Аннетта фон Дросте-Хюльсхофф. Проповедник

Вслед за тяжелым колокольным звоном,
За жалобным, глухим, протяжным стоном,
Рыданием гигантов сквозь туман
На колокольне задрожали балки,
Взвились из гнёзд испуганные галки,
Взлетел со свистом сокол на платан.

Звон катится над сводом оробелым.
О ком? - О том, кто ночью с бренным телом
Своим расстался на руках детей,
Кто был тот муж? – Примерный прихожанин,
Сияньем золотым не одурманен,
Как далеко не каждый богатей.

В толпе достойных старцев очень много,
И каждый ищет к алтарю дорогу,
Очков, тростей, зонтов - невпроворот.
Он был владельцем замка рядом где-то,
Поэтому роскошные кареты
Хозяев ожидают у ворот.

Звон стих и опускаются колени;
Глас трубный! Над амвоном бьются тени.
?О Судный День!? - согласно грянул хор, -
И души, воспаряя в покаяньи,
О милосердном молят воздаяньи
Того, чей суд и справедлив, и скор.

Звучит ?аминь?. И – тишина до дрожи,
Мгновенно пробежал озноб по коже;
Вдруг замер зал, безмолвием объят.
Лишь огоньков у гроба тихий шорох,
Как будто шёпот высоко на хорах,
И ладанный струится аромат.

?Возлюбленные чада!? - прогремело,
То взялся пастор молодой за дело,
Он только что на кафедру взошёл.
Нет, не аскет постами изнурённый,
Не тень, но жизнью щедро одарённый
С руки Господней боевой орёл!

?Усопших души, - он вещал, - блаженны,
И с нами пребывают неизменно,
Покоясь во Христе.? И слов напор
Могучий словно Иордана волны,
Как ветер, ароматов кедра полный,
Ворвался торжествующе в собор.

А голос рокотал и звал куда-то,
Как грома отдалённого раскаты:
?О вы, кто не изведал хлад и жар!
О, горе вам, кто не сойдя в могилы,
Давно мертвы, ваш труд и ваши силы
Как на скалу обрушенный удар.?

Исполнившись терпением и болью,
Изнанку жизни, траченную молью,
Открыл, немилосерден и суров,
Он обнажил все язвы и пороки,
На грех обрушил ярости потоки
И лицемерия сорвал покров.

Раскрыл истоки мерзости и гнили,
Что души до краёв заполонили,
Небесный заслонив от нас чертог.
Словами, раскалёнными как лава,
Тех, чьи сердца продажны и лукавы,
Клеймил он, как неистовый пророк.

Мне было видно: угасали свечи,
Вздыхала, в дождевик укутав плечи,
Седая дама, сидя у стены,
Зевала рядом девушка украдкой,
На хорах юнкер шелестел тетрадкой,
Его приятель спал и видел сны.

Горячий ливень страстных обличений
И мудростью блиставших поучений -
Всё принимал в грехах погрязший зал.
Лишь вечером: ?Ах, слышал я такого
Сегодня проповедника лихого!? -
В театре юный прапорщик сказал.

DER PREDIGER

Langsam und schwer vom Turme stieg die Klage,
Ein dumpf Gewimmer zwischen jedem Schlage,
Wie Memnons Säule weint im Morgenflor.
Am Glockenstuhle zitterte der Balke,
Die Dohlen flatterten vom Nest, ein Falke
Stieg pfeifend an der Fahne Schaft empor.

Wem dröhnt die Glocke? — Einem, der entkettet,
Des müden Leib ein Fackelzug gebettet
In letzter Nacht bei seinem einz'gen Kind.
Wer war der Mann? — Ein Christ im echten Gleise,
Kein Wucherer, kein Ehrendieb, und weise
Wie reiche Leute selten weise sind.

Darum so mancher Greis mit Stock und Brille,
So manches Regentuch und Handpostille,
Sich mühsam schiebend durch der Menge Drang.
Er war ein heitrer Wirt in seinem Schlosse, —
Darum am Tor so manche Staatskarosse,
So mancher Flor des Kirchenschiff entlang.

Die Glocken schwiegen, alle Kniee sanken;
Posaunenstoß! Die Wölbung schien zu wanken.
O ?Dies irae, dies illa!? — Glut
Auf Sünderschwielen, Tau in Büßermalen!
Mir war, als säh' ich des Gerichtes Schalen,
Als hört' ich tröpfeln meines Heilands Blut.

Das Amen war verhallt. Ein zitternd Schweigen
Lag auf der Menge, nur des Odems Steigen
Durchsäuselte den weiten Hallenbau.
Nur an der Tumba schwarzer Flämmchen Knistern
Schien leise mit dem Grabe noch zu flüstern,
Der Weihrauchwirbel streute Aschengrau.

?Geliebte!? scholl es von der Wölbung nieder,
Die Wolke sank, und mählich stiegen Glieder,
Am Kanzelbord ein junger Priester stand.
Kein Schattenbild, dem alle Lust verronnen,
Ein frischer saft'ger Stamm am Lebensbronnen,
Ein Adler ruhend auf Jehovahs Hand!

?Geliebte?, sprach er, ?selig sind die Toten,
So in dem Herrn entschliefen, treue Boten,
Von ihrer Sendung rastend.? Dann entstieg
Das Wort, gewaltig wie des Jordans Wallen,
Mild wie die Luft in Horebs Zederhallen,
Als er bezeugte des Gerechten Sieg.

Die Stimme sank, des Stromes Wellen schwollen,
Mir war, als hört' ich ferne Donner rollen:
?Weh über euch, die weder warm noch kalt!
O, wäret kalt ihr oder warm! die Werke
Von eurer Hand sind tot, und eure Stärke
Ist gleich dem Hornstoß, der am Fels verhallt.?

Und tiefer griff er in der Zeiten Wunde,
Die Heller ließ er klingen, und vom Grunde
Hob er den seidnen Mottenfraß ans Licht.
Erröten ließ er die bescheidne Schande
In ihrem ehrbar schonenden Gewande,
Und zog der Lust den Schleier vom Gesicht.

Enthüllt hat er der Rechnung Moderschimmel,
Mit der wir abgeschlossen für den Himmel,
Die feige Güte, halbe Rechtlichkeit.
Es waren Worte wie der Lava Gluten,
Man hörte seines Herzens Adern bluten,
Wie ein Prophet stand er der alten Zeit.

Die Kerzen sind gelöscht, die Pforte dröhnte.
Ich hörte schluchzen — am Gemäuer lehnte
Ein Weib im abgetragenen Regentuch.
Ich hörte säuseln — neben mir, im Chore,
Ein Fräulein gähnte leise hinterm Flore,
Ein Fahnenjunker blätterte im Buch.

Und alle die bescheidnen Menschenkinder,
Wie sich's geziemt für wohlerzogene Sünder,
Sie nahmen ruhig, was der Text beschert.
Und abends im Theater sprach der Knabe,
Der achtzehnjähr'ge Fähndrich: ?Heute habe
Ich einen guten Redner doch gehört!?