Мэри Оливер. Зима в Херринг-Коув
Когда-то давно в январе,
в бутылочном свете
студеного моря,
внезапно в синхронном порыве
тюлени возникли
взмывая с бурлящей волной —
в одном совершенном изгибе –
большой смоляной закавыкой
высокой, приметной;
словно мазками
мелькнув друг за дружкой, так нежно,
снова и снова.
Застыла волна и разбилась;
сверкая как молнией гребнем;
взрывая песок под собою,
тюлени еще раз поднялись, вильнули, исчезли.
Какая причина для радости
может быть больше –
что разум вместит и мгновенье, и память!
Сейчас те тюлени – не более соли морской.
А если и живы, то их не достигнуть.
Но в мире, где память царит,
есть тысячи кованых врат,
которые я так легко распахну,
зажигая по ходу старые лампы –
поднимутся мертвые ветры, заноют забытые раны,
упрямые волны еще раз придут чередою.
в бутылочном свете
студеного моря,
внезапно в синхронном порыве
тюлени возникли
взмывая с бурлящей волной —
в одном совершенном изгибе –
большой смоляной закавыкой
высокой, приметной;
словно мазками
мелькнув друг за дружкой, так нежно,
снова и снова.
Застыла волна и разбилась;
сверкая как молнией гребнем;
взрывая песок под собою,
тюлени еще раз поднялись, вильнули, исчезли.
Какая причина для радости
может быть больше –
что разум вместит и мгновенье, и память!
Сейчас те тюлени – не более соли морской.
А если и живы, то их не достигнуть.
Но в мире, где память царит,
есть тысячи кованых врат,
которые я так легко распахну,
зажигая по ходу старые лампы –
поднимутся мертвые ветры, заноют забытые раны,
упрямые волны еще раз придут чередою.
Метки: