171. Василь Стус. Памяти Аллы Горской
Памяти Аллы Горской
Мятежностью возвышена до неба,
ты двери приоткрыла и вошла
в тот вертикальный склеп, куда живущим
заказано ходить…
Ты как-то слишком
легко вошла в тот склеп, где синий мрак и
калиновые тени – ярких гроздей
оплыли крапинки - качают стоны
их, сотворивших боли материк.
Хрустальные там скалы причитаний
и впадины отчаянья – воронки,
самим себе тесны, чтоб сланцевать
надежды пухлые – и всё в плену у неба,
что жарит холодом, словно огнем.
Виновен каждый в том, что мир устроен
обочь него. И времени миграций
не примечал никто.
Стеклянный взгляд,
сыздетства устремленный внутрь себя,
утративши чутье самодоверья,
пускается по миру, как улитка,
наощупь, спрятанный в самом себе.
Те души, как исчезнувшие горы,
каменьями лежат и тяжко верят:
а вдруг песок, уже давно как мертвый,
пробудится и житом, и травой…
А помнишь ли о вавилонской башне
надежд, еще не названных своими?
Которые соседили у сердца
неисцеленного. Нет, не души,
а помыслов, ночных наитий губами
касаючись?
Вот он, ствол лет твоих,
впервые видишь – и не узнаешь,
ведь Киева тревожные холмы
уже, как лебеди, взмывают в небо.
О долгое прощание с душой!
Огонь, что спелых уст причастье принял,
крылами бился. И прозрачный плач
трипольских голосильниц тонкоруких
мир охватил пред опьянелым взором,
пылала в ветре лента фиолета,
густея долго, как сдымелый мрамор.
И темнота глубокая легла,
когда с усилья мышцы стали камнем
пред дерзким избавительным прыжком
в извечность.
Тело отменилось:
в воспоминаниях душа взлетала,
высоко поднимаясь рваной тучей,
под ней деревья проплывали, лица,
машины, скверы, площади, дороги,
свистело небо, под застылой грудью
маршировали шествия людей,
а ты над ними поднималась вверх
и отдалялась.
Только груда грез,
от вечности обмерзлых, вверх летела
до самых звезд и прямо в сердце ночи,
в ту залитую чернотою вечность,
которую не выбелить живущим
очами сердца, рук, очей и уст.
Свист тяглый нависал над небокраем,
не радуясь свободе, тяглый свист
над небокраем. И не рад свободе,
висел над небокраем тяглый свист.
Тот день рябой усмешкой пробегался
по черным водам васильковских луж –
обапол плыли долгих два потока,
слова, сигналы плыли, поезда,
носилось воронье и всё сочилась
капель сонливая, тяжелая, как ртуть,
из голых веток молодых дерев,
почти что саженцев.
Что за столетье?
Что за земля? И что за люд то был,
бродивший меж ослизлыми холмами,
что за дорога радости в крови,
и что то был за дом краснокирпичный,
как рана рваная иль предвкушенье боли
догадки, ослепительной, как смерть?
И что за день – весь серый, как мертвец,
обросший стрехой страха, как мертвец,
и что за серые фигуры мертвецов
текли - греховные встревоженные лица?
Затвердевала в их глазах вода,
как плавленая ночь, со стрехой льдины
надежды омертвелой? Что за мир
впервые взору моему явился –
с посивевшими яблонями сада
и коловертью шепотов людских,
что становились кроной и листвой
и ядовитым овощем?
Всплеск света
во мраке канул. И уж тяжкий гроб –
с калины гронами – из-под ножа
дереворубов, резчиков, магистров
смертей своих, словно кора от вишни
помолоделой цветом по весне.
И слезы сада, сизые, как стекла,
её оплакивали на безлюдье –
вдали от жалобниц, друзей затихших,
ведь скорбь и горе верят лишь себе.
О неуклюжесть одиночества, впервые
проснулось ты меж длинных корпусов
театра горя и театра смерти,
где столько тупиков, заулков тусклых
и затяжных туманов заосенних
и вспучившейся вечности в окне!
О, эти корчи горя, что не может
найти ни места для пасхальных слез,
ни времени наедине с собою,
между ладоней схоронив лицо,
раз умереть, два умереть и трижды
и так лишь очищенье отыскать
для сердца, что погрязло в суете.
О, господарство горя: ритуал
и нищенская проба – себя мимо
пройти и разминуться.
Чтобы сердце –
как черной розы высохший бутон -
вдруг не раскрылось лепестками дыма,
который валит между ребер всех.
Гримасы веры, боли, круглые заслуды,
рисунок четкий самоистязаний
на снимке человеческой надежды –
вот это вот и есть дороги жизни.
Строй сбился наш. Внезапных покушений
зазубренные шпили – вот одно,
что вырвалось из самозапрещений,
дарованных нам щедрым небом,
чтоб до него мы ввек не возмоглись.
Наш строй сломался. Онемелых душ
не исцелить до времени исхода.
Наш строй сломался. До скончанья века
не исцелить окаменелых душ.
Под гнетом мира, жизни и чуть сбоку
живя, словно на краешке себя,
мы жаждем оказаться в середине –
полуживые, полумертвые. Нас держит
один лишь прошлого невнятный крик –
ведь только это может наша вера.
Забыты Богом и забыты миром,
мы пустоту нагую населяем
какой-то сущностью, для нас чужою,
чтоб на знакомую наткнуться боль.
Выдумываем все, что над землею.
Рельеф надежды – то рельеф земли,
обещанной во сне, что лишь приснится
и, устрашенный собственною явью,
во сто очей бежит не чуя ног.
Наш строй сломался. Во вселенской стуже
отогревает нас только огонь
самосожжения - скажи ж, Отчизна,
промолви ты, земля, - так кто вы есть.
Кто бы сказал, куда она пошла,
не оборачиваясь? Словно львица,
возвышена мятежностью. Сказал
про верность возвращения из странствий
тем вертикальным склепом? Кто познал
дороги эти – без конца и края,
как самопродолженье? Кто предрек,
что вертикаль продерзкого полета
стволом восстанет? Кто бы смог пройти
между двумя смертями и остаться
живейшим из живых. Да, так, сестра:
штурмуем небо, краденое сызвеку -
еще так долго возвращение к душе.
1972-1979 гг.
Пам’ят? Алли Горсько?
Бентежн?стю вивищена до неба,
ти прочинила двер? ? вв?йшла
у вертикальний склеп, куди живущим
заказано ходити...
Надто легко
ти ув?йшла в той склеп, де син?й посмерк
? калинов? т?н? – ярких грон
оплил? набризки – гойда? стог?н
тих, що створили болю материк.
Там кришталев? скел? голос?нь
? розпачу западини, мов вирви,
усе мали для себе, сланцювати
пухк? над?? – все пойняте небом,
що пряжить холодом, немов огнем.
Бо кожен завинив, що св?т почався
од нього збоку. ? доби м?грац?й
н?хто не спостер?г.
Оскл?лий погляд,
в?дмалку зосереджений в соб?,
утративши чуття самодов?ри,
навпомацки пуска?ться в св?ти,
мов равлик, схований у власн?й близн?.
Т? душ?, наче вив?трен? гори,
? каменем лежать, ? тяжко в?рять:
колись п?сок, уже занадто мертвий,
прокинеться – ? житом и зелом...
а пам’ята?ш вав?лонську вежу
чекань, ?ще не названих сво?ми?
як? сус?дували – поруч серця
нев?дволоданого?не душ?,
а подум?в, н?чних прозр?нь губами
торкаючись?
Оце тв?й стовбур л?т,
уперше бачений – уже в одм?н?,
бо ки?вськ? сполохан? горби
возносяться, мов лебед?, угору.
О довге в?ддаляння в?д душ?!
Вогонь, що стиглих вуст запричастився,
ще бився – крильми. ? прозорий плач
трип?льських голос?льниць тонкоруких
вже св?т засяг перед сп’ян?лим зором,
яр?ла в в?тр? стр?чка ф?олету
? довго твердла, мов здим?лий мармур.
? темрява глибока залягла,
Коли напруга м’яз?в скам’ян?ла
Перед дерзким, як зв?льнення, стрибком
До в?чност?.
? т?ло одм?нилось:
Кур?ла в спогадах душа одлегла,
Возносячись, неначе рвана хмара,
П?д нею йшли обличчя, дерева,
Машини, сквери, площ?, автостради,
Свист?ло небо, п?д схолол? груди
Рушали демонстрац?? людей,
А ти вивищувалася над ними,
? в?ддалялася.
? брила мр?й,
Обмерзлих в?чн?стю, рушала вгору –
Аж до з?рок у найпевн?шу н?ч,
В ту геть залиту чорнотою в?чн?сть,
Котру дарма одб?люють живущ?
Очима серць, долонь, очей ? вуст.
? вис?в тяглий свист над небокра?м,
Нерадий вол?, вис?в тяглий свист
Над небокра?м. ? нерадий вол?,
Над небокра?м вис?в тяглий свист.
Той день рябим рад?нням усм?хався
По чорних васильк?вських калюжах –
Обаб?ч мене в довг? два потоки
Пливли слова, сигнали, по?зди,
Шугало вороння ? капот?ли
Важк?, неначе ртуть, ? сонн? крапл?
?з голов?ття молодих дерев,
Ще зовс?м саженц?в.
Яке стол?ття?
Яка земля? ? що то був за люд,
Що никав м?ж ослизлими горбами,
Що за дорога радости кривава,
? що то був за д?м червоноцеглий,
Неначе рвана рана, в передболю
Осяяння, сл?пучого, як смерть?
? що за день – весь с?рий, наче мрець,
Остр?шком остраху оброслий, наче мрець,
? що за с?р? постат? мерц?в
Пливли – гр?ховн? неспок?йн? лиця?
?м загусала ув очах вода,
Як н?ч розтоплена, з остр?шком криги
Змертв?лого чекання? Що за св?т
Уперше був очам мо?м явився –
З посив?лими яблунями саду
? покотьолом шепот?в людських,
Що вже ставали кроною ? листям
? трутним овочем?
? бризка св?тла
П?рнула в смерк, ? вже тяжка труна –
?з ?ронами калини – з-п?д ножа
Дереворуб?в, р?зьбяр?в, майстр?в
Сво?? смерт?, як кора вишнева
Одмолод?ло? п?д весну барви.
? сльози саду сиз?, як склян?,
?? оплакували на безлюдд? –
Подал? жал?бниць ? стихлих друз?в,
Бо горе верiть тiльки самотi.
О, самото незграбна, що уперше
Збудилася м?ж довгих корпус?в
Театру горя ? театру смерт?,
Де ст?льки тьмавих зазубн?в обтятих
? затяжних туман?в заос?нн?х
? видуто? в?чност? в в?кн?!
О, ц? гримаси горя, що не зна?
Н? простору для великодн?х сл?з,
Н? часу, щоб лишитись наодинц?
?, ухопивши лиця м?ж долонь,
Умерти раз, умерти два ? трич?,
? т?льки так очищення знайти
Для свого серця – в плямах узвича?нь.
О, господарство горя: ритуал
? жалюг?дна спроба – об?к себе
Пройти ? розминутися.
Щоб серце –
Троянди чорно? нечулий бубон –
Враз не розпуклось пелюстками диму,
Котрий валу? ребрами вс?ма.
Гримаси в?ри, болю, кругл? б?льма,
Ч?ткий малюнок самокатувань
На негатив? людсько? над?? –
Оце ви й ?, дороги життьов?.
Нам ряд утрачено. Раптових спроб
Зазубрен? шпил? – ото ?дине,
Що вирвалося з самозаборон,
Як? дарують небеса щедротн?,
Щоб ми до них пов?к не возмоглись.
Нам ряд утрачено. Отерплих душ
Не в?дволодати вов?ки-в?ку
Нам ряд утрачено. Вов?ки-в?ку
Не в?дволодати отерплих душ.
П?д св?том ? життям ? трохи збоку
?снуючи, неначе скраю себе,
Ми прагнемо посередин? стати –
П?вмертв?, п?вжив?. Держить нас т?льки
Минулого нерозп?знанний крик –
?дина в?ри нашо? спромога.
Забут? Богом ? забут? св?том,
Ми заселя?м голу порожнечу
Якимись духами, для нас чужими,
Щоб настромитись на вп?знанний б?ль.
Вигаду?мо все, що над землею.
Рель?ф над?? – то рель?ф земл?,
Об?цяно? в сн?, котрий присниться
?, власною настрашений явою
У сто очей вт?ка? стр?мголов.
Нам ряд утрачено. В косм?чн?й стуж?
В?д?гр?ва? нас лише вогонь
В?д самоспалення – скажи ж, В?тчизно,
Ти, земле, вимови, – хто ви ?сте.
Хто б вимовив би, куди вона п?шла,
не озираючись? Немов левиця,
вивищена бентежн?стю? Сказав
про певн?сть повертання з довгих мандр?в
тим вертикальним склепом? Хто збагнув
оц? дороги – без к?нця ? краю
самоподовжен?? ? хто прор?к,
що вертикаль цього дерзкого лету
ще стане стовбуром? Хто б зм?г пройти
межи двома смертями ? лишитись
живи?шим в?д живих. Так, сестро, так:
штурмуймо небо, вкрадене справ?ку –
ще довге навертання до душ?.
1972-1979 рр.
Мятежностью возвышена до неба,
ты двери приоткрыла и вошла
в тот вертикальный склеп, куда живущим
заказано ходить…
Ты как-то слишком
легко вошла в тот склеп, где синий мрак и
калиновые тени – ярких гроздей
оплыли крапинки - качают стоны
их, сотворивших боли материк.
Хрустальные там скалы причитаний
и впадины отчаянья – воронки,
самим себе тесны, чтоб сланцевать
надежды пухлые – и всё в плену у неба,
что жарит холодом, словно огнем.
Виновен каждый в том, что мир устроен
обочь него. И времени миграций
не примечал никто.
Стеклянный взгляд,
сыздетства устремленный внутрь себя,
утративши чутье самодоверья,
пускается по миру, как улитка,
наощупь, спрятанный в самом себе.
Те души, как исчезнувшие горы,
каменьями лежат и тяжко верят:
а вдруг песок, уже давно как мертвый,
пробудится и житом, и травой…
А помнишь ли о вавилонской башне
надежд, еще не названных своими?
Которые соседили у сердца
неисцеленного. Нет, не души,
а помыслов, ночных наитий губами
касаючись?
Вот он, ствол лет твоих,
впервые видишь – и не узнаешь,
ведь Киева тревожные холмы
уже, как лебеди, взмывают в небо.
О долгое прощание с душой!
Огонь, что спелых уст причастье принял,
крылами бился. И прозрачный плач
трипольских голосильниц тонкоруких
мир охватил пред опьянелым взором,
пылала в ветре лента фиолета,
густея долго, как сдымелый мрамор.
И темнота глубокая легла,
когда с усилья мышцы стали камнем
пред дерзким избавительным прыжком
в извечность.
Тело отменилось:
в воспоминаниях душа взлетала,
высоко поднимаясь рваной тучей,
под ней деревья проплывали, лица,
машины, скверы, площади, дороги,
свистело небо, под застылой грудью
маршировали шествия людей,
а ты над ними поднималась вверх
и отдалялась.
Только груда грез,
от вечности обмерзлых, вверх летела
до самых звезд и прямо в сердце ночи,
в ту залитую чернотою вечность,
которую не выбелить живущим
очами сердца, рук, очей и уст.
Свист тяглый нависал над небокраем,
не радуясь свободе, тяглый свист
над небокраем. И не рад свободе,
висел над небокраем тяглый свист.
Тот день рябой усмешкой пробегался
по черным водам васильковских луж –
обапол плыли долгих два потока,
слова, сигналы плыли, поезда,
носилось воронье и всё сочилась
капель сонливая, тяжелая, как ртуть,
из голых веток молодых дерев,
почти что саженцев.
Что за столетье?
Что за земля? И что за люд то был,
бродивший меж ослизлыми холмами,
что за дорога радости в крови,
и что то был за дом краснокирпичный,
как рана рваная иль предвкушенье боли
догадки, ослепительной, как смерть?
И что за день – весь серый, как мертвец,
обросший стрехой страха, как мертвец,
и что за серые фигуры мертвецов
текли - греховные встревоженные лица?
Затвердевала в их глазах вода,
как плавленая ночь, со стрехой льдины
надежды омертвелой? Что за мир
впервые взору моему явился –
с посивевшими яблонями сада
и коловертью шепотов людских,
что становились кроной и листвой
и ядовитым овощем?
Всплеск света
во мраке канул. И уж тяжкий гроб –
с калины гронами – из-под ножа
дереворубов, резчиков, магистров
смертей своих, словно кора от вишни
помолоделой цветом по весне.
И слезы сада, сизые, как стекла,
её оплакивали на безлюдье –
вдали от жалобниц, друзей затихших,
ведь скорбь и горе верят лишь себе.
О неуклюжесть одиночества, впервые
проснулось ты меж длинных корпусов
театра горя и театра смерти,
где столько тупиков, заулков тусклых
и затяжных туманов заосенних
и вспучившейся вечности в окне!
О, эти корчи горя, что не может
найти ни места для пасхальных слез,
ни времени наедине с собою,
между ладоней схоронив лицо,
раз умереть, два умереть и трижды
и так лишь очищенье отыскать
для сердца, что погрязло в суете.
О, господарство горя: ритуал
и нищенская проба – себя мимо
пройти и разминуться.
Чтобы сердце –
как черной розы высохший бутон -
вдруг не раскрылось лепестками дыма,
который валит между ребер всех.
Гримасы веры, боли, круглые заслуды,
рисунок четкий самоистязаний
на снимке человеческой надежды –
вот это вот и есть дороги жизни.
Строй сбился наш. Внезапных покушений
зазубренные шпили – вот одно,
что вырвалось из самозапрещений,
дарованных нам щедрым небом,
чтоб до него мы ввек не возмоглись.
Наш строй сломался. Онемелых душ
не исцелить до времени исхода.
Наш строй сломался. До скончанья века
не исцелить окаменелых душ.
Под гнетом мира, жизни и чуть сбоку
живя, словно на краешке себя,
мы жаждем оказаться в середине –
полуживые, полумертвые. Нас держит
один лишь прошлого невнятный крик –
ведь только это может наша вера.
Забыты Богом и забыты миром,
мы пустоту нагую населяем
какой-то сущностью, для нас чужою,
чтоб на знакомую наткнуться боль.
Выдумываем все, что над землею.
Рельеф надежды – то рельеф земли,
обещанной во сне, что лишь приснится
и, устрашенный собственною явью,
во сто очей бежит не чуя ног.
Наш строй сломался. Во вселенской стуже
отогревает нас только огонь
самосожжения - скажи ж, Отчизна,
промолви ты, земля, - так кто вы есть.
Кто бы сказал, куда она пошла,
не оборачиваясь? Словно львица,
возвышена мятежностью. Сказал
про верность возвращения из странствий
тем вертикальным склепом? Кто познал
дороги эти – без конца и края,
как самопродолженье? Кто предрек,
что вертикаль продерзкого полета
стволом восстанет? Кто бы смог пройти
между двумя смертями и остаться
живейшим из живых. Да, так, сестра:
штурмуем небо, краденое сызвеку -
еще так долго возвращение к душе.
1972-1979 гг.
Пам’ят? Алли Горсько?
Бентежн?стю вивищена до неба,
ти прочинила двер? ? вв?йшла
у вертикальний склеп, куди живущим
заказано ходити...
Надто легко
ти ув?йшла в той склеп, де син?й посмерк
? калинов? т?н? – ярких грон
оплил? набризки – гойда? стог?н
тих, що створили болю материк.
Там кришталев? скел? голос?нь
? розпачу западини, мов вирви,
усе мали для себе, сланцювати
пухк? над?? – все пойняте небом,
що пряжить холодом, немов огнем.
Бо кожен завинив, що св?т почався
од нього збоку. ? доби м?грац?й
н?хто не спостер?г.
Оскл?лий погляд,
в?дмалку зосереджений в соб?,
утративши чуття самодов?ри,
навпомацки пуска?ться в св?ти,
мов равлик, схований у власн?й близн?.
Т? душ?, наче вив?трен? гори,
? каменем лежать, ? тяжко в?рять:
колись п?сок, уже занадто мертвий,
прокинеться – ? житом и зелом...
а пам’ята?ш вав?лонську вежу
чекань, ?ще не названих сво?ми?
як? сус?дували – поруч серця
нев?дволоданого?не душ?,
а подум?в, н?чних прозр?нь губами
торкаючись?
Оце тв?й стовбур л?т,
уперше бачений – уже в одм?н?,
бо ки?вськ? сполохан? горби
возносяться, мов лебед?, угору.
О довге в?ддаляння в?д душ?!
Вогонь, що стиглих вуст запричастився,
ще бився – крильми. ? прозорий плач
трип?льських голос?льниць тонкоруких
вже св?т засяг перед сп’ян?лим зором,
яр?ла в в?тр? стр?чка ф?олету
? довго твердла, мов здим?лий мармур.
? темрява глибока залягла,
Коли напруга м’яз?в скам’ян?ла
Перед дерзким, як зв?льнення, стрибком
До в?чност?.
? т?ло одм?нилось:
Кур?ла в спогадах душа одлегла,
Возносячись, неначе рвана хмара,
П?д нею йшли обличчя, дерева,
Машини, сквери, площ?, автостради,
Свист?ло небо, п?д схолол? груди
Рушали демонстрац?? людей,
А ти вивищувалася над ними,
? в?ддалялася.
? брила мр?й,
Обмерзлих в?чн?стю, рушала вгору –
Аж до з?рок у найпевн?шу н?ч,
В ту геть залиту чорнотою в?чн?сть,
Котру дарма одб?люють живущ?
Очима серць, долонь, очей ? вуст.
? вис?в тяглий свист над небокра?м,
Нерадий вол?, вис?в тяглий свист
Над небокра?м. ? нерадий вол?,
Над небокра?м вис?в тяглий свист.
Той день рябим рад?нням усм?хався
По чорних васильк?вських калюжах –
Обаб?ч мене в довг? два потоки
Пливли слова, сигнали, по?зди,
Шугало вороння ? капот?ли
Важк?, неначе ртуть, ? сонн? крапл?
?з голов?ття молодих дерев,
Ще зовс?м саженц?в.
Яке стол?ття?
Яка земля? ? що то був за люд,
Що никав м?ж ослизлими горбами,
Що за дорога радости кривава,
? що то був за д?м червоноцеглий,
Неначе рвана рана, в передболю
Осяяння, сл?пучого, як смерть?
? що за день – весь с?рий, наче мрець,
Остр?шком остраху оброслий, наче мрець,
? що за с?р? постат? мерц?в
Пливли – гр?ховн? неспок?йн? лиця?
?м загусала ув очах вода,
Як н?ч розтоплена, з остр?шком криги
Змертв?лого чекання? Що за св?т
Уперше був очам мо?м явився –
З посив?лими яблунями саду
? покотьолом шепот?в людських,
Що вже ставали кроною ? листям
? трутним овочем?
? бризка св?тла
П?рнула в смерк, ? вже тяжка труна –
?з ?ронами калини – з-п?д ножа
Дереворуб?в, р?зьбяр?в, майстр?в
Сво?? смерт?, як кора вишнева
Одмолод?ло? п?д весну барви.
? сльози саду сиз?, як склян?,
?? оплакували на безлюдд? –
Подал? жал?бниць ? стихлих друз?в,
Бо горе верiть тiльки самотi.
О, самото незграбна, що уперше
Збудилася м?ж довгих корпус?в
Театру горя ? театру смерт?,
Де ст?льки тьмавих зазубн?в обтятих
? затяжних туман?в заос?нн?х
? видуто? в?чност? в в?кн?!
О, ц? гримаси горя, що не зна?
Н? простору для великодн?х сл?з,
Н? часу, щоб лишитись наодинц?
?, ухопивши лиця м?ж долонь,
Умерти раз, умерти два ? трич?,
? т?льки так очищення знайти
Для свого серця – в плямах узвича?нь.
О, господарство горя: ритуал
? жалюг?дна спроба – об?к себе
Пройти ? розминутися.
Щоб серце –
Троянди чорно? нечулий бубон –
Враз не розпуклось пелюстками диму,
Котрий валу? ребрами вс?ма.
Гримаси в?ри, болю, кругл? б?льма,
Ч?ткий малюнок самокатувань
На негатив? людсько? над?? –
Оце ви й ?, дороги життьов?.
Нам ряд утрачено. Раптових спроб
Зазубрен? шпил? – ото ?дине,
Що вирвалося з самозаборон,
Як? дарують небеса щедротн?,
Щоб ми до них пов?к не возмоглись.
Нам ряд утрачено. Отерплих душ
Не в?дволодати вов?ки-в?ку
Нам ряд утрачено. Вов?ки-в?ку
Не в?дволодати отерплих душ.
П?д св?том ? життям ? трохи збоку
?снуючи, неначе скраю себе,
Ми прагнемо посередин? стати –
П?вмертв?, п?вжив?. Держить нас т?льки
Минулого нерозп?знанний крик –
?дина в?ри нашо? спромога.
Забут? Богом ? забут? св?том,
Ми заселя?м голу порожнечу
Якимись духами, для нас чужими,
Щоб настромитись на вп?знанний б?ль.
Вигаду?мо все, що над землею.
Рель?ф над?? – то рель?ф земл?,
Об?цяно? в сн?, котрий присниться
?, власною настрашений явою
У сто очей вт?ка? стр?мголов.
Нам ряд утрачено. В косм?чн?й стуж?
В?д?гр?ва? нас лише вогонь
В?д самоспалення – скажи ж, В?тчизно,
Ти, земле, вимови, – хто ви ?сте.
Хто б вимовив би, куди вона п?шла,
не озираючись? Немов левиця,
вивищена бентежн?стю? Сказав
про певн?сть повертання з довгих мандр?в
тим вертикальним склепом? Хто збагнув
оц? дороги – без к?нця ? краю
самоподовжен?? ? хто прор?к,
що вертикаль цього дерзкого лету
ще стане стовбуром? Хто б зм?г пройти
межи двома смертями ? лишитись
живи?шим в?д живих. Так, сестро, так:
штурмуймо небо, вкрадене справ?ку –
ще довге навертання до душ?.
1972-1979 рр.
Метки:
