Милтос Сахтурис. Переводы
Обсерватория
Они, кто выкрал солнце,
до этого ни разу
не видели деревьев,
не целовали губ.
И запертые в темной
тюрьме стеклянной кельи,
они не представляли
небес реальный цвет,
они не знали даже умрут они иль нет.
В засадах в черных масках,
с тяжелым телескопом,
со звездами в карманах,
где пыль прошедших лет,
с камнями душ трусливых,
лежащими в ладонях, там, на других планетах они искали свет.
Дадим им умереть...
Пусть каждая Весна
прославится лишь счастьем,
потоком светлых струй,
цветок волшебным цветом,
рука движеньем нежным, волнением поцелуй.
Голубь
Здесь голубь должен пролететь,
они зажгли огни вдоль улиц,
другие наблюдали из под крон,
и флагами размахивали дети.
Бежало время, дождь пошел,
все небо потемнело вмиг,
сверкнула молния, шепнула жалом ос,
и чей-то оборвался крик.
И белый голубь с хищными зубами
завыл в ночи, как злой безумный пес.
Зеркало
(Норе Анагностаки)
Когда повернулось зеркало к небу,
в нем появилась луна.
К той минуте
половину лица ее уничтожили
огненно-рыжие муравьи.
И голова что всегда была рядом
Светилась, блестела, и пламя пока
поглощало ее,
шепнула она обреченно и слабо:
деревья сгорая исчезнут как волосы,
с неба ангел крылья обуглив сорвется.
И Боль
собакой со сломанной лапой
всегда остается,
всегда остается.
Суббота
Лишь в двух ступенях мертвые от нас:
На лестнице иль спят,
Иль тихо восседают
С кровавой счеткой,
Стиснутой в руках.
Живые с головами монстров,
Где нефть залита до краев,
Их руки с жиром в каждой поре,
Ваяют лодки из бумаги черной
И уплывают в неизвестный храм,
В страну без солнца,
К черным небесам…
Красота
Он окропил уродство красотой,
Гитару на плечо надел
И вдаль пошел вдоль берега реки
И что-то пел.
Он голос потерял
Его украла женщина в бреду.
Он голову ее отсек в воде кроваво-белой.
Несчастный не споет уж никогда,
В потоке вод вращалась голова,
Спокойная в тиши закрытых глаз
И что-то пела.
Метаморфозы
Однажды я проснусь звездой,
Как ты предсказывала мне.
Я смою кровь с тяжелых рук,
Достану гвозди из груди.
И гром уж не спугнет меня,
И мертвый не спугнет петух.
Однажды я проснусь звездой,
Как ты предсказывала мне.
Тебе ж придется птицей стать,
павлином стать скорей всего.
Меня ж признают невиновным.
Кофейня
В кофейне я сидел, поглядывал в окно,
Где женщина без рук отчаянно старалась
Упрятать телефон во рту.
И красная толстуха-птица,
Та, что за мною пристально следит,
Три раза облетев меня,
сев у двери, вдруг начала кричать,
Вопить истошно:
?Как ты наивен, ты ничего не знаешь – я тебя убью!?
Затем я петь себя заставил
О белой нежной женщине,
умершей средь монахинь.
Мир был так страшен, безобразен
И безвкусен, что начал я смеяться,
Смеяться, смеяться…
Себя увидел снова пред окном идущим.
Тот, кто был мною так задумчив был и грустен.
Золото
Мы остановку сделаем однажды
небесной колесницей голубой
Средь золота.
Не нужно будет нам считать гнедых коней,
Нам нечего добавить будет
и нечего нам будет поутру делить.
С тростью в руках с тобою мы пройдем
сквозь солнца огненную черную дыру.
Смерть
Его никогда не стремились убить,
Он не был портовым зевакой и не был
Отчаянным воином в главном сражении.
В вагонах и клетках возил он животных,
И сердце его отдыхало в горах.
Однажды начнет говорить его кровь,
И черные птицы начнут душить тучи,
Тень черных ночных бородатых ветров
Окружит поля, запоют о нем рощи.
Там в доме огня среди диких зверей,
Где кубки со смертью стоят на столе,
Спят шторы, свет лампы, слова холодны,
Там дарят нам холод лобзаний всю ночь
Распутные девушки тишины.
Они закрывали бы окна во мгле
И сон на распятие шли провожать,
Ложились бы страстно туда, где был ты,
Забыв навсегда все другие мечты.
Фабрика
Фабрика, фабрика.
Ночь и огонь.
Далее солнца большие из роз,
Линии лестниц пожарных вокруг,
Словно видения с красной листвой
Спят тополя…
Болью, отчаянием, белой струной
Связаны птицы,
Страшные куклы,
Губы в улыбке невесты
С грязной и сломанной кем-то рукой.
Странно окрашены ногти.
К пирсу причалил корабль, потом
Только утопленник и только шторм.
Лошади жажды воды дождевой,
Далее вне этой жажды Поэт,
Скрыты сады у поэта во рту.
Землю они наполняют дымами.
Фабрика, фабрика,
Ужас и пламя.
Облака
Все облака уплыли
Размеренно, и вместо
Другие в наши земли
Явились облака.
Неистовей, дичее,
Страшнее, на века.
Меня своим считают среди людей хороших,
Но вряд ли они знают
Достоинства мои,
Как местные собаки,
Орлы иль муравьи.
Я, грустный. Безутешный,
На мокрых тротуарах,
В плаще, как незнакомец
В десятки труб трубя,
С усталыми руками
В плену у привидений,
С угрозой отовсюду
Приветствую тебя!
Портрет
Спит он, уткнувшись в сияющий нимб,
падает снег на него,
извергает
рот густоту феерических ран.
Гонятся дружно за ним анемоны,
Стержень лазурный растянут над ним.
Черными крестиками весны
Ласточки кружатся в небе бессонном.
Подарки
Сегодня на мне теплая красная кровь,
Сегодня люди меня любят.
Мне улыбнулась женщина,
Мне подарила девушка ракушку.
Мне мальчик молот подарил.
Сегодня на улице я встал на колени
И прибил голые белые ноги прохожих
К плиткам тротуара.
Они все в слезах,
Но не чувствуют страх.
Все зафиксированы на местах, к которым прибил их.
Они все в слезах,
глядят на небесные рекламы,
на нищенку, что продает куличи
в небесах.
Два человека перешептываются:
?Что же она совершает сейчас? - Наше сердце она прибивает гвоздями,
Да, он прибивает его гвоздями,
Так, значит, она - поэтесса?
Неутешные
На холоде несчастные мужчины
о чем-то говорят с девой Марией.
Без выражения.
Без листьев.
Деревья всматриваются в них.
Вороны в красное обулись,
Как проститутки.
От долгих ливней трещина по церкви.
Святых нашли бегущими вдоль улиц.
Улетала могильная птица
Улетала могильная птица.
Так мала,
Грустно - красного цвета.
Исчезала она очень плавно
Над травой, где ползет одиноко
черепаха сквозь сонную вечность,
где цикада спит мертвая в белом,
где пчела с дикой болью вонзила
в рот цветка полосатое тело.
Ностальгия возвращается
Разделась женщина и улеглась в кровать.
И на полу открылся и закрылся поцелуй.
И образ дикаря с ножом на потолке возник.
Повиснув на стене, вдруг подавилась и исчезла птица.
Свеча накренилась и сорвалась.
Был слышен за окном стук каблуков и плач,
открылись окна вдруг, и в дом вошла рука,
за ней вошла луна и, женщину обняв,
с ней вместе погрузилась в сон.
И голос слышен был всю ночь:
проходят дни, но остается снег.
Коллекционер
Я собираю камни, марки, пробки
от лекрств, разбитое стекло,
тела умерших с неба и цветы,
все то хорошее, что в мире диком
Считается полезным,
что вечно под угрозой.
Смотрю я ввысь, как змей бумажный,
на силуэт орла, что тает в вышине.
Бесстрашно прикасаюсь к проводам,
но ток меня не бьет.
И солнце собирает дни мои, смеясь.
И лишь душа мне на ухо твердит:
?Стемнело, ты печален…
Почему?
Тебе не страшно??
Рождество 1948 года
Флаг еще реет.
Засады расставлены на улицах,
И провода волшебные пересеклись,
Спички все сгорели,
Бомба падает на вертеп,
Где живет ребенок по имени Христос.
Кровь, кровь, кровь…
Кошмарные женщины
С мягкими восковыми руками
В отчаянии ласкают и пасут
На холоде отару про’клятых овец.
С крестом в руке,
С винтовкой новогодней.
Детский мячик,
Станция забвения, железная дорога
Детский мячик смерти.
Сад
Он пах лихорадкой на сад не похож.
Там странные пары бродили внутри,
С туфлями, одетыми на ладони,
С огромными бело-босыми ступнями.
Их головы – дикие эпилептические луны.
И красные розы внезапно возникли
Там, где до этого рты находились,
Облепленные и изуродованные
Бабочками-псами.
Эксперименты ночной репетиции
Мои друзья уходят,
Они пришли сказать ?прощай?,
Их не увижу никогда.
Один уходит в комнату, что рядом,
Его лицо черно,
На нем темно-зеленые одежды.
Спустилась ночь, он мне не говорит ни слова.
Другой мой друг, уходит в комнату другую.
Он в поисках булавок.
Однако поначалу он прятался за занавеской,
Поскольку был напуган.
Потом он на окно взобрался спать.
Мой третий друг дрожащими руками
Ботинки снял и с телом теплой статуи
К вечерней ванной вышел,
Не зная, как ее поставить вертикально.
Мои друзья безумно далеко,
Я никогда их больше не увижу…
Большая луна
Наполненная кровью птиц луна,
Ее от нас скрывают
То кроны,
То облака,
То монстры.
Шум оглушает крылья ангелов,
которые хотят сказать нам что-то
и намекнуть на что-то.
Еще бушует лето на дворе,
и едкий запах серы не пускает зиму.
Нет даже стула, чтобы посидеть,
Все стулья улетели в небо.
Воробьи
Так счастлив я в моменты,
Когда сквозь чащи моего сознания
Мелькают крылья теплых воробьев,
И губы вдруг теплеют и растут.
Мы побеждаем в лотереях крови,
Исходит красный дым от сигарет,
И как легенды стали волосы длинней…
Столь редкий вид открылся взору
В безжалостные эти времена,
Когда порою куклы малышей
В себя вбирают черный цвет террора.
Колодец
Колодец спал,
Как тихая расколотая книга,
Рукой на высоте я прикасался к твоему носку.
Так близко к ее сну.
Язык мой грезил о твоих зубах,
Рука моя любила смерть,
Рука другая сделана из воска
И таяла…
Глаза твои из воска сделаны,
И тоже таяли…
На темных окнах ливень прыгал,
Дышала ночь,
Колодец спал,
Как тихая расколотая книга.
Пес
Да, этот пес на улице впервые появился
усеянной осколками стекла,
Затем он появился в небесах,
В колодце темном сумрачного неба,
Он пил люминисцентный свет собачий
и чью-то руку провожал всего на несколько шагов наверх.
Затем он стал огнем и плакал,
пылая птицей раненой, сверкая, как надежда.
Никто не знал: откуда он пришел и как он уходил,
но знаю я – однажды он вернется смертью.
Миндальные деревья
Ослепительный красно-белый дом,
В какой из комнат цвели твои миндальные деревья?
Я жил во всех твоих углах,
в красном и в несчастливом,
в трагическом углу, на чердаке.
Твое дыхание туманило мечты мои,
Дрожало море в окнах и тихо угасали
сады волшебных хризантем в твоем восторге,
где я охотился, в крови и наслаждении.
Сеть пронеслась так рядом, страхом вея…
Челюсть беды – всегда стальные зубы,
А солнце создает сады на стенах:
Сад мух и сад воздушных змеев,
Великий сад любви,
И сад великой лихорадки,
где я весь день бродил с ружьем моим,
и с красной лентою во рту и с красной лентой в волосах,
как будто бы в углах: и в красном, и в несчастном,
в чердачно-белом уголке беды.
Мои вооруженные кочевья...
Я жил во всех углах,
в каком из них цветут
мои миндальные деревья?
Осень
Что ищет девушка
В темноте кресла?
Быстро она раздевается,
словно ранняя осенняя мгла,
с облаками перед глазами,
с дождем над головой,
с иголкой в сердце,
она снимает чулки, убирает цветы
и сбрасывает нимб.
На улице листья времени
окрашены в кроваво-красный…
Сцена
На стол они поставили
Голову из глины,
Стены все украсили цветами
И положили на постель
Два вырезанных из бумаги
обнаженных тела.
По полу сновали бабочки и змеи,
огромный пес сидел в углу и охранял их.
Веревки натянули по всей комнате
со всех сторон.
И было неразумно веревки тонкие тянуть -
одна из них в движенье приводила
фигуры, что любовью занимались.
Царапалось извне несчастье в двери.
Раненая весна
Раненая весна натянула цветы, как луки.
Ночь протестует колоколами,
И чистая белая девушка среди гвоздик
Собирает кровь, капля за каплей,
Со всех знамен, которые хоть раз
Испытывали боль, и с кипарисов, срубленных
Для возведения глубокой красной башни
С часами и парой черных стрелок.
Когда пересекутся стрелки, облако появится…
Когда пересекутся стрелки, возникнет меч…
И облако воспламенит гвоздики,
и меч в ее вонзится тело.
Святой
Он вглядывался глубоко в колодец,
В бездонный мир.
И знал, что в этой жизни очищенная плоть
Все меньше день за днем,
И вскоре вся исчезнет.
Останется скелет.
?Да, я решил? - сказал он-
Я буду жить средь тех,
Кто утонул иль болен лепрой?.
Станция
Во сне моем лишь постоянный дождь,
Мой сон наполнен слякотью.
Там в темном месте я поезд жду.
Смотритель станционный
На рельсах собирает маргаритки.
Так много времени прошло
С момента, когда последний поезд
На эту станцию по расписанию прибыл.
Вдруг годы пронеслись.
Я у окна сижу.
Длиннее стали волосы мои и борода.
Я словно очень болен
И снова погружаюсь в сон,
Где тихо появляется она
С ножом в руке.
Ко мне она подходит осторожно
И в правый глаз легко вонзает нож.
Ужасные рыбы
В темном порту ночью один
В доке встречал своих рыб,
Сверкающих ярко.
Вся стая из Черного моря
Пришла навестить меня.
Глаза их хитры и полны серебра,
Они приплывают и лгут,
На руке моей лежа,
Любимые рыбы, туманные рыбы.
Вокруг все крючки расставляют и сети,
Масла и подсветки, чтоб их заманить.
Но рыбы большие за многие годы
Игру изучили.
Они расправляют огромные руки,
Кричат и уходят в глубокое море,
Меня одного оставляя опять
В порту опустевшем с пустыми руками,
С корзиной пустой.
Дно
Матрос высоко
он одет в ярко-белое
бежит по луне
и девушка с земли
с глазами воспаленными
песню поет
матрос ее не слышит
но слышит порт ее
слышит корабль
слышат мачты
Но не долетает песня до луны
Под небесами
В комнате дождь из мочи,
чистые девы летают и машут крылами,
вновь падаль неба розового в сердце,
и люди с небом, наполненным
сгнившей кровью, висят,
проветривая ноги белые. В полете
ножи растут из их очей,
и анемоны черные растут из их груди,
когда они летают, то ранят глубоко
и обнимают радостно друг друга
и девы читые,
и падаль неба
И людей останки
под небом, залитым мочой.
Октябрь
На потолке узор из роз и пауков,
Темнеют желтые огни,
Гвоздем к темно-зеленым стенам
Прибиты рыбы.
Кровь.
Все в дырках одеяла, разбитое стекло
И дождь.
Вдруг вижу волосы ее в моих руках,
Ее открытый рот и тело.
Там глубоко в горах мой мозг устал,
И воздух как кристалл прозрачен.
Часы все время падают и разбиваются об пол,
Сегодня посильнее ветер, и из окна
Явилась вдруг рука, из зеркала другая.
Они сражались в полночь,
И стон далекий доносился.
Все, что я вижу: сны странные,
и ночь, и плач ребенка, моя могила,
все фотографии и все цвета –
мне все напоминает о тебе.
И я их всех люблю из-за тебя.
Канарейка
Его оставили под самым диким ветром,
его приговорили к горьким холодам,
его одели в черные одежды
и красный галстук повязали нежно.
Светило грустное, пронзенное гвоздем,
стекало черными очками крови
на безотказный яд.
Копье и Канарейка.
Его оставили и позабыли там, где возникает боль.
Его отдали смерти,
чтоб засверкал он вечным серебром.
Утро и вечер
Утром видишь смерть,
что смотрит из окна на сад.
Там злая птица и кошка тихая на ветке.
По улице проносится машина-призрак,
предполагаемый шофер.
Вот человек с метлой, смеющиеся золотые зубы.
А вечером в кино
ты видишь то, что не увидел утром:
Садовник радостный,
Автомобиль реальный
И поцелуи истинных влюбленных.
Ты понимаешь, что там в кино
не любят смерть.
Небо
Птицы - черные стрелы печали,
как нелегко любить небо,
вы выучили с детства, что небо -
вечно синяя полоса,
но знаете ли вы
ее крутые скалы, пещеры и леса?
Пролетая крылатым свистом-трелью,
ты режешь себя о небесные стекла,
к сердцу неба приклеены ваши перья.
Когда же ночь к нам придет с деревьев,
ты посмотришь на белый небесный
платок - луну,
на голую деву в слезах
среди впадин луны,
на рот старухи с гнилыми зубами,
на звезды с мечами
и блеском их золотой струны,
на дожди, на молнии, громы,
на далекую чувственность
галактики огромной.
Карнавал
Тот карнавал происходил так далеко,
в совсем другом нам неизвестном мире.
Брел ослик вдоль пустынных улиц,
где не дышал никто.
Взлетали дети мертвые на небо
и вниз срывались снова, чтобы
с собою захватить забытых
на земле воздушных змеев.
Снег падал вниз стеклянным конфети
и ранил в кровь сердца.
И на коленях женщина
глаза закатывала к небу,
играя в мертвеца.
Солдаты шли фалангой
ать-два, ать-два, ать-два
с замерзшими зубами.
Луна явилась ночью
луною карнавала,
вся злобою полна.
Они ее связали и в море утопили
без крышки и без дна.
Тот карнавал происходил так далеко,
в совсем другом нам неизвестном мире...
Хлеб
Огромный каравай, теплая буханка хлеба
на улицу упала с неба.
В зеленых шортах мальчик делил и резал хлеб
ножом для тех, кто рядом.
А девочка, волшебный белый ангел,
ножом делила небеса.
И все бежали к ней, и мало кто
стремился к хлебу.
Бежали к ангелу за небесами.
Скрывать не стоит -
мы все так жаждем неба!
Я не дерево, не птица и не туча
Нет, я не дерево,
не птица
и не туча.
Мечта сгнила в моей крови,
мечта сгнила в моих костях.
Как-то во сне я девушку вращал
у кипариса, а сейчас
я жмусь к его стволу, подстилку
туго натянув...
Я был влюблен,
я воевал
и я скрывался по углам.
Как ногти выросли мои,
как почернел мой лик-попутчик,
но я не дерево,
не птица
и не туча.
Искушение
За старухами, одетыми в черное,
там за их спинами дышит пятно
белой постели.
На нем лежит яблоко, совершенно одно,
а перед яблоком - белый цветок,
совершенно один.
Его разорвали ножами и ножницами,
омыли в крови и ныне
сгнившее яблоко в центре лежит.
Поэтому ангел садится всегда
на узком краю той постели большой,
за старухами,одетыми в черное,
там за их спинами белые крылья
он расправляет
и тянется к яблоку тонкой рукой.
Цвет льда
Каков же цвет дождя?
Белый иль зеленый?
А, может, голубой?
Пусть кто-то изучает персик,
а кто-то крест,
а кто-то его пламя,
а кто-то тень замерзшую креста.
Порой слеза становится огромной,
напоминая дирижабль,
она стремится к небу за крестом.
Но пламя жжет ее и рвет ее на части
в тени замерзшей, там в тени креста.
Его огонь сидит, дрожит и пьет слезу,
что катится с креста.
И напевает что-то птица летом,
луна вновь поднялась на небеса
без тела, а тело лунное
гниет в могиле где-то.
Приди же, позабыть нам стоит:
мне - мой цветок, который утонул,
тебе - твой лед, что за тобой следит
и мчится за тобою.
Эй, незнакомец
Ты, незнакомец,
в своем костюме черном
стучишься в дверь мою
и мне показываешь белые тарелки...
Что ж, где ты спрятал пистолет?
И где ты спрятал нож?
На голове твоей звезда краснеет.
Ты заикаишься и очень хочешь денег...
Деньги смешались с кровью и исчезли,
со сном смешались деньги и исчезли.
Ты умоляешь: все... Уйди...
Уйди же, наконец, найди себе другое счастье,
у сердца я прирученную птицу грею,
но, если отпущу ее из плена,
она зубами разорвет тебя на части.
Жизнь
Ночь в аптеке.
Лошадь, стоя на коленях,
поедает половицы.
Девушка
с ожогом странным
и зеленым
исцеляется, а призрак
превращается в золу,
и в отчаянии жутком
горько слезы льет в углу.
Английский художник и поэт
Данте Габриэль Росетти
пишет стихотворение моей рукой
Слушай! Я все же сказал тебе правду,
я знал ее.
Нет - говорил ты -
птицы распускаются,
свиньи летают,
цветы ходят,
люди всегда лгут.
Я показывал тебе птицу,
ты называл ее цветком,
я показывал тебе цветок,
ты говорил, что это птица,
и что люди лгут всегда.
И ныне предо мной луна -
этот малыш капризный,
Жюль Верн о ней сказал
однажды:
Когда-нибудь ее заселят люди.
Я вижу гроб, покрытый снегом,
в который гвозди забивают
каждый
день со стуком страшным,
и подобрать ему стремятся имя.
ЗЕМЛЯ
Так, может быть, была тогда права ты!
Поэтому смогла ты жить,
поэтому смог жить и я...
ЗАРЯ
Голова поэта
Я голову свою от тела отделил
и после положил ее на блюдо
и доктору знакомому отнес.
"С ней все ОК - он мне сообщил -
но смысл проблемы прост -
она раскалена, попробуй это чудо
на время бросить в реку, а потом
увидим. Я бросил в реку голову
к лягушкам. Безумие усилилось,
она вдруг песни странные запела,
вдруг заскрипела страшно и завыла.
Но я вернул ее назад на шею силой.
Потом по улицам до самого рассвета
слонялся всеми недовольный
с зеленой головой шестиугольной,
шестиугольной головой поэта.
Глубокая шахта
Пишу о том, что ты наполнен страхом,
из штольни, где свет от лампы крошечной с наперсток.
Там вагонетка едет аккуратно,
над головой моей нащупывая метры
расстояний,
чтобы меня случайно не снести.
Я снова притворяюсь спящим
иль штопающим старые носки,
поскольку вещи все вокруг меня
в какой-то миг вдруг странно постарели.
Вчера я дома шкаф открыл,
но он вдруг растворился
со всей одеждой, обернувшись пылью;
тарелки бьются, только прикоснись к ним,
в испуге прячу я все ложки и все вилки,
и волосы мои напоминают вату,
мой рот стал белым, причиняя боль,
окаменели руки, деревенеют ноги.
Три малыша вокруг меня блуждают.
Их слезы рвут меня на части.
Не понимаю, что произошло -
они меня считают МАМОЙ.
Хотел тебе я написать о счастье старом,
но чувствую, что позыбыл, как пишется о счастье.
Ну все, не забывай...
Святая
Осенним вечером Святая,
взяв за руку,
меня решительно куда-то повела
по призрачной планете
одной из маленьких и темных улиц,
которой не было в ральности на свете.
Поскольку, если бы она существовала,
откуда бы лилась вся эта кровь,
откуда бы явились те солдаты в доломанах,
слетевшиеся с соседних улиц.
Они меня схватили
и привязали на четыре
месяца к кровати деревянной.
Когда же, наконец, меня освободили,
была зима, шел бесконечный дождь.
И именно тогда Святая вдруг исчезла
и больше никогда не возвращалась.
Разбойник
Глухи удары от падений звезд
на небе, на траве внизу.
Железная электроптица
рождает дым и пламя беспокойно.
Часы встают во чреве облаков.
и у дверей разбойник -
пантера с длинной пикой,
как женщина из древних лет и мест,
в руке с яйцом кроваво-тухлым.
Вокруг него жасмин, ограда, тень
луны и тень зубов в крови,
там слякоть, крест.
Часы отсчитывают время,
но жизнь из них ушла.
Ее далекий голос все темней,
и, как забытое старинное вино,
в воде кипящей сердце,
подаренное Богом ей.
Уводят в глубину, где мгла,
сорок ступеней,
часы отсчитывают сорок,
что ж, сорок дней
и сорок лет,
как жизнь из них ушла.
Самолет
Я не люблю летать на самолетах
нам будут вечно небеса нужны
так нравится красавице смола
нам будут вечно небеса нужны
Там у Великих Врат опять стоит она
нам будут вечно небеса нужны
ребенок вниз шагнул из Узкого Окна
И стал метеоритом в царстве тьмы
закончилась исчезла эктоплазма
нам будут вечно небеса нужны
не буду мучить вас видениями напрасно
нам будут вечно небеса нужны
я выживу хоть на меня идет охота
нам будут вечно небеса нужны
я не люблю летать на самолетах
нам будут вечно небеса нужны
Желтые знаки
Неожиданно заполнили небо
желтые самолеты,
маленькие и большие,
желтые скелеты размахивали
руками и голосили,
как желтые огромные канарейки.
А бабочки с ногами маленьких детей
висели средь лимонных звезд.
Но дети звезд не знали совершенно
и ненависть испытывали к ним...
А горстка желтых астронавтов на земле
совсем не ожидала в этот вечер
увидеть небо именно таким.
Да, неслучайно я решил,
что нужно дальше жить
Да, неслучайно я решил,
что нужно дальше жить.
Темнеет вдалеке, пока смотрю я
на белые и черные дома.
Какая редкая рука
сейчас меня коснется?
И демонические красные колеса
толкают дальше вдаль толпу детей.
Спят гнезда смерти в каждом из их тел,
смерть дети превратили в обруч
и погоняют прутиком, и обруч
куда-то катится, они его куда-то катят,
и жизнь их катится куда-то в неизвестность,
их солнце охлаждает, пока они
куда-то гонят льдышку-смерть,
которая бежит средь них, скорбя и причитая,
но застывает вдруг
и превращается в молчание, бесслосвесность...
Да, неслучайно я решил,
что нужно дальше жить.
Ускользнувший купидон
Тот купидон сквозь пальцы
проскользнул,
затем упал на гладь стекла,
наполненного кровью,
затем на зеркало перекатился,
оно впитало внутрь темноту
от трепетных прикосновений
дождей и молний.
А после он исчез в лесу,
наполненном звучаньем песен,
движеньем птиц и тенью.
Мы расцвели
Мы расцвели,
как дикие цветы весной,
как вишня дикая,
как дикая лазурь.
Но умерли они,
а мы сами собой
растем, как статуи,
как дикие и теплые цветы.
Весна. Мы расправляем руки и кричим,
но к нам ответ приходит слабый,
через года, откуда-то совсем издалека,
как призрак, что закован в цепи на века,
и как тяжелый и пустой корабль.
Пейзаж
Задыхается девушка в черном длинном,
я поднимаюсь на белое небо.
В пустыне сверкают сугробы из снега,
священник весь в черном среди павлинов,
несколько черных птиц на ветке
и только один цветок и голос:
я поднимаюсь на белое небо,
задыхается девушка в длинном черном.
Контролер
Наполнен кровью сад,
вот - небеса, а вот - немного снега.
Я крепко сжал свои канаты,
чтоб вновь присматривать за небом
и звездами на нем.
Я, как наследник птиц, обязан
пусть и со сломанным крылом,
показывая смелость и отвагу,
лететь и быть в пути.
И было б здорово, наверное, найти
там, где я буду, ручку и бумагу.
Источник
Моя умершая луна,
на небе снова появись!
Твою хочу увидеть кровь,
ты не сожгла свечу,
зато успела осветить
лицо, наполненное страхом.
Хочу увидеть вновь и вновь
сейчас
лицо, наполненное страхом.
Когда же тело все мое напоминало рану,
луна источником казалась мне желанным,
чей свет вторгался в чащу мглы лучом.
Моя умершая луна,
хочу твою увидеть кровь
сейчас, потом,
и вновь, и вновь...
Эктоплазмы
Внутри моей могилы
брожу весь в грстных мыслях.
Вверх - вниз брожу,
вверх - вниз.
Вокруг я слышу звуки -
народ кричит и воет:
автомобиль - идея,
автомобиль -каприз.
Проходят мимо люди,
болтают и смеются -
пусть надо мной, ну, что ж...
Они то молвят правду,
иль молвят злую ложь,
все обо мне, кто "против",
а кто, конечно, "за"...
"Нет - я кричу - не смейте
так о любви умершей,
она проснуться может
и вырвать вам глаза!"
Мертвец в праздники
Уж много лет
пред самым рождеством
мертвец рождается во мне.
Ему совсем подарки не нужны:
ни деньги, ни года, ни лед,
холодный лед и снег,
одежда рваная,
истоптанная обувь.
Мой золотой мертвец
на улицу выходит.
Никто не узнает его,
когда гуляет он
иль кофе пьет
в кофейне грустной, стоящей на углу.
И лишь пройдет совсем немного дней,
он снова
умереть спокойно рад.
(мертвец)
Когда приходит время,
как будто в первый раз
пред нами распускаясь,
все розы красные
стремятся к нам назад.
Вторжение черной Бабочки с острова Порос
Каждый год на Поросе,
когда приходит август,
вторгается во двор Монастыря
черная Бабочка монастырская.
Она летает от камня к камню,
и дети верят, что ее поймают.
Но им не удается это сделать,
ведь Эта Бабочка - Святая
Бабочка Монастыря на Поросе.
Она летает от камня к камню
два-три счастливых дня,
затем теряется, чтоб появиться снова
в августе другого года,
Бабочка Святая черная
Поросского Монастыря.
Трудное воскресенье
С утра смотрю я в небеса, выискивая птицу,
что получше, с утра я радуюсь змее,
что шею мне так нежно обвила,
разбитые стаканчики с водой остались на ковре,
словно цветы малинового цвета щеки пророчицы,
когда она решается вдруг приподнять подол судьбы.
Ведь что-то все же вырасти из этой радости должно:
новое дерево, лишенное цветов,
иль новые невинные ресницы, иль слово восхищения,
оно не целовало никогда уста забывчивости сонной.
За окнами колокола от нас хотят чего-то,
за окнами невообразимые друзья все ждут меня,
зарю они все выше поднимают,
потом вращают радостно ее.
О, что за скука, что за утомление,
на желтом платье вышитый орел, зеленый попугай.
Глаза я закрываю, но он кричит всегда, всегда, всегда...
Оркестр сбился и фальшивит ноты,
что за мозаика страдальческих очей,
и что за женщины, что за любовные романы, что за голоса...
Друг мой. так полюби того, кто истекает кровью.
Что ж, друг, ты дай мне свою руку, она так холодна,
почти, как лед.
И я уже не помню час, когда они все умерли, и я
остался рядом с ампутированным другом, кровавой веткой.
Они и есть компания моя.
Они, кто выкрал солнце,
до этого ни разу
не видели деревьев,
не целовали губ.
И запертые в темной
тюрьме стеклянной кельи,
они не представляли
небес реальный цвет,
они не знали даже умрут они иль нет.
В засадах в черных масках,
с тяжелым телескопом,
со звездами в карманах,
где пыль прошедших лет,
с камнями душ трусливых,
лежащими в ладонях, там, на других планетах они искали свет.
Дадим им умереть...
Пусть каждая Весна
прославится лишь счастьем,
потоком светлых струй,
цветок волшебным цветом,
рука движеньем нежным, волнением поцелуй.
Голубь
Здесь голубь должен пролететь,
они зажгли огни вдоль улиц,
другие наблюдали из под крон,
и флагами размахивали дети.
Бежало время, дождь пошел,
все небо потемнело вмиг,
сверкнула молния, шепнула жалом ос,
и чей-то оборвался крик.
И белый голубь с хищными зубами
завыл в ночи, как злой безумный пес.
Зеркало
(Норе Анагностаки)
Когда повернулось зеркало к небу,
в нем появилась луна.
К той минуте
половину лица ее уничтожили
огненно-рыжие муравьи.
И голова что всегда была рядом
Светилась, блестела, и пламя пока
поглощало ее,
шепнула она обреченно и слабо:
деревья сгорая исчезнут как волосы,
с неба ангел крылья обуглив сорвется.
И Боль
собакой со сломанной лапой
всегда остается,
всегда остается.
Суббота
Лишь в двух ступенях мертвые от нас:
На лестнице иль спят,
Иль тихо восседают
С кровавой счеткой,
Стиснутой в руках.
Живые с головами монстров,
Где нефть залита до краев,
Их руки с жиром в каждой поре,
Ваяют лодки из бумаги черной
И уплывают в неизвестный храм,
В страну без солнца,
К черным небесам…
Красота
Он окропил уродство красотой,
Гитару на плечо надел
И вдаль пошел вдоль берега реки
И что-то пел.
Он голос потерял
Его украла женщина в бреду.
Он голову ее отсек в воде кроваво-белой.
Несчастный не споет уж никогда,
В потоке вод вращалась голова,
Спокойная в тиши закрытых глаз
И что-то пела.
Метаморфозы
Однажды я проснусь звездой,
Как ты предсказывала мне.
Я смою кровь с тяжелых рук,
Достану гвозди из груди.
И гром уж не спугнет меня,
И мертвый не спугнет петух.
Однажды я проснусь звездой,
Как ты предсказывала мне.
Тебе ж придется птицей стать,
павлином стать скорей всего.
Меня ж признают невиновным.
Кофейня
В кофейне я сидел, поглядывал в окно,
Где женщина без рук отчаянно старалась
Упрятать телефон во рту.
И красная толстуха-птица,
Та, что за мною пристально следит,
Три раза облетев меня,
сев у двери, вдруг начала кричать,
Вопить истошно:
?Как ты наивен, ты ничего не знаешь – я тебя убью!?
Затем я петь себя заставил
О белой нежной женщине,
умершей средь монахинь.
Мир был так страшен, безобразен
И безвкусен, что начал я смеяться,
Смеяться, смеяться…
Себя увидел снова пред окном идущим.
Тот, кто был мною так задумчив был и грустен.
Золото
Мы остановку сделаем однажды
небесной колесницей голубой
Средь золота.
Не нужно будет нам считать гнедых коней,
Нам нечего добавить будет
и нечего нам будет поутру делить.
С тростью в руках с тобою мы пройдем
сквозь солнца огненную черную дыру.
Смерть
Его никогда не стремились убить,
Он не был портовым зевакой и не был
Отчаянным воином в главном сражении.
В вагонах и клетках возил он животных,
И сердце его отдыхало в горах.
Однажды начнет говорить его кровь,
И черные птицы начнут душить тучи,
Тень черных ночных бородатых ветров
Окружит поля, запоют о нем рощи.
Там в доме огня среди диких зверей,
Где кубки со смертью стоят на столе,
Спят шторы, свет лампы, слова холодны,
Там дарят нам холод лобзаний всю ночь
Распутные девушки тишины.
Они закрывали бы окна во мгле
И сон на распятие шли провожать,
Ложились бы страстно туда, где был ты,
Забыв навсегда все другие мечты.
Фабрика
Фабрика, фабрика.
Ночь и огонь.
Далее солнца большие из роз,
Линии лестниц пожарных вокруг,
Словно видения с красной листвой
Спят тополя…
Болью, отчаянием, белой струной
Связаны птицы,
Страшные куклы,
Губы в улыбке невесты
С грязной и сломанной кем-то рукой.
Странно окрашены ногти.
К пирсу причалил корабль, потом
Только утопленник и только шторм.
Лошади жажды воды дождевой,
Далее вне этой жажды Поэт,
Скрыты сады у поэта во рту.
Землю они наполняют дымами.
Фабрика, фабрика,
Ужас и пламя.
Облака
Все облака уплыли
Размеренно, и вместо
Другие в наши земли
Явились облака.
Неистовей, дичее,
Страшнее, на века.
Меня своим считают среди людей хороших,
Но вряд ли они знают
Достоинства мои,
Как местные собаки,
Орлы иль муравьи.
Я, грустный. Безутешный,
На мокрых тротуарах,
В плаще, как незнакомец
В десятки труб трубя,
С усталыми руками
В плену у привидений,
С угрозой отовсюду
Приветствую тебя!
Портрет
Спит он, уткнувшись в сияющий нимб,
падает снег на него,
извергает
рот густоту феерических ран.
Гонятся дружно за ним анемоны,
Стержень лазурный растянут над ним.
Черными крестиками весны
Ласточки кружатся в небе бессонном.
Подарки
Сегодня на мне теплая красная кровь,
Сегодня люди меня любят.
Мне улыбнулась женщина,
Мне подарила девушка ракушку.
Мне мальчик молот подарил.
Сегодня на улице я встал на колени
И прибил голые белые ноги прохожих
К плиткам тротуара.
Они все в слезах,
Но не чувствуют страх.
Все зафиксированы на местах, к которым прибил их.
Они все в слезах,
глядят на небесные рекламы,
на нищенку, что продает куличи
в небесах.
Два человека перешептываются:
?Что же она совершает сейчас? - Наше сердце она прибивает гвоздями,
Да, он прибивает его гвоздями,
Так, значит, она - поэтесса?
Неутешные
На холоде несчастные мужчины
о чем-то говорят с девой Марией.
Без выражения.
Без листьев.
Деревья всматриваются в них.
Вороны в красное обулись,
Как проститутки.
От долгих ливней трещина по церкви.
Святых нашли бегущими вдоль улиц.
Улетала могильная птица
Улетала могильная птица.
Так мала,
Грустно - красного цвета.
Исчезала она очень плавно
Над травой, где ползет одиноко
черепаха сквозь сонную вечность,
где цикада спит мертвая в белом,
где пчела с дикой болью вонзила
в рот цветка полосатое тело.
Ностальгия возвращается
Разделась женщина и улеглась в кровать.
И на полу открылся и закрылся поцелуй.
И образ дикаря с ножом на потолке возник.
Повиснув на стене, вдруг подавилась и исчезла птица.
Свеча накренилась и сорвалась.
Был слышен за окном стук каблуков и плач,
открылись окна вдруг, и в дом вошла рука,
за ней вошла луна и, женщину обняв,
с ней вместе погрузилась в сон.
И голос слышен был всю ночь:
проходят дни, но остается снег.
Коллекционер
Я собираю камни, марки, пробки
от лекрств, разбитое стекло,
тела умерших с неба и цветы,
все то хорошее, что в мире диком
Считается полезным,
что вечно под угрозой.
Смотрю я ввысь, как змей бумажный,
на силуэт орла, что тает в вышине.
Бесстрашно прикасаюсь к проводам,
но ток меня не бьет.
И солнце собирает дни мои, смеясь.
И лишь душа мне на ухо твердит:
?Стемнело, ты печален…
Почему?
Тебе не страшно??
Рождество 1948 года
Флаг еще реет.
Засады расставлены на улицах,
И провода волшебные пересеклись,
Спички все сгорели,
Бомба падает на вертеп,
Где живет ребенок по имени Христос.
Кровь, кровь, кровь…
Кошмарные женщины
С мягкими восковыми руками
В отчаянии ласкают и пасут
На холоде отару про’клятых овец.
С крестом в руке,
С винтовкой новогодней.
Детский мячик,
Станция забвения, железная дорога
Детский мячик смерти.
Сад
Он пах лихорадкой на сад не похож.
Там странные пары бродили внутри,
С туфлями, одетыми на ладони,
С огромными бело-босыми ступнями.
Их головы – дикие эпилептические луны.
И красные розы внезапно возникли
Там, где до этого рты находились,
Облепленные и изуродованные
Бабочками-псами.
Эксперименты ночной репетиции
Мои друзья уходят,
Они пришли сказать ?прощай?,
Их не увижу никогда.
Один уходит в комнату, что рядом,
Его лицо черно,
На нем темно-зеленые одежды.
Спустилась ночь, он мне не говорит ни слова.
Другой мой друг, уходит в комнату другую.
Он в поисках булавок.
Однако поначалу он прятался за занавеской,
Поскольку был напуган.
Потом он на окно взобрался спать.
Мой третий друг дрожащими руками
Ботинки снял и с телом теплой статуи
К вечерней ванной вышел,
Не зная, как ее поставить вертикально.
Мои друзья безумно далеко,
Я никогда их больше не увижу…
Большая луна
Наполненная кровью птиц луна,
Ее от нас скрывают
То кроны,
То облака,
То монстры.
Шум оглушает крылья ангелов,
которые хотят сказать нам что-то
и намекнуть на что-то.
Еще бушует лето на дворе,
и едкий запах серы не пускает зиму.
Нет даже стула, чтобы посидеть,
Все стулья улетели в небо.
Воробьи
Так счастлив я в моменты,
Когда сквозь чащи моего сознания
Мелькают крылья теплых воробьев,
И губы вдруг теплеют и растут.
Мы побеждаем в лотереях крови,
Исходит красный дым от сигарет,
И как легенды стали волосы длинней…
Столь редкий вид открылся взору
В безжалостные эти времена,
Когда порою куклы малышей
В себя вбирают черный цвет террора.
Колодец
Колодец спал,
Как тихая расколотая книга,
Рукой на высоте я прикасался к твоему носку.
Так близко к ее сну.
Язык мой грезил о твоих зубах,
Рука моя любила смерть,
Рука другая сделана из воска
И таяла…
Глаза твои из воска сделаны,
И тоже таяли…
На темных окнах ливень прыгал,
Дышала ночь,
Колодец спал,
Как тихая расколотая книга.
Пес
Да, этот пес на улице впервые появился
усеянной осколками стекла,
Затем он появился в небесах,
В колодце темном сумрачного неба,
Он пил люминисцентный свет собачий
и чью-то руку провожал всего на несколько шагов наверх.
Затем он стал огнем и плакал,
пылая птицей раненой, сверкая, как надежда.
Никто не знал: откуда он пришел и как он уходил,
но знаю я – однажды он вернется смертью.
Миндальные деревья
Ослепительный красно-белый дом,
В какой из комнат цвели твои миндальные деревья?
Я жил во всех твоих углах,
в красном и в несчастливом,
в трагическом углу, на чердаке.
Твое дыхание туманило мечты мои,
Дрожало море в окнах и тихо угасали
сады волшебных хризантем в твоем восторге,
где я охотился, в крови и наслаждении.
Сеть пронеслась так рядом, страхом вея…
Челюсть беды – всегда стальные зубы,
А солнце создает сады на стенах:
Сад мух и сад воздушных змеев,
Великий сад любви,
И сад великой лихорадки,
где я весь день бродил с ружьем моим,
и с красной лентою во рту и с красной лентой в волосах,
как будто бы в углах: и в красном, и в несчастном,
в чердачно-белом уголке беды.
Мои вооруженные кочевья...
Я жил во всех углах,
в каком из них цветут
мои миндальные деревья?
Осень
Что ищет девушка
В темноте кресла?
Быстро она раздевается,
словно ранняя осенняя мгла,
с облаками перед глазами,
с дождем над головой,
с иголкой в сердце,
она снимает чулки, убирает цветы
и сбрасывает нимб.
На улице листья времени
окрашены в кроваво-красный…
Сцена
На стол они поставили
Голову из глины,
Стены все украсили цветами
И положили на постель
Два вырезанных из бумаги
обнаженных тела.
По полу сновали бабочки и змеи,
огромный пес сидел в углу и охранял их.
Веревки натянули по всей комнате
со всех сторон.
И было неразумно веревки тонкие тянуть -
одна из них в движенье приводила
фигуры, что любовью занимались.
Царапалось извне несчастье в двери.
Раненая весна
Раненая весна натянула цветы, как луки.
Ночь протестует колоколами,
И чистая белая девушка среди гвоздик
Собирает кровь, капля за каплей,
Со всех знамен, которые хоть раз
Испытывали боль, и с кипарисов, срубленных
Для возведения глубокой красной башни
С часами и парой черных стрелок.
Когда пересекутся стрелки, облако появится…
Когда пересекутся стрелки, возникнет меч…
И облако воспламенит гвоздики,
и меч в ее вонзится тело.
Святой
Он вглядывался глубоко в колодец,
В бездонный мир.
И знал, что в этой жизни очищенная плоть
Все меньше день за днем,
И вскоре вся исчезнет.
Останется скелет.
?Да, я решил? - сказал он-
Я буду жить средь тех,
Кто утонул иль болен лепрой?.
Станция
Во сне моем лишь постоянный дождь,
Мой сон наполнен слякотью.
Там в темном месте я поезд жду.
Смотритель станционный
На рельсах собирает маргаритки.
Так много времени прошло
С момента, когда последний поезд
На эту станцию по расписанию прибыл.
Вдруг годы пронеслись.
Я у окна сижу.
Длиннее стали волосы мои и борода.
Я словно очень болен
И снова погружаюсь в сон,
Где тихо появляется она
С ножом в руке.
Ко мне она подходит осторожно
И в правый глаз легко вонзает нож.
Ужасные рыбы
В темном порту ночью один
В доке встречал своих рыб,
Сверкающих ярко.
Вся стая из Черного моря
Пришла навестить меня.
Глаза их хитры и полны серебра,
Они приплывают и лгут,
На руке моей лежа,
Любимые рыбы, туманные рыбы.
Вокруг все крючки расставляют и сети,
Масла и подсветки, чтоб их заманить.
Но рыбы большие за многие годы
Игру изучили.
Они расправляют огромные руки,
Кричат и уходят в глубокое море,
Меня одного оставляя опять
В порту опустевшем с пустыми руками,
С корзиной пустой.
Дно
Матрос высоко
он одет в ярко-белое
бежит по луне
и девушка с земли
с глазами воспаленными
песню поет
матрос ее не слышит
но слышит порт ее
слышит корабль
слышат мачты
Но не долетает песня до луны
Под небесами
В комнате дождь из мочи,
чистые девы летают и машут крылами,
вновь падаль неба розового в сердце,
и люди с небом, наполненным
сгнившей кровью, висят,
проветривая ноги белые. В полете
ножи растут из их очей,
и анемоны черные растут из их груди,
когда они летают, то ранят глубоко
и обнимают радостно друг друга
и девы читые,
и падаль неба
И людей останки
под небом, залитым мочой.
Октябрь
На потолке узор из роз и пауков,
Темнеют желтые огни,
Гвоздем к темно-зеленым стенам
Прибиты рыбы.
Кровь.
Все в дырках одеяла, разбитое стекло
И дождь.
Вдруг вижу волосы ее в моих руках,
Ее открытый рот и тело.
Там глубоко в горах мой мозг устал,
И воздух как кристалл прозрачен.
Часы все время падают и разбиваются об пол,
Сегодня посильнее ветер, и из окна
Явилась вдруг рука, из зеркала другая.
Они сражались в полночь,
И стон далекий доносился.
Все, что я вижу: сны странные,
и ночь, и плач ребенка, моя могила,
все фотографии и все цвета –
мне все напоминает о тебе.
И я их всех люблю из-за тебя.
Канарейка
Его оставили под самым диким ветром,
его приговорили к горьким холодам,
его одели в черные одежды
и красный галстук повязали нежно.
Светило грустное, пронзенное гвоздем,
стекало черными очками крови
на безотказный яд.
Копье и Канарейка.
Его оставили и позабыли там, где возникает боль.
Его отдали смерти,
чтоб засверкал он вечным серебром.
Утро и вечер
Утром видишь смерть,
что смотрит из окна на сад.
Там злая птица и кошка тихая на ветке.
По улице проносится машина-призрак,
предполагаемый шофер.
Вот человек с метлой, смеющиеся золотые зубы.
А вечером в кино
ты видишь то, что не увидел утром:
Садовник радостный,
Автомобиль реальный
И поцелуи истинных влюбленных.
Ты понимаешь, что там в кино
не любят смерть.
Небо
Птицы - черные стрелы печали,
как нелегко любить небо,
вы выучили с детства, что небо -
вечно синяя полоса,
но знаете ли вы
ее крутые скалы, пещеры и леса?
Пролетая крылатым свистом-трелью,
ты режешь себя о небесные стекла,
к сердцу неба приклеены ваши перья.
Когда же ночь к нам придет с деревьев,
ты посмотришь на белый небесный
платок - луну,
на голую деву в слезах
среди впадин луны,
на рот старухи с гнилыми зубами,
на звезды с мечами
и блеском их золотой струны,
на дожди, на молнии, громы,
на далекую чувственность
галактики огромной.
Карнавал
Тот карнавал происходил так далеко,
в совсем другом нам неизвестном мире.
Брел ослик вдоль пустынных улиц,
где не дышал никто.
Взлетали дети мертвые на небо
и вниз срывались снова, чтобы
с собою захватить забытых
на земле воздушных змеев.
Снег падал вниз стеклянным конфети
и ранил в кровь сердца.
И на коленях женщина
глаза закатывала к небу,
играя в мертвеца.
Солдаты шли фалангой
ать-два, ать-два, ать-два
с замерзшими зубами.
Луна явилась ночью
луною карнавала,
вся злобою полна.
Они ее связали и в море утопили
без крышки и без дна.
Тот карнавал происходил так далеко,
в совсем другом нам неизвестном мире...
Хлеб
Огромный каравай, теплая буханка хлеба
на улицу упала с неба.
В зеленых шортах мальчик делил и резал хлеб
ножом для тех, кто рядом.
А девочка, волшебный белый ангел,
ножом делила небеса.
И все бежали к ней, и мало кто
стремился к хлебу.
Бежали к ангелу за небесами.
Скрывать не стоит -
мы все так жаждем неба!
Я не дерево, не птица и не туча
Нет, я не дерево,
не птица
и не туча.
Мечта сгнила в моей крови,
мечта сгнила в моих костях.
Как-то во сне я девушку вращал
у кипариса, а сейчас
я жмусь к его стволу, подстилку
туго натянув...
Я был влюблен,
я воевал
и я скрывался по углам.
Как ногти выросли мои,
как почернел мой лик-попутчик,
но я не дерево,
не птица
и не туча.
Искушение
За старухами, одетыми в черное,
там за их спинами дышит пятно
белой постели.
На нем лежит яблоко, совершенно одно,
а перед яблоком - белый цветок,
совершенно один.
Его разорвали ножами и ножницами,
омыли в крови и ныне
сгнившее яблоко в центре лежит.
Поэтому ангел садится всегда
на узком краю той постели большой,
за старухами,одетыми в черное,
там за их спинами белые крылья
он расправляет
и тянется к яблоку тонкой рукой.
Цвет льда
Каков же цвет дождя?
Белый иль зеленый?
А, может, голубой?
Пусть кто-то изучает персик,
а кто-то крест,
а кто-то его пламя,
а кто-то тень замерзшую креста.
Порой слеза становится огромной,
напоминая дирижабль,
она стремится к небу за крестом.
Но пламя жжет ее и рвет ее на части
в тени замерзшей, там в тени креста.
Его огонь сидит, дрожит и пьет слезу,
что катится с креста.
И напевает что-то птица летом,
луна вновь поднялась на небеса
без тела, а тело лунное
гниет в могиле где-то.
Приди же, позабыть нам стоит:
мне - мой цветок, который утонул,
тебе - твой лед, что за тобой следит
и мчится за тобою.
Эй, незнакомец
Ты, незнакомец,
в своем костюме черном
стучишься в дверь мою
и мне показываешь белые тарелки...
Что ж, где ты спрятал пистолет?
И где ты спрятал нож?
На голове твоей звезда краснеет.
Ты заикаишься и очень хочешь денег...
Деньги смешались с кровью и исчезли,
со сном смешались деньги и исчезли.
Ты умоляешь: все... Уйди...
Уйди же, наконец, найди себе другое счастье,
у сердца я прирученную птицу грею,
но, если отпущу ее из плена,
она зубами разорвет тебя на части.
Жизнь
Ночь в аптеке.
Лошадь, стоя на коленях,
поедает половицы.
Девушка
с ожогом странным
и зеленым
исцеляется, а призрак
превращается в золу,
и в отчаянии жутком
горько слезы льет в углу.
Английский художник и поэт
Данте Габриэль Росетти
пишет стихотворение моей рукой
Слушай! Я все же сказал тебе правду,
я знал ее.
Нет - говорил ты -
птицы распускаются,
свиньи летают,
цветы ходят,
люди всегда лгут.
Я показывал тебе птицу,
ты называл ее цветком,
я показывал тебе цветок,
ты говорил, что это птица,
и что люди лгут всегда.
И ныне предо мной луна -
этот малыш капризный,
Жюль Верн о ней сказал
однажды:
Когда-нибудь ее заселят люди.
Я вижу гроб, покрытый снегом,
в который гвозди забивают
каждый
день со стуком страшным,
и подобрать ему стремятся имя.
ЗЕМЛЯ
Так, может быть, была тогда права ты!
Поэтому смогла ты жить,
поэтому смог жить и я...
ЗАРЯ
Голова поэта
Я голову свою от тела отделил
и после положил ее на блюдо
и доктору знакомому отнес.
"С ней все ОК - он мне сообщил -
но смысл проблемы прост -
она раскалена, попробуй это чудо
на время бросить в реку, а потом
увидим. Я бросил в реку голову
к лягушкам. Безумие усилилось,
она вдруг песни странные запела,
вдруг заскрипела страшно и завыла.
Но я вернул ее назад на шею силой.
Потом по улицам до самого рассвета
слонялся всеми недовольный
с зеленой головой шестиугольной,
шестиугольной головой поэта.
Глубокая шахта
Пишу о том, что ты наполнен страхом,
из штольни, где свет от лампы крошечной с наперсток.
Там вагонетка едет аккуратно,
над головой моей нащупывая метры
расстояний,
чтобы меня случайно не снести.
Я снова притворяюсь спящим
иль штопающим старые носки,
поскольку вещи все вокруг меня
в какой-то миг вдруг странно постарели.
Вчера я дома шкаф открыл,
но он вдруг растворился
со всей одеждой, обернувшись пылью;
тарелки бьются, только прикоснись к ним,
в испуге прячу я все ложки и все вилки,
и волосы мои напоминают вату,
мой рот стал белым, причиняя боль,
окаменели руки, деревенеют ноги.
Три малыша вокруг меня блуждают.
Их слезы рвут меня на части.
Не понимаю, что произошло -
они меня считают МАМОЙ.
Хотел тебе я написать о счастье старом,
но чувствую, что позыбыл, как пишется о счастье.
Ну все, не забывай...
Святая
Осенним вечером Святая,
взяв за руку,
меня решительно куда-то повела
по призрачной планете
одной из маленьких и темных улиц,
которой не было в ральности на свете.
Поскольку, если бы она существовала,
откуда бы лилась вся эта кровь,
откуда бы явились те солдаты в доломанах,
слетевшиеся с соседних улиц.
Они меня схватили
и привязали на четыре
месяца к кровати деревянной.
Когда же, наконец, меня освободили,
была зима, шел бесконечный дождь.
И именно тогда Святая вдруг исчезла
и больше никогда не возвращалась.
Разбойник
Глухи удары от падений звезд
на небе, на траве внизу.
Железная электроптица
рождает дым и пламя беспокойно.
Часы встают во чреве облаков.
и у дверей разбойник -
пантера с длинной пикой,
как женщина из древних лет и мест,
в руке с яйцом кроваво-тухлым.
Вокруг него жасмин, ограда, тень
луны и тень зубов в крови,
там слякоть, крест.
Часы отсчитывают время,
но жизнь из них ушла.
Ее далекий голос все темней,
и, как забытое старинное вино,
в воде кипящей сердце,
подаренное Богом ей.
Уводят в глубину, где мгла,
сорок ступеней,
часы отсчитывают сорок,
что ж, сорок дней
и сорок лет,
как жизнь из них ушла.
Самолет
Я не люблю летать на самолетах
нам будут вечно небеса нужны
так нравится красавице смола
нам будут вечно небеса нужны
Там у Великих Врат опять стоит она
нам будут вечно небеса нужны
ребенок вниз шагнул из Узкого Окна
И стал метеоритом в царстве тьмы
закончилась исчезла эктоплазма
нам будут вечно небеса нужны
не буду мучить вас видениями напрасно
нам будут вечно небеса нужны
я выживу хоть на меня идет охота
нам будут вечно небеса нужны
я не люблю летать на самолетах
нам будут вечно небеса нужны
Желтые знаки
Неожиданно заполнили небо
желтые самолеты,
маленькие и большие,
желтые скелеты размахивали
руками и голосили,
как желтые огромные канарейки.
А бабочки с ногами маленьких детей
висели средь лимонных звезд.
Но дети звезд не знали совершенно
и ненависть испытывали к ним...
А горстка желтых астронавтов на земле
совсем не ожидала в этот вечер
увидеть небо именно таким.
Да, неслучайно я решил,
что нужно дальше жить
Да, неслучайно я решил,
что нужно дальше жить.
Темнеет вдалеке, пока смотрю я
на белые и черные дома.
Какая редкая рука
сейчас меня коснется?
И демонические красные колеса
толкают дальше вдаль толпу детей.
Спят гнезда смерти в каждом из их тел,
смерть дети превратили в обруч
и погоняют прутиком, и обруч
куда-то катится, они его куда-то катят,
и жизнь их катится куда-то в неизвестность,
их солнце охлаждает, пока они
куда-то гонят льдышку-смерть,
которая бежит средь них, скорбя и причитая,
но застывает вдруг
и превращается в молчание, бесслосвесность...
Да, неслучайно я решил,
что нужно дальше жить.
Ускользнувший купидон
Тот купидон сквозь пальцы
проскользнул,
затем упал на гладь стекла,
наполненного кровью,
затем на зеркало перекатился,
оно впитало внутрь темноту
от трепетных прикосновений
дождей и молний.
А после он исчез в лесу,
наполненном звучаньем песен,
движеньем птиц и тенью.
Мы расцвели
Мы расцвели,
как дикие цветы весной,
как вишня дикая,
как дикая лазурь.
Но умерли они,
а мы сами собой
растем, как статуи,
как дикие и теплые цветы.
Весна. Мы расправляем руки и кричим,
но к нам ответ приходит слабый,
через года, откуда-то совсем издалека,
как призрак, что закован в цепи на века,
и как тяжелый и пустой корабль.
Пейзаж
Задыхается девушка в черном длинном,
я поднимаюсь на белое небо.
В пустыне сверкают сугробы из снега,
священник весь в черном среди павлинов,
несколько черных птиц на ветке
и только один цветок и голос:
я поднимаюсь на белое небо,
задыхается девушка в длинном черном.
Контролер
Наполнен кровью сад,
вот - небеса, а вот - немного снега.
Я крепко сжал свои канаты,
чтоб вновь присматривать за небом
и звездами на нем.
Я, как наследник птиц, обязан
пусть и со сломанным крылом,
показывая смелость и отвагу,
лететь и быть в пути.
И было б здорово, наверное, найти
там, где я буду, ручку и бумагу.
Источник
Моя умершая луна,
на небе снова появись!
Твою хочу увидеть кровь,
ты не сожгла свечу,
зато успела осветить
лицо, наполненное страхом.
Хочу увидеть вновь и вновь
сейчас
лицо, наполненное страхом.
Когда же тело все мое напоминало рану,
луна источником казалась мне желанным,
чей свет вторгался в чащу мглы лучом.
Моя умершая луна,
хочу твою увидеть кровь
сейчас, потом,
и вновь, и вновь...
Эктоплазмы
Внутри моей могилы
брожу весь в грстных мыслях.
Вверх - вниз брожу,
вверх - вниз.
Вокруг я слышу звуки -
народ кричит и воет:
автомобиль - идея,
автомобиль -каприз.
Проходят мимо люди,
болтают и смеются -
пусть надо мной, ну, что ж...
Они то молвят правду,
иль молвят злую ложь,
все обо мне, кто "против",
а кто, конечно, "за"...
"Нет - я кричу - не смейте
так о любви умершей,
она проснуться может
и вырвать вам глаза!"
Мертвец в праздники
Уж много лет
пред самым рождеством
мертвец рождается во мне.
Ему совсем подарки не нужны:
ни деньги, ни года, ни лед,
холодный лед и снег,
одежда рваная,
истоптанная обувь.
Мой золотой мертвец
на улицу выходит.
Никто не узнает его,
когда гуляет он
иль кофе пьет
в кофейне грустной, стоящей на углу.
И лишь пройдет совсем немного дней,
он снова
умереть спокойно рад.
(мертвец)
Когда приходит время,
как будто в первый раз
пред нами распускаясь,
все розы красные
стремятся к нам назад.
Вторжение черной Бабочки с острова Порос
Каждый год на Поросе,
когда приходит август,
вторгается во двор Монастыря
черная Бабочка монастырская.
Она летает от камня к камню,
и дети верят, что ее поймают.
Но им не удается это сделать,
ведь Эта Бабочка - Святая
Бабочка Монастыря на Поросе.
Она летает от камня к камню
два-три счастливых дня,
затем теряется, чтоб появиться снова
в августе другого года,
Бабочка Святая черная
Поросского Монастыря.
Трудное воскресенье
С утра смотрю я в небеса, выискивая птицу,
что получше, с утра я радуюсь змее,
что шею мне так нежно обвила,
разбитые стаканчики с водой остались на ковре,
словно цветы малинового цвета щеки пророчицы,
когда она решается вдруг приподнять подол судьбы.
Ведь что-то все же вырасти из этой радости должно:
новое дерево, лишенное цветов,
иль новые невинные ресницы, иль слово восхищения,
оно не целовало никогда уста забывчивости сонной.
За окнами колокола от нас хотят чего-то,
за окнами невообразимые друзья все ждут меня,
зарю они все выше поднимают,
потом вращают радостно ее.
О, что за скука, что за утомление,
на желтом платье вышитый орел, зеленый попугай.
Глаза я закрываю, но он кричит всегда, всегда, всегда...
Оркестр сбился и фальшивит ноты,
что за мозаика страдальческих очей,
и что за женщины, что за любовные романы, что за голоса...
Друг мой. так полюби того, кто истекает кровью.
Что ж, друг, ты дай мне свою руку, она так холодна,
почти, как лед.
И я уже не помню час, когда они все умерли, и я
остался рядом с ампутированным другом, кровавой веткой.
Они и есть компания моя.
Метки:
