Переводы Андрея Голова
ИОГАНН ФРИДРИХ ФОСС
-------------------------------------------------------
переводы Андрея Голова
КЛОПШТОК В ЭЛИЗИИ
Давно готова, Клопшток, в Элизии
Тебе та честь, что люди восторженно
Певцам бессмертным предрекают,
С Яхве и Зевсом их ставя рядом,
Когда на праздник, словно предчувствуя
И струн, и песен звуки прекрасные,
Народ толпится возле бардов
В жажде постичь красоту и силу.
Один печально мыслью в минувшее
Спускался я. Как вдруг светоч гения
Рассеял мрак - и я увидел
Тьемпы цветы и струенье Леты.
Певцов хор гордый стоя приветствовал
Тебя, навеки ставшего юношей,
Тебя, чей телин пел тевтонам
Вздевшего славы венок дубовый!
Отринув старость, ты наши северным
Стал Аполлоном. Видишь - зовут тебя
Сам Мильтон, важно улыбаясь,
И Оссиан со всем своим кланом.
Смотри - выходит Пиндар: - О милый друг!
Привет и слава! Знаю: из нашей ты
Когорты! Да, ты наш по духу!
Мудрость и прелесть давно постиг ты,
Презрев все ложное! Только лишь избранным
(Ты - в их числе!) доступно величие
Наречья Маны! Ты внял твердость
Речи германской! Алкей, дай лиру!
Певец свободы, ты, Брутов друг, склонись
Перед воспевшим Германа, спасшего
Германию, перед воспевшим
Сына Давида, Мессию мира!”
Он кончил. Следом вышли фракийские
Певцы: Орфей сам, Линос и Фамирис,
Гомер в пурпурном одеянье,
Славный авсонец Марон - приятель
Софоклианца Луция Вария,
И шел пред ними Эсхил, печалуясь,
И хор суровых бардов, певший
Грозную песню войны и мести.
А дальше тоже ждали открытия:
Сафо явилась с нежными миртами,
И твой излюбленный Петрарка
Шел, воспевая свою Лауру.
Любовь царит повсюду, всесильная,
И все пред нею робко склоняется.
Но вдруг печаль души коснулась:
Сидли и здесь с тобой неразлучна!..
Живи и радуй нас, старец-юноша!
Когда же к струям Леты медлительной
Приникнешь - не забудь, о мудрый,
Нашу любовь к тебе и почтенье...
...................................
ЗВАНИЕ И ДОСТОИНСТВО
Дворянский депутат:
Да, мой отец был рейхсбарон,
А ваш, как мне сказали...
Гражданский депутат:
А мой был столь невознесен,
Что, если вашим был бы он,
Вы пастухом бы стали.
.....
НА ХВАЛЕБНУЮ РЕЧЬ
Всех негодяев подлее тот, кто по собственной воле
Спесью надуться опять пред господами спешит.
Так, раздуваясь пружинами, хочет диван показаться
Гордым - чтоб мягче принять важную тяжесть господ.
.......
БЛАГОРОДСТВО И БЛАГОРОДНЫЕ
Чтишь ты надменных спесивцев с гербами, чьи предки когда-то
Были псарями, на герб волка себе заслужив.
Но презирают они достоинство, ум, человечность,
Как мишуру. Ты же знай: Вот благородство, мой друг!
.....
ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ ДЛЯ СВОБОДНЫХ
Дубовый лист - венец всего!
Пей веселей рейнвейн
Благоуханный - ведь его
Нам подарил наш Рейн!
И если чья-нибудь рука
Дрожит, боясь опять
Копье и грозный блеск клинка
За родину поднять -
Прочь, прочь, бастард, отсюда! Ты -
Ни немец, ни француз!
Служи чужим, раб суеты,
Лакей на всякий вкус!
Лижи сапог их день и ночь,
И, не стыдясь ничуть,
Отдай им и жену, и дочь,
И орден вздень на грудь!
Да, есть у нас и честь, и Бог,
И Телль, и Герман есть!
Нас, вольных немцев, как песок,
Не взвесить и не счесть!
Зовет нас парень молодой
Со взором, полным слез:
Его невесту в край чужой
Лихой чужок увез.
Вдовы рыданье день за днем
С нас стряхивает сплин:
В краю чужом, в бою лихом
Погибли муж и сын...
И, умирая, шепчет нам
Голодный сирота:
- Мой хлеб скормили барским псам...”
Последним вздохом рта.
Нас месть зовет, нас месть ведет,
Восставшие рабы!
Труба поет и в бой зовет
Под знаменем борьбы!...
Как море, мчит на нас пускай
Весь сброд со всех сторон,
Что бьется не за отчий край,
А за монетный звон.
Пускай! Наш меч их разнесет,
Лишь только грянем мы:
- Господь - наш истинный оплот!
Вперед на свет из тьмы!”
И Божий ангел воспарит
Незримо в облаах
И страх и робость поселит
Во вражеских сердцах.
И побегут они! И вслед,
Сквозь молнии и дым,
Наш правый меч святых побед
Вонзится в спины им!
И, вражьей кровью смыв позор,
Рейн рабство унесет,
И, вырываясь на простор,
О скалы разобьет!
Настанет благодатный мир -
И, как вино, мы вновь
Собравшись все на братский пир,
Тиранов выпьем кровь!..
.....
РАЗЛИЧНАЯ ГОРДОСТЬ
Без лишней пышности величием блистая,
Шагают принц и дог, почтение внушая.
В шелках и кружевах, в бубенчиках и пряжках
Плетутся юнкер и его дворняжка.
......
ЛИЛИЯ И РОЗА
Ах, почему Цецилия
Всегда бледна, как лилия?
Зато у мужа нос за чаркой
Всегда пылает розой яркой...
.....
ПЕСНЯ ПРЯХ
Прялку не ленись крутить,
Знай в работе место!
Тоньше нить -
Легче шить
Платье для невесты!
Здесь тепло, а за окном -
Вой пурги да галки.
Мы поем
О своем
Под жужжанье прялки.
Милая подружка, спой!
Мы дремать не станем
И рукой,
И ногой
Песне в лад подтянем.
Нашей юности деньки
Скоро унесутся.
Старики
Сквозь очки
Пусть на нас смеются!
Вьется ниточка в клубок,
Только пряжа смята.
Чур, молчок,
Друг сверчок:
Честь храним мы свято...
.....
МОЙ БРАДОБРЕЙ
Мой брадобрей особый дар имеет:
Меня он столь неторопливо бреет,
Что, чуть он с левою щекой управится,
На правой снова борода курчавится.
.....
ЧИН И ЧЕСТЬ
Меж сущностью и чином, брат,
Нередко пропасть мы встречаем:
Лишь чин твой пышный люди чтят,
Тебя же кличут негодяем.
....
ПЕСНЯ ПЬЯНИЦ
Брат, старого закала
Мы пьяницы с тобой,
И кубков нам немало
Отпущено судьбой.
Мелодия бокалов
Всегда для нас звенит,
И пусть орда фискалов
Всех королей хранит!
Мы спесью не блистаем,
Не тратим пышных слов!
В газетах мы читаем
Рекламу кабаков.
Душевный мир - отрада
Для нас и мусульман.
Презренье к винограду
Позорит Алькоран.
Сомнения не зная,
Вино в бокалы льем:
Его уничтожая,
За зло мы платим злом.
Что у Луи отняло
Корону с головой?
Один пил слишком мало,
Без меры пил другой.
.....
ЗАСТОЛЬНОЕ ИЗРЕЧЕНИЕ ГЕРАКЛИТА
Прочь удалившись от мира и это блаженством считая,
Можешь, отшельник, ты стать Богом, а можешь - скотом.
.....
НА МНОГИЕ КНИГИ
Правде и новизне твоя книга почтенная учит,
Но - правды нет в новизне, правда ж твоя - не нова.
.....
ВЫДВИЖЕНЕЦ
Не по заслугам тебя возвысив, судьба показала,
Как она может поднять даже такого, как ты.
.....
НЕМЕЦКАЯ ПЕСНЬ
В зале Людвига вновь перед напевами,
Что французы спасли, ожил дух Вальтера
И предстал пред мужами,
Швабский трон просветившими.
Тихо стерли они плесень и пыль веков
С древних красочных строк. И раздались в тиши
Арфы нежные звуки,
Звон пчелиный напомнив им.
И восстал тут герой Бодмер из Цюриха,
И гроб песеп взломал мощной десницею -
И с величием прежним
Зазвучала тевтонов речь!
И развеялись вмиг запахи плесени,
И воскресли из строк души былых певцов,
И в сиянии лунном
Пригласили на танец дев;
И в прозрачной ночи пили росу они
Из фиалки лесной или из аленькой
Гиацинтовой чаши
И из рюмочки примулы.
Там - огнем голубым светит ольховая
Вырезная листва, и сквозь нее блестит
Ключ, журчащий прохожим
О заветных сокровищах...
И сливались в одной нежной гармонии
Звуки - словно в лесу кто-то наигрывал
На божественных струнах,
Умолкая и вновь звеня.
Миллер, ты ведь не раз в древних развалинах
Слышал звуки, на речь странно похожие,
Да и ты этих духов
Хельти, слышал в дни юности!..
Вы не знали тогда, чьи это образы
Вам являлись порой в грезах - и пели вам
О блаженной отраде,
Тщетной ложью не тронутой.
С чем сравнить эту песнь? Может быть, с трелями
Устремленного ввысь вешнего жаворонка,
Что звенит над полями
И лугами зелеными?
С чем сравнить мне ее? С розовым вечером
И с луною, что ждет трель соловьиную?
Соловей, не из той ли
Песни грусть твоя светлая?
Вот - звучит она вновь с ласковой нежностью,
По лугам и холмам с ласковой нежностью,
И на ветке цветущей
Соловей умолкает вновь.
Эту песнь пел и Глейм: Анакреон ему
Золотой барбитон отдал. И пел ее
Хагедорн за бокалом
Под гитару Британии.
И поют ее вновь пухленьких дев уста
Там - под милый клавир, здесь - в сонной рощице,
Оглашаемой эхом
В тишине летним вечером.
Как прекрасно звучит в ней наш немецкий дух!
Песня в души несет мощь и решительность,
И мужи, отдыхая,
За столом ее всласть поют.
Да! Настанет пора славного Генриха -
Гнев забудет навек рыцарь, и сгинут прочь
Шумных франков потехи
И фиглярство Авсонии.
И меня за собой эта тихая песнь зовет
И влечет в край иной... Может, и мне, друзья,
Миннезингер являлся
На брегах моей юности?...
.....
ПРЕСУЩЕСТВЛЕНИЕ ХЛЕБА
Машет со смехом облатками поп католический: “Ну-ка,
Что мне, вещички, из вас, в Божию плоть превратить.”......
ОБЩИЙ ИСТОК
Стихи твои - роса, и роза ей горда,
Но помнишь ли ты, друг, что и роса - вода?
.....
ПРЯХА
Ах, я бедняжка!
Одной так тяжко
Мне прясть опять,
С тех пор, как смелый
В рубашке белой
Рожь помогал нам жать!..
Чего-то жду я
И все пряду я,
Спешу скорей;
И прялка гнется,
И нитка вьется
Из-под руки моей.
Серпа сиянье
В воспоминанье
Живет моем,
В душе влюбленной -
Тот луг зеленой,
Где были мы вдвоем...
......
КУСАЮЩИЙСЯ КРИТИК
Гневом пылает критик. Когда пробегает он мимо -
Прячься скорей в конуру, Цербер: кусается он.
ПЕРЕД ВЫПИВКОЙ
Выходи из бутылки, вино, наш губитель: многих
Ты погубило - теперь мы уничтожим тебя.
ОБЪЯСНЕНИЕ
- Объясни, что такое “толмач”? - Толмач - это тот, кто,
В сторону мысль отогнав, ловко тасует слова.
НА ОСТРОСЛОВА
Слова твои остры, смелы,
Как наконечник для стрелы.
Нет для него преграды и препон,
Коль выкован из стали Правды он,
А если пущен он для красного словца-
Он мягче мягкого свинца.
ГОМЕР
Только Гомера создав, отдохнуть решила природа,
Ибо ему одному всю свою мощь отдала.
ЗЕРКАЛО ВЛАДЫК
(трагик Агафон - царю Архелаю)
Три истины хранит в душе владыка:
Одну - что он людьми повелевает,
Другую - что законов он превыше,
И третью - что не вечна власть его.
ЧИТАТЕЛЮ ИЛИ КРИТИКУ?
Мой стих найдет друзей, хоть суд писак суров:
Ведь пир мой - для гостей, а не для поваров!
УТОЧНЕНИЕ
Считает чернь в наивной простоте:
Одно - супруг и муж.
А вот у знатных дам есть и супруг,
И муж еще к тому ж.
СУДЬБА СОЧИНЕНИЙ
Избравших торный путь привычно и умело
Сперва хвалить прилежно будут,
Но очень скоро позабудут.
Того ж, кто новый путь прокладывает смело,
Сперва бранят и отвергают,
Но скоро правоту его признают.
ОДОБРЕНИЕ СТАРШИХ
Хвалит мужчина юнца, старик порицает мужчину.
Мудрый, спасибо тебе: твой и упрек - похвала!
ДОСТОИНСТВО
Славят достоинство здесь, а там его порицают,
Но понимают везде, что означает оно.
ДУХ ЛЮТЕРА
Мы шагаем без забот,
Нас ведь Лютер сам ведет!
Церковь - мачеха, мы - дети.
Пой, как Лютер: песни эти -
Наш оплот!
Мы шагаем без забот!
Нас сомненье не гнетет.
“Верую” твердя невнятно,
Церковь примет нас обратно
В свой черед.
Мы шагаем без забот!
Все вперед нас путь зовет,
Хоть на свете слуги папы
Многих ловят в свои лапы,
Что ни год!
Мы шагаем без забот!
Кто не с нами - пропадет!
Пусть вопят паписты разом:
Только Библия да разум
Нас спасет!
.....
ГОЛОДНЫЙ ГОД
Брюкнеру
Певец, своею арфою священной
Зовущий и врачующий сердца,
Заступник бедных, знати враг надменной,
Враг честный, до конца!
Ты видишь: злая прихоть непогоды
Над вешней нивой вскинула крыло,
И новым снегом молодые всходы
Побило и пожгло.
И наш народ, что трудится прилежно,
Наперекор страданьям вековым,
На голод обречен - и безнадежно
Склонился перед ним.
Да будет песнь твоя святым бальзамом
И слезы вдов и матерей отрет,
Когда лишь хлеба требует упрямо
Голодный детский рот.
Но грянь, как гром небесный, в негодяя,
Что из крестьян высасывает кровь,
И, золотом карманы набивая,
Амбары полнит вновь.
Долой замки! Пускай из житниц хлынет
Живой рекой зерно, что скрыто в них,
Как из скалы разбитой бьет в пустыне
Живительный родник.
......
ПРИЗЫВ
Отриньте без пощады
Наш грубый век
И к светочам Эллады
Зовите всех.
Немало в жизнь вступило
Свободных душ,
А право дикой силы
Бежало в глушь.
Довольно стычек славных
И шумных драк:
Будь благороден, правнук
Рабов-вояк!
Лишь у зверей давненько
В почете клык,
А мир на четвереньках
Ходить отвык.
Мы, люди, чтим не сечи,
А мудрый суд,
И искренние речи,
И честный труд.
Вперед дорогой чести,
Отринув ложь.
Пойдем, как братья, вместе,
О молодежь!..
.....
РАННЯЯ МОЛОЧНИЦА
Рассветной ранью
Всегда бреду я босиком,
Любуюсь утренним цветком,
Пью рос дыханье,
Встречаю пташек на лугах,
Купаясь в розовых мечтах
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
В пруду зеркальном, как заря,
Улыбка светлая моя
Дрожит в тумане...
И косы вьющиеся я
Вновь заплетаю у ручья
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
Спешу я легкою стопой
Опять начать свой труд дневной
Привычной дланью.
Душа спокойна и легка
От утреннего ветерка
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
Бреду я на пороге дня.
Встречает издали меня
Коров мычанье:
Здесь пар молочный и уют,
И я пою, о чем поют
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
Соседский сын в поля идет;
За плугом медлит он - и ждет
Меня в молчанье.
Спокойно спит еще весь свет
И невозможного нам нет
Рассветной ранью...
......
ФРИДРИХ КЛОПШТОК
--------------------------------------------------
переводы Андрея Голова
ЗОЛОТОЙ ВЕК
Александров ли век - золотая эпоха Эллады
Или ее осенил песнями варвар Гомер?
Век золотой римской славы зовется не Август: Вергилий
Или мудрец Цицерон - славное имя его.
Вам ли равняться с ними, льстецы королей современных,
Век ваш при жизни иссяк, что же по смерти вас ждет?
ЛЮТЕР
Суровый Лютер шутку чтил порой;
Он в сердце Бога нес - и был самим собой.
РЕШЕННОЕ СОМНЕНИЕ
“Страшусь я подражаний, повторений,
Но дух Эллады вновь мне полнит грудь...”
Коль твое сердце окрыляет гений -
Элладе подражай и греком будь!
ЭПИЧЕСКИЙ КОЛОРИТ
Тот, кто в Гомеровых песнях лишь благозвучия ищет -
Хочет Палладе на шлем венчик цветочный надеть.
* * *
Речь о певцах поведя, немец вмиг свой язык забывает
И стихотворца тогда он величает “поэт”.
Прежде, Гомера почтив, это слово отнюдь не стремилось
Ни по-французски отнюдь, ни по-немецки звучать.
Слово, в народе рожденное, выше и долговечней
Титула, что поднесен горсткой друзей-знатоков.
НА ПРОТИВНИКА ЭСТЕТИКИ
Ты славишь прелесть дикой свободы,
Считая культуру нелепой басней,
Но вспомни, что нива куда прекрасней
Нетронуто-глупой природы.
ИСКУССТВО ЗАБВЕНИЯ
Сову зовут Минервиною птицей,
А соловей - не птица ль Аполлона?
Одна к богине завистью томится,
Другой безмолвствует о светлом боге.
МУЗЫКА И ПОЭЗИЯ
Если музыка вторит стихам - она ученица,
Если музыка - отзвук надмирной гармонии,
Она - наставница строгая. Жаль только, что ученица
Почитается выше наставницы.
НАШ ВЕК
Тщете и мишуре пленить нас не дано:
Мы в суть вещей заглядываем, но
Порой растим цветы, а не зерно,
И страждем перед волею судеб,
Забыв, что для свершений нужен хлеб.
SIC SE SERVAVIT APOLLO
Этот язык бредет, а этот летит. Аполлона
Не ослепить им: он прочь гонит дорожную пыль.
Каждый язык, возникая, думает, что он - летает,
И Аполлона зовет. Но Аполлон не спешит,
Но наконец уступает, приходит, обман прозревает
И посылает ему... призрак свой вместо себя.
ПОКЛОННИКАМ МАСТИТОГО ПОЭТА
Мастер маститый, он вам недоступен. “В его сочиненьях
Бездна лукавых словес: это мы поняли, друг.”
ДВОЙНОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ
Старое и новое - волшебники.
Их истоки, легкие, словно перышки,
На несчастных, заколдованных ими,
Тягостной тяжестью ложатся
И все же весят не больше перышка.
БЛАГОЕ ПОЖЕЛАНИЕ
Пение, ты затмеваешь самые нежные речи,
Но невозможно узнать в хоре согласном слова.
Мызыка! Пересоздай нас - ты ведь богиня! - или
Пение не подавляй пламенной мощь своей.
ЛЕЙБНИЦ
Лейбниц пришел слишком рано в эпоху свою. Но прежде
В славной Германии жил немец достойный один,
Коего Лейбниц ставил превыше себя. Но время
Все изменило: теперь знаем лишь Лейбница мы.
МАСТЕР И ПОДМАСТЕРЬЕ
Поток времен в своем струенье
Хранит лишь мастера творенье,
А подмастерья труд его волну лишь тронет -
И сразу тонет.
ПИСАТЕЛЬСКИЕ АКАДЕМИИ
Этот пальцами пишет, а тот - кулаком или даже
Лапой - и хвалит кулак, пальцы забвенью предав.
УСМЕШКА И ХОХОТ
Греческим духом мазня твоя дышит! Какую мину
Скорчил бы Ксенофон, видя творенье твое.
И перед ним бы взахлеб, изнемогая от смеха,
Плакал Аристофан и хохотал Архилох.
СТАРЫЙ И НОВЫЙ ФАУСТ
Сам Фауст и истории о нем -
Досужий вымысел монаха-старика.
И пьески, что нам ставят день за днем,
Унес бы прочь, как ветер-бурелом,
Взгляд Фауста, пылающий огнем.
То - старый был. А ныне поэтично
И очень романтично
Шагает доктор Фауст сквозь века:
О нем угрюмых гениев строка
Поет нам - и решать наверняка,
Кто лучше - то же, что доить... быка.
ИЗРЕЧЕНИЕ ОРАКУЛА
Как о героях судят по их шпагам
Почтенные политики,
Так о поэтах судят по их перьям
Внимательные критики.
О ГЕНИИ
Подгонять язык под грамматику -
Удел грамотея, а не гения.
И лишь тот, кто, за мыслью следуя,
Речь свою слагает по наитию -
И есть истинный гений.
ОСОБОЕ МНЕНИЕ
“У нас, французов”- сказал Вольтеру Патрю, - “весьма
Не эпический, к сожалению, склад ума.”
“Идея, месье!”
Отвечал Аруэ
И сочинил эпопею под названием “Генриада”.
О, какая досада
(Здесь ни при чем превосходно рифмованная “Генриада”),Что не Патрю, а один Вольтер
Эту идею
Исполнил всем прочим в пример.
ПЕЧАЛЬНАЯ ОДА
Сеятель сеет зерна;
Земля их приемлет - и дарит раскрытый
Навстречу солнцу цветок.
Он мил тебе, как и эта
Жизнь, что печалью сменяет радость,
Баюкая сладко тебя.
О чем у могилы ты плачешь
И руки подъемлешь к облаку смерти
Из тлена и праха ввысь?
Мы, люди - трава средь поля.
Как листья, гонит нас ветер. Недолго
Вершим мы свой путь по Земле.
Орел слетает на землю,
И стонет, и прах отрясает с крыльев,
И снова к солнцу летит.
.....
РАССТАВАНИЕ
Как печалился ты, когда мертвеца
В гробу проносили мимо!..
Разве ты смерти боишься? - “Нет, не ее.”
Чего же тогда? - “Исчезновения.”
А я не страшусь его. - “Тогда ты не ведаешь страха?”
Нет, я боюсь, трепещу... - “О Небо, чего же?”
Разлуки с друзьями
И прощанья, когда они покидают меня.
И поэтому я так печалюсь
И с ужасом в душу свою погружаюсь и вглядываюсь,
Когда гроб с мертвецом
Мимо проносят.
.....
ЖАЛОБА
Все со мною скорбят, Утешительница,
Богиня Полигимния!
Винтем запела - и ожили
Струны Люлли и Баха в напеве ее,
А я был далеко, я не слышал
Как со струн серебристые звуки струились.
Я не слышал ни нот серебряных,
Ни нежный голос Винтем, в котором
Витала душа ее кроткая.
И образ ее в напеве сладостном
Возник и предстал моей фантазии -
И она захотела его воплотить во плоти,
Но он ускользал, а я взывал ему вслед
С неизбывной тоской: “Эвридика!”
Все со мною скорбят, богиня
Утешительница Полигимния,
Со мною скорбью исходят!...
.....
.....
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
Фонтаны
Я прежде знал немало о фонтанах -
Танинственных деревьях из стекла.
Я узнавал в них отблеск слёз нежданных,
Которые я пролил в снах туманных
И - позабыл, когда печаль прошла.
Но мне ль забыть, что бренных тварей ради
На землю небо простирает руки?
И разве я таил восторг во взгляде,
Когда, как струи бледные и пряди,
Девичьих песен тающие звуки
Сплетаются в мелодию одну,
Собой переполняют тишину
И отражаются в вечерней глади?
Я просто должен вспомнить все мгновенья,
Всё, что сбылось с фонтаном и со мной -
И ощутить тяжёлое паденье
Струи, что жаждет снова стать волной.
Я помню ветви - те, что вниз стремятся,
И голоса, что в памяти таятся,
И пруд, в котором любит отражаться
Край берега, изменчивый и сонный,
И небосвод вечерний, отстраненный
От леса, опалённого закатом,
Воздетый над землёю странным скатом,
Чужой всему, что в этом мире есть.
Иль я забыл, что звёздам звёзд не счесть:
Они горят, чужих скорбей не зная,
А все миры родства встречают весть
Как бы сквозь слёзы? - Может, мысль иная
Нас поселила в небе, возле рая,
И вечерами славят нас, мечтая,
Поэты их... И сонмы их молений
Стремятся к нам. А может, мы - мишени
Проклятий их, что не настигнут нас -
Соседей тех богов, к кому в печали
Они мольбы и слезы обращали,
В кого хранили веру столько лет,
И чьи черты и образы, как свет
Их светочей, средь скорби и утрат
По нашим лицам рассеянно скользят...
Будда
Он словно слышит даль и всё, что было.
А мы стоим, не слыша ничего.
Он стал звездой. И гордые светила,
незримы нам, стоят вокруг него.
Он - всё во всём. Дождёмся ль мы, чтоб он
взглянул на нас? Что для него мильоны?!
А если мы пред ним творим поклоны,
уходит он в звериный зрак и в сон.
И всё, что мы несём к его стопам,
бессчётные века в нём обитает.
А он забыл всё то, что мир наш знает,
но помнит явь, неведомую нам.
. . . . .
* * *
Гермы из мрамора - наши грёзы.
Мы охраняем их в тихом храме,
Венками для них мы сплетаем розы
И согреваем своими сердцами.
Кумирами золотыми сверкают
Наши слова на земной дороге -
И живые, гордые боги
С дальнего берега нас окликают.
Ношу усталости и смятений
Все мы несём, спотыкаясь о быт -
Но светятся наши лучистые тени,
И в каждом жесте вечность сквозит.
. . . . .
Песнь любви
Как душу мне сдержать мою, когда
она с твоей срослась? Как мне крылом
взмахнуть над всем, что дарит явь земная?
Мне легче унести её туда,
где боль потерь скрывает тьма ночная
в пределе том, далёком и чужом,
где мы не исчезаем, исчезая.
И всё, что в нас с тобой живёт века,
соединяет нас, как взмах смычка,
двум струнам общий голос давший вновь.
На чём же мы натянуты струной?
Что за скрипач взял в руки нас с тобой?
Звучи, любовь!
Сонет
Новое - совсем не в том, друзья,
что рука отступит пред машиной.
Не поддайся на обман старинный,
ибо схлынет новизны струя.
В вечном новый образ проступает,
башням или кабелям сродни.
Видишь: древняя звезда сияет,
но потухли новые огни.
Друг, не верь, что диск трансмиссионый
двигает колеса бытия.
Лишь с эоном речь ведут эоны.
Мир вмещает более, чем я -
и пустяк сплетается в грядущем
с откровеньем, тайный смысл несущим.
. . . . .
Княгине Марии Терезе фон Турн-и-Таксис
Мы славим чистоту и славим розы,
и любим всё, к чему наш дух приник;
но безглагольно, вне стихов и прозы,
нам явлен верный образ наш и лик.
Стал мужем месяц, даль - женой любимой,
луг светится смиреньем, лес - гордец,
но царствует над всем непостижимый
прообраз тайной сущности - Творец.
Наш мир - дитя. И только мы взрослеем,
к несчастью. Звёзды и цветы на нас
глядят, а мы постичь себя не смеем
и ожидаем испытанья час.
. . . . .
Магия
Из тайн метаморфоз встают устало
такие лики. Верь всем существом!
А мы вздыхаем: пламя пеплом стало...
Ведь долг искусства - прах зажечь огнём.
Здесь - магия. Юдоль чудес приблизив,
простое слово просится в полёт,
воркуя, словно голубь на карнизе,
что горлинку незримую зовёт.
. . . . .
Родники
Что заставляет их вновь,
в недрах вскипая,
бить из земли, словно кровь
бурно-живая?
Блеском алмазов в зрачках
наших блистая,
льются они на лугах,
нас провожая.
Что ж нам теперь возразить
жестам природы?
Мы ведь привыкли делить
землю и воды.
. . . . .
* * *
Нарцисс, склонясь над ручьём,
любуется своим видом,
и бродит в безмолвье лесном
гибкая Артемида.
Печален жребий земной:
открывать своё сердце всем
и - знать, что голос твой
слушает Полифем.
Но снова уста, уста
пьют и кричат в тишине.
О, если бы - немота,
если бы не...
. . . . .
* * *
Нет, позабыть я тебя
больше не вправе,
ласковый свет полюбя,-
первенец яви.
Всё принесли мне года,
что обещал ты;
сердце моё навсегда
околдовал ты.
Трепетных образов сплав,
свет, безмятежность.
Странную силу познав,
славлю я нежность.
Поэт
Миг, ты опять улетаешь, как пламя,
и ранишь меня торопливым крылом.
Но - что же мне делать с моими устами,
с глухими ночами и ясным днём?
Ни дом, ни любовь меня в мире не ждёт,
и места мне нет под луною.
И всё, чему я предаюсь душою,
через мгновенье меня предаёт.
. . . . .
* * *
Ты ещё мне предстоишь,
потерянная любимая. Ты никогда не приходишь,
и не дано мне понять, какие звуки ты любишь.
Я уже не пытаюсь узнать тебя,
как грядущее. Все великие
образы живы во мне: простор, убегающий вдаль,
башни и города, и мосты летящие, и
нежданные петли дороги,
и могущество стран, переполненных
бесчисленными богами - и всё
склоняет меня к постижения смысла
твоего появления.
Ты - мой сказочный сад,
и гляжу на тебя я с такой
тоской и надеждой. Видишь: окно раскрыто
в домике сельском - и ты неслышно проходишь мимо,
думая обо мне... Я оббегал все переулки -
только что твоя тень здесь мелькала -
и льстивые зеркала в бессчётных купеческих лавках
столько раз мне солгали, показывая тебя,
и пугались лица моего... - Кто знает, быть может,
птица любви случайно вчера под вечер
задела крылом - не нас?...
. . . . .
* * *
О девушка! Сестра её - звезда:
сама земля ничто в сравненьи с нею
и ждёт её, как ливня, чтобы ею
упиться - но не выпьет никогда.
О девушка! Она - заветный клад,
у старых лип закопанный когда-то,
таящий перстни, жемчуга и злато;
но нет того, ради кого он спрятан -
и лишь легенды место сохранят.
О девушка! Нам не дано стать ей...
Нам бытие так мало доверяет.
Вначале мы похожи на детей,
а позже всяк из нас напоминает
сварливых баб. Но девой стать - ей-ей,
на это разум наш не посягает.
Быть девою - нет, право, это сон.
Но в этом сне я побывал всерьёз,
колье из бирюзы тебе принёс
и - доказал скупым мерцаньем слёз,
что я в тебя без памяти влюблён.
. . . . .
Эрос
Маски! Маски! Эрос ослепляет.
Кто дерзнёт взглянуть на этот лик
в миг, когда среди зимы сверкает
на снегах весенний щедрый блик.
Он знакомит с истиной и ложью,
криком прикасается к губам,
осеняя всех священной дрожью,
как при входе в сокровенный храм.
Всё погибло, Боже, всё пропало!
Бог к тебе объятьями приник.
Рок сврешился. Жизнь пошла с начала
и в душе опять звенит родник.
. . . . .
Рождение Венеры
В то утро после долгой ночи, полной
тяжёлых стонов, воплей и бунтарств,
последний крик свой испустило море.
Когда же этот крик умолк в пространстве
и день лазурный снизошёл с небес
на воды и в слепую бездну к рыбам -
пучина родила.
И от лучей рассвета кудри пены
стыдливо вспыхнули, и на краю их
возникла дева в млечной белизне.
Чиста, как нежный молодой листок,
из почки распустившийся с рассветом,
она раскрыла плоть свою навстречу
прохладе и ласкающему ветру.
Как две луны, округлые колени
перетекали в облачные бёдра,
и тень боялась стройных икр коснуться.
Ступни упруги были и легки,
и стройные лодыжки повторяли
напрягшееся горло.
И тело возлежало в чаше бёдер,
как нежный свежий плод в руке ребёнка.
И пуп её, как кубок, полон был
прозрачным мраком юной этой жизни.
А ниже лоно плавно, как волна,
стекало, приникая к нежным чреслам,
вмещающим блаженство и покой.
А ниже, недоступная для тени,
как рощица нагих берез в апреле,
нетронуто-чиста, лежала тайна.
Литые плечи на весах небесных
уравновешивали стройный стан,
что, как фонтан, взлетал из чаши бёдер,
и падал вниз текучими руками
и водопадом плещущих волос.
Затем над ними медленно и долго
из мрака проступал прелестный лик,
пронизанный сияньем бытия.
Он был увенчан строгим подбородком.
А ниже шеи, тонкой, словно луч
или цветочный стебель, сока полный,
простёрлись руки - длинные, как шеи
гусей и лебедей, к земле спешащих
над ширью моря.
И, наконец, в просторном мраке плоти,
как ветерок, проснулся первый вздох.
И в нежных разветвлениях артерий
родился первый трепет : это кровь
живым потоком заструилась в членах.
И ветер не покинул плоть: он груди
упругие наполнил до предела,
и сделал их тугими, словно парус,
влекущий корабли по глади моря -
и дева вышла на пустынный берег.
Так в мир пришла богиня.
И за нею,
идущей вдоль по берегу морскому,
всё утро вплоть до полдня распускались
цветы и травы - тёплые, живые,
как первые объятья. А богиня
всё шла и шла, и жизнь дарила им.
А в полдень море снова всколыхнулось
и выбросило на берег дельфина
на том же месте, где богиня вышла
из вод.
Он мёртвый был и весь в крови.
. . . . .
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
Фонтаны
Я прежде знал немало о фонтанах -
Танинственных деревьях из стекла.
Я узнавал в них отблеск слёз нежданных,
Которые я пролил в снах туманных
И - позабыл, когда печаль прошла.
Но мне ль забыть, что бренных тварей ради
На землю небо простирает руки?
И разве я таил восторг во взгляде,
Когда, как струи бледные и пряди,
Девичьих песен тающие звуки
Сплетаются в мелодию одну,
Собой переполняют тишину
И отражаются в вечерней глади?
Я просто должен вспомнить все мгновенья,
Всё, что сбылось с фонтаном и со мной -
И ощутить тяжёлое паденье
Струи, что жаждет снова стать волной.
Я помню ветви - те, что вниз стремятся,
И голоса, что в памяти таятся,
И пруд, в котором любит отражаться
Край берега, изменчивый и сонный,
И небосвод вечерний, отстраненный
От леса, опалённого закатом,
Воздетый над землёю странным скатом,
Чужой всему, что в этом мире есть.
Иль я забыл, что звёздам звёзд не счесть:
Они горят, чужих скорбей не зная,
А все миры родства встречают весть
Как бы сквозь слёзы? - Может, мысль иная
Нас поселила в небе, возле рая,
И вечерами славят нас, мечтая,
Поэты их... И сонмы их молений
Стремятся к нам. А может, мы - мишени
Проклятий их, что не настигнут нас -
Соседей тех богов, к кому в печали
Они мольбы и слезы обращали,
В кого хранили веру столько лет,
И чьи черты и образы, как свет
Их светочей, средь скорби и утрат
По нашим лицам рассеянно скользят...
Будда
Он словно слышит даль и всё, что было.
А мы стоим, не слыша ничего.
Он стал звездой. И гордые светила,
незримы нам, стоят вокруг него.
Он - всё во всём. Дождёмся ль мы, чтоб он
взглянул на нас? Что для него мильоны?!
А если мы пред ним творим поклоны,
уходит он в звериный зрак и в сон.
И всё, что мы несём к его стопам,
бессчётные века в нём обитает.
А он забыл всё то, что мир наш знает,
но помнит явь, неведомую нам.
. . . . .
* * *
Гермы из мрамора - наши грёзы.
Мы охраняем их в тихом храме,
Венками для них мы сплетаем розы
И согреваем своими сердцами.
Кумирами золотыми сверкают
Наши слова на земной дороге -
И живые, гордые боги
С дальнего берега нас окликают.
Ношу усталости и смятений
Все мы несём, спотыкаясь о быт -
Но светятся наши лучистые тени,
И в каждом жесте вечность сквозит.
. . . . .
Песнь любви
Как душу мне сдержать мою, когда
она с твоей срослась? Как мне крылом
взмахнуть над всем, что дарит явь земная?
Мне легче унести её туда,
где боль потерь скрывает тьма ночная
в пределе том, далёком и чужом,
где мы не исчезаем, исчезая.
И всё, что в нас с тобой живёт века,
соединяет нас, как взмах смычка,
двум струнам общий голос давший вновь.
На чём же мы натянуты струной?
Что за скрипач взял в руки нас с тобой?
Звучи, любовь!
Сонет
Новое - совсем не в том, друзья,
что рука отступит пред машиной.
Не поддайся на обман старинный,
ибо схлынет новизны струя.
В вечном новый образ проступает,
башням или кабелям сродни.
Видишь: древняя звезда сияет,
но потухли новые огни.
Друг, не верь, что диск трансмиссионый
двигает колеса бытия.
Лишь с эоном речь ведут эоны.
Мир вмещает более, чем я -
и пустяк сплетается в грядущем
с откровеньем, тайный смысл несущим.
. . . . .
Княгине Марии Терезе фон Турн-и-Таксис
Мы славим чистоту и славим розы,
и любим всё, к чему наш дух приник;
но безглагольно, вне стихов и прозы,
нам явлен верный образ наш и лик.
Стал мужем месяц, даль - женой любимой,
луг светится смиреньем, лес - гордец,
но царствует над всем непостижимый
прообраз тайной сущности - Творец.
Наш мир - дитя. И только мы взрослеем,
к несчастью. Звёзды и цветы на нас
глядят, а мы постичь себя не смеем
и ожидаем испытанья час.
. . . . .
Магия
Из тайн метаморфоз встают устало
такие лики. Верь всем существом!
А мы вздыхаем: пламя пеплом стало...
Ведь долг искусства - прах зажечь огнём.
Здесь - магия. Юдоль чудес приблизив,
простое слово просится в полёт,
воркуя, словно голубь на карнизе,
что горлинку незримую зовёт.
. . . . .
Родники
Что заставляет их вновь,
в недрах вскипая,
бить из земли, словно кровь
бурно-живая?
Блеском алмазов в зрачках
наших блистая,
льются они на лугах,
нас провожая.
Что ж нам теперь возразить
жестам природы?
Мы ведь привыкли делить
землю и воды.
. . . . .
* * *
Нарцисс, склонясь над ручьём,
любуется своим видом,
и бродит в безмолвье лесном
гибкая Артемида.
Печален жребий земной:
открывать своё сердце всем
и - знать, что голос твой
слушает Полифем.
Но снова уста, уста
пьют и кричат в тишине.
О, если бы - немота,
если бы не...
. . . . .
* * *
Нет, позабыть я тебя
больше не вправе,
ласковый свет полюбя,-
первенец яви.
Всё принесли мне года,
что обещал ты;
сердце моё навсегда
околдовал ты.
Трепетных образов сплав,
свет, безмятежность.
Странную силу познав,
славлю я нежность.
Поэт
Миг, ты опять улетаешь, как пламя,
и ранишь меня торопливым крылом.
Но - что же мне делать с моими устами,
с глухими ночами и ясным днём?
Ни дом, ни любовь меня в мире не ждёт,
и места мне нет под луною.
И всё, чему я предаюсь душою,
через мгновенье меня предаёт.
. . . . .
* * *
Ты ещё мне предстоишь,
потерянная любимая. Ты никогда не приходишь,
и не дано мне понять, какие звуки ты любишь.
Я уже не пытаюсь узнать тебя,
как грядущее. Все великие
образы живы во мне: простор, убегающий вдаль,
башни и города, и мосты летящие, и
нежданные петли дороги,
и могущество стран, переполненных
бесчисленными богами - и всё
склоняет меня к постижения смысла
твоего появления.
Ты - мой сказочный сад,
и гляжу на тебя я с такой
тоской и надеждой. Видишь: окно раскрыто
в домике сельском - и ты неслышно проходишь мимо,
думая обо мне... Я оббегал все переулки -
только что твоя тень здесь мелькала -
и льстивые зеркала в бессчётных купеческих лавках
столько раз мне солгали, показывая тебя,
и пугались лица моего... - Кто знает, быть может,
птица любви случайно вчера под вечер
задела крылом - не нас?...
. . . . .
* * *
О девушка! Сестра её - звезда:
сама земля ничто в сравненьи с нею
и ждёт её, как ливня, чтобы ею
упиться - но не выпьет никогда.
О девушка! Она - заветный клад,
у старых лип закопанный когда-то,
таящий перстни, жемчуга и злато;
но нет того, ради кого он спрятан -
и лишь легенды место сохранят.
О девушка! Нам не дано стать ей...
Нам бытие так мало доверяет.
Вначале мы похожи на детей,
а позже всяк из нас напоминает
сварливых баб. Но девой стать - ей-ей,
на это разум наш не посягает.
Быть девою - нет, право, это сон.
Но в этом сне я побывал всерьёз,
колье из бирюзы тебе принёс
и - доказал скупым мерцаньем слёз,
что я в тебя без памяти влюблён.
. . . . .
Эрос
Маски! Маски! Эрос ослепляет.
Кто дерзнёт взглянуть на этот лик
в миг, когда среди зимы сверкает
на снегах весенний щедрый блик.
Он знакомит с истиной и ложью,
криком прикасается к губам,
осеняя всех священной дрожью,
как при входе в сокровенный храм.
Всё погибло, Боже, всё пропало!
Бог к тебе объятьями приник.
Рок сврешился. Жизнь пошла с начала
и в душе опять звенит родник.
. . . . .
Рождение Венеры
В то утро после долгой ночи, полной
тяжёлых стонов, воплей и бунтарств,
последний крик свой испустило море.
Когда же этот крик умолк в пространстве
и день лазурный снизошёл с небес
на воды и в слепую бездну к рыбам -
пучина родила.
И от лучей рассвета кудри пены
стыдливо вспыхнули, и на краю их
возникла дева в млечной белизне.
Чиста, как нежный молодой листок,
из почки распустившийся с рассветом,
она раскрыла плоть свою навстречу
прохладе и ласкающему ветру.
Как две луны, округлые колени
перетекали в облачные бёдра,
и тень боялась стройных икр коснуться.
Ступни упруги были и легки,
и стройные лодыжки повторяли
напрягшееся горло.
И тело возлежало в чаше бёдер,
как нежный свежий плод в руке ребёнка.
И пуп её, как кубок, полон был
прозрачным мраком юной этой жизни.
А ниже лоно плавно, как волна,
стекало, приникая к нежным чреслам,
вмещающим блаженство и покой.
А ниже, недоступная для тени,
как рощица нагих берез в апреле,
нетронуто-чиста, лежала тайна.
Литые плечи на весах небесных
уравновешивали стройный стан,
что, как фонтан, взлетал из чаши бёдер,
и падал вниз текучими руками
и водопадом плещущих волос.
Затем над ними медленно и долго
из мрака проступал прелестный лик,
пронизанный сияньем бытия.
Он был увенчан строгим подбородком.
А ниже шеи, тонкой, словно луч
или цветочный стебель, сока полный,
простёрлись руки - длинные, как шеи
гусей и лебедей, к земле спешащих
над ширью моря.
И, наконец, в просторном мраке плоти,
как ветерок, проснулся первый вздох.
И в нежных разветвлениях артерий
родился первый трепет : это кровь
живым потоком заструилась в членах.
И ветер не покинул плоть: он груди
упругие наполнил до предела,
и сделал их тугими, словно парус,
влекущий корабли по глади моря -
и дева вышла на пустынный берег.
Так в мир пришла богиня.
И за нею,
идущей вдоль по берегу морскому,
всё утро вплоть до полдня распускались
цветы и травы - тёплые, живые,
как первые объятья. А богиня
всё шла и шла, и жизнь дарила им.
А в полдень море снова всколыхнулось
и выбросило на берег дельфина
на том же месте, где богиня вышла
из вод.
Он мёртвый был и весь в крови.
. . . . .
ЭЗРА ПАУНД (Перевод А.Голова)
* *
*
Я вцепился в мачту,
Отмытую добела колючей морской солью,
Крепко вцепился, - ибо опять накатываются
Коварные волны цивилизации со всеми её уловками.
Издатели-трусы грозятся: “Только посмей!..
Сказать что-то своё, выразить всё, что думаю;
Сказать, что я врагов моих - ненавижу,
Сказать, что друзей - люблю,
Сказать, что я верую в Льюиса, на позднего Родена - плюю,
Что Эпштейн неплохо высекает из камня,
Бржеска и впрямь умеет пользоваться резцом,
А Водсворт - писать маслом.
И тогда они вытянут из меня все жилы,
Урежут нищие гонорары, заставят петь на свой лад,
Подпевать газетчикам и быть не более чем деталью
Литературного декора... Мерзость!
Издатели-трусы третируют,
Друзья покидают в нужде, любимые - умирают.
Таков мой путь, таков мой сумрачный лес.
* *
*
Будь мудрой:
Отдай меня миру,
Отпусти на простор судьбы.
Я видел женатых,
Знавал респектабельные пары,
Дряхлеющие у своих очагов:
Это отвратительная картина.
Я видывал их, самодовольно жующих и бахвалящихся
Апологетов расхоже-непроходимой тупости.
О Любовь,
Твои очи слишком прекрасны для этого зрелища!
Давай изберём более упоительный путь.
О Любовь, твой лик слишком совершенен,
Слишком доступен для пристального любования.
О Любовь,
Отправь свои корабли в путь,
Дай мне вновь подышать бурей.
Выбор
Вы правду сказали: боги нужнее для Вас, чем сказки,
Но, что бы там ни было, я видел Вас восседающей
на благородном белом скакуне,
Словно одна из самых странных принцесс в истории.
Странно, на Вас были странные длинные одеяния
с развевающимися шлейфами и цветами;
Странно, но Ваше лицо изменилось и стало странно похожим
на другую женщину, которую я терпеть не могу;
Странно, что Вы почему-то прятались в облаке
милых женщин, совершенно ко мне равнодушных
И говорящих, что я, каждым листком на ветру любующийся,
Ничего другого и не заслуживаю.
Уилфреду Скэйвену Бланту в знак почтения
Именно потому, что у вас особенная походка,
Потому что вы пишете превосходные строки, смеясь над миром,
Расшатываете высокий стиль, не торгуя с лотка искусством,
Поддерживаете Маззини и ненавидите ритуалы -
Мы, не заслуживающие внимания и почтения,
Почитаем вас, и, не найдя лучшего способа доказать это,
Дарим вам камень в знак преклонения.
XENIA
IV
Приходите! Давайте всласть поиграем в наши любимые
Игрушки - а этот мир, друзья мои, предоставим его баранам.
Вас слишком мало у меня, и каждый час
Смерть присутствует среди вас.
V
Она гордилась румянцем на нежных щёчках,
Носила ярко-синий развевающийся плащ,
А когда по плечам распускала ослепительно-рыжие волосы,
Выглядела совершенно очаровательной -
Пока стояла к вам спиной.
Легенда о роднике Чиппева и Миннегаге
Чтоб поведал я легенду
О весёлой индианке,
О лучистой Миннегаге,
Покорённой Гайаватой -
Я отвечу, я скажу вам,
Как ухаживал за нею
Гайавата перед свадьбой.
Средь прелестных дев Чиппевы
Всех могущественней были
Чары юной Миннегаги;
Из бойцов неустрашимых,
Что, увидев Миннегагу
И от страсти обезумев,
На охоту шли и в битву,
Самым храбрым Гайавата
Был - но только его стрелы
До поры не знали цели.
Он не придавал значенья
Ни лукавым шуткам храбрых,
Ни оружью купидонов.
Ранней осенью однажды,
Собирая на болоте
Ягоды, устала дева
И, измученная жаждой,
Прилегла на влажном склоне,
Где родник звенел весёлый.
И, с охоты возвращаясь,
Гайавата вдруг увидел
Деву на холме - и мигом
Он набрал в сухую тыкву
Ледяной воды - и нежно
Приложил к губам иссохшим,
И помог он деве выпить
Влагу звонкую до капли.
Губы девы увлажнились
От лучистого нектара
И когда она, поднявшись,
Протянула руки к Солнцу,
Он подкрался к ней - и тронул
Её губы поцелуем...
Так отважный Гайавата
У подножия Чиппевы,
Где родник звенит и ныне,
Где растёт огромный город,
Стал супругом Миннегаги,
Стал супругом гордой девы...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И с тех пор они, с вершины
Глядя вниз, оберегают
Тот родник - весёлый, чистый,
Что здоровье дарит пьющим,
Дарит радость и прохладу.
Краткое изложение разговора с Т. Э. Х.
На пологих склонах холма св. Элуа -
Темная стена мешков, набитых песком.
Ночь; невыносимость тишины;
Одинокие фигурки людей,
Копошащихся у ксотров, подчищая миски с похлёбкой.
Люди, расхаживающие, словно на Пиккадилли,
По линии фронта и по обе стороны от неё,
Протаптывая тропинки во тьме
Мимо вздувшихся трупов убитых лошадей
На лоне убитой Бельгии.
У немцев есть ракеты. У нас, разумеется, - нет.
За линией фронта - пушки, поваленные столбы, камни.
Перед ней - хаос.
Мысли мои - лабиринт. Мысли обо мне - лабиринты.
Ничто ничего не стоит.
Делать нечего. Разве что - держаться.
Тэйлхейду - наше глубочайшее почтение
OM MANI PADME HUM
Давайте воздвигнем колонну, бесполую полую фаллику,
В честь месье Лорана Тэйлхейда!
Разумеется, похвалу ему воспевать неуместно
Слогом новомодных мадригалов.
Лучше, как встарь, притопнем стопами и всплещем руками,
Чествуя великого Лорана Тэйлхейда,
Чьи гениальные “Аристофанески”
Столь-неподражаемо-странны.
Так воздвигнем же столп и притопнем стопами,
И станцуем сарабандилью и кордакс.
Давайте спляшем на фоне декораций
Работы Леона Бакста.
Пускай всё это приумножит славу Тэйлхейда.
Et Dominus tecum,
Тэйлхейд.
Городу, приславшему мне приглашение
И вы - совершите всё это?!
Вы, со всеми вашими обещаниями,
Убеждениями и запросами к жизни - вы
Будете созерцать гибель прекрасного?
Неужели всегда надо выбирать самое тёмное?
Неужели, храня в памяти свои любимые песни,
Вы затянете самые грубые и развязные,
Неужели склоните слух к языку льстецов?
Сфорца... Бальоне! -
Тираны, прикрытые великолепием Ренессанса...
Разве не станет ваш демос, ваша толпа,
В подражание прочим поступать, как они, -
Как другие, вечно спешащие города,
Не заботясь ни о чём, исполненном тишины,
Упиваясь сиянием и блеском?
Разве вы позволите тихому человеку найти приют
Среди всех этих храмов
И громоздящихся небоскрёбов?
А если этот небрежный, бесноватый, неповоротливый парень
Создаст - хоть раз в жизни - совершенную поэму,
Разве вы не побьёте его камнями?
Нет, вы не одиноки. Другие любят болтать, сулить, обещать,
Третьи величают меня глупцом, когда я ищу - душу.
И ваша стройная белокурая соседка, королева городов,
Необразована - и вам будет нетрудно затмить её;
Вы можете стать - вами,
Как, хотя бы, Павиа Павиа,
А отнюдь не Милан - величавый и страшно осовремененный,
Несмотря на все свои несметные сокровища.
Если в Италии каждый город - это особые
Облик, характер, способ
Ненавидя - любить, и быть любимым и ненавидимым,
А не пустырём, стеной, ничтожеством -
Сумеешь ли ты, Нью-Арк, избрав тот же путь,
Доказать миру, что тебе пока что просто
Недостаёт известности?
Риторы
Убедят мир в чём угодно. Тебе ли с ними равняться?
Ты жаждешь бессмертия - а готов ли купить его любою ценой?
Неужели и ты ищешь искусства жить,
Ты, склонный к оковам,
Беззастенчивый коммерсант,
Верящий в переселение душ?
Или Божья стопа тщетно
Попирает твои плечи,
Когда ты взываешь к Нему или, вернее,
Вновь о чём-то просишь Его?
Неужели и я, отвергнув все десять Его заповедей,
Стану бессмертным?
Кто узнает об этом среди толп твоих миллионных?
Кто узрит Божью стопу и увидит сиянье серебряной
Пяты Аполлона?
Кто скажет - услышана ли, принята ли
Жертва в непреходящем царствии?
Кто услышит тебя - профессоры, мэры, судьи?... И только?...
Несколько горластых парней, бьющих в огромный барабан,
Несколько мальчишек, стихоплётствующих и хохочущих,
Несколько покорно склонённых спин
Заслужат свою порфиру и право считаться певцом города
И целых десять дней почитаться бессмертным.
А ты всё равно выберешь смерть и жизнь
Под серебряной пятой Аполлона.
-------------------------------------------------------
переводы Андрея Голова
КЛОПШТОК В ЭЛИЗИИ
Давно готова, Клопшток, в Элизии
Тебе та честь, что люди восторженно
Певцам бессмертным предрекают,
С Яхве и Зевсом их ставя рядом,
Когда на праздник, словно предчувствуя
И струн, и песен звуки прекрасные,
Народ толпится возле бардов
В жажде постичь красоту и силу.
Один печально мыслью в минувшее
Спускался я. Как вдруг светоч гения
Рассеял мрак - и я увидел
Тьемпы цветы и струенье Леты.
Певцов хор гордый стоя приветствовал
Тебя, навеки ставшего юношей,
Тебя, чей телин пел тевтонам
Вздевшего славы венок дубовый!
Отринув старость, ты наши северным
Стал Аполлоном. Видишь - зовут тебя
Сам Мильтон, важно улыбаясь,
И Оссиан со всем своим кланом.
Смотри - выходит Пиндар: - О милый друг!
Привет и слава! Знаю: из нашей ты
Когорты! Да, ты наш по духу!
Мудрость и прелесть давно постиг ты,
Презрев все ложное! Только лишь избранным
(Ты - в их числе!) доступно величие
Наречья Маны! Ты внял твердость
Речи германской! Алкей, дай лиру!
Певец свободы, ты, Брутов друг, склонись
Перед воспевшим Германа, спасшего
Германию, перед воспевшим
Сына Давида, Мессию мира!”
Он кончил. Следом вышли фракийские
Певцы: Орфей сам, Линос и Фамирис,
Гомер в пурпурном одеянье,
Славный авсонец Марон - приятель
Софоклианца Луция Вария,
И шел пред ними Эсхил, печалуясь,
И хор суровых бардов, певший
Грозную песню войны и мести.
А дальше тоже ждали открытия:
Сафо явилась с нежными миртами,
И твой излюбленный Петрарка
Шел, воспевая свою Лауру.
Любовь царит повсюду, всесильная,
И все пред нею робко склоняется.
Но вдруг печаль души коснулась:
Сидли и здесь с тобой неразлучна!..
Живи и радуй нас, старец-юноша!
Когда же к струям Леты медлительной
Приникнешь - не забудь, о мудрый,
Нашу любовь к тебе и почтенье...
...................................
ЗВАНИЕ И ДОСТОИНСТВО
Дворянский депутат:
Да, мой отец был рейхсбарон,
А ваш, как мне сказали...
Гражданский депутат:
А мой был столь невознесен,
Что, если вашим был бы он,
Вы пастухом бы стали.
.....
НА ХВАЛЕБНУЮ РЕЧЬ
Всех негодяев подлее тот, кто по собственной воле
Спесью надуться опять пред господами спешит.
Так, раздуваясь пружинами, хочет диван показаться
Гордым - чтоб мягче принять важную тяжесть господ.
.......
БЛАГОРОДСТВО И БЛАГОРОДНЫЕ
Чтишь ты надменных спесивцев с гербами, чьи предки когда-то
Были псарями, на герб волка себе заслужив.
Но презирают они достоинство, ум, человечность,
Как мишуру. Ты же знай: Вот благородство, мой друг!
.....
ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ ДЛЯ СВОБОДНЫХ
Дубовый лист - венец всего!
Пей веселей рейнвейн
Благоуханный - ведь его
Нам подарил наш Рейн!
И если чья-нибудь рука
Дрожит, боясь опять
Копье и грозный блеск клинка
За родину поднять -
Прочь, прочь, бастард, отсюда! Ты -
Ни немец, ни француз!
Служи чужим, раб суеты,
Лакей на всякий вкус!
Лижи сапог их день и ночь,
И, не стыдясь ничуть,
Отдай им и жену, и дочь,
И орден вздень на грудь!
Да, есть у нас и честь, и Бог,
И Телль, и Герман есть!
Нас, вольных немцев, как песок,
Не взвесить и не счесть!
Зовет нас парень молодой
Со взором, полным слез:
Его невесту в край чужой
Лихой чужок увез.
Вдовы рыданье день за днем
С нас стряхивает сплин:
В краю чужом, в бою лихом
Погибли муж и сын...
И, умирая, шепчет нам
Голодный сирота:
- Мой хлеб скормили барским псам...”
Последним вздохом рта.
Нас месть зовет, нас месть ведет,
Восставшие рабы!
Труба поет и в бой зовет
Под знаменем борьбы!...
Как море, мчит на нас пускай
Весь сброд со всех сторон,
Что бьется не за отчий край,
А за монетный звон.
Пускай! Наш меч их разнесет,
Лишь только грянем мы:
- Господь - наш истинный оплот!
Вперед на свет из тьмы!”
И Божий ангел воспарит
Незримо в облаах
И страх и робость поселит
Во вражеских сердцах.
И побегут они! И вслед,
Сквозь молнии и дым,
Наш правый меч святых побед
Вонзится в спины им!
И, вражьей кровью смыв позор,
Рейн рабство унесет,
И, вырываясь на простор,
О скалы разобьет!
Настанет благодатный мир -
И, как вино, мы вновь
Собравшись все на братский пир,
Тиранов выпьем кровь!..
.....
РАЗЛИЧНАЯ ГОРДОСТЬ
Без лишней пышности величием блистая,
Шагают принц и дог, почтение внушая.
В шелках и кружевах, в бубенчиках и пряжках
Плетутся юнкер и его дворняжка.
......
ЛИЛИЯ И РОЗА
Ах, почему Цецилия
Всегда бледна, как лилия?
Зато у мужа нос за чаркой
Всегда пылает розой яркой...
.....
ПЕСНЯ ПРЯХ
Прялку не ленись крутить,
Знай в работе место!
Тоньше нить -
Легче шить
Платье для невесты!
Здесь тепло, а за окном -
Вой пурги да галки.
Мы поем
О своем
Под жужжанье прялки.
Милая подружка, спой!
Мы дремать не станем
И рукой,
И ногой
Песне в лад подтянем.
Нашей юности деньки
Скоро унесутся.
Старики
Сквозь очки
Пусть на нас смеются!
Вьется ниточка в клубок,
Только пряжа смята.
Чур, молчок,
Друг сверчок:
Честь храним мы свято...
.....
МОЙ БРАДОБРЕЙ
Мой брадобрей особый дар имеет:
Меня он столь неторопливо бреет,
Что, чуть он с левою щекой управится,
На правой снова борода курчавится.
.....
ЧИН И ЧЕСТЬ
Меж сущностью и чином, брат,
Нередко пропасть мы встречаем:
Лишь чин твой пышный люди чтят,
Тебя же кличут негодяем.
....
ПЕСНЯ ПЬЯНИЦ
Брат, старого закала
Мы пьяницы с тобой,
И кубков нам немало
Отпущено судьбой.
Мелодия бокалов
Всегда для нас звенит,
И пусть орда фискалов
Всех королей хранит!
Мы спесью не блистаем,
Не тратим пышных слов!
В газетах мы читаем
Рекламу кабаков.
Душевный мир - отрада
Для нас и мусульман.
Презренье к винограду
Позорит Алькоран.
Сомнения не зная,
Вино в бокалы льем:
Его уничтожая,
За зло мы платим злом.
Что у Луи отняло
Корону с головой?
Один пил слишком мало,
Без меры пил другой.
.....
ЗАСТОЛЬНОЕ ИЗРЕЧЕНИЕ ГЕРАКЛИТА
Прочь удалившись от мира и это блаженством считая,
Можешь, отшельник, ты стать Богом, а можешь - скотом.
.....
НА МНОГИЕ КНИГИ
Правде и новизне твоя книга почтенная учит,
Но - правды нет в новизне, правда ж твоя - не нова.
.....
ВЫДВИЖЕНЕЦ
Не по заслугам тебя возвысив, судьба показала,
Как она может поднять даже такого, как ты.
.....
НЕМЕЦКАЯ ПЕСНЬ
В зале Людвига вновь перед напевами,
Что французы спасли, ожил дух Вальтера
И предстал пред мужами,
Швабский трон просветившими.
Тихо стерли они плесень и пыль веков
С древних красочных строк. И раздались в тиши
Арфы нежные звуки,
Звон пчелиный напомнив им.
И восстал тут герой Бодмер из Цюриха,
И гроб песеп взломал мощной десницею -
И с величием прежним
Зазвучала тевтонов речь!
И развеялись вмиг запахи плесени,
И воскресли из строк души былых певцов,
И в сиянии лунном
Пригласили на танец дев;
И в прозрачной ночи пили росу они
Из фиалки лесной или из аленькой
Гиацинтовой чаши
И из рюмочки примулы.
Там - огнем голубым светит ольховая
Вырезная листва, и сквозь нее блестит
Ключ, журчащий прохожим
О заветных сокровищах...
И сливались в одной нежной гармонии
Звуки - словно в лесу кто-то наигрывал
На божественных струнах,
Умолкая и вновь звеня.
Миллер, ты ведь не раз в древних развалинах
Слышал звуки, на речь странно похожие,
Да и ты этих духов
Хельти, слышал в дни юности!..
Вы не знали тогда, чьи это образы
Вам являлись порой в грезах - и пели вам
О блаженной отраде,
Тщетной ложью не тронутой.
С чем сравнить эту песнь? Может быть, с трелями
Устремленного ввысь вешнего жаворонка,
Что звенит над полями
И лугами зелеными?
С чем сравнить мне ее? С розовым вечером
И с луною, что ждет трель соловьиную?
Соловей, не из той ли
Песни грусть твоя светлая?
Вот - звучит она вновь с ласковой нежностью,
По лугам и холмам с ласковой нежностью,
И на ветке цветущей
Соловей умолкает вновь.
Эту песнь пел и Глейм: Анакреон ему
Золотой барбитон отдал. И пел ее
Хагедорн за бокалом
Под гитару Британии.
И поют ее вновь пухленьких дев уста
Там - под милый клавир, здесь - в сонной рощице,
Оглашаемой эхом
В тишине летним вечером.
Как прекрасно звучит в ней наш немецкий дух!
Песня в души несет мощь и решительность,
И мужи, отдыхая,
За столом ее всласть поют.
Да! Настанет пора славного Генриха -
Гнев забудет навек рыцарь, и сгинут прочь
Шумных франков потехи
И фиглярство Авсонии.
И меня за собой эта тихая песнь зовет
И влечет в край иной... Может, и мне, друзья,
Миннезингер являлся
На брегах моей юности?...
.....
ПРЕСУЩЕСТВЛЕНИЕ ХЛЕБА
Машет со смехом облатками поп католический: “Ну-ка,
Что мне, вещички, из вас, в Божию плоть превратить.”......
ОБЩИЙ ИСТОК
Стихи твои - роса, и роза ей горда,
Но помнишь ли ты, друг, что и роса - вода?
.....
ПРЯХА
Ах, я бедняжка!
Одной так тяжко
Мне прясть опять,
С тех пор, как смелый
В рубашке белой
Рожь помогал нам жать!..
Чего-то жду я
И все пряду я,
Спешу скорей;
И прялка гнется,
И нитка вьется
Из-под руки моей.
Серпа сиянье
В воспоминанье
Живет моем,
В душе влюбленной -
Тот луг зеленой,
Где были мы вдвоем...
......
КУСАЮЩИЙСЯ КРИТИК
Гневом пылает критик. Когда пробегает он мимо -
Прячься скорей в конуру, Цербер: кусается он.
ПЕРЕД ВЫПИВКОЙ
Выходи из бутылки, вино, наш губитель: многих
Ты погубило - теперь мы уничтожим тебя.
ОБЪЯСНЕНИЕ
- Объясни, что такое “толмач”? - Толмач - это тот, кто,
В сторону мысль отогнав, ловко тасует слова.
НА ОСТРОСЛОВА
Слова твои остры, смелы,
Как наконечник для стрелы.
Нет для него преграды и препон,
Коль выкован из стали Правды он,
А если пущен он для красного словца-
Он мягче мягкого свинца.
ГОМЕР
Только Гомера создав, отдохнуть решила природа,
Ибо ему одному всю свою мощь отдала.
ЗЕРКАЛО ВЛАДЫК
(трагик Агафон - царю Архелаю)
Три истины хранит в душе владыка:
Одну - что он людьми повелевает,
Другую - что законов он превыше,
И третью - что не вечна власть его.
ЧИТАТЕЛЮ ИЛИ КРИТИКУ?
Мой стих найдет друзей, хоть суд писак суров:
Ведь пир мой - для гостей, а не для поваров!
УТОЧНЕНИЕ
Считает чернь в наивной простоте:
Одно - супруг и муж.
А вот у знатных дам есть и супруг,
И муж еще к тому ж.
СУДЬБА СОЧИНЕНИЙ
Избравших торный путь привычно и умело
Сперва хвалить прилежно будут,
Но очень скоро позабудут.
Того ж, кто новый путь прокладывает смело,
Сперва бранят и отвергают,
Но скоро правоту его признают.
ОДОБРЕНИЕ СТАРШИХ
Хвалит мужчина юнца, старик порицает мужчину.
Мудрый, спасибо тебе: твой и упрек - похвала!
ДОСТОИНСТВО
Славят достоинство здесь, а там его порицают,
Но понимают везде, что означает оно.
ДУХ ЛЮТЕРА
Мы шагаем без забот,
Нас ведь Лютер сам ведет!
Церковь - мачеха, мы - дети.
Пой, как Лютер: песни эти -
Наш оплот!
Мы шагаем без забот!
Нас сомненье не гнетет.
“Верую” твердя невнятно,
Церковь примет нас обратно
В свой черед.
Мы шагаем без забот!
Все вперед нас путь зовет,
Хоть на свете слуги папы
Многих ловят в свои лапы,
Что ни год!
Мы шагаем без забот!
Кто не с нами - пропадет!
Пусть вопят паписты разом:
Только Библия да разум
Нас спасет!
.....
ГОЛОДНЫЙ ГОД
Брюкнеру
Певец, своею арфою священной
Зовущий и врачующий сердца,
Заступник бедных, знати враг надменной,
Враг честный, до конца!
Ты видишь: злая прихоть непогоды
Над вешней нивой вскинула крыло,
И новым снегом молодые всходы
Побило и пожгло.
И наш народ, что трудится прилежно,
Наперекор страданьям вековым,
На голод обречен - и безнадежно
Склонился перед ним.
Да будет песнь твоя святым бальзамом
И слезы вдов и матерей отрет,
Когда лишь хлеба требует упрямо
Голодный детский рот.
Но грянь, как гром небесный, в негодяя,
Что из крестьян высасывает кровь,
И, золотом карманы набивая,
Амбары полнит вновь.
Долой замки! Пускай из житниц хлынет
Живой рекой зерно, что скрыто в них,
Как из скалы разбитой бьет в пустыне
Живительный родник.
......
ПРИЗЫВ
Отриньте без пощады
Наш грубый век
И к светочам Эллады
Зовите всех.
Немало в жизнь вступило
Свободных душ,
А право дикой силы
Бежало в глушь.
Довольно стычек славных
И шумных драк:
Будь благороден, правнук
Рабов-вояк!
Лишь у зверей давненько
В почете клык,
А мир на четвереньках
Ходить отвык.
Мы, люди, чтим не сечи,
А мудрый суд,
И искренние речи,
И честный труд.
Вперед дорогой чести,
Отринув ложь.
Пойдем, как братья, вместе,
О молодежь!..
.....
РАННЯЯ МОЛОЧНИЦА
Рассветной ранью
Всегда бреду я босиком,
Любуюсь утренним цветком,
Пью рос дыханье,
Встречаю пташек на лугах,
Купаясь в розовых мечтах
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
В пруду зеркальном, как заря,
Улыбка светлая моя
Дрожит в тумане...
И косы вьющиеся я
Вновь заплетаю у ручья
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
Спешу я легкою стопой
Опять начать свой труд дневной
Привычной дланью.
Душа спокойна и легка
От утреннего ветерка
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
Бреду я на пороге дня.
Встречает издали меня
Коров мычанье:
Здесь пар молочный и уют,
И я пою, о чем поют
Рассветной ранью.
Рассветной ранью
Соседский сын в поля идет;
За плугом медлит он - и ждет
Меня в молчанье.
Спокойно спит еще весь свет
И невозможного нам нет
Рассветной ранью...
......
ФРИДРИХ КЛОПШТОК
--------------------------------------------------
переводы Андрея Голова
ЗОЛОТОЙ ВЕК
Александров ли век - золотая эпоха Эллады
Или ее осенил песнями варвар Гомер?
Век золотой римской славы зовется не Август: Вергилий
Или мудрец Цицерон - славное имя его.
Вам ли равняться с ними, льстецы королей современных,
Век ваш при жизни иссяк, что же по смерти вас ждет?
ЛЮТЕР
Суровый Лютер шутку чтил порой;
Он в сердце Бога нес - и был самим собой.
РЕШЕННОЕ СОМНЕНИЕ
“Страшусь я подражаний, повторений,
Но дух Эллады вновь мне полнит грудь...”
Коль твое сердце окрыляет гений -
Элладе подражай и греком будь!
ЭПИЧЕСКИЙ КОЛОРИТ
Тот, кто в Гомеровых песнях лишь благозвучия ищет -
Хочет Палладе на шлем венчик цветочный надеть.
* * *
Речь о певцах поведя, немец вмиг свой язык забывает
И стихотворца тогда он величает “поэт”.
Прежде, Гомера почтив, это слово отнюдь не стремилось
Ни по-французски отнюдь, ни по-немецки звучать.
Слово, в народе рожденное, выше и долговечней
Титула, что поднесен горсткой друзей-знатоков.
НА ПРОТИВНИКА ЭСТЕТИКИ
Ты славишь прелесть дикой свободы,
Считая культуру нелепой басней,
Но вспомни, что нива куда прекрасней
Нетронуто-глупой природы.
ИСКУССТВО ЗАБВЕНИЯ
Сову зовут Минервиною птицей,
А соловей - не птица ль Аполлона?
Одна к богине завистью томится,
Другой безмолвствует о светлом боге.
МУЗЫКА И ПОЭЗИЯ
Если музыка вторит стихам - она ученица,
Если музыка - отзвук надмирной гармонии,
Она - наставница строгая. Жаль только, что ученица
Почитается выше наставницы.
НАШ ВЕК
Тщете и мишуре пленить нас не дано:
Мы в суть вещей заглядываем, но
Порой растим цветы, а не зерно,
И страждем перед волею судеб,
Забыв, что для свершений нужен хлеб.
SIC SE SERVAVIT APOLLO
Этот язык бредет, а этот летит. Аполлона
Не ослепить им: он прочь гонит дорожную пыль.
Каждый язык, возникая, думает, что он - летает,
И Аполлона зовет. Но Аполлон не спешит,
Но наконец уступает, приходит, обман прозревает
И посылает ему... призрак свой вместо себя.
ПОКЛОННИКАМ МАСТИТОГО ПОЭТА
Мастер маститый, он вам недоступен. “В его сочиненьях
Бездна лукавых словес: это мы поняли, друг.”
ДВОЙНОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ
Старое и новое - волшебники.
Их истоки, легкие, словно перышки,
На несчастных, заколдованных ими,
Тягостной тяжестью ложатся
И все же весят не больше перышка.
БЛАГОЕ ПОЖЕЛАНИЕ
Пение, ты затмеваешь самые нежные речи,
Но невозможно узнать в хоре согласном слова.
Мызыка! Пересоздай нас - ты ведь богиня! - или
Пение не подавляй пламенной мощь своей.
ЛЕЙБНИЦ
Лейбниц пришел слишком рано в эпоху свою. Но прежде
В славной Германии жил немец достойный один,
Коего Лейбниц ставил превыше себя. Но время
Все изменило: теперь знаем лишь Лейбница мы.
МАСТЕР И ПОДМАСТЕРЬЕ
Поток времен в своем струенье
Хранит лишь мастера творенье,
А подмастерья труд его волну лишь тронет -
И сразу тонет.
ПИСАТЕЛЬСКИЕ АКАДЕМИИ
Этот пальцами пишет, а тот - кулаком или даже
Лапой - и хвалит кулак, пальцы забвенью предав.
УСМЕШКА И ХОХОТ
Греческим духом мазня твоя дышит! Какую мину
Скорчил бы Ксенофон, видя творенье твое.
И перед ним бы взахлеб, изнемогая от смеха,
Плакал Аристофан и хохотал Архилох.
СТАРЫЙ И НОВЫЙ ФАУСТ
Сам Фауст и истории о нем -
Досужий вымысел монаха-старика.
И пьески, что нам ставят день за днем,
Унес бы прочь, как ветер-бурелом,
Взгляд Фауста, пылающий огнем.
То - старый был. А ныне поэтично
И очень романтично
Шагает доктор Фауст сквозь века:
О нем угрюмых гениев строка
Поет нам - и решать наверняка,
Кто лучше - то же, что доить... быка.
ИЗРЕЧЕНИЕ ОРАКУЛА
Как о героях судят по их шпагам
Почтенные политики,
Так о поэтах судят по их перьям
Внимательные критики.
О ГЕНИИ
Подгонять язык под грамматику -
Удел грамотея, а не гения.
И лишь тот, кто, за мыслью следуя,
Речь свою слагает по наитию -
И есть истинный гений.
ОСОБОЕ МНЕНИЕ
“У нас, французов”- сказал Вольтеру Патрю, - “весьма
Не эпический, к сожалению, склад ума.”
“Идея, месье!”
Отвечал Аруэ
И сочинил эпопею под названием “Генриада”.
О, какая досада
(Здесь ни при чем превосходно рифмованная “Генриада”),Что не Патрю, а один Вольтер
Эту идею
Исполнил всем прочим в пример.
ПЕЧАЛЬНАЯ ОДА
Сеятель сеет зерна;
Земля их приемлет - и дарит раскрытый
Навстречу солнцу цветок.
Он мил тебе, как и эта
Жизнь, что печалью сменяет радость,
Баюкая сладко тебя.
О чем у могилы ты плачешь
И руки подъемлешь к облаку смерти
Из тлена и праха ввысь?
Мы, люди - трава средь поля.
Как листья, гонит нас ветер. Недолго
Вершим мы свой путь по Земле.
Орел слетает на землю,
И стонет, и прах отрясает с крыльев,
И снова к солнцу летит.
.....
РАССТАВАНИЕ
Как печалился ты, когда мертвеца
В гробу проносили мимо!..
Разве ты смерти боишься? - “Нет, не ее.”
Чего же тогда? - “Исчезновения.”
А я не страшусь его. - “Тогда ты не ведаешь страха?”
Нет, я боюсь, трепещу... - “О Небо, чего же?”
Разлуки с друзьями
И прощанья, когда они покидают меня.
И поэтому я так печалюсь
И с ужасом в душу свою погружаюсь и вглядываюсь,
Когда гроб с мертвецом
Мимо проносят.
.....
ЖАЛОБА
Все со мною скорбят, Утешительница,
Богиня Полигимния!
Винтем запела - и ожили
Струны Люлли и Баха в напеве ее,
А я был далеко, я не слышал
Как со струн серебристые звуки струились.
Я не слышал ни нот серебряных,
Ни нежный голос Винтем, в котором
Витала душа ее кроткая.
И образ ее в напеве сладостном
Возник и предстал моей фантазии -
И она захотела его воплотить во плоти,
Но он ускользал, а я взывал ему вслед
С неизбывной тоской: “Эвридика!”
Все со мною скорбят, богиня
Утешительница Полигимния,
Со мною скорбью исходят!...
.....
.....
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
Фонтаны
Я прежде знал немало о фонтанах -
Танинственных деревьях из стекла.
Я узнавал в них отблеск слёз нежданных,
Которые я пролил в снах туманных
И - позабыл, когда печаль прошла.
Но мне ль забыть, что бренных тварей ради
На землю небо простирает руки?
И разве я таил восторг во взгляде,
Когда, как струи бледные и пряди,
Девичьих песен тающие звуки
Сплетаются в мелодию одну,
Собой переполняют тишину
И отражаются в вечерней глади?
Я просто должен вспомнить все мгновенья,
Всё, что сбылось с фонтаном и со мной -
И ощутить тяжёлое паденье
Струи, что жаждет снова стать волной.
Я помню ветви - те, что вниз стремятся,
И голоса, что в памяти таятся,
И пруд, в котором любит отражаться
Край берега, изменчивый и сонный,
И небосвод вечерний, отстраненный
От леса, опалённого закатом,
Воздетый над землёю странным скатом,
Чужой всему, что в этом мире есть.
Иль я забыл, что звёздам звёзд не счесть:
Они горят, чужих скорбей не зная,
А все миры родства встречают весть
Как бы сквозь слёзы? - Может, мысль иная
Нас поселила в небе, возле рая,
И вечерами славят нас, мечтая,
Поэты их... И сонмы их молений
Стремятся к нам. А может, мы - мишени
Проклятий их, что не настигнут нас -
Соседей тех богов, к кому в печали
Они мольбы и слезы обращали,
В кого хранили веру столько лет,
И чьи черты и образы, как свет
Их светочей, средь скорби и утрат
По нашим лицам рассеянно скользят...
Будда
Он словно слышит даль и всё, что было.
А мы стоим, не слыша ничего.
Он стал звездой. И гордые светила,
незримы нам, стоят вокруг него.
Он - всё во всём. Дождёмся ль мы, чтоб он
взглянул на нас? Что для него мильоны?!
А если мы пред ним творим поклоны,
уходит он в звериный зрак и в сон.
И всё, что мы несём к его стопам,
бессчётные века в нём обитает.
А он забыл всё то, что мир наш знает,
но помнит явь, неведомую нам.
. . . . .
* * *
Гермы из мрамора - наши грёзы.
Мы охраняем их в тихом храме,
Венками для них мы сплетаем розы
И согреваем своими сердцами.
Кумирами золотыми сверкают
Наши слова на земной дороге -
И живые, гордые боги
С дальнего берега нас окликают.
Ношу усталости и смятений
Все мы несём, спотыкаясь о быт -
Но светятся наши лучистые тени,
И в каждом жесте вечность сквозит.
. . . . .
Песнь любви
Как душу мне сдержать мою, когда
она с твоей срослась? Как мне крылом
взмахнуть над всем, что дарит явь земная?
Мне легче унести её туда,
где боль потерь скрывает тьма ночная
в пределе том, далёком и чужом,
где мы не исчезаем, исчезая.
И всё, что в нас с тобой живёт века,
соединяет нас, как взмах смычка,
двум струнам общий голос давший вновь.
На чём же мы натянуты струной?
Что за скрипач взял в руки нас с тобой?
Звучи, любовь!
Сонет
Новое - совсем не в том, друзья,
что рука отступит пред машиной.
Не поддайся на обман старинный,
ибо схлынет новизны струя.
В вечном новый образ проступает,
башням или кабелям сродни.
Видишь: древняя звезда сияет,
но потухли новые огни.
Друг, не верь, что диск трансмиссионый
двигает колеса бытия.
Лишь с эоном речь ведут эоны.
Мир вмещает более, чем я -
и пустяк сплетается в грядущем
с откровеньем, тайный смысл несущим.
. . . . .
Княгине Марии Терезе фон Турн-и-Таксис
Мы славим чистоту и славим розы,
и любим всё, к чему наш дух приник;
но безглагольно, вне стихов и прозы,
нам явлен верный образ наш и лик.
Стал мужем месяц, даль - женой любимой,
луг светится смиреньем, лес - гордец,
но царствует над всем непостижимый
прообраз тайной сущности - Творец.
Наш мир - дитя. И только мы взрослеем,
к несчастью. Звёзды и цветы на нас
глядят, а мы постичь себя не смеем
и ожидаем испытанья час.
. . . . .
Магия
Из тайн метаморфоз встают устало
такие лики. Верь всем существом!
А мы вздыхаем: пламя пеплом стало...
Ведь долг искусства - прах зажечь огнём.
Здесь - магия. Юдоль чудес приблизив,
простое слово просится в полёт,
воркуя, словно голубь на карнизе,
что горлинку незримую зовёт.
. . . . .
Родники
Что заставляет их вновь,
в недрах вскипая,
бить из земли, словно кровь
бурно-живая?
Блеском алмазов в зрачках
наших блистая,
льются они на лугах,
нас провожая.
Что ж нам теперь возразить
жестам природы?
Мы ведь привыкли делить
землю и воды.
. . . . .
* * *
Нарцисс, склонясь над ручьём,
любуется своим видом,
и бродит в безмолвье лесном
гибкая Артемида.
Печален жребий земной:
открывать своё сердце всем
и - знать, что голос твой
слушает Полифем.
Но снова уста, уста
пьют и кричат в тишине.
О, если бы - немота,
если бы не...
. . . . .
* * *
Нет, позабыть я тебя
больше не вправе,
ласковый свет полюбя,-
первенец яви.
Всё принесли мне года,
что обещал ты;
сердце моё навсегда
околдовал ты.
Трепетных образов сплав,
свет, безмятежность.
Странную силу познав,
славлю я нежность.
Поэт
Миг, ты опять улетаешь, как пламя,
и ранишь меня торопливым крылом.
Но - что же мне делать с моими устами,
с глухими ночами и ясным днём?
Ни дом, ни любовь меня в мире не ждёт,
и места мне нет под луною.
И всё, чему я предаюсь душою,
через мгновенье меня предаёт.
. . . . .
* * *
Ты ещё мне предстоишь,
потерянная любимая. Ты никогда не приходишь,
и не дано мне понять, какие звуки ты любишь.
Я уже не пытаюсь узнать тебя,
как грядущее. Все великие
образы живы во мне: простор, убегающий вдаль,
башни и города, и мосты летящие, и
нежданные петли дороги,
и могущество стран, переполненных
бесчисленными богами - и всё
склоняет меня к постижения смысла
твоего появления.
Ты - мой сказочный сад,
и гляжу на тебя я с такой
тоской и надеждой. Видишь: окно раскрыто
в домике сельском - и ты неслышно проходишь мимо,
думая обо мне... Я оббегал все переулки -
только что твоя тень здесь мелькала -
и льстивые зеркала в бессчётных купеческих лавках
столько раз мне солгали, показывая тебя,
и пугались лица моего... - Кто знает, быть может,
птица любви случайно вчера под вечер
задела крылом - не нас?...
. . . . .
* * *
О девушка! Сестра её - звезда:
сама земля ничто в сравненьи с нею
и ждёт её, как ливня, чтобы ею
упиться - но не выпьет никогда.
О девушка! Она - заветный клад,
у старых лип закопанный когда-то,
таящий перстни, жемчуга и злато;
но нет того, ради кого он спрятан -
и лишь легенды место сохранят.
О девушка! Нам не дано стать ей...
Нам бытие так мало доверяет.
Вначале мы похожи на детей,
а позже всяк из нас напоминает
сварливых баб. Но девой стать - ей-ей,
на это разум наш не посягает.
Быть девою - нет, право, это сон.
Но в этом сне я побывал всерьёз,
колье из бирюзы тебе принёс
и - доказал скупым мерцаньем слёз,
что я в тебя без памяти влюблён.
. . . . .
Эрос
Маски! Маски! Эрос ослепляет.
Кто дерзнёт взглянуть на этот лик
в миг, когда среди зимы сверкает
на снегах весенний щедрый блик.
Он знакомит с истиной и ложью,
криком прикасается к губам,
осеняя всех священной дрожью,
как при входе в сокровенный храм.
Всё погибло, Боже, всё пропало!
Бог к тебе объятьями приник.
Рок сврешился. Жизнь пошла с начала
и в душе опять звенит родник.
. . . . .
Рождение Венеры
В то утро после долгой ночи, полной
тяжёлых стонов, воплей и бунтарств,
последний крик свой испустило море.
Когда же этот крик умолк в пространстве
и день лазурный снизошёл с небес
на воды и в слепую бездну к рыбам -
пучина родила.
И от лучей рассвета кудри пены
стыдливо вспыхнули, и на краю их
возникла дева в млечной белизне.
Чиста, как нежный молодой листок,
из почки распустившийся с рассветом,
она раскрыла плоть свою навстречу
прохладе и ласкающему ветру.
Как две луны, округлые колени
перетекали в облачные бёдра,
и тень боялась стройных икр коснуться.
Ступни упруги были и легки,
и стройные лодыжки повторяли
напрягшееся горло.
И тело возлежало в чаше бёдер,
как нежный свежий плод в руке ребёнка.
И пуп её, как кубок, полон был
прозрачным мраком юной этой жизни.
А ниже лоно плавно, как волна,
стекало, приникая к нежным чреслам,
вмещающим блаженство и покой.
А ниже, недоступная для тени,
как рощица нагих берез в апреле,
нетронуто-чиста, лежала тайна.
Литые плечи на весах небесных
уравновешивали стройный стан,
что, как фонтан, взлетал из чаши бёдер,
и падал вниз текучими руками
и водопадом плещущих волос.
Затем над ними медленно и долго
из мрака проступал прелестный лик,
пронизанный сияньем бытия.
Он был увенчан строгим подбородком.
А ниже шеи, тонкой, словно луч
или цветочный стебель, сока полный,
простёрлись руки - длинные, как шеи
гусей и лебедей, к земле спешащих
над ширью моря.
И, наконец, в просторном мраке плоти,
как ветерок, проснулся первый вздох.
И в нежных разветвлениях артерий
родился первый трепет : это кровь
живым потоком заструилась в членах.
И ветер не покинул плоть: он груди
упругие наполнил до предела,
и сделал их тугими, словно парус,
влекущий корабли по глади моря -
и дева вышла на пустынный берег.
Так в мир пришла богиня.
И за нею,
идущей вдоль по берегу морскому,
всё утро вплоть до полдня распускались
цветы и травы - тёплые, живые,
как первые объятья. А богиня
всё шла и шла, и жизнь дарила им.
А в полдень море снова всколыхнулось
и выбросило на берег дельфина
на том же месте, где богиня вышла
из вод.
Он мёртвый был и весь в крови.
. . . . .
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
Фонтаны
Я прежде знал немало о фонтанах -
Танинственных деревьях из стекла.
Я узнавал в них отблеск слёз нежданных,
Которые я пролил в снах туманных
И - позабыл, когда печаль прошла.
Но мне ль забыть, что бренных тварей ради
На землю небо простирает руки?
И разве я таил восторг во взгляде,
Когда, как струи бледные и пряди,
Девичьих песен тающие звуки
Сплетаются в мелодию одну,
Собой переполняют тишину
И отражаются в вечерней глади?
Я просто должен вспомнить все мгновенья,
Всё, что сбылось с фонтаном и со мной -
И ощутить тяжёлое паденье
Струи, что жаждет снова стать волной.
Я помню ветви - те, что вниз стремятся,
И голоса, что в памяти таятся,
И пруд, в котором любит отражаться
Край берега, изменчивый и сонный,
И небосвод вечерний, отстраненный
От леса, опалённого закатом,
Воздетый над землёю странным скатом,
Чужой всему, что в этом мире есть.
Иль я забыл, что звёздам звёзд не счесть:
Они горят, чужих скорбей не зная,
А все миры родства встречают весть
Как бы сквозь слёзы? - Может, мысль иная
Нас поселила в небе, возле рая,
И вечерами славят нас, мечтая,
Поэты их... И сонмы их молений
Стремятся к нам. А может, мы - мишени
Проклятий их, что не настигнут нас -
Соседей тех богов, к кому в печали
Они мольбы и слезы обращали,
В кого хранили веру столько лет,
И чьи черты и образы, как свет
Их светочей, средь скорби и утрат
По нашим лицам рассеянно скользят...
Будда
Он словно слышит даль и всё, что было.
А мы стоим, не слыша ничего.
Он стал звездой. И гордые светила,
незримы нам, стоят вокруг него.
Он - всё во всём. Дождёмся ль мы, чтоб он
взглянул на нас? Что для него мильоны?!
А если мы пред ним творим поклоны,
уходит он в звериный зрак и в сон.
И всё, что мы несём к его стопам,
бессчётные века в нём обитает.
А он забыл всё то, что мир наш знает,
но помнит явь, неведомую нам.
. . . . .
* * *
Гермы из мрамора - наши грёзы.
Мы охраняем их в тихом храме,
Венками для них мы сплетаем розы
И согреваем своими сердцами.
Кумирами золотыми сверкают
Наши слова на земной дороге -
И живые, гордые боги
С дальнего берега нас окликают.
Ношу усталости и смятений
Все мы несём, спотыкаясь о быт -
Но светятся наши лучистые тени,
И в каждом жесте вечность сквозит.
. . . . .
Песнь любви
Как душу мне сдержать мою, когда
она с твоей срослась? Как мне крылом
взмахнуть над всем, что дарит явь земная?
Мне легче унести её туда,
где боль потерь скрывает тьма ночная
в пределе том, далёком и чужом,
где мы не исчезаем, исчезая.
И всё, что в нас с тобой живёт века,
соединяет нас, как взмах смычка,
двум струнам общий голос давший вновь.
На чём же мы натянуты струной?
Что за скрипач взял в руки нас с тобой?
Звучи, любовь!
Сонет
Новое - совсем не в том, друзья,
что рука отступит пред машиной.
Не поддайся на обман старинный,
ибо схлынет новизны струя.
В вечном новый образ проступает,
башням или кабелям сродни.
Видишь: древняя звезда сияет,
но потухли новые огни.
Друг, не верь, что диск трансмиссионый
двигает колеса бытия.
Лишь с эоном речь ведут эоны.
Мир вмещает более, чем я -
и пустяк сплетается в грядущем
с откровеньем, тайный смысл несущим.
. . . . .
Княгине Марии Терезе фон Турн-и-Таксис
Мы славим чистоту и славим розы,
и любим всё, к чему наш дух приник;
но безглагольно, вне стихов и прозы,
нам явлен верный образ наш и лик.
Стал мужем месяц, даль - женой любимой,
луг светится смиреньем, лес - гордец,
но царствует над всем непостижимый
прообраз тайной сущности - Творец.
Наш мир - дитя. И только мы взрослеем,
к несчастью. Звёзды и цветы на нас
глядят, а мы постичь себя не смеем
и ожидаем испытанья час.
. . . . .
Магия
Из тайн метаморфоз встают устало
такие лики. Верь всем существом!
А мы вздыхаем: пламя пеплом стало...
Ведь долг искусства - прах зажечь огнём.
Здесь - магия. Юдоль чудес приблизив,
простое слово просится в полёт,
воркуя, словно голубь на карнизе,
что горлинку незримую зовёт.
. . . . .
Родники
Что заставляет их вновь,
в недрах вскипая,
бить из земли, словно кровь
бурно-живая?
Блеском алмазов в зрачках
наших блистая,
льются они на лугах,
нас провожая.
Что ж нам теперь возразить
жестам природы?
Мы ведь привыкли делить
землю и воды.
. . . . .
* * *
Нарцисс, склонясь над ручьём,
любуется своим видом,
и бродит в безмолвье лесном
гибкая Артемида.
Печален жребий земной:
открывать своё сердце всем
и - знать, что голос твой
слушает Полифем.
Но снова уста, уста
пьют и кричат в тишине.
О, если бы - немота,
если бы не...
. . . . .
* * *
Нет, позабыть я тебя
больше не вправе,
ласковый свет полюбя,-
первенец яви.
Всё принесли мне года,
что обещал ты;
сердце моё навсегда
околдовал ты.
Трепетных образов сплав,
свет, безмятежность.
Странную силу познав,
славлю я нежность.
Поэт
Миг, ты опять улетаешь, как пламя,
и ранишь меня торопливым крылом.
Но - что же мне делать с моими устами,
с глухими ночами и ясным днём?
Ни дом, ни любовь меня в мире не ждёт,
и места мне нет под луною.
И всё, чему я предаюсь душою,
через мгновенье меня предаёт.
. . . . .
* * *
Ты ещё мне предстоишь,
потерянная любимая. Ты никогда не приходишь,
и не дано мне понять, какие звуки ты любишь.
Я уже не пытаюсь узнать тебя,
как грядущее. Все великие
образы живы во мне: простор, убегающий вдаль,
башни и города, и мосты летящие, и
нежданные петли дороги,
и могущество стран, переполненных
бесчисленными богами - и всё
склоняет меня к постижения смысла
твоего появления.
Ты - мой сказочный сад,
и гляжу на тебя я с такой
тоской и надеждой. Видишь: окно раскрыто
в домике сельском - и ты неслышно проходишь мимо,
думая обо мне... Я оббегал все переулки -
только что твоя тень здесь мелькала -
и льстивые зеркала в бессчётных купеческих лавках
столько раз мне солгали, показывая тебя,
и пугались лица моего... - Кто знает, быть может,
птица любви случайно вчера под вечер
задела крылом - не нас?...
. . . . .
* * *
О девушка! Сестра её - звезда:
сама земля ничто в сравненьи с нею
и ждёт её, как ливня, чтобы ею
упиться - но не выпьет никогда.
О девушка! Она - заветный клад,
у старых лип закопанный когда-то,
таящий перстни, жемчуга и злато;
но нет того, ради кого он спрятан -
и лишь легенды место сохранят.
О девушка! Нам не дано стать ей...
Нам бытие так мало доверяет.
Вначале мы похожи на детей,
а позже всяк из нас напоминает
сварливых баб. Но девой стать - ей-ей,
на это разум наш не посягает.
Быть девою - нет, право, это сон.
Но в этом сне я побывал всерьёз,
колье из бирюзы тебе принёс
и - доказал скупым мерцаньем слёз,
что я в тебя без памяти влюблён.
. . . . .
Эрос
Маски! Маски! Эрос ослепляет.
Кто дерзнёт взглянуть на этот лик
в миг, когда среди зимы сверкает
на снегах весенний щедрый блик.
Он знакомит с истиной и ложью,
криком прикасается к губам,
осеняя всех священной дрожью,
как при входе в сокровенный храм.
Всё погибло, Боже, всё пропало!
Бог к тебе объятьями приник.
Рок сврешился. Жизнь пошла с начала
и в душе опять звенит родник.
. . . . .
Рождение Венеры
В то утро после долгой ночи, полной
тяжёлых стонов, воплей и бунтарств,
последний крик свой испустило море.
Когда же этот крик умолк в пространстве
и день лазурный снизошёл с небес
на воды и в слепую бездну к рыбам -
пучина родила.
И от лучей рассвета кудри пены
стыдливо вспыхнули, и на краю их
возникла дева в млечной белизне.
Чиста, как нежный молодой листок,
из почки распустившийся с рассветом,
она раскрыла плоть свою навстречу
прохладе и ласкающему ветру.
Как две луны, округлые колени
перетекали в облачные бёдра,
и тень боялась стройных икр коснуться.
Ступни упруги были и легки,
и стройные лодыжки повторяли
напрягшееся горло.
И тело возлежало в чаше бёдер,
как нежный свежий плод в руке ребёнка.
И пуп её, как кубок, полон был
прозрачным мраком юной этой жизни.
А ниже лоно плавно, как волна,
стекало, приникая к нежным чреслам,
вмещающим блаженство и покой.
А ниже, недоступная для тени,
как рощица нагих берез в апреле,
нетронуто-чиста, лежала тайна.
Литые плечи на весах небесных
уравновешивали стройный стан,
что, как фонтан, взлетал из чаши бёдер,
и падал вниз текучими руками
и водопадом плещущих волос.
Затем над ними медленно и долго
из мрака проступал прелестный лик,
пронизанный сияньем бытия.
Он был увенчан строгим подбородком.
А ниже шеи, тонкой, словно луч
или цветочный стебель, сока полный,
простёрлись руки - длинные, как шеи
гусей и лебедей, к земле спешащих
над ширью моря.
И, наконец, в просторном мраке плоти,
как ветерок, проснулся первый вздох.
И в нежных разветвлениях артерий
родился первый трепет : это кровь
живым потоком заструилась в членах.
И ветер не покинул плоть: он груди
упругие наполнил до предела,
и сделал их тугими, словно парус,
влекущий корабли по глади моря -
и дева вышла на пустынный берег.
Так в мир пришла богиня.
И за нею,
идущей вдоль по берегу морскому,
всё утро вплоть до полдня распускались
цветы и травы - тёплые, живые,
как первые объятья. А богиня
всё шла и шла, и жизнь дарила им.
А в полдень море снова всколыхнулось
и выбросило на берег дельфина
на том же месте, где богиня вышла
из вод.
Он мёртвый был и весь в крови.
. . . . .
ЭЗРА ПАУНД (Перевод А.Голова)
* *
*
Я вцепился в мачту,
Отмытую добела колючей морской солью,
Крепко вцепился, - ибо опять накатываются
Коварные волны цивилизации со всеми её уловками.
Издатели-трусы грозятся: “Только посмей!..
Сказать что-то своё, выразить всё, что думаю;
Сказать, что я врагов моих - ненавижу,
Сказать, что друзей - люблю,
Сказать, что я верую в Льюиса, на позднего Родена - плюю,
Что Эпштейн неплохо высекает из камня,
Бржеска и впрямь умеет пользоваться резцом,
А Водсворт - писать маслом.
И тогда они вытянут из меня все жилы,
Урежут нищие гонорары, заставят петь на свой лад,
Подпевать газетчикам и быть не более чем деталью
Литературного декора... Мерзость!
Издатели-трусы третируют,
Друзья покидают в нужде, любимые - умирают.
Таков мой путь, таков мой сумрачный лес.
* *
*
Будь мудрой:
Отдай меня миру,
Отпусти на простор судьбы.
Я видел женатых,
Знавал респектабельные пары,
Дряхлеющие у своих очагов:
Это отвратительная картина.
Я видывал их, самодовольно жующих и бахвалящихся
Апологетов расхоже-непроходимой тупости.
О Любовь,
Твои очи слишком прекрасны для этого зрелища!
Давай изберём более упоительный путь.
О Любовь, твой лик слишком совершенен,
Слишком доступен для пристального любования.
О Любовь,
Отправь свои корабли в путь,
Дай мне вновь подышать бурей.
Выбор
Вы правду сказали: боги нужнее для Вас, чем сказки,
Но, что бы там ни было, я видел Вас восседающей
на благородном белом скакуне,
Словно одна из самых странных принцесс в истории.
Странно, на Вас были странные длинные одеяния
с развевающимися шлейфами и цветами;
Странно, но Ваше лицо изменилось и стало странно похожим
на другую женщину, которую я терпеть не могу;
Странно, что Вы почему-то прятались в облаке
милых женщин, совершенно ко мне равнодушных
И говорящих, что я, каждым листком на ветру любующийся,
Ничего другого и не заслуживаю.
Уилфреду Скэйвену Бланту в знак почтения
Именно потому, что у вас особенная походка,
Потому что вы пишете превосходные строки, смеясь над миром,
Расшатываете высокий стиль, не торгуя с лотка искусством,
Поддерживаете Маззини и ненавидите ритуалы -
Мы, не заслуживающие внимания и почтения,
Почитаем вас, и, не найдя лучшего способа доказать это,
Дарим вам камень в знак преклонения.
XENIA
IV
Приходите! Давайте всласть поиграем в наши любимые
Игрушки - а этот мир, друзья мои, предоставим его баранам.
Вас слишком мало у меня, и каждый час
Смерть присутствует среди вас.
V
Она гордилась румянцем на нежных щёчках,
Носила ярко-синий развевающийся плащ,
А когда по плечам распускала ослепительно-рыжие волосы,
Выглядела совершенно очаровательной -
Пока стояла к вам спиной.
Легенда о роднике Чиппева и Миннегаге
Чтоб поведал я легенду
О весёлой индианке,
О лучистой Миннегаге,
Покорённой Гайаватой -
Я отвечу, я скажу вам,
Как ухаживал за нею
Гайавата перед свадьбой.
Средь прелестных дев Чиппевы
Всех могущественней были
Чары юной Миннегаги;
Из бойцов неустрашимых,
Что, увидев Миннегагу
И от страсти обезумев,
На охоту шли и в битву,
Самым храбрым Гайавата
Был - но только его стрелы
До поры не знали цели.
Он не придавал значенья
Ни лукавым шуткам храбрых,
Ни оружью купидонов.
Ранней осенью однажды,
Собирая на болоте
Ягоды, устала дева
И, измученная жаждой,
Прилегла на влажном склоне,
Где родник звенел весёлый.
И, с охоты возвращаясь,
Гайавата вдруг увидел
Деву на холме - и мигом
Он набрал в сухую тыкву
Ледяной воды - и нежно
Приложил к губам иссохшим,
И помог он деве выпить
Влагу звонкую до капли.
Губы девы увлажнились
От лучистого нектара
И когда она, поднявшись,
Протянула руки к Солнцу,
Он подкрался к ней - и тронул
Её губы поцелуем...
Так отважный Гайавата
У подножия Чиппевы,
Где родник звенит и ныне,
Где растёт огромный город,
Стал супругом Миннегаги,
Стал супругом гордой девы...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И с тех пор они, с вершины
Глядя вниз, оберегают
Тот родник - весёлый, чистый,
Что здоровье дарит пьющим,
Дарит радость и прохладу.
Краткое изложение разговора с Т. Э. Х.
На пологих склонах холма св. Элуа -
Темная стена мешков, набитых песком.
Ночь; невыносимость тишины;
Одинокие фигурки людей,
Копошащихся у ксотров, подчищая миски с похлёбкой.
Люди, расхаживающие, словно на Пиккадилли,
По линии фронта и по обе стороны от неё,
Протаптывая тропинки во тьме
Мимо вздувшихся трупов убитых лошадей
На лоне убитой Бельгии.
У немцев есть ракеты. У нас, разумеется, - нет.
За линией фронта - пушки, поваленные столбы, камни.
Перед ней - хаос.
Мысли мои - лабиринт. Мысли обо мне - лабиринты.
Ничто ничего не стоит.
Делать нечего. Разве что - держаться.
Тэйлхейду - наше глубочайшее почтение
OM MANI PADME HUM
Давайте воздвигнем колонну, бесполую полую фаллику,
В честь месье Лорана Тэйлхейда!
Разумеется, похвалу ему воспевать неуместно
Слогом новомодных мадригалов.
Лучше, как встарь, притопнем стопами и всплещем руками,
Чествуя великого Лорана Тэйлхейда,
Чьи гениальные “Аристофанески”
Столь-неподражаемо-странны.
Так воздвигнем же столп и притопнем стопами,
И станцуем сарабандилью и кордакс.
Давайте спляшем на фоне декораций
Работы Леона Бакста.
Пускай всё это приумножит славу Тэйлхейда.
Et Dominus tecum,
Тэйлхейд.
Городу, приславшему мне приглашение
И вы - совершите всё это?!
Вы, со всеми вашими обещаниями,
Убеждениями и запросами к жизни - вы
Будете созерцать гибель прекрасного?
Неужели всегда надо выбирать самое тёмное?
Неужели, храня в памяти свои любимые песни,
Вы затянете самые грубые и развязные,
Неужели склоните слух к языку льстецов?
Сфорца... Бальоне! -
Тираны, прикрытые великолепием Ренессанса...
Разве не станет ваш демос, ваша толпа,
В подражание прочим поступать, как они, -
Как другие, вечно спешащие города,
Не заботясь ни о чём, исполненном тишины,
Упиваясь сиянием и блеском?
Разве вы позволите тихому человеку найти приют
Среди всех этих храмов
И громоздящихся небоскрёбов?
А если этот небрежный, бесноватый, неповоротливый парень
Создаст - хоть раз в жизни - совершенную поэму,
Разве вы не побьёте его камнями?
Нет, вы не одиноки. Другие любят болтать, сулить, обещать,
Третьи величают меня глупцом, когда я ищу - душу.
И ваша стройная белокурая соседка, королева городов,
Необразована - и вам будет нетрудно затмить её;
Вы можете стать - вами,
Как, хотя бы, Павиа Павиа,
А отнюдь не Милан - величавый и страшно осовремененный,
Несмотря на все свои несметные сокровища.
Если в Италии каждый город - это особые
Облик, характер, способ
Ненавидя - любить, и быть любимым и ненавидимым,
А не пустырём, стеной, ничтожеством -
Сумеешь ли ты, Нью-Арк, избрав тот же путь,
Доказать миру, что тебе пока что просто
Недостаёт известности?
Риторы
Убедят мир в чём угодно. Тебе ли с ними равняться?
Ты жаждешь бессмертия - а готов ли купить его любою ценой?
Неужели и ты ищешь искусства жить,
Ты, склонный к оковам,
Беззастенчивый коммерсант,
Верящий в переселение душ?
Или Божья стопа тщетно
Попирает твои плечи,
Когда ты взываешь к Нему или, вернее,
Вновь о чём-то просишь Его?
Неужели и я, отвергнув все десять Его заповедей,
Стану бессмертным?
Кто узнает об этом среди толп твоих миллионных?
Кто узрит Божью стопу и увидит сиянье серебряной
Пяты Аполлона?
Кто скажет - услышана ли, принята ли
Жертва в непреходящем царствии?
Кто услышит тебя - профессоры, мэры, судьи?... И только?...
Несколько горластых парней, бьющих в огромный барабан,
Несколько мальчишек, стихоплётствующих и хохочущих,
Несколько покорно склонённых спин
Заслужат свою порфиру и право считаться певцом города
И целых десять дней почитаться бессмертным.
А ты всё равно выберешь смерть и жизнь
Под серебряной пятой Аполлона.
Метки:
