Д. Г. Байрон. Ребёнком быть хочу

G. G. Byron. I would I were a careless child

Ребёнком быть хочу опять
И жить в пещерной глубине,
И в дикой местности шагать,
На синей тешиться волне.
Гордыни саксов тяжкий гнёт
Никак не вяжется с душой,
Ей склон скалистый так идёт
И рифы с бешеной водой.

Ухоженность земель, Судьба,
Блеск имени возьми и звук!
Я ненавижу лесть раба,
Прикосновенья рабских рук!
Ты помести средь скал меня –
Они звучат, как зов морей, –
Прошу, чтоб мог скитаться я
В местах всех юности моей.

Мне мало лет, но я познал:
Не для меня сей мир возник.
Ах! для чего же он скрывал
Ухода человека миг?
Был чудный сон мной как-то зрим –
Блаженства видел я эфир, –
Лучом, о правда, злым твоим
Зачем разбужен я в сей мир?

Кого любил, их нет давно,
И нет друзей моих, увы,
И сердце без любви, одно,
Надежды все его мертвы!
Хотя вино и веселит,
Чуток рассеет боли дрожь,
На миг души мрак разъяснит –
А сердце одиноко всё ж.

Как скучно слушать тех людей,
Кто стал богат иль властен враз,
Тех, не врагов и не друзей,
Кто компаньон всего на час.
Верни немногих верных, тех,
В ком чувство прежнее и ум, –
Сбегу тогда я от утех,
Где имя радости есть шум.

О, женщина! Любви ты суть,
Надежда всех моих отрад.
Моя холодной стала грудь,
Коль твой не радует и взгляд.
От блеска грустной суеты
Я б отказался насовсем,
Чтоб обрести покой мечты,
Где добродетель надо всем.

От людных мест я бы ушёл,
Не отвергая всё ж людей,
Моя грудь жаждет горный дол,
Его мрак мил душе моей.
О, были б крылья мне даны,
Что голубя несут в дом свой!
Я б взмыл в просторы вышины,
Прочь бы умчал, чтоб знать покой.

I would I were a careless child,
Still dwelling in my Highland cave,
Or roaming through the dusky wild,
Or bounding o’er the dark blue wave;
The cumbrous pomp of Saxon pride
Accords not with the freeborn soul,
Which loves the mountain’s craggy side,
And seeks the rocks where billows roll.
Fortune! take back these cultured lands,
Take back this name of splendid sound!
I hate the touch of servile hands,
I hate the slaves that cringe around.
Place me among the rocks I love,
Which sound to Ocean’s wildest roar;
I ask but this – again to rove
Through scenes my youth hath known before.

Few are my years, and yet I feel
The world was ne’er designed for me:
Ah! why do dark’ning shades conceal
The hour when man must cease to be?
Once I beheld a splendid dream,
A visionary scene of bliss:
Truth! – wherefore did thy hated beam
Awake me to a world like this?
I loves – but those I love are gone;
Had friends – my early friends are fled:
How cheerless feels the heart alone,
When all its former hopes are dead!
Though gay companions o’er the bowl
Dispel awhile the sense of ill’
Though pleasure stirs the maddening soul,
The heart – the heart – is lonely still.
How dull! to hear the voice of those
Whom rank or chance, whom wealth or power,
Have made, though neither friends nor foes,
Associates of the festive hour.
Give me again a faithful few,
In years and feelings still the same,
And I will fly the midnight crew,
Where boist’rous joy is but a name.
And woman, lovely woman! thou,
My hope, my comforter, my all!
How cold must be my bosom now,
When e’en thy smiles begin to pall!
Without a sigh would I resign
This busy scene of splendid woe,
To make that calm contentment mine,
Which virtue know, or seems to know.
Fain would I fly the haunts of men –
I seek to shun, not hate mankind;
My breast requires the sullen glen,
Whose gloom may suit a darken’d mind.
Oh! that to me the wings were given
Which bear the turtle to her nest!
Then would I cleave the vault of heaven,
To flee away, and be at rest.