырнув в летаргию –
под шум её вен, под сурдину.
Сейчас ничего уж не чувствую –
лишь тела молю, что в ласку одел я.
Я превратился в розовый панцирь морской улитки,
я разломан, недв'ижим – и кожа отпала.
Сомневаетесь если – поверьте ветру, на север
взгляните, спросите у моря: они вам скажут –
жду ль я чего – или ночь для меня настала.
Если спросит она, поведай ей то, что знаешь.
а остальное однажды доскажут оливы –
когда стану я лунным зрачком одиноким
сиять у ночи во лбу – и с неба выискивать
рак`ушки гладкие – лежащие на том песке,
и соловья – того, что на звезде повис –
и магию любви – в волнах прилива.
Да, это правда: мне тоскливо, но зарыта
одна улыбка у меня среди травы забвенья,
другую я запрятал на Сатурне;
ещё одну я потерял, где – сам не знаю.
Уж лучше полночи дождаться мне,
когда издалека жасмином вдруг повеет
под бдение прохладной крыши…
Не вспоминать бы о её погибшей крови –
но собирать не буду я всех червей на свете,
чтоб перегрызли дружбу с нею 'облака и ветра.
Я не урод, чтобы плевать в её колодец –
но не плач'у я деньги за любви обноски.
Не з а в с е г д а т а й тех домов я,
где во главе – пиявка!
(Она ушла туда с букетом лилий –
чтоб смял их ангел с темными крылами).
Но я не тот, кто предает голубок,
детей и звёзды… Неискушенный я
и бесприютный голос, невинности её
искавший, как раненый пастух тот,
что нежным свистом сзывал своих овец.
Я – дерево, я остриё иглы,
я скок коня, что прыгнув ввысь, застыл;
я ласточка, присевшая на крест, я филина
полет бесшумный, я пугливость белки…
Я – всё на свете – 'то лишь исключая,
что остается грязью знаков на стен'ах
борделей и кладб'ищ.
Я – всё, за исключением того лишь,
что кроется под старой маской карнавальной.
Всё – кроме плоти той, что сладострастно
в змеиных кольцах извиваясь,
спиралью липкой медленно себя сжимает.
Я – то, чем ты меня назначишь иль измыслишь,
чтоб схоронить мой плач среди тумана.
И если спросит обо мне она, скажи ей,
что обитаю я в листве аканта – иль акации.
А коль захочешь – то скажи ей, что я умер,
Отдай мой вздох ей, мой платок отдай –
и призрачную эту тень из зазеркалья.
Может, всплакнет тогда она, к лавру склонясь –
или поищет меня средь ночных созвездий.
NOCTURNO Y ELEGIA
de Emilio Ballagas
Si pregunta por mi, traza en el suelo
una cruz de silencio y de ceniza
sobre el impuro nombre que padezco.
Si pregunta por mi, di que me he muerto
y que me pudro bajo las hormigas.
Dile que soy la rama de un naranjo,
la sencilla veleta de una torre.
No le digas que lloro todavia
acariciando el hueco de su ausencia
donde su ciega estatua quedo impresa
siempre al acecho de que el cuerpo vuelva.
La carne es un laurel que canta y sufre
y yo en vano espere bajo su sombra.
Ya es tarde. Soy un mudo pececillo.
Si pregunta por mi dale estos ojos,
estas grises palabras, estos dedos;
y la gota de sangre en el panuelo.
Dile que me he perdido, que me he vuelto
una oscura perdiz, un falso anillo
a una orilla de juncos olvidados:
dile que voy del azafran al lirio.
Dile que quise perpetuar sus labios,
habitar el palacio de su frente.
Navegar una noche en sus cabellos.
Aprender el color de sus pupilas
y apagarse en su pecho suavemente,
nocturnamente hundido, aletargado
en un rumor de venas y sordina.
Ahora no puedo ver aunque suplique
el cuerpo que vesti de mi carino.
Me he vuelto una rosada caracola,
me quede fijo, roto, desprendido.
Y si dudais de m; creed al viento,
mirad al norte, preguntad al cielo.
Y os diran si aun espero o si anochezco.
Ah! Si pregunta dile lo que sabes.
De mi hablaran un dia los olivos
cuando yo sea el ojo de la luna,
impar sobre la frente de la noche,
adivinando conchas de la arena,
el ruisenor suspenso de un lucero
y el hipnotico amor de las mareas.
Es verdad que estoy triste, pero tengo
sembrada una sonrisa en el tomillo,
otra sonrisa la escondi en Saturno
y he perdido la otra no se donde.
Mejor sera que espere a medianoche,
al extraviado olor de los jazmines,
y a la vigilia del tejado, fr;a.
No me recuerdes su entregada sangre
ni que yo puse espinas y gusanos
a morder su amistad de nube y brisa.
No soy el ogro que escupio en su agua
ni el que un cansado amor paga en monedas.
No soy el que frecuenta aquella casa
presidida por una sanguijuela!
(Alli se va con un ramo de lirios
a que lo estruje un angel de alas turbias.)
No soy el que traiciona a las palomas,
a los ninos, a las constelaciones...
Soy una verde voz desamparada
que su inocencia busca y solicita
con dulce silbo de pastor herido.
Soy un arbol, la punta de una aguja,
un alto gesto ecuestre en equilibrio;
la golondrina en cruz, el aceitado
vuelo de un buho, el susto de una ardilla.
Soy todo, menos eso que dibuja
un indice con cieno en las paredes
de los burdeles y los cementerios.
Todo, menos aquello que se oculta
bajo una seca mascara de esparto.
Todo, menos la carne que procura
voluptuosos anillos de serpiente
cinendo en espiral viscosa y lenta.
Soy lo que me destines, lo que inventes
para enterrar mi llanto en la neblina.
Si pregunta por mi, dile que habito
en la hoja del acanto y en la acacia.
O dile, si prefieres, que me he muerto.
Dale el suspiro mio, mi panuelo;
mi fantasma en la nave del espejo.
Tal vez me llore en el laurel o busque
mi recuerdo en la forma de una estrella.
(с испанского)
Если спросит она обо мне, перечеркни
на земле мое имя, от которого маюсь,
крестом из молчанья и пепла.
Если спросит, скажи, что я умер
и что теперь я – корм муравьям.
Скажи, что я – апельсинная ветка –
или старый флюгер на башне.
Не говори, что я всё еще плачу,
гладя рукой пустоту, где ее больше нет,
где безглазая статуя ее осталась навечно стоять –
в ожиданьи, что тело вернется.
Но плоть – это лавр: он только поёт и страдает,
и напрасно ждал я чего-то в его тени.
Поздно. И я лишь – рыбешка немая.
Если спросит она обо мне, эти глаза отдай ей,
слова эти блёклые, пальцы вот эти,
и каплю крови на этом платке.
Скажи, что я в о в с е пропал – превратившись
в перо куропатки, в колечко фальшивое,
у пруда в камышах забытое:
скажи, что начав за здравие, кончаю заупокой.
Скажи – я хотел, чтоб губы ее пребывали
вечно, хотел пожить во дворце её лба.
В копне волос её ночью поплавать.
Выучить цвет ее глаз –
и замереть на груди у нее, без слов,
утонув в ночном мраке, нырнув в летаргию –
под шум её вен, под сурдину.
Сейчас ничего уж не чувствую –
лишь тела молю, что в ласку одел я.
Я превратился в розовый панцирь морской улитки,
я разломан, недв'ижим – и кожа отпала.
Сомневаетесь если – поверьте ветру, на север
взгляните, спросите у моря: они вам скажут –
жду ль я чего – или ночь для меня настала.
Если спросит она, поведай ей то, что знаешь.
а остальное однажды доскажут оливы –
когда стану я лунным зрачком одиноким
сиять у ночи во лбу – и с неба выискивать
рак`ушки гладкие – лежащие на том песке,
и соловья – того, что на звезде повис –
и магию любви – в волнах прилива.
Да, это правда: мне тоскливо, но зарыта
одна улыбка у меня среди травы забвенья,
другую я запрятал на Сатурне;
ещё одну я потерял, где – сам не знаю.
Уж лучше полночи дождаться мне,
когда издалека жасмином вдруг повеет
под бдение прохладной крыши…
Не вспоминать бы о её погибшей крови –
но собирать не буду я всех червей на свете,
чтоб перегрызли дружбу с нею 'облака и ветра.
Я не урод, чтобы плевать в её колодец –
но не плач'у я деньги за любви обноски.
Не з а в с е г д а т а й тех домов я,
где во главе – пиявка!
(Она ушла туда с букетом лилий –
чтоб смял их ангел с темными крылами).
Но я не тот, кто предает голубок,
детей и звёзды… Неискушенный я
и бесприютный голос, невинности её
искавший, как раненый пастух тот,
что нежным свистом сзывал своих овец.
Я – дерево, я остриё иглы,
я скок коня, что прыгнув ввысь, застыл;
я ласточка, присевшая на крест, я филина
полет бесшумный, я пугливость белки…
Я – всё на свете – 'то лишь исключая,
что остается грязью знаков на стен'ах
борделей и кладб'ищ.
Я – всё, за исключением того лишь,
что кроется под старой маской карнавальной.
Всё – кроме плоти той, что сладострастно
в змеиных кольцах извиваясь,
спиралью липкой медленно себя сжимает.
Я – то, чем ты меня назначишь иль измыслишь,
чтоб схоронить мой плач среди тумана.
И если спросит обо мне она, скажи ей,
что обитаю я в листве аканта – иль акации.
А коль захочешь – то скажи ей, что я умер,
Отдай мой вздох ей, мой платок отдай –
и призрачную эту тень из зазеркалья.
Может, всплакнет тогда она, к лавру склонясь –
или поищет меня средь ночных созвездий.
NOCTURNO Y ELEGIA
de Emilio Ballagas
Si pregunta por mi, traza en el suelo
una cruz de silencio y de ceniza
sobre el impuro nombre que padezco.
Si pregunta por mi, di que me he muerto
y que me pudro bajo las hormigas.
Dile que soy la rama de un naranjo,
la sencilla veleta de una torre.
No le digas que lloro todavia
acariciando el hueco de su ausencia
donde su ciega estatua quedo impresa
siempre al acecho de que el cuerpo vuelva.
La carne es un laurel que canta y sufre
y yo en vano espere bajo su sombra.
Ya es tarde. Soy un mudo pececillo.
Si pregunta por mi dale estos ojos,
estas grises palabras, estos dedos;
y la gota de sangre en el panuelo.
Dile que me he perdido, que me he vuelto
una oscura perdiz, un falso anillo
a una orilla de juncos olvidados:
dile que voy del azafran al lirio.
Dile que quise perpetuar sus labios,
habitar el palacio de su frente.
Navegar una noche en sus cabellos.
Aprender el color de sus pupilas
y apagarse en su pecho suavemente,
nocturnamente hundido, aletargado
en un rumor de venas y sordina.
Ahora no puedo ver aunque suplique
el cuerpo que vesti de mi carino.
Me he vuelto una rosada caracola,
me quede fijo, roto, desprendido.
Y si dudais de m; creed al viento,
mirad al norte, preguntad al cielo.
Y os diran si aun espero o si anochezco.
Ah! Si pregunta dile lo que sabes.
De mi hablaran un dia los olivos
cuando yo sea el ojo de la luna,
impar sobre la frente de la noche,
adivinando conchas de la arena,
el ruisenor suspenso de un lucero
y el hipnotico amor de las mareas.
Es verdad que estoy triste, pero tengo
sembrada una sonrisa en el tomillo,
otra sonrisa la escondi en Saturno
y he perdido la otra no se donde.
Mejor sera que espere a medianoche,
al extraviado olor de los jazmines,
y a la vigilia del tejado, fr;a.
No me recuerdes su entregada sangre
ni que yo puse espinas y gusanos
a morder su amistad de nube y brisa.
No soy el ogro que escupio en su agua
ni el que un cansado amor paga en monedas.
No soy el que frecuenta aquella casa
presidida por una sanguijuela!
(Alli se va con un ramo de lirios
a que lo estruje un angel de alas turbias.)
No soy el que traiciona a las palomas,
a los ninos, a las constelaciones...
Soy una verde voz desamparada
que su inocencia busca y solicita
con dulce silbo de pastor herido.
Soy un arbol, la punta de una aguja,
un alto gesto ecuestre en equilibrio;
la golondrina en cruz, el aceitado
vuelo de un buho, el susto de una ardilla.
Soy todo, menos eso que dibuja
un indice con cieno en las paredes
de los burdeles y los cementerios.
Todo, menos aquello que se oculta
bajo una seca mascara de esparto.
Todo, menos la carne que procura
voluptuosos anillos de serpiente
cinendo en espiral viscosa y lenta.
Soy lo que me destines, lo que inventes
para enterrar mi llanto en la neblina.
Si pregunta por mi, dile que habito
en la hoja del acanto y en la acacia.
O dile, si prefieres, que me he muerto.
Dale el suspiro mio, mi panuelo;
mi fantasma en la nave del espejo.
Tal vez me llore en el laurel o busque
mi recuerdo en la forma de una estrella.
(с испанского)
Метки:
